Последний в этой главе рассказ покажет, какую отеческую попечительность имел старец Леонид о присных своих учениках

«Летом 1833 г. пришел в Оптину двадцатилетний юноша Павел Трунов с меньшим братом своим Симеоном. Родом они были из дворян Курской губ. Щигровского уезда. Получив воспитание в доме своих благочестивых родителей в духе строгого благочестия, они очень стали тяготиться мирскою жизнию. Быв определены родителями на службу в Курскую казенную палату, они решились тайно от родителей уйти в монастырь. Не раз посему Павел просил себе отставку, но его от службы не увольняли. Наконец, он обратился к Богу с усердною молитвою, чтобы Господь послал ему болезнь. Молитва была услышана. У Павла заболел глаз, и после того его уже не стали удерживать в палате. Таким образом он и получил возможность вместе со своим младшим братом немедленно отправиться к заветной цели. По уходе же их в монастырь родители их сначала погоревали о них, поплакали, даже и сильно поскорбели за их самовольную отлучку, но, узнав, что они поступили в святую обитель на молитвенный подвиг, простили им эту вину. Между тем по прошествии некоторого времени любовь родительская побудила отца их Феодота Саввича написать в Оптину к детям письмо, в котором он убедительно просил, чтобы кто-нибудь из них приехал повидаться с родителями. По благословению старца, решено было ехать Павлу. Немедленно он и отправился. ― Заметим здесь, что Феодот Саввич, как человек благочестивый, любил в часы досуга читать Четьи-Минеи св. Димитрия ­Ростовского. Как раз перед приездом Павла пришлось ему читать житие св. Николая, Мирликийского Чудотворца, положенное в 6-м числе декабря, где, между прочим, рассказывается, как молодой юноша, сын ­Африкана, взятый в плен персами и служивший в покоях их князя, по молитвам своих родителей внезапно невидимою силою восхищен был из плена и представлен к родителям в персидской одежде и с чашею в руке, наполненною вином, так, как он прислуживал князю. В глубоком раздумьи остановился Феодот Саввич над этим сказанием и начал рассуждать: „Как это трогательно! Если бы со мною подобное случилось, я не перенес бы сего“. ― Но вдруг отворяется дверь, и входить Павел в монашеской одежде, которого ­Феодот Саввич, долго не видавши, не узнал. Помолившись на свв. иконы, незнакомец поклонился Феодоту Саввичу в ноги и сказал: „Здравствуйте, батюшка, ― я сын ваш Павел“. Феодот Саввич как сидел, так и обомлел, и книга выпала из рук его; едва мог придти в себя от радости, что видит пред собою сына, с которым, думалось ему, уже и не придется видеться в сей временной жизни. Погостивши несколько времени в доме своих родителей, о. Павел возвратился в Оптину.

Ознакомившись теперь, хотя заочно, с Оптиною пустынью, родной брат Феодота Саввича Ермил Саввич, сын которого Гермоген прежде своих двоюродных братьев поступил в число братства Оптиной пустыни, ― и сам пожелал посетить эту обитель. А после посещения с каким уважением и благоговением вспоминал он о старце о. Леониде и вообще об Оптиной пустыни! Нередко говорил со слезами: „Ах, вот старец-то! Какой же он прозорливец! Все, бывшее в моей жизни, подробно пересказал мне, как будто сам был очевидным свидетелем всех моих обстоятельств“. ― С того времени он сделался особенно благотворителен и нищелюбив, все долги своим должникам простил, перестал употреблять мясную пищу и до самой своей кончины чрез каждые шесть недель приобщался Св. Христовых Таин.

Переведем теперь речь опять на о. Павла. С самого начала поступления в монастырь он всецело предал себя в послушание и руководство старцу о. Леониду, которому и открывал всегда тревожившие его помыслы. По отношению к братиям монастырским он так был кроток и незлобив, что ни один из них никогда не слыхал от него оскорбительного слова, или обидного спора, или ропота на кого-либо и за что-либо. Во все время краткого своего пребывания в обители, несмотря на свою болезненность, неленостно проходил монастырские послушания. Случалось, что некоторые из братий роптали на него и озлобляли его за неуспешность в делах, называя его ленивым, тогда как неуспешность эта происходила от его болезненности и малосилия, а Павел, как Агнец незлобивый, или молчал, или только, бывало, скажет: „Виноват! Прости Бога ради, я немощен“. ― Между тем напрасные укоризны болезненно отзывались в его сердце. Часто он со слезами на глазах приходил к своему духовному отцу и наставнику старцу о. Леониду и пред ним изливал скорбь души своей. А тот говорил ему в утешение: „Терпи, Павел! Ибо сказано в Св. Писании: многими скорбьми подобает нам внити во Царствие Божие (Деян. 14, 22). ― И время сие таково: обидяй да обидит еще, и скверный да осквернится еще: и праведный правду да творит еще, и святый да святится еще (Откр. 22, 11). Итак, терпением да течем на предлежащий нам подвиг (Евр. 12, 1). И Господь сказал: в терпении вашем стяжите души ваша (Лк. 21, 19)“. И другими словами из Св. Писания старец умиротворял смущенную душу Павла, доводя его до неизглаголанной радости, давая ему знать, что все делается с ним по воле Господней для испытания его усердия, что все скорбные случаи должно принимать как неизреченные милости Божии, и что самая болезнь дана ему от Бога, да прославит он имя Его святое. Старец доводил его таким образом до крайнего самоукорения.

Давно чувствуемая Павлом болезненность была преддверием чахотки. Телом он постепенно таял как свеча, а ум его погружен был во всегдашнюю молитву. Замечательно, что он знал наизусть всю Псалтирь. Почти за год до смерти он всегда говорил: „Ах! умру скоро; помолитесь за меня, отцы и братия“. ― Наступил 1836-й год. Чахотка у Павла обнаружилась во всей силе. Старец Леонид говорил приближенным братиям; „Павел на святой неделе возьмется от нас“. ― Всю зиму Павел едва бродил, а на пятой неделе Великого поста уже не вставал с постели и только молился. Почасту призывал своего отца духовного старца Леонида и тогда только бывал покоен, когда беседовал с ним. ― С сего времени он часто исповедывался. В Лазарево воскресенье был облечен о. строителем во святой малый образ монашества и неоднократно сообщался Св. Христовых Таин. 2-го апреля, в четверток Светлой недели, во время утрени был особорован, а после обедни снова был сообщен Св. Христовых Таин. После сего старец о. Леонид сказал ему: „Ну, Павел, ты скоро выздоровеешь“. ― „Знаю, батюшка, ― отвечал страдалец, ― только не в здешней жизни“. ― Приближался вечер Светлого четвертка. Одр умирающего окружили некоторые из его приближенных. В седьмом часу пополудни он закрыл глаза и заговорил про себя что-то непонятное. В это время старец о. Леонид сам прочитал ему отходную, а Павел взглянул на него с удивлением и потом благодарил его за прочтение. Старец спросил: „Желаешь ли, чтобы я еще к тебе пришел?“ ― Тот ответил: „Я так желаю, чтобы и до самой смерти был при мне!“ ― Сказал он это ясно и громко и с этой минуты совершенно изменился. Затем, вставши, сидел до самой блаженной кончины своей и был в полной памяти. Потом попросил находившегося при нем своего двоюродного брата Гермогена положить его на подушку, но едва тот наклонил Павла, он вздохнул и испустил дух. Это было в девять часов вечера. Трикратный удар колокола возвестил монастырской братии о переселении в вечность души Павловой. Братия толпой ринулась к келлии новопреставленного, и старец о. Леонид опять сам совершил над ним „Последование по исходе души от тела“. Лицо и все тело покойника побелело и было мягко, как у живого. ― На другой день о. строитель Моисей соборне, в присутствии всей братии, отпевал тело вновь усопшего. Тихо текли у некоторых слезы о разлуке с незабвенным братом, но всякий благодарил Бога, что сподобил усопшего такой мирной христианской кончины и внутренно желал, чтобы и ему Господь даровал такую же кончину. После двоюродный брат почившего просил старца о. Леонида поведать ему о добродетелях Павла, но старец сказал ему только одно: „Велик Павел у Бога, и Господь прославит его“».