Машина генерала давно уже скрылась из глаз, а построенные им люди все еще продолжали старательно держать равнение, и Петер время от времени покрикивал:

— Взять ногу! Задние, подтянись!

Постепенно рытвины, ухабы, воронки сделали свое дело: поломался строй, колонна разбилась надвое. Одна половина шла по левой стороне дороги, другая — по правой. Сначала бойцы шли по двое, потом растянулись гуськом. Разговаривали, курили, не дожидаясь разрешения, отходили по нужде и догоняли своих бегом по луговой траве. Сейчас они явно воспряли духом. Теперь у них было свое подразделение, свой командир. Молодой, правда, но все же командир…

Кампа шагал впереди правой половины колонны. За ним след в след шел невысокого роста первогодок. При встрече с генералом затянулся ремнем — едва дышит, воротник у гимнастерки узок, не сходится. Ногти поломал, а застегнул!

Когда остановились передохнуть, достал расшитый цветочками кисет, доверчиво протянул Петеру.

— Закуривайте, товарищ младший лейтенант!

К кисету, не дожидаясь приглашения, потянулись десятки рук. Солдат радостно кивал, раздвигая завязки, чтобы удобнее было брать.

— Берите, берите, у меня еще есть!

Не обиделся, а засмеялся, когда кто-то, завертывая «козью ножку» толщиной с палец, заметил:

— Правду говорят: у дурака махорки — всем селом не перекурить.

У солдата было совсем плоское, веснушчатое лицо. Курносый нос задорно сидел между щек. Казалось, его втиснули туда с такой силой, что все, от переносицы до крыльев, вошло значительно глубже положенного и только самый конец его, розовый, облупленный, нахально торчал кверху, открывая широкие ноздри.

— Спрячь кисет, пригодится, — сказал Петер. Он хотел еще что-то добавить, но в это время над головами людей послышался шум мотора. Кто-то крикнул: «Воздух!», и тотчас все смешалось на дороге. Так мешаются люди на перроне вокзала во время прихода поезда. Встречающие и отъезжающие бегут впопыхах в разные стороны, натыкаясь друг на друга, а поезд пролетает мимо, равнодушно светя ярким глазом.

Когда все кинулись врассыпную, Кампа остался на месте. Он только присел на корточки и, подняв голову, смотрел в небо. Трое или четверо солдат, лежа в канаве, целились в самолет из винтовок. Тот самый первогодок, что угощал всех махоркой, растянулся совсем рядом, метрах в десяти. Он лежал на спине, раскинув ноги в синих, еще не успевших выцвесть обмотках, и целился в самолет из винтовки с примкнутым штыком.

Сделав круг, фашист приблизился. Вначале была видна только точка, но через несколько секунд у нее выросли тонкие изломанные крылья. Вместе с тем все нарастал и нарастал рев. Первыми не выдержали, открыли стрельбу лежавшие в канаве. Солдат в синих обмотках не стрелял, выжидая. И потому, что он не стрелял, Кампа вдруг поверил, что именно он, а не кто другой может попасть в самолет.

Он выстрелил в тот момент, когда, по мнению Петера, фашист был на самой короткой дистанции. У противоположного склона оврага он взмыл вверх почти вертикально, показав на миг черную спину.

— Вот, гад, промазал! — удивился первогодок. — Ну ничо, я ишшо разок попробую! — он улыбался, раскрывая до самых десен щербатый рот. И оттого, что солдат не злился, а улыбался, что хотел «ишшо разок» поиграть со смертью, тяжесть, давившая душу Петера, начала отходить, рассеиваться понемногу. Он ответил тоже улыбкой, но солдат ее уже не видел. Он устраивался поудобнее на своем жестком ложе, для чего, повозившись, выкинул камешек, попавший под спину, нашел удобный упор для ног.

— Ты из какого полка? — спросил Петер.

— Чо?

Вой мотора заглушал голос лейтенанта. Солдатик озабоченно приложил к уху ладонь: может, важное что? О пустяках в такой момент говорить не станут!

— Как твоя фамилия? — крикнул младший лейтенант. Солдат снова не расслышал. Кампа безнадежно махнул рукой, показав на самолет: давай! Солдат деловито кивнул, прицелился.

— В сопатку его, в сопатку! — крикнул Лобов. Метрах в тридцати разорвалась небольшая осколочная бомба, за ней другая, третья.

Кампа лежал, уткнувшись носом в землю, загораживая руками голову. Комья глины барабанили по спине, в уши набилась пыль. На минуту Петеру показалось, что он оглох.

Он вскочил первым, когда все еще лежали, и поискал глазами самолет. И очень удивился, увидев его невредимым. Тогда он повернулся к тому месту, где лежал стрелок. Взрывной волной солдата отбросило в сторону. Ноги в ботинках бестолково двигались, толкая землю каблуками.

Кампа присел к раненому, расстегнул шинель. Солдат был еще жив. Смертельная бледность быстро разливалась по его лицу. Он, как рыба, вытащенная из воды, жадно ловил ртом воздух. Глаза по-прежнему оставались открытыми, и слезы безмерной муки его, перелив через край, скатывались по грязным щекам. Сделав последний вздох, солдат вытянулся и замер.

Стоявшие кругом, как давеча Кампа, спрашивали друг у друга фамилию солдата или хотя бы имя, но никто ничего не знал толком.

— Сдается, будто Иваном его звали… — задумчиво проговорил одноглазый пулеметчик. — А может, и не Иваном. Разве всех упомнишь!

— Где упомнить! — согласились другие. — Здесь небось не с одной дивизии собрались. И танкисты есть, и пехота, и артиллеристы.

— Летчики тоже есть, — мрачно проговорил человек в авиационном шлеме и обыкновенной солдатской гимнастерке.

— Во-о-оз-ду-у-х!! — протяжный крик этот, повторенный многократно, снова вспугнул людей. Большинство побежало на прежние места, где укрывались раньше, наивно полагая: то, что спасло однажды, спасет и в другой раз… И только немногие залегли тут же, невдалеке. В руках у Петера оказалась винтовка убитого. Прицеливаясь, он подумал, что сейчас, наверное, за ним наблюдают так же, как он сам недавно наблюдал за солдатом в синих обмотках…

Самолет улетел, прострочив дорогу пулеметной очередью. Рядом с Петером лежал одноглазый пулеметчик.

Он был необыкновенно длинен, и лицо его чем-то напоминало лицо убитого: те же веснушки, тот же приплюснутый нос. Он молча смотрел, как младший лейтенант выбросил гильзу, дослал патрон в патронник и сделал бесполезный выстрел вслед самолету.

— В хвост что птице, что фрицу палить без пользы, — заметил он, — лучше прицел проверь. Сбился небось.

Кампа проверил. Прицел, и в самом деле, был сбит. Фашист приближался. Люди снова прижались к земле. Не тронулись с места лишь Петер, Лобов и одноглазый пулеметчик. Они продолжали наблюдать даже тогда, когда косой очередью рядом срезало куст боярышника.

— Может, с пулемета попробуешь? — спросил одноглазый. — Токо ты прицельно, товарищ младший лейтенант, а то патронов маловато.

«Ишшо разок попробую…» — вспомнилось Петеру. Нащупывая единственно уязвимую точку на брюхе самолета, Кампа на миг предельно ясно увидел пружинные амортизаторы на неубирающихся шасси, нижний, наглухо закрытый люк и швы в местах соединения дюралевых листов и плавно повел стволом вправо, думая о том, чтобы не упустить драгоценные пули в пустоту. Он нажал спуск секундой раньше, чем пулеметчик крикнул за его спиной:

— Ну! Давай же!

Петер не видел, что произошло с самолетом: выглянувшее из-за облаков солнце слепило глаза, но понял все по тому, что люди, лежавшие в канавах, поднялись и бежали к нему. Лобов тряс его за плечи и орал:

— Так его! Знай наших!

Одноглазый протягивал кисет с табаком, по привычке следя, чтобы к кисету не протянулись еще чьи-нибудь руки. Он был, пожалуй, самым старшим из собравшихся здесь. От всей его большой, нескладной фигуры веяло тем неистребимым спокойствием, которое, говорят, составляет основную черту русского характера.

— Теперь тебе медаль либо орден, — сказал он не то с одобрением, не то с завистью, усаживаясь на землю рядом с Петером. — Скажи хоть, как твоя фамилия!

— Кампа моя фамилия, — ответил Петер, — а тебе зачем?

— Да так. Убьют, как того первогодка, и фамилии никто не узнает…

— Тогда скажи мне свою.

Пулеметчик усмехнулся.

— Я заговоренный. Меня простая пуля не возьмет, — Помолчав, он сказал: — Вообще-то, ежели разобраться, так с пулемета его сбить проще простого. Кабы мне немец глаз не вышиб, я бы и сам его шпокнул.

— Конечно, — сказал Петер и, сняв фуражку, долго вытирал ее пахучим дном свое мокрое от пота лицо.

Небо между тем понемногу заволакивалось тучами. О новом налете авиации можно было не думать, но зато вскоре пошел неприятный мелкий дождик. Вначале он был робким, нерешительным, но постепенно становился сильнее. У Петера не было карты, и он не знал, сколько километров до ближайшей деревни, но приказал двигаться.

Уже подав команду, он вдруг вспомнил об убитом первогодке. Остановив колонну, приказал поднять убитого и отнести на самый верх ближайшего холма.

— Здесь похороним. Чтобы издали было видно.

Стоя наверху, услышал чей-то испуганный крик:

— Немцы!

По дороге из леса двигались автомашины. Впереди ехал средний танк с включенными фарами. Около Петера в это время были пулеметчик и его второй номер. А у подножия холма те, кто не успел взобраться наверх, услыхав панический вопль «немцы!», уже поворачивали обратно, готовились уходить. И то, что немцы ехали, пренебрегая элементарными правилами маскировки, и то, что его бойцы собирались уходить без боя, привело Петера в ярость.

— Стой! Назад! — закричал он, выхватывая пистолет, в котором не было ни единого патрона.

Они едва успели залечь у обочины, когда из-за деревьев показался танк. Пропустив его, Кампа вскочил и метнул связку гранат под колеса идущей за ним машины. Лобов и его взвод атаковали две другие. Из горящих грузовиков выскакивали немцы и попадали под огонь пулемета и саперов. Успевший уйти довольно далеко танк развернулся и ударил из пушки по кустам, совсем не в ту сторону, где находились нападающие. По команде младшего лейтенанта бойцы пошли на немцев в штыковую атаку.

Через несколько минут все было кончено. На дороге осталось лежать более двух десятков трупов, на запад спешно уходил танк, провожаемый разрывами гранат. Петер, еще не вполне веря в победу, удивленно смотрел ему вслед. Подошел Лобов.

— Вот это панихида! — сказал он, вытирая рукавом пот и чью-то кровь. — Что с нахлебниками будем делать, младший лейтенант? С собой заберем или… как?

— Доставим, куда положено, — ответил Кампа.

Над вершиной холма взвилась зеленая ракета. Это Григорий подавал условный сигнал. Бойцы построились.

У могилы Неизвестного солдата они остановились, сняли каски. На большой, вертикально поставленной плите известняка Григорий штыком нацарапал два слова: «МЫ ВЕРНЕМСЯ!» Это был один из немногих памятников первых дней войны. Стоял он на высоком бугре у самой дороги, по которой совсем недавно отступали измотанные в непрерывных боях наши подразделения и вот-вот должны были пройти немецкие передовые части.

Кампа оглянулся. Бойцы стояли плечо к плечу, сосредоточенно глядя на каменную плиту. Сегодня они победили— многие впервые — и вместе с ними победил тот, кто лежал здесь, под грудой камней. Молчание это было похоже на клятву, на обещание живых живому.

И они действительно ушли с холма, когда захотели. Они одни были настоящими хозяевами этой земли.