Часть II. ПОХИТИТЕЛЬ ТИГРЕНКА
Случайная встреча
Хорошо знакомый бакинцам норд, воспетый в стихах и лирической прозе местных авторов, свирепствовал неделю подряд. Конечно, это не какой-нибудь цунами.
Наш родной апшеронский норд лишь изредка позволяет себе выбить пару-другую стекол в легкомысленно распахнутых окнах. И все-таки, мне кажется, никому, включая поэтов, он никогда не доставлял удовольствия. Что может быть приятного в ветре, который набивает рот пылью до скрипа на зубах, или в том, что очередной порыв вдруг швырнет в лицо кучу бумажных обрывков, перемешанных с высохшими листьями. На днях я спросил об этом у Лени Назарова, прочитав в газете его очерк «Пусть всегда дует норд». Он снисходительно объяснил мне, что норд в данном случае — символ полнокровной жизни.
— Но разве нельзя символизировать южный ветер с моря? — возразил я. — Скажем так: «Пусть всегда дует моряна!»
Леня рассмеялся:
— В этом, пожалуй, что-то есть.
Непрерывный холодный ветер, по бакинским представлениям, означает приход зимы. Она напоминает мне о конце года и некоторых неприятных для инспектора уголовного розыска событиях, которые я с удовольствием оставил бы в уходящем году. Например, нераскрытую кражу из квартиры Саблиных. Время было упущено из-за возни с Ризаевым, а теперь найти настоящего виновника не так-то просто.
Положа руку на сердце убыток потерпевших невелик. «Блузки-кофточки», — как выражается Рат Кунгаров. Правда, палочка в графе «нераскрытые преступления» отразится на соответствующих показателях каспийского уголовного розыска точно так же, как если бы у Саблиных украли подлинник Левитана или гитару Иванова-Крамского. Но главное — в другом. Статистика объективна: неразоблаченный преступник добровольно не останавливается; любое из нераскрытых преступлений, как правило, оборачивается новым. Что еще выкинет «похититель тигренка»?.. Тут уж приходится переживать. Вот и эта кража стала моей «любимой мозолью». На нее время от времени наступает начальство. Шахинов делает это со свойственной ему деликатностью. В ходе совещаний он акцентирует внимание на задолженностях тех или иных служб, в том числе: «не все благополучно по линии уголовного розыска с кражами из квартир», и мне ясно, что имеются в виду злополучные «блузки-кофточки и плюшевый зверь». Кунгаров по-приятельски наваливается на «мою мозоль» своей стокилограммовой тяжестью. После очередного шахиновского напоминания он приходит ко мне — от его появления наша комната становится крохотной — и интересуется:
— Ну что нового у тебя по тигру?
Рат отлично знает, что ничего нового у меня нет, и поэтому в ответе не нуждается. В разыгрываемой миниатюре мне отведена роль статиста.
— Значит, пока ничего нового? — Он сокрушенно качает головой и вдруг, изображая на лице озарение в сто юпитеров, словно впервые узнал подробности, продолжает: — Это же надо, как ловко ты припер тогда Ризаева. Неужели он так и сказал: «В глаза не видел никакой игрушки и квартиры Саблиных тоже?..»
Я, естественно, молчу, и Рат традиционно заканчивает:
— Вот радость-то…
…О чем только не передумаешь в чайхане, пока не опустеет пузатый фаянсовый чайник, стоящий перед тобой на столике. Он словно бездонный. В который раз я наполняю армуд — грушевидный стаканчик из узорчатого стекла, а горячая струя вишневого цвета не иссякает.
Ароматный напиток, настоянный на смеси из нескольких сортов ленкоранского чая, утоляет жажду и возбуждает аппетит. Поэтому здесь обычно «оседают» до и после шашлыков; кебабная — рядом, за дощатой перегородкой. Сквозь щели сюда проникает запах жареной баранины и доносится шипение углей, когда на них с шампуров капает жир.
Сильный порыв ветра приносит запах ацетона: неподалеку находится фабрика пластмассовых изделий. Однако чужеродная примесь быстро исчезает, до следующего порыва.
Именно в этой чайхане, на окраине Каспийска, заместитель директора пластмассовой фабрики Али Гулы Мирзоев встречается с бакинским дельцом Гызыл Рагимом. О Мирзоеве и его махинациях на фабрике нашему отделению БХСС многое досконально известно, а наиболее крупному покупателю ворованного сырья пока удалось сохранить инкогнито. Золотой Рагим — кличка. Сведения, добытые о его личности, противоречивы. Ради разоблачения этого жулика отсрочен арест Мирзоева, и я выполняю сегодня несвойственное инспектору уголовного розыска задание проследить за предполагаемой встречей расхитителя с его основным клиентом. Мне это сделать легче: сотрудников ОБХСС Мирзоев знает в лицо.
Вот наконец и он; долго же отсиживался в кебабной. С трудом протиснув шарообразный живот в дверь, из-за сильного ветра открытую на одну створку, толстяк мелкими притоптывающими шажками направляется к незанятому столику у окна на улицу.
Устроился он основательно, даже туфли сбросил.
Хромой паренек — чайханщик, поразительно проворно и бесшумно передвигавшийся с подносами, уставленными чайниками и «этажерками» блюдец и армудов, розетками с горстями мелко наколотого рафинада, казалось, на мгновение задержался у столика, а перед Мирзоевым уже стояло все необходимое.
Али Гулы вытащил носовой платок, развернул его во всю, просто немыслимую величину; вытер выпачканные бараньим салом губы, потом лоб, щеки и шею и приступил к чаепитию. Он придвинул поближе пузатый запотевший чайник, наполнил армуд, быстрыми аккуратными движениями, не разбрызгав ни единой капли, перелил чай в блюдце и обратно в стаканчик, порывшись в розетке, выбрал кусочек, обмакнул его, отправил в рот и стал пить, равномерно и громко прихлебывая. Процедура повторялась с небольшими интервалами, пока из предельно наклоненного носика ничего больше не вылилось. Тогда он вытащил свою «простыню», отер с лица обильно выступивший пот и по-хозяйски окликнул чайханщика.
Опять наливается стакан за стаканом, те же аккуратно опрокидывающие движения в блюдце и обратно, то же неторопливое шевеление пальцев в белой горке сахара и блаженное причмокивание. Когда из-за перегородки доносилось шипение углей, Али Гулы неизменно поворачивал туда голову, и его ноздри хищно подрагивали.
Казалось, это поразительное существо только и приспособлено к тому, чтобы воровать и жрать, и снова воровать и жрать, и, если его не остановить, будет заниматься этим всю жизнь. Мне пришла злая мысль, что и в тюрьме, куда Али Гулы скоро отправится, ему будет невыносимо больно вспоминать о недоворованной пластмассе и недоеденных баранах, еще пасущихся на лугах. С другими переживаниями он совладает.
Покончив с чайником, Мирзоев откинулся на спинку стула, вытянул ноги; беспокойные его руки угомонились на раздувшемся, как бурдюк, животе.
На часах — половина пятого; до каких же пор мне тут «чаи гонять»? По поведению Мирзоева не скажешь, будто он кого-то ждет: ни разу не взглянул в окно, да и вообще никем из посетителей вроде бы не интересуется. Правда, армуд на блюдце не перевернут вверх дном, что дало бы понять чайханщику об утолении клиентом жажды и желании расплатиться. Значит, уходить Али Гулы не собирался.
Остатки в моем чайнике остыли, и делать вид, что я с удовольствием пью теплую жидкость, становится невмоготу. Пришлось кивнуть бдительному пареньку, уже бросавшему на меня нетерпеливые взгляды.
Бездонная посудина на покачивающемся подносе неумолимо приближалась ко мне, и тут я заметил двух новых посетителей. Они уверенно направились к Мирзоеву и подсели за его столик. Молодцеватый мужчина лет сорока пяти в кримпленовом костюме, плотно облегающем спортивную фигуру, и парень лет двадцати с небольшим, в пестром джемпере, такой же широкоплечий, но на голову выше своего спутника, сильно сутулился; когда оба сели, казалось, они одного роста.
Замдиректора ожил, толстые щеки расплылись в приветственной улыбке. Мужчина тоже улыбнулся, обнажив сплошные ряды золотых зубов.
«Вероятно, это и есть Гызыл Рагим, — подумал я. — Кто же парень? Посредник или младший партнер?..» Шустрый чайханщик не заставил себя ждать. Али Гулы подтянул ноги под стол, теперь они носками упирались в снятые туфли, наполнил всем стаканчики, что-то говорит, не переставая приторно улыбаться. Старший из гостей пил неторопливыми глотками и, по-моему, не очень его слушал. Гызыл Рагим, если это был он, сидел лицом ко мне, вполоборота к Мирзоеву. Глаза умные и очень подвижные, хотя бегающими их не назовешь: взгляд спокойно скользит по присутствующим, изредка на ком-нибудь останавливаясь; задержался и на мне, впрочем, не дольше, чем на других. Только однажды он повернулся к говорившему и бросил реплику, видимо шутливую: Али Гулы принужденно засмеялся, словно бы в подтверждение сказанного хлопнув ладонями по своему огромному животу, и плечи парня, сидевшего ко мне спиной, затряслись от смеха.
Вскоре парень поднялся и, попрощавшись с Мирзоевым, направился к выходу. Смуглое узкое лицо с резко очерченным подбородком; брови, зрачки и усики будто нарисованы черной тушью; стремительная, но несколько развинченная походка. Еще мне показалось: он выглядит старше своего возраста, может быть, из-за выражения лица, упрямого и решительного.
Когда парень прошел, я перехватил взгляд Гызыл Рагима, смотревшего ему вслед. Меня этот взгляд удивил искренней теплотой: на соучастников в темных делишках т а к не смотрят.
Оставшись вдвоем, они, кажется, завели серьезный разговор. Правда, Гызыл Рагим по-прежнему больше слушает, чем говорит. Зато толстяк не закрывает рта, даже о чае забыл и на звуки из кебабной перестал реагировать. Видно, на сытый желудок мысли о недоворованной пластмассе вытеснили из сознания недожаренных баранов.
Я прошел к буфетной стойке, забрал пачку «Интера» — привычная «Гыз галасы» лежала у меня в кармане — и на обратном пути прикуриваю в непосредственной близости от своих «поднадзорных».
Собеседник Мирзоева отрицательно покачал головой: —…В свои дела сына не вмешиваю!
В окно я увидел «Запорожец» старой модели и в нем, на переднем сиденье, но не за рулем, покинувшего чайхану парня.
«Оказывается, сын. И жуликам свойственно иногда проявлять порядочность, хотя бы по отношению к родным», — думал я, вернувшись на место. Номер «Запорожца» АЗУ 63–21. Автомашина скромнее некуда. Убогая двойная жизнь с постоянной оглядкой…
Мирзоев вытащил из кармана пятирублевку и положил ее под блюдце с перевернутым стаканчиком. Деловое свидание окончено, теперь и мне тут делать нечего.
Я тоже оставил причитавшуюся с меня плату и вышел на улицу.
Ветер стих, как будто его и не было. Норд всегда и появляется и исчезает внезапно, едва ли даже метеорологи могут достоверно предсказать его поведение.
Парень в машине, уже одетый в куртку, нетерпеливо посматривал на дверь чайханы. Я поодаль докуривал сигарету.
Появился Гызыл Рагим, сел в машину. Когда она отъехала, из чайханы выкатился Мирзоев, как примерный пешеход посмотрел налево, потом направо и засеменил через дорогу в сторону фабрики.
Мое несложное задание выполнено. Ага Гулы Мирзоев сегодня встретился предположительно с основным своим клиентом по кличке Гызыл Рагим. Так ли это — решать уже коллегам из ОБХСС.
Я заметил приближающийся автобус и поспешил к остановке. Вечерний час «пик». Машина битком.
Вышел на центральной улице, за несколько кварталов до горотдела. После такого количества выпитого чая хотелось пройти пешком, подышать воздухом.
Прохожих на тротуаре — как пассажиров в автобусе. Растет бакинский спутник. Все-таки я типичный горожанин: всегда мечтаю о тишине и покое, а свернуть в боковую улочку не могу себя заставить. Если б знал, что через пару шагов мне опять наступят на «любимую мозоль», обязательно бы свернул…
Я вовремя заметил Лелю Саблину — потерпевшую по злосчастной краже. Она выходила из магазина мне наперерез. Реакция у меня хорошая, я мгновенно изменил курс и… на противоположном тротуаре нос к носу столкнулся с поджидавшими свою Лелю папой и дочкой Саблиными. Не успел я с ними поздороваться, как девочка уцепилась за полу моего плаща и строго спросила:
— Дядя, а хде мой усатик?
Выручила подошедшая Леля. В ее присутствии остальные члены семьи всегда умолкали. Даже ребенок подсознательно понимал, что маму все равно не переговорить.
— Здравствуйте, здравствуйте… Вот это встреча… Мы только на днях о вас вспоминали, правда, Игорек? Как ваши дела? Все ловите? Ну и работа, хуже, чем у Игоря в лаборатории. Я в смысле вредности. А молоко вам не дают?
— Его заслужить надо. Вот девочка требует своего усатика, а… — я беспомощно развел руками. — Одним словом, виноват.
— Да что вы, что вы, мы ей медвежонка купили. Он гораздо больше и весь лохматый. Правда, чудесный, Нинок?..
— Плохой медведь… и не слушается. Хочу усатика, — ответила девочка.
— Сиюминутный каприз, — вмешался солидно молчавший Игорь, — увидела вас и вспомнила своего тигра.
— По ассоциации?..
Мы смеемся, и прохожие начинают на нас оглядываться. Едва ли кому-нибудь из них приходит в голову, что веселая компания составлена таким замысловатым образом. Просто счастье, что вор взял в квартире всего ничего. Симпатичные эти Саблины, но им было бы не до смеха, пропади у них что-то ценное. И это естественно.
— А если всерьез, ребята, — продолжаю я, — то теперь вашего гостя быстро не найдешь. Так уж получилось, что мы его с самого начала за другого приняли.
— И черт с ним, — махнул рукой Игорь. — Стоит он того, чтобы о нем до сих пор помнить. Мы и думать о краже забыли.
— Вы-то забыли, а я, к сожалению, не могу.
— Скажите, вам действительно важно его найти? Я ведь считала…
— По-моему, важно всем, — мягко возражаю я. — Другое дело, кто не нашел. Не нашли мы — милиция. Тут уж вы ни при чем.
— И мы тоже виноваты, — решительно заявляет Леля. — То есть я хочу сказать: Игорь виноват. Конечно. Это ты тогда твердил: «Дался тебе этот ворюга, скоро получу тринадцатую, и купишь себе тряпки», как будто в тряпках дело. А теперь, наверное, поздно, но я все равно расскажу.
Смысл сбивчивого Лелиного рассказа сводится к следующему. У них в подъезде, на первом этаже, живет старый инвалид Егор Тимофеевич. Он-то и видел вора, или, точнее, «слышал». Старик этот — слепой, еще с молодости. В войну он был танкистом, и ему обожгло лицо.
— В сорок четвертом, — уточнил Игорь. — Егор Тимофеевич был водителем Т-34.
— Замечательный человек, — тараторила Леля. — Живет уже много лет один. Обходится совершенно без посторонней помощи, представляете?.. Говорят, у него что-то такое с семьей получилось. То ли жена после ранения бросила, то ли сам не захотел инвалидом возвращаться. Одним словом, трагедия, но подробностей никто не знает… А так он очень общительный, любит, чтобы около него остановились, поговорили…
Он часто первым здоровается, словно по шагам узнает, — поддержал Игорь. И знаете, что удивительно? Он до последнего времени на заводе работал, авторемонтном, в сложных механизмах вслепую копался.
Я пытаюсь наконец выяснить, при каких обстоятельствах Егор Тимофеевич «слышал» вора и откуда вообще уверенность, что это был вор.
Леля с удовольствием принимается за объяснения, но я понимаю, что лучше обратиться к первоисточнику, и попросил познакомить меня с Егором Тимофеевичем. Саблины охотно согласились сделать это хоть сейчас. «А почему бы и нет? — подумал я. — Зачем откладывать? Надо только позвонить Кунгарову, сообщить о встрече в чайхане».
— Одну минуту, ребята, — сказал я и направился к будке с телефоном.
Первый же автомат сработал, везет мне сегодня и в крупном и в мелочах.
— Данные в цвет, — говорит Рат; голос у него довольный. — Ты куда сейчас?
Мне очень хотелось сообщить Рату о неожиданном свидетеле, но, во-первых, я пока знаю о нем лишь со слов Саблиных; во-вторых, свидетельство слепого уже само по себе вызывает сомнения, и Рату с его практической основательностью ничего не стоит придушить мою затею в зародыше.
— Домой, если не возражаешь, — отвечаю я и присоединяюсь к Саблиным.
Свидетель
Дверь открывает мальчуган лет двенадцати. Детские голоса доносятся и из комнаты.
— Дядя Егор! К вам! — кричит мальчуган, а нам радостно сообщает: — Я думал, мама за мной пришла.
— Детей так любит, всегда возле него копошатся, — вполголоса поясняет Леля.
В прихожую вышел хозяин. Есть старики и… старики. Одни старятся медленно, неохотно, ко волоску, по морщинке, уступая возрасту. Потом наступает критический момент, и природа мстит за упорное сопротивление разом и сокрушительно. Человек, еще вчера казавшийся молодцом, вдруг превращается в дряхлого старца. Другие становятся пожилыми вроде бы преждевременно. Зато они не дряхлеют уже до самой смерти. Они из тех, кто умирает на ногах. К этим последним я отнес мысленно и пожилого человека, стоявшего сейчас перед нами. В седых волосах не было ни одного просвета, такие же густые брови нависали над темными впадинами глаз. Шрамы давних ожогов иссечены морщинами, но кожа не кажется дряблой, словно время придало ей новый рисунок, не изменяя самой материи.
— Егор Тимофеевич, вот гостя к вам привели, — начала Леля…
— Прошу. — Шевельнулись брови, большая рука потянулась навстречу.
Рукопожатие, по-моему, заслуживает специального исследования. В нем как в почерке и походке проявляется характер личности. В данном случае подтвердилось мое давнее наблюдение: фронтовики, пожимая руку, не отдают дань условности, а словно бы приобщают тебя к бескорыстному мужскому содружеству.
Саблины ушли, а я представился хозяину. Он провел меня в комнату, безошибочно ориентируясь в пространстве. Точные движения, внешне абсолютно лишены «поискового импульса», характерного для слепых, но в их выверенной четкости угадывается тяжелый опыт.
Ребята перестали галдеть, с любопытством глядят на меня. На раздвинутом столе что-то невообразимое. Однако в хаотическом нагромождении металлических и пластмассовых деталей, пестрых клубков, расцвеченных всеми цветами радуги проводов, плоских и круглых батареек можно различить основы монтажа. Только, чем все это должно стать в будущем, я не понял.
— Как, по-вашему, что это такое? — словно угадав мои мысли, спрашивает хозяин.
Любопытство в ребячьих глазах сменяется напряженным ожиданием ответа. Я морщу лоб и отвечаю предельно серьезно:
— Скорее всего концертный рояль в разобранном виде. — И уже под хохот ребят заканчиваю: — Но, по-моему, здесь не хватает струн.
Егор Тимофеевич улыбается. Я догадываюсь об этом по излому бровей, по сбежавшимся к глазам морщинам.
— Это будет модель электромобиля, не верите? — сообщает мальчуган, открывший мне дверь.
— Верю, — говорю я. — Но сам бы ни за что не догадался.
— Поступайте в наш кружок, — предлагает Егор Тимофеевич. — А теперь, ребята, по домам. — И, будто извиняясь, добавляет: — Все равно пора, сами знаете.
Дождавшись стука захлопнувшейся двери, Егор Тимофеевич говорит:
— Иногда так увлечемся, что родители приходят о времени напомнить. Да иной раз сами застревают. Папы, конечно. Мужское дело — техника.
— Теперь и женщины с этим делом не хуже управляются.
— И напрасно, — отрезал старик. — Сколько женских ремесел есть… А техника, она разная бывает. Тяжести ворочать, да в бензине, да в копоти копаться? А при этом и детей вынянчи, и фигуру сохрани, чтоб, значит, муж к другой не сбежал. Думаю, такое равноправие никому пользы не приносит.
Шрамы на лице Егора Тимофеевича побелели: то ли от напряжения натянулись, то ли от лица кровь отлила.
Мы помолчали. Егор Тимофеевич сам заговорил о том, что интересовало меня в первую очередь.
— Встретился я тогда с человеком, что обокрал Саблиных. О краже той, правда, мне рассказали много дней спустя.
Я терпеливо жду продолжения, хотя главный для меня вопрос: «Откуда у вас, Егор Тимофеевич, уверенность, что человек тот и есть вор?» — так и просится с языка.
— Было это в четверг, потому что Витя — мальчик, что здесь сидел, — пришел потом ко мне читать «Литературную газету». А когда я вышел подышать воздухом, как обычно перед обедом, в начале третьего, газета лежала в ящике. Значит, почтальон уже приходил. Это важно, потому что они часто меняются, и я мог его не знать. В дверях мы и столкнулись с тем человеком. Он что-то пробормотал, может, извинился, а может, наоборот, выругался, я не разобрал, но отступил, давая мне пройти. И тут же, так это быстро, спрашивает: «Зейналов Асад на каком этаже…» — и вдруг осекся, видно, понял, что я не вижу, рассмеялся и вошел в подъезд. Я даже и ответить не успел, что Зейналов в нашем доме не проживает. Когда он обратно вышел, я его по шагам узнал: мелким, торопливым. С полчаса прошло. Меня это удивило, я сказал ему: «Зейналов-то тут не живет, молодой человек». А он мне: «Откуда ты знаешь, молодой я или старый?» Опять засмеялся и пошел со двора.
«Кража действительно произошла между двумя и четырьмя часами дня, — думал я. — И, судя по поведению… Старик, пожалуй, прав, это вор».
— Сколько вы пробыли еще во дворе, Егор Тимофеевич?
— Да не меньше часу.
— И за это время никто больше не появлялся?
— Почему же… Роза Арменаковна повела внучку на музыку и… Впрочем, это все были знакомые.
У меня возникло сомнение:
— А не мог этот парень действительно прийти к кому-то из жильцов вашего подъезда, но не хотел его или ее называть? Отсюда и наивная маскировка.
Егор Тимофеевич задумался, потом нерешительно сказал:
— Такое, конечно, возможно… кто ж его знает. И вообще, — твердо продолжал он, — тут уж я вам не советчик. Жильцов наших я узнаю, это точно, а кто к кому ходит — не интересуюсь.
Обидел я старика своим вопросом, факт. Он губы поджал, брови нахмурил и даже чуть отвернулся. «Ну и дурака же ты свалял, братец, — мысленно ругаю себя, — сколько с людьми общался, а разговаривать толком не научился».
— Я, Егор Тимофеевич, вслух рассуждаю по привычке. Этот вопрос я задал себе. И отвечаю на него сам: нет, тот человек приходил не к жильцам. И знаете, почему? Если исходить от противного, то настоящему вору оставалось всего минут двадцать, не больше.
Вы ушли домой, как минимум, после половины четвертого, а ровно в четыре Игорь Саблин был уже в своей квартире. В течение двадцати минут вор должен был подняться на пятый этаж, убедиться в отсутствии хозяев, отжать дверь, отобрать вещи, спуститься вниз и через весь двор выйти на улицу, ведь Игорь никого во дворе не встретил. Нет, кража после вашего ухода практически исключается. Значит, человек, якобы искавший Зейналова, и был вором.
Старик слушал внимательно, довольно кивая. И слава богу, что он больше не сердится на меня. Вот уж кого бы мне совсем не хотелось обижать.
— Теперь, Егор Тимофеевич, постараемся уточнить его личность. Я, конечно, понимаю, что вы обменялись всего несколькими фразами, но какое-то, пусть самое приблизительное, представление о нем у вас все же сложилось?
— Молодой он. По-русски говорит правильно, но с акцентом. Так говорят все местные: и азербайджанцы, и армяне, и даже русские, но только городские ребята. Ну конечно, он не из шибко воспитанных, те старикам не «тыкают». Вот, пожалуй, и все.
Маловато, но кто же на слух мог бы определить больше?
Я поблагодарил Егора Тимофеевича и, прощаясь, пожелал быстрейшего завершения модели. Чтоб уж даже такой профан, как я, не мог ее ни с чем перепутать.
— Да, электромобиль будет! — по-детски радостно ответил Егор Тимофеевич. — И он поедет, обязательно поедет, вот увидите. А гордость ребятам какая! Собственными руками создан. А потом подарим его — у меня уж с ребятами и договоренность имеется — детскому дому. Против такого автомобиля ведь никто возражать не будет: чистый и бесшумный. Представляете? Совсем бесшумный!
Егор Тимофеевич говорил теперь совершенно иначе, чем прежде, когда речь шла о краже, говорил с подъемом, будто зримо видел свое детище в законченном виде. Мне, зрячему, было сейчас гораздо труднее: я видел стол, заваленный деталями, и… никакого намека на будущего красавца. Но мне очень хотелось как-то разделить восторг хозяина, и я сказал:
— Конечно! Ведь это не мотоцикл.
— Постойте-ка, постойте-ка, — Егор Тимофеевич задумался и, вытянувшись, словно прислушивался к чему-то. — А знаете, он ведь приезжал на мотоцикле. Мотоциклетный мотор я услышал в подъезде, когда проверял, принесли ли газету. Шум тут же стих, и я понял, что кто-то подъехал к нашему дому. А потом мотор заработал сразу после его ухода. Помню, я еще подумал, что зажигание барахлит: двигатель долго не заводился.
— Едва ли воровать на мотоцикле приехал, — усомнился я. — Скорее всего просто совпадение. Улица все-таки…
— Да нет, — перебил меня Егор Тимофеевич. — Запах! Я его, родимого, за версту узнаю, а тут нос к носу столкнулся. Запах…
По дороге домой я думал не столько о воре-мотоциклисте, сколько о нежданно-негаданно объявившемся свидетеле, Егоре Тимофеевиче.
Дела текущие…
— Обрадовал ты Салеха, — сообщает мне Рат на следующий день. — Просил зайти, как появишься.
Салех Исмайлович — начальник отделения БХСС. Ему пятьдесят три, но в прошлом году мы гуляли на его свадьбе, и женился он в первый раз. Поэтому многие сотрудники, даже значительно моложе, за глаза зовут его по имени.
Салех Исмайлович встречает меня со своей обычной экспансивностью, обе его руки протягиваются навстречу в приветственном жесте:
— Садись, дорогой, садись…
Сам он, даже сидя, пребывает в постоянном движении, кожаное полукресло скрипит под ним как арба на булыжной мостовой. И все-таки именно сидячая поза придает начальнику нашего ОБХСС солидность, которая исчезает, стоит ему подняться: очень уж мал ростом.
У Салеха Исмайловича все под рукой, даже сейф, стоящий позади и чуть левее кресла. Он достает оттуда с десяток фотокарточек, протягивает мне:
— Посмотри, дорогой, кого из них с Мирзоевым вчера видел?
Фото удачное, я без труда узнаю мирзоевского собеседника.
— Правильно, — подтверждает Салех Исмайлович, словно он, а не я видел этого мужчину в чайхане.
На обороте фотокарточки надпись: Мамедов Рагим Фатулла оглы.
— Не удивляйся, что раньше тебе не показывал, сам до вчерашнего вечера не знал, что Мамедов и Гызыл Рагим один и тот же человек, — пояснил Салех Исмайлович. — Теперь расскажи, дорогой, все подробно расскажи.
Внимательно выслушав мой несложный отчет, Салех Исмайлович делает неожиданный вывод:
— Везучий ты.
— У нас в уголовном розыске все такие, — смеюсь я. — Только в чем мне вчера повезло, разве что чаю вперед на месяц напился?..
— Ты не знаешь, зато я знаю. Гызыл Рагим, как джейран, осторожный: сколько времени Мирзоевым занимаемся, ни разу их вместе не видели. Мог и вчера не приехать. Я уже начал опасаться: в чем-то ошиблись, вспугнули… Мирзоев большую партию приготовил «налево», теперь не сомневаюсь: для Гызыл Рагима. Тот через подставных лиц в бакинском хозрасчетном цехе всеми делами заправляет. Коммерция — на копеечном ширпотребе, а прибыль — крупное предприятие позавидует. Мирзоев обычный жулик, примитив; Рагим башковитый человек, прирожденный хозяйственник, если бы для государственной пользы старался, цены бы ему не было.
Кресло перестало скрипеть; Салех Исмайлович, задумавшись, смотрел мимо меня. Когда он опять заговорил, и в тоне, и в выражении его лица произошла разительная перемена: будто не сотрудник милиции, начальник ОБХСС, а просто зрелый, многое повидавший человек, не связанный никакими должностными обязанностями, делится своими наблюдениями и мыслями.
— Оказывается, Мамедов Рагим раньше здесь работал, на этой же фабрике и тоже замдиректора; был на отличном счету: деловой, добросовестный, в директора его прочили. Потом заварил историю: развелся с женой, чтобы на сотруднице, своей подчиненной, жениться, а та тоже семейная — муж, дети. Получился громкий скандал. Стали его по разным инстанциям песочить. Так ему и надо, сукину сыну, — свою семью разбил, в чужую влез, — но ведь одно дело голову отрубить, а другое — четвертовать. Знаешь, как это бывает, разом такая история не кончается, а пока она тянулась, он и работу завалить успел. В конце концов сняли его с треском.
— Он обиделся и превратился в Гызыл Рагима?
Салех Исмайлович покачал головой и, не принимая моей иронии, серьезно сказал:
— Молодой ты еще, прямолинейно судишь. Рагим пять лет в «золотого» превращался. А бывает, человек и сразу ломается, если характера нет. Народ как говорит: «В гору идешь, под гору катишься». Думаешь, я Мамедова оправдываю? Ни в коем случае. На этот счет тоже мудрая пословица есть: «Не тот конь плох, что в реке спотыкается, а тот, что стоит перед ней как вкопанный». Опять-таки от семьи много зависит, от жены. Это же только кажется, что наши кавказские женщины голоса не имеют. Голос-то, может, действительно они редко падают, зато в серьезных делах мы всегда в их сторону косимся, ради них и на хорошее, и на плохое идем. Та женщина, сразу видно, не из порядочных, раз мужа и детей бросила. Сам подумай, разве приличная жена, тем более мать, может так поступить?
«На такой вопрос однозначно не ответишь», — подумал я, но Салех Исмайлович в моем ответе не нуждался.
— Конечно, нет, — убежденно сказал он. — Значит, и без ее влияния не обошлось. Побрякушки давай, тряпки давай, то давай, это давай… А где ему взять? Был уважаемый человек, была семья, дом… Вдруг бац, ничего не осталось. Как в таких случаях люди поступают? Не знаешь? Я знаю. Настоящий мужчина снова в гору пойдет и еще выше поднимется. А бесхарактерный, тряпка, вниз побежит… Почему? Потому что легче и быстрее…
Салех Исмайлович удовлетворенно откинулся в кресле и тут же резко подался вперед, грудью на стол.
— Что я делаю?! У тебя время отнимаю, у себя время отнимаю. Две ведущих службы чем занимаются? Какому-то жулику косточки перемываем… Ай, как нехорошо… Извини, дорогой, спасибо тебе, — обе руки опять тянутся мне навстречу, но теперь это жест прощальный.
Вернувшись к себе, я забываю о Гызыл Рагиме. Мое внимание целиком поглощает «похититель тигренка». Я кладу перед собой тонкую папку с несколькими документами, аккуратно подшитыми и пронумерованными. Уголовное дело, приостановленное «за необнаружением преступника». А он, оказывается, разъезжает на мотоцикле.
После беседы с Егором Тимофеевичем абстрактное понятие «неизвестный преступник» материализовалось в конкретное лицо с рядом примет. Теперь я имею возможность его искать.
Прежде всего нужно выяснить, не «наследил» ли «наш мотоциклист» где-нибудь еще? Поэтому начинаю с того, что зовется делом техники, но только в буквальном смысле. В течение нескольких минут информационный центр министерства внутренних дел республики в ответ на мой запрос сообщает: «6 ноября, днем, в поселке „8-й километр“ г. Баку совершена кража из квартиры. По имеющимся сведениям, преступник подъезжал к дому на мотоцикле с коляской, который затем использовал для транспортировки украденных вещей». Перечень похищенного был небольшим, но туда входил японский транзисторный приемник, а он один стоит немалых денег. Если допустить, что в Баку действовал тот же мотоциклист, то улов у него оказался побогаче, чем здесь, у Саблиных. Впрочем, оснований для такого допущения маловато: Баку не Каспийск, в городе с миллионным населением обстоятельства кражи могут совпадать, ничего не доказывая.
Затем я звоню в нашу ГАИ и прошу подготовить список лиц в возрасте от восемнадцати до тридцати лет, имеющих мотоциклы или права на их вождение. Конечно, в этом списке будут только местные жители, но ведь нам иной раз приходится искать иголку и в том стоге сена, где ее не могло быть вовсе, зато наверняка исключить его из дальнейшего поиска.
Трудно возвращаться к начатому неудачно. Пока я корпел над планом предстоящих действий по уголовному делу «о краже из квартиры Саблиных», в комнате образовалась дымовая завеса. Сквозь нее едва различим плакат с изображением черепа и дымящейся сигареты. А жаль, ведь он очень поучителен. Идея развесить эти красочные плакаты по всему горотделу пришла нашему замполиту Фаилю Мухаметдинову. Хорошая идея. Первое время как взгляну на стенку, так мурашки по спине, а потом ничего, привык. И обитатели других кабинетов, по-моему, тоже свыклись. Как-то вскоре после торжественного расклеивания этих плакатов («наступать, так широким фронтом», — сказал Фаиль) я застал его за любопытным занятием: он стоял нос к носу с черепом, и плакатная струйка дыма выглядела жалкой по сравнению с тем, что удавалось выпускать замполиту.
— Соревнуемся? — спросил я.
Фаиль смутился, а потом, рассмеявшись, сказал:
— Вырабатываю иммунитет. Плакат, в общем-то, отличный. Разве нет?
— Впечатляет, — осторожно согласился я, а он безнадежно махнул рукой:
— Черта с два. Никто у нас курить, по-моему, не бросил.
И все-таки определенную пользу плакат принес. Как выразился Шахинов, некурящим он доставил и продолжает доставлять много тихой радости. К ним относится и мой сосед Эдик Агабалян, поэтому, прежде чем отправиться к Кунгарову, я настежь открыл окно.
Вовремя я это сделал: в дверях сталкиваюсь с входящим Эдиком. Впрочем, если быть точным, ударяюсь об него. И это, поверьте, чувствительно. Особенно после того, как он отдохнул на курсах повышения квалификации. Эдик не великан, но природа компенсировала рост чрезвычайно высоким удельным весом тела. Наверняка оно наряду с кальцием, фосфором, углеводами и белками содержит какую-нибудь разновидность скальных пород. Недаром он родом из Карабаха. А в лице у него никакой жесткости, оно всегда улыбчиво, и большие оленьи глаза взирают добродушно.
— Куда это ты разогнался? Небось накурил…
Эдик вообще склонен к неожиданным, но прагматическим выводам. Наверное, поэтому в горах Карабаха так много долгожителей.
Я собирался сообщить Рату о новом свидетеле по «своему делу», посоветоваться в отношении поиска мотоциклиста. Однако вижу: он косится на часы, тщательно сортирует бумаги в папку «для доклада».
— Что у тебя?.. — Мельком глянув в мой план мероприятий, он расписывается на нем, возвращает мне и снова утыкается в разложенные документы.
Поскольку я не ухожу, Рат на секунду поднимает голову:
— Потом… Все остальное потом. Сам понимаешь…
Конечно, понимаю. Он боится упустить Шахинова.
Время начальника горотдела, как и директора крупного завода, по давно заведенной практике меньше всего принадлежит собственному предприятию. Горком, исполком, прокуратура, совещания, депутатские обязанности, выступления перед коллективами трудящихся, увязка и утряска межведомственных вопросов и так далее, без конца и края, а уж в конце года тем паче.
Придется подождать с вором-мотоциклистом. Может быть, это и к лучшему: успею выяснить что-нибудь конкретное, и Рат не станет недоверчиво хмыкать по поводу нового свидетеля. Вор на мотоцикле — этого еще не хватало.
— Ну вот, теперь порядок, — удовлетворенно говорит Рат, заканчивая свои манипуляции с папкой.
Приучил все-таки нас Шахинов к аккуратности. Даже Кунгаров, скептически относившийся ко всему, что связано с бумагами, теперь при случае любит подчеркнуть: «Действие и документ — две стороны одной медали». Ему, конечно, кажется, что он всю жизнь так думал.
Выходим вместе: он — к начальнику, я — к себе.
В обычный день, когда все течет мирно и спокойно, нет ЧП и экстренных заданий, в обеденный перерыв в наш кабинет со всего горотдела направляются шахматисты. Два стола, две доски, четыре партнера и невесть сколько болельщиков. В числе последних больше половины играют на уровне незабвенного Бендера, но это ничуть не мешает им принимать самое живое участие в обсуждении позиций; они подсказывают немыслимые ходы, ожесточенно спорят, под носом у обалдевшего игрока в ажиотаже переставляют фигуры и, зевнув ферзя, скромно ретируются на задний план, чтобы уже через минуту вновь ринуться вперед, на худой конец. к другой доске. Бури негодования сменяются взрывами смеха. Прелесть таких шахматных баталий, разумеется, не в игре — какая уж тут игра, — а в атмосфере, ей сопутствующей. Честное слово, ни один цирк не способен вызвать столько восторгов и трагикомического отчаяния! Все за неполный час времени. Наверное, поэтому к нам идут и вовсе не умеющие играть. Они составляют вторую волну нашествия. Не спеша позавтракав в буфете, они являются к нам с сонными от сытости лицами, а к концу перерыва с них можно писать персонажей Вальпургиевой ночи. Даже Шахинов, проходя мимо, любит заглянуть к нам.
Ровно в два основную массу будто ветром выметает из кабинета, и лишь самые заядлые, с грохотом складывая доски и не слушая друг друга, продолжают радостно или огорченно — в зависимости от результатов — делиться впечатлениями.
Сразу после перерыва нас собирает Шахинов.
— Хочу познакомить оперативный состав с новым пополнением, — сообщает он.
В кабинет во всем сиянии безукоризненно сшитого милицейского кителя — Фаиль Мухаметдинов по старой флотской привычке уделяет форме максимум внимания — входит замполит, а за ним не очень решительно пятеро незнакомых парней. Замыкает входящих Кямиль — его-то уж мы все хорошо знаем.
Теперь ясно, что за пополнение.
— Здравствуй, товарищ комсомол! — улыбается Шахинов, идет навстречу.
Мы тоже встаем, и знакомство происходит церемонно, как на дипломатическом приеме. Наверное, так и должно быть: торжественность обстановки запоминается надолго. Пусть ребята почувствуют, что всерьез, а не для «галочки», пришли они помогать своей милиции.
Фаиль представляет ребят: Алеша Наджафов, Юра Саркисов, Измук Хабибов… Каждое новое имя сопровождает рефрен Кямиля: «Чох яхшы комсомолчу». Дважды он добавил: «Эн яхшы бизим фехлеим».
— А это наш самый лучший работник, — кивает на Кямиля Шахинов.
— У нас в нарды играет, у нас чай пьет, у нас скоро жениться будет, — не удержался Рат от своей традиционной шутки. На всякий случай — чтобы не обиделся, — он одновременно похлопал Кямиля по плечу.
— На химкомбинате каждый из вас выполняет определенную работу. Верно? У нас тоже своя специализация: уголовный розыск, ГАИ, следствие, ОБХСС… Давайте обсудим и решим, в каких службах вы станете нашими нештатными сотрудниками.
Все рассаживаются, и Шахинов обращается к смуглолицему высокому парню:
— Вот вы, какая милицейская специальность вас больше всего привлекает?
— Насколько я понял, — отвечает за парня Фаиль, — Алеша Наджафов лихой мотоциклист, и его больше всего волнуют транспортные проблемы.
— Настоящий гонщик. Куда хочешь на мотоцикле проедет, — солидно добавляет Кямиль.
— Ну раз так, товарищ Наджафов, — говорят Шахинов, — ваше желание помогать автоинспекции вполне естественно. Вас сегодня же познакомят с начальником ГАИ майором Мурсаловым. Он тоже не из робких водителей, уверен, вы быстро найдете общий язык.
— Уж это точно. Нашему Сеиду только самого шайтана возить, — вставляет Салех Исмайлович.
Мы, сотрудники, переглядываемся и не можем удержаться от смеха. Салех Исмайлович не улыбается, старательно промокает лицо платком.
— Вспотел от воспоминаний, — шутит Рат.
Эту историю в гор отделе знали все. Как-то Сеид решил подвезти задержавшегося допоздна на работе Салеха Исмайловича. По пути они обратили внимание на стоявший с потушенными огнями ГАЗ-69. Причем Салеха Исмайловича взволновал не сам «газик» в качестве «нарушителя» правил движения, а то, что стоял он у запасного входа на местную базу «Азериттифака» и около него подозрительно копошилось несколько теней. Заметив милицейскую «Волгу», тени задвигались в вихревом темпе, и «газик», так и не осветившись, дал тягу. Естественно, началось преследование, однако вскоре «газик» свернул на проселок и зайцем помчался в поле. Ночью по такой дороге не рискуешь свернуть себе шею разве что на тракторе. Когда погоня все-таки завершилась удачно и ее участники на другой день делились своими впечатлениями, Сеид объяснял, что ничего не успел почувствовать: следил за дорогой и в мегафон крыл беглецов. Зато Салех Исмайлович думал о том, что, если уцелеет, никогда в жизни не сядет в машину, где за рулем будет Сеид Мурсалов. В конце концов он, Салех Исмайлович, все-таки человек, а с базы, как известно, воруют не людей, а вещи.
В соответствии с личными пожеланиями распределились и другие ребята. Уголовному розыску вызвались помогать двое.
Черноглазый крепыш Юра Саркисов уже имел опыт борьбы с правонарушителями. Он был членом оперативного отряда городского комитета комсомола, и на его счету несколько задержаний.
Измук Хабибов — худенький паренек. Тонкие черты в сочетании с чуть раздвинутыми татарскими скулами придавали лицу привлекательное своеобразие. Он среди дружинников новичок, поэтому Кямиль подкрепляет просьбу товарища:
— Не смотрите: такой худой. Как лиса ловкий и ничего не боится. Сегодня в патрулирование вместе идем.
Хабибов работает плановиком, и Шахинов предложил ему стать нештатным сотрудником ОБХСС. Однако тот мягко, но настойчиво отказался.
— Меня очень интересует работа уголовного розыска, — пояснил он.
— Уголовный розыск, уголовный розыск… Всем нравится уголовный розыск, — раскипятился Салех Исмайлович. — А что там особенно интересного? Одного лови, другого лови, все время лови… Посидеть подумать некогда. А нам длинные ноги не нужны. Нам голова нужна.
— Посидеть подумать, конечно, неплохо, — парирует Рат, — но когда в это время обчищают базу, например, то лучше уж иметь длинные ноги.
Шахинов прекращает дискуссию:
— Ну так как же, товарищ Хабибов?
Тот, стараясь не смотреть в сторону начальника ОБХСС, повторяет:
— Мне бы очень хотелось помогать уголовному розыску.
— Что ж, Салех Исмаилович, придется вам пока обойтись без новых помощников, — констатирует Шахинов. — Желаю всем успеха.
В конце дня получаю из ГАИ запрошенные мною сведения. Я занялся их изучением и не заметил вошедшего Рата. А он возвышается надо мной и, усмехаясь, косится на знакомую обложку дела:
— …Крадемся по следу тигра. Что новенького?
— Свидетель, — отвечаю я, испытывая удовлетворение, что традиционный кунгаровский розыгрыш не состоится.
Узнав, что старик слепой, Рат пожимает плечами, мол, какой же это свидетель, однако, выслушав все остальное, говорит:
— Здесь есть за что уцепиться: мотоцикл — это примета. С завтрашнего дня можешь приступать.
— Спасибо, но твое официальное разрешение уже получено, — в отместку за прежние мучения, связанные с моей «любимой мозолью», ехидно ответил я и показал утвержденный им план мероприятий.
Назад: Часть I. СИГНАЛ НА ПУЛЬТЕ!
Дальше: Удар бешбармаком[5]
