И в наши дни, и в нощи сей глубокой,

Когда почти нельзя исполнить ничего,

Жил муж с душою светлой и высокой.

Немного слов скажу вам про него.

Не формулярный список жизни странной,

А плач о нем я предлагаю вам.

Не по закону муж Богоизбранный,

А в буйстве, по апостольским словам,

Вне всяких форм и выше всяких правил,

В юродстве Христа ради жил.

Господь возлюбленного Своего прославил

Делами, а не буквами чернил.

Родители его были не славны,

Но он имел духовного отца.

Как сын его достойный, благонравный,

Был верен старцу до его конца.

Отечество, начальство и обитель

Оставил он и взял единый крест,

И странствуя, как повелел Спаситель,

Он наконец достиг до здешних мест.

И здесь себе он и детей и братий

Евангельских сторицею обрел.

На лоне сих отеческих объятий

Временно и я убежище нашел.

Оставя явное Богослуженье,

Он явно человечеству служил;

Без внешних знаков власти и правленья

Правителем духовным тайно был.

И действенно-живое его слово

Он подкреплял примером добрых дел.

Когда же для служителя Христова

Конец давно желаемый приспел,

Когда уж грудь его едва дышала,

И взор был в вечность устремлен,

Рука его еще благословляла;

Для ближних все еще трудился он.

Предвидя скорую разлуку,

Друзья его боялися вздохнуть.

Он опустил с благословеньем руку,

И в первый раз надолго мог заснуть.

Где наш отец? И где святое тело

Наставника, целителя лежит?

Вот памятник чугунный и тяжелый

У алтаря чернеяся стоит.

Тебя решеткой золоченой оградили;

А ты нас всех молитвой ограждал.

Тебя в могилу тесную вместили,

А ты в широком сердце всех вмещал.

Ужель бы мы тебя не отыскали

Между других, безвестных нам могил?

Давно уж к ней дорогу протоптали;

И кто из нас тропинку к ней забыл?

Отец наш! Ты опять на новоселье.

Тебя хотят, как видно, удержать

Надолго в этой тесной, темной келлии.

Над ней стоит тяжелая печать.

Не думают ли у твоей ограды

Опять врата накрепко затворить,

И огнь целительной твоей лампады

Рукою подозренья потушить?

Еще ль народ, ― убогих отгоняют

От рук твоих, от ног твоих опять?

Еще ль завистным оком назирают,

Как будешь ты болящих исцелять?

Доносчики поносно очернили

Твои седины, белый твой хитон;

Но мы слезами нашими омыли,

Лобзаньями отерли левитон.

Я помню мантии короткой крила, ―

Под ними всяк скрывался от грехов,

На сей груди, которая любила

И всем была прибежище, покров.

Я помню лентион с тремя крестами,

Когда он на главе моей лежал,

То, примиренный с Богом и людями,

Из-под него твой ученик вставал.

Я, как теперь, стою перед божницей,

Где столько свеч пылало перед Той,

Пред Матерью ― Девою, Царицей.

Кто приходил к иконе сей святой,

Кто был помазан маслом из лампады,

С благословеньем милосердых рук,

Тот отходил, исполненный отрады,

Избавленный от тяжких сердца мук.

Вокруг тебя, у ног твоих болящих,

Всегда стоял страдальцев тесный круг.

Ты был отцом и матерью скорбящих,

Утешитель, целитель, старец, друг.

Не возносясь над падшим пред тобою,

Ты наши просьбы к небу возносил,

И тихих уст неслышною мольбою

Ты Бога преклониться к нам просил.

Я помню твои кроткие советы

И власть твою над сердцем и умом,

И как легко было давать обеты,

Когда ты был порукой пред Творцом,

И как легко было тогда спасенье,

Когда ты путь указывал детям, ―

Путь послушанья, простоты, терпенья!

Ты сам прошел по верным сим стезям.

Ты не носил личины фарисейства,

Открыт и прост и нравом и лицом,

Ты шутками учил свое семейство,

И дети были веселы с отцом.

Ты сыном был Феодора послушным,

Делил со старцем скорби и труды,

И научился быть великодушным,

Перенося изгнания, беды.

С ним из лесов непроходимых Брянских

Достиг до Невских диких островов

И от пределов каменных Финляндских

Дошел до Свирских тихих берегов.

Повсюду скорби, бури и волненья

Ты претерпел с великим сим отцом,

Везде были подсады, нападенья

Устроены невидимым врагом.

Как вождь духовный, важен и спокоен,

Ты от врага не робко отступал,

И, помощи небесной удостоен,

На Бога упованье возлагал.

Тебя стерег невидимый губитель,

Угрызена была твоя пята,

И перст руки твоей, пустыни житель,

Был брошен в его алчные уста.

Но шутка с уст твоих не удалялась,

Тебе послушны были плоть и кровь;

От страха человеча не смущалась

Седая ненахмуренная бровь.

Как лев, своей сребристой гривой

Ты устрашал невидимых волков,

И, как младенец, речию игривой

Ты утешал евангельских сынов.

И твой Божественный Путеводитель

Был также клеветою обнесен:

Друг мытарей и грешников сожитель

И ядца, винопийца наречен;

И тяжкий крест позора, поруганья

Возлюбленным Своим Он обещал;

И ты, взирая на Его страданья,

Себя для ближних в жертву отдавал.

Когда гостеприимная обитель

Отверзла для тебя свои врата,

Ты в них вступил как чуждо-посетитель,

Как странник, в эти темные места.

Ты уклонился здесь не для покоя,

В двенадцать лет немного отдыхал.

Мы знаем, кто невидимой рукою

Духовный сад цветами украшал,

Кто юные и слабые растенья

Берег, и насадил, и укрепил,

И кто cyxие старые коренья

Живительной росою оживил.

Мы знаем, кто исправил искривленных,

И кто привил к неплодным цвет и плод,

Кто в скитских пчельниках уединенных

Собрал духовный воск и сладкий сот.

Один из этих трутней мимолетных

(Он был противным ветром отнесен

Из роя пчел, из сих садов заветных)

Теперь жужжит надгробный поздний стон,

И вместо воска, меда благовонна

Несет на гроб оторванный листок.

Прими его, отец наш, благосклонно,

Хоть без него богат небесный твой венок.