Глава первая
Младший лейтенант Петер Кампа шел последние километры по родной Латвии. Он уходил на восток.
Кампа не был профессиональным военным. В начале июня его, учителя начальной школы села Виляны, что стоит на реке Малте, вызвали на военные сборы. Говорили, что они будут проходить в Риге, продлятся месяц и десять дней, и Кампа рассчитывал, возвращаясь домой, побывать у своих стариков в Модоне. Вместе с ним из Вилян вызвали еще сорок мужчин от двадцати до тридцати пяти лет.
Когда впервые прошел слух о близкой войне, Кампа этому слуху не поверил. Однако ни в самой Риге, ни в Майори, где в самом деле были летние военные лагеря, команда, с которой ехал Петер, не остановилась. Двенадцатого июня их привезли в лес где-то между Либавой и местечком Гробиня в палаточный лагерь и сразу зачислили в часть. Год назад Петер проходил переподготовку, имел звание младшего лейтенанта запаса, и поэтому его назначили командиром стрелкового взвода.
Сказать, что Кампа особенно возгордился новой должностью, нельзя: учитель не был честолюбив, но работа пришлась ему по душе. В конце концов солдаты — те же дети, разве что немного постарше…
Первые тактические занятия принесли Петеру новые радости. Оказалось, что он находится в отличной спортивной форме и ничего не забыл из того, чему его учили ранее. Подчиненные выполняли его приказания охотно, может быть, даже более охотно, чем приказы командира роты, строгого старшего лейтенанта Зыбунова. Во взводе Кампы было только пять русских бойцов, остальные латыши, эстонцы, литовцы, украинцы, карелы. Все прибалтийские языки Кампа знал в совершенстве и лишь на русском говорил с легким акцентом.
Как-то проходя мимо полевой походной кухни, где под брезентовым навесом варился борщ для всей роты, Петер услышал разговор о самом себе.
— Наш он, наш! — доказывал пулеметчик Крутов. — Если не воронежский, то уж курский — наверняка! Я по обличию вижу.
— По какому обличию? — с трудом выговаривая русские слова, переспрашивал красноармеец Антанаускас.
— По натуральному обличию: волос светлый, глаза голубые, душа добрая, голос тихий…
— Это у карелов волосы светлые, а глаза голубые! — перебил его молчаливый боец с трудной фамилией Белоояйнен. — Предки нашего взводного — скандинавы. Точно!
— Э! Какая разница? — крикнул из-за плиты повар. — Он хороший человек! Приедет ко мне в Кахетию, я для него лучшего барана зарежу!
Никто не заметил Петера, но взводный поспешил скорее миновать кухню. Он испытывал неловкость еще и оттого, что все эти люди, кроме повара, были им наказаны и сейчас отбывали наказание — чистили картошку…
«К Антанаускасу после сборов непременно съезжу домой, — думал он, — объясню, почему командир иногда бывает вынужден давать наряды вне очередь… И к Белоояйнену — тоже. Возьму в школе отпуск и поеду». Крутову он решил завтра утром дать увольнительную в город. Во-первых, свое наказание он отработал честно, а командир взвода должен уметь не только наказывать, но и поощрять. К тому же Крутов — один из лучших пулеметчиков в полку. Во-вторых, у него в городе есть невеста или, как говорят русские, зазноба — девушка с очень капризным характером. Если Крутов не явится в воскресенье, она, чего доброго, порвет с ним дружбу. Латвийские девушки не понимают, что командир может не отпустить парня к любимой… Пусть идет. Петер желает им обоим счастья. Девушку он видел только раз. Она провожала Крутова до самого лагеря, а это в Латвии кое-что значит!
Но в воскресенье утром началась война. Дежурный по полку младший лейтенант Кампа был одним из немногих офицеров, оказавшихся на месте, остальные с вечера уехали специальным автобусом в Либаву. Двадцать второго июня там должен состояться большой спортивный праздник — соревнование на первенство Прибалтийского военного округа по боксу, плаванию, стрельбе и легкой атлетике. Тогда, в субботу вечером, он жалел, что не принял в них участие, но теперь, наоборот, был доволен: ведь именно ему выпала честь дать отпор врагу. Младший лейтенант был уверен, что все происходящее — очередная провокация на границе…
Переждав бомбежку и артобстрел в угольной яме, Кампа попытался собрать оставшиеся на территории лагеря подразделения. Однако большинство из них успели покинуть никем не защищенный лагерь и скрыться в лесу, где находились учебные траншеи, блиндажи и пулеметные гнезда. Не будь Кампа дежурным, он бы последовал за ними, но сейчас он не мог этого сделать и, собрав человек тридцать оставшихся в лагере бойцов, организовал круговую оборону. После артобстрела в лагерь вошли немецкие танки. Петер встретил их гранатами и даже подбил один, но следовавшие за танками автоматчики выбили его бойцов из наспех вырытых ячеек и заставили отступить на север. Петер не знал, кто остался жив, но еще несколько часов не уходил от бывшего палаточного лагеря, скрываясь в ближнем лесу, и только к вечеру покинул его.
Подумав, он решил, что, двигаясь по бездорожью напрямик, скорее догонит отступающие части, а если и не догонит, то самостоятельно выйдет из окружения в самый короткий срок. У него не было компаса, но он хорошо ориентировался по солнцу, звездам, моховым болотным кочкам и находил дорогу благодаря отличной памяти.
Сначала он выбрал направление на северо-восток, так как был уверен, что бои идут где-то возле Риги, но уже на второй день изменил маршрут: на Ригу день и ночь двигались танковые колонны, автомашины с пехотой и мотоциклы. В деревнях они останавливались на короткий отдых и не было ничего проще, чем попасть в лапы убийц в серо-зеленых мундирах. Простая догадка подсказала ему, что надежная защита от них находится сейчас только на востоке, и Петер стал мечтать поскорее добраться до старой русско-латвийской границы. Уж там-то, думал он, немцев непременно остановят!
Однажды, идя лесной тропинкой и, по обыкновению думая о своем, он услышал знакомый окрик:
— Стой! Кто идет?
Сердце Петера замерло. Из кустов вышел пожилой красноармеец, настоящий, живой и, главное, с винтовкой. Петер в изумлении разглядывал его, еще не вполне веря своим глазам, и вдруг протянул ему горсть ягод земляники — все, что собрал дорогой.
Боец подозрительно покосился на ягоды и потребовал документы. Пока он, морща лоб и шевеля губами, читал временное удостоверение младшего лейтенанта, Кампа засыпал его вопросами. Больше всего его интересовало, как идут дела на фронте, когда остановлены немцы, какая дивизия стоит здесь, далеко ли отсюда до границы и где находится штаб полка. Он хотел представиться командиру.
Выслушав все, часовой, не говоря ни слова, повел Петера в глубь леса. На солнечной, пахнущей смолой и цветами поляне спиной к Петеру стояло несколько военных.
— Вот вам и полк, и дивизия, а может, и фронт, — сказал вполголоса часовой. — Докладывайте…
Военные обернулись все сразу и взглянули на Петера.
— Подойдите ближе, товарищ младший лейтенант! — приказал полковник.
Не успел Петер поднять ладонь к виску, как стоявший рядом майор с совершенно белыми висками и глубокими носогубными складками сказал:
— Доложите товарищу полковнику, кто вы, откуда, предъявите удостоверение и прочие документы, если таковые имеются…
Полковник закашлялся в клетчатый шелковый платок, на котором проступила кровь, и сам шагнул к Петеру.
— Сколько тебе лет, сынок?
— Двадцать один, — ответил Кампа. — Будет в августе.
— Двадцать один… — повторил полковник и больно сжал плечо Петера крепкими пальцами. — В эти годы я, брат, эскадроном командовал! А тебе взвод дали? — Петер кивнул. — Ну ничего, не горюй. У тебя все впереди, все. А вот у Егора Реутова уже ничего…
В нескольких шагах от них, укрытый от солнца густой кроной сосен, лежал на земле раненый. От множества бинтов он походил на уродливую куклу с кудрявой головой и закрытыми глазами. Рядом с ним сидела женщина — то ли врач, то ли медсестра с заплаканными глазами и распухшим носом на круглом добром лице. Каждые две-три минуты она снимала марлевую салфетку со лба раненого, мочила ее в котелке с водой и снова клала на лоб. Из другого котелка она поила раненого, насильно раздвигая его сухие губы. Поодаль сидело человек пять или шесть красноармейцев и один сержант.
— Что, Машенька, плохо ему? — спросил, подходя ближе, полковник.
— Плохо, Иван Семенович, — ответила женщина и спрятала лицо в ладонях.
— Да… Что делать, что делать… Война! — ответил сам себе полковник и опустился рядом с ней на траву. — До вечера-то протянет или нет? Как думаешь? — Она только плечами пожала. — Экая беда! Надо бы Галкина спросить. Он в этом знает толк… Онуфриев, где Галкин?
— Галкин на посту, товарищ полковник, — ответил сержант, — токо-токо заступил.
Полковник подумал.
— Пришли его.
— Лахнов, — сказал сержант, — иди подмени. Скажи, полковник Чоботов зовет.
Минут через пять из кустов вышел тот самый часовой, который остановил Петера, и молча приблизился к полковнику.
— Вот что, Галкин, — сказал тот, — взгляни на своего капитана. Лучше ему или нет?
Солдат не шелохнулся.
— Ну, что же ты стоишь?
— А что мне делать?
— Выполняй приказание.
— Так я ж не доктор, товарищ полковник! Санитар я.
— Все равно должен знать…
— Ничего я не знаю. Не обучен…
— А ты взгляни хорошенько, взгляни. За пульс подержись, сердце послушай. В гражданскую небось лечил, не стеснялся. Забыл? А я помню!
Солдат молчал.
— Экий ты упрямый! — рассердился полковник. — Ну что тебе стоит?!
— Ничего не стоит, — сказал санитар, — а только ни к чему это…
— Как так ни к чему? Да ты что говоришь?
— А так ни к чему. Сами все понимаете…
Чоботов взял его за рукав и отвел в сторонку.
— Я все понимаю, Николай Иванович. Ты мне как старому знакомому скажи. Нам всем это знать надо. Ведь сам-то ты знаешь точно.
Галкин покосился через плечо на женщину и хмуро произнес:
— К обеду отойдет.
Полковник покачал головой.
— Таким, как он, только бы и жить! Какой командир! Ах, Николай, Николай, убил ты меня!
— Будто вы сами не знали!
— Надеялся… Лучший комбат! Думал в случае чего ему полк передать…
— Полк-то наш, Иван Семенович, накрылся, — очень тихо сказал Галкин, — один штаб остался. Так что и передавать нечего…
— Полк будет! Будет, Галкин! Он и сейчас есть!
— Семьдесят человек…
— Молчи, Галкин! Молчи! Есть знамя, значит, жив наш двести сороковой! Дойдем… Доползем до своих и восстанем из небытия! Иди, Галкин, на пост и стой твердо! Я знаю, ты хороший солдат. Иди!
Капитан Реутов умер после полудня. Его хоронили тут же на поляне под соснами. На внутренней стороне его каски — чтобы не смыл дождь — и на всякий случай на ближайшем стволе дерева написали все, что полагается писать в таких случаях: год рождения, дату смерти, коротко — его ратный подвиг и — это уже для добрых людей — адрес жены и матери, чтобы сообщили когда-нибудь, если другие, знакомые, не успеют этого сделать…
После похорон все, кроме часовых и Марии Никитичны, легли спать: на рассвете полк должен был тронуться дальше на восток. Петер наломал хвойных веток и улегся на них рядом с Галкиным. Земля успела остыть, и от нее несло холодом.
— Ты спи, — сказал Галкин, — через два часа поднимут…
Кампу разбудила перестрелка. Мимо него, отстреливаясь на ходу, бежали люди. Он вскочил и тоже побежал, стараясь не потерять бойцов из виду. На его счастье, они скоро залегли, и Кампа лег вместе с ними среди болотных кочек, так же, как они, старательно высматривая нечто в бледных сумерках.
Час или полтора над лесом царила тишина. Потом где-то за спиной Петера послышался рокочущий бас полковника Чоботова.
— Может, кому из часовых спросонок померещилось?
Ему ответил капитан Богданов:
— Онуфриев сам видел автоматчиков.
— Если бы вы, товарищ полковник, согласились тогда оставить Реутова в деревне, мы бы не сидели двое суток на одном месте! — сказал майор Бахтин.
— Оставить такого человека, как Реутов, на произвол судьбы?! На верную гибель?!
— Стой! Кто идет?!
Из кустов, мокрые по пояс, выходили бойцы, коротко докладывали либо капитану Богданову, либо самому командиру полка:
— Выход на север закрыт!
— На северо-восток дороги нет.
— На южной окраине болота — немецкие автоматчики!
— Вдоль восточной опушки леса — немцы с двумя пулеметами!
Командиры молча выслушивали донесения. На их лицах не было ни страха, ни сомнения, а только озабоченность и необыкновенная усталость. Все ждали последнюю группу, ушедшую на юго-запад. Ее повел старший лейтенант Масленников.
— Если и там нет «окна», придется идти на прорыв, — спокойно сказал Чоботов.
Масленников вернулся, когда солнце поднялось над горизонтом. Два бойца вели перед собой пленного немца со связанными за спиной руками, двое других несли раненого товарища.
— Вот… трофеи… — сказал Масленников, кладя на землю автоматы. — Троих на месте уложили, этого взяли сюда…
— А выход? Выход из болота есть? — спросил полковник.
— Выход? — Масленников удивленно вскинул брови. — Выход, по-моему, один: собраться в кулак и двинуть напрямик. Конечно, выбрать, где немцев пожиже…
И разведчики, и пленный немец, которого допросил майор Бахтин, сходились на одном: самое слабое место немецкого кольца — южная часть болота. Здесь, по уверениям пленника, нет пулеметов, в то время как в других местах имеются даже минометы.
— Ну что ж, — сказал Чоботов, поднимаясь с земли, — на юг так на юг. Капитан Богданов, вам — первому… А тишина-то какая, други мои! Даже не верится, что может быть такая тишина. И ведь вот что удивительно: птицы поют!
Все оторвались от карты и недоуменно посмотрели вверх, на макушки сосен, где, в самом деле, наперебой заливались какие-то пичуги.