…На следующий день, заехав за мной в условленное время, Федя очень удивился: я надела лиловое, как у певицы областной филармонии, все в золотых блестках платье с сумасшедшим декольте. В этом наряде мама один-единственный раз вела новогодний «Огонек» и так понравилась зрителям-мужчинам, завалившим редакцию письмами, что больше ее в эфир не выпускали. Кроме того, на мне была бабушкина бархатная шляпка с вуалькой, на грудь я повесила нитку черных жемчужин — каждая величиной с лесной орех. Это ожерелье мне одолжила однокурсница, пять лет прожившая с мужем-дипломатом в Индии. А на пальце у меня сверкал старинный золотой перстень с «трехкаратником» чистейшей воды — его маме подарил второй муж, Леонид Савельевич, племянник начальника Ленинградского ОГПУ, которого расстреляли вместе с Ягодой. Перед арестом чекист успел зарыть ведерный самовар, под крышку набитый «ювелиркой», реквизированной у буржуазии и дворянства. Банк «Невский простор» знаете?

— Слышал.

— Банк в 1992-м открыл сын Леонида Савельевича Миша, работавший до этого простым инженером. Улавливаете? Кроме того, я вылила на себя полсклянки «Шанели».

— Ты не слишком ли надушилась? — удивился Лапузин.

— Это не для тебя! — успокоила я.

Ресторан располагался в обычной «стекляшке», днем работавшей как столовая. Нас провели через склад в большой отдельный кабинет, обшитый подпаленной и отлакированной вагонкой. Помните этот предсмертный писк позднесоветского дизайна? Там сидел за обильным столом Покатый. На нем был кашемировый пиджак цвета спелой малины и черная шелковая рубашка апаш, а на открытой груди сквозь седеющие волосы мерцал золотой крест — такой большой, что отчетливо виднелись гвоздики, пробившие ладони и ступни Спасителя. По бокам стояли два крепких парня в черных водолазках. Когда мы вошли, бандит, ковыряя зубочисткой во рту, ласково угрожал кому-то по большому радиотелефону с длинной антенной. Так я впервые увидела мобильник. Выглядел Покатый как классический вор в законе из фильма «Петровка 38»: низкий лоб, перебитый нос, золотые зубы… Мы с Лапузиным переглянулись: предлагать такому ученую степень просто смешно! Пообещав кого-то закатать в асфальт, он отдал одному телохранителю телефон, другому — зубочистку и нацелил на меня неподвижные акульи глазки.

— Степан Иванович, давайте все-таки еще раз обсудим сложившуюся ситуацию… — завел Федя приготовленную речь.

— Нет! — оборвал Покатый.

— Почему?

— Мне некогда.

Я молчала, мое лицо было скрыто бабушкиной вуалькой. Бандит шевельнул ноздрями, уловив ядреную «Шанель» и, разглядывая меня, заговорил о том, что «Вавилон» для него так себе — мелочь, что днями он покупает судоверфь, на очереди — урановый рудник и охотхозяйство в Завидове, рядом с резиденцией Ельцина. В общем, погнал понты. Сказал, что встретиться с нами согласился лишь из уважения к науке, так как чалился вместе с великим химиком, умевшим добывать чистый кокаин из чего угодно — хоть из зубного порошка.

— Наверное, этот ваш химик нашел философский камень? — предположила я, откинув вуаль и посмотрев на него вот так…

Лицо Обояровой сделалось счастливо настороженным, и Кокотов сразу вспомнил ту удивительную мимическую последовательность, с помощью которой женщина может легко выведать у мужчины государственную тайну.

И Покатый клюнул: его акульи глазки ожили.

— Что надо? — спросил он.

— Ничего особенного. Если для вас «Вавилон» — мелочь, подарите мне всего пять процентов. Вы даже не заметите.

— За что — подарить? — опешил вор в законе.

— Просто так!

— Просто так не дарят.

— А мне говорили, люди вашей профессии щедры и широки. Что ж, видимо, меня неверно информировали. — Я сделала такое лицо, словно не успела на дачную электричку. — Прощайте, Степан Иванович! Федор, пойдем же скорей, мы опоздаем. Я не могу пропустить Второй концерт Бриттена!

— И что, хорошо поет? — заинтересовался Покатый, почувствовав себя уязвленным.

— Подходяще.

— А когда третий концерт?

— В следующем сезоне, — ответила я и, метнув в бандита скифский взгляд, вышла вон.

— Какой-какой взгляд? — не понял Андрей Львович.

— Скифский. Неужели не слышали?

— Не-ет…

— Эх вы, писатель! Скифские всадники умели на полном скаку стрелять без промаха, развернувшись назад в седле. Вот так!

Она выбросила вперед левую руку с воображаемым луком, а правой как бы натянула тетиву и откинулась всем телом назад так поспешно, что ее вольная грудь чуть не выпрыгнула из блузки.

Сердце соискателя ухнуло.

— Поняли, мой герой? Поэтому утонченные греки обольщающий взгляд, который, уходя, женщина бросает через плечо на мужчину, называли «скифским».

— Что вы говорите! — покачал головой писодей, соображая, что лучшего названия для нового романа из серии «Лабиринты страсти» не придумаешь.

Кроме того, он ощутил в себе новый приступ сладострастья, имеющий, если так можно выразиться, интеллектуальное происхождение, ведь, обладая умной начитанной дамой, ты в известной мере сжимаешь в объятьях не только тело, но и весь ее богатый внутренний мир, что сообщает плотской добыче познавательную остроту.

— О чем вы задумались? — спросила Наталья Павловна.

— О том, какая вы отважная!

— Я же шпионка! Выйдя из шалмана, Федя заскулил, что я все испортила, что все пропало. Но когда мы садились в машину, прибежал запыхавшийся охранник и увел его с собой. Через пять минут Лапузин выскочил из «стекляшки», едва не танцуя от радости. Покатый отдал нам пять процентов. Просто так! Из уважения.

— Просто так? — усомнился Кокотов.

— Вы все о том же, ревнивец! У вас не только руки, у вас и мысли нахальные! Он вообще женщинами не интересовался после двадцати лет в лагерях. Единственное, о чем он попросил: сообщить ему, когда в Москве будет третий концерт Бриттена…

Тем же вечером в «Арагви» мы отмечали победу, и Федя сделал мне торжественное предложение, но я ответила, что еще не вполне уверена в своих чувствах. На самом же деле я была убеждена: Лапузин именно тот, кто мне нужен.

Понимаете, если человек способен бежать в Америку с кассой взаимопомощи Института прикладной генетики, значит, с ним я смогу стать богатой и независимой. Знаете, Андрюша: деньги — самый лучший заменитель смысла жизни. Это мне прямо сейчас пришло в голову, но уверена, ваш Сен-Жон Перс мог бы сказать нечто подобное…

— У него есть схожая мысль, — академично кивнул писодей, но не удержался и уточнил: — И что же ваш Федя?

— Страшно расстроился. Но я его успокоила: во-первых, на крайний случай у него имелась аспирантка. А во-вторых, какая свадьба, если еще не повержен Военспецстрой? Лапузин отговаривал. Но во мне уже ржали и били копытами кони азарта. Первым делом я навела справки о генерале Мостолыгине. Конечно, в 1993-м, это было не так просто, как сейчас, когда в подземном переходе за десять долларов можно купить диск с личными делами всего командного состава или задаром скачать из интернета самый пикантный компромат. Но и тогда были способы… Я решила действовать через маму. У нее в ту пору — между браками — вспыхнул краткий, но бурный роман с военным журналистом Башкаревым. Он пришел в передачу «Очевидное — невероятное», чтобы открыть потрясенной стране правду о гибели Юрия Гагарина. Оказывается, первый космонавт, вопреки запрету диспетчера, погнался за НЛО. Его умоляли: «Юрий Алексеевич, не надо, вернитесь! Мы будем жаловаться!» А он в ответ: «Еще чуть-чуть, я у них на хвосте!» Хотя, согласитесь, какой «хвост» может быть у летающей тарелки? НЛО, чтобы оторваться от преследования, выпустило фиолетовые лучи…

— Фиолетовые? — вопросительно вскрикнул автор «Космической плесени».

— Да, фиолетовые. Что вы так удивились? И у самолета отказали все приборы…

Но потом, после эфира, Башкарев под большим интимным секретом поведал маме истину, которая ее так потрясла, что тем же вечером она поехала к нему на дачу и осталась ночевать. Оказалось, инопланетяне нарочно, дразня и кружась, заманили Гагарина в засаду, извлекли на ходу из кабины и забрали к себе для тщательного изучения, классификации и последующей демонстрации его мумии в Межгалактическом музее Героев Космоса. А землянам, чтобы запутать следы, подкинули неузнаваемые человеческие останки среди дымящихся обломков истребителя.

— Надо же, — удивился Кокотов. — Какая интересная работа была у вашей мамы!

— Не надо сарказма, мой друг! — попросила Обоярова, застегивая пуговки на блузке.

— Я больше не буду!

— Тогда слушайте! У Башкарева я, как настоящая шпионка, выведала, что Мостолыгин — герой Афгана. Его строительная часть, ремонтируя школу в кишлаке Абдул-Анар, попала в окружение, однако он, несмотря на ранение, воодушевляя личным примером бойцов, продержался под шквальным огнем «духов» до подхода своих, за что получил орден Красного Знамени и внеочередное звание. Но меня больше интересовала личная жизнь генерала. Еще в училище он женился на медсестре Симочке из санчасти, где недолго лежал с аппендицитом, увел ее буквально из-под носа у жениха, военного фельдшера. Жену Мостолыгин любил безумно, ревновал страшно и однажды вызвал на дуэль проверяющего из ГлавПУРа. Тот слишком откровенно увлекся отзывчивой Симочкой. Инспектор, разумеется, от поединка уклонился, назвав вызов «отрыжкой Средневековья», и получил по такому случаю просто в рыло. Возмутительное поведение ревнивца в погонах обсуждалось офицерским собранием и получило решительную поддержку боевого коллектива, единогласно пославшего Мостолыгина на Первый съезд народных депутатов. В Москве его кандидатуру, конечно, замылили и перевели служить куда подальше. Но и там он отличился: приказал начальнику местного военторга (под страхом прекращения текущего ремонта) не пускать в магазин офицерских жен, пока его Симочка не выберет себе лучшее из новых поступлений. Гарнизонные дамы нажаловались в Москву, Мостолыгину с удовольствием объявили выговор и задержали очередное звание. Тогда он рассердился и в августе 1991-го сразу, без колебаний перешел на сторону Ельцина, прибыв на защиту Белого дома во главе военных строителей, вооруженных штыковыми и совковыми лопатами. Борис Николаевич растрогался до слез, обнял подполковника и пил с ним до утра, а после победы демократии назначил начальником Военспецстроя, присвоив сразу звание генерал-майора.

Башкарев нашел в своем архиве и дал мне журнал «Служу Отечеству!» с иллюстрированным очерком «Генерал и его тыл». Симочка оказалась миловидной располневшей брюнеткой с пушком на верхней губе и томным карим взором, исполненным тайной готовности составить счастье всем мужчинам сразу. На снимках она была запечатлена в разных платьях, но непременно темных и отделанных мехом, а волосы ее всегда вздымались в высоком начесе. Что касается самого Мостолыгина, он выглядел типичным воякой: брав, подтянут, жилист, а в лице столько мужества, что невозможно понять, глуп он или умен. Я позвонила ему, грустно представилась супругой Лапузина и попросила принять по личному вопросу. Он поколебался, но не отказал женщине. Офицер все-таки!

Увидев меня, Федя повалился на диван и долго хохотал: я сделала себе гарнизонную «бабетту», накинула сверху черную газовую косынку и надела темное австрийское платье с норковой опушкой по декольте. Этот наряд мама раздобыла у своей подруги-генеральши, уверявшей, что в 1979-м в Вюнсдорфе она вдвое переплатила за него начальнику военторга.

Мостолыгин принял нас в штабной палатке, разбитой на краю опытного поля. У входа однорукий прапорщик в тельняшке, ловко управляясь единственной пятерней, жарил на мангале шашлыки. Генерал же резался с порученцем в нарды, запивая азарт водочкой. Когда мы вошли, он оторвался от игры и долго, с недоумением меня рассматривал. Потом предложил нам сесть и даже выпить. Федя завел заранее заготовленную нудную мольбу о снисхождении в размере пяти процентов. Генерал слушал, перекатывая в широких ладонях игральные кости и продолжая с интересом меня изучать. Когда Лапузин закончил, герой Афгана встал и, прохаживаясь по палатке, принялся спокойно объяснять, что не может уступить не только пять, но даже один процент. Нет, он не жадный, просто из этих 50 процентов ему не достанется ничего, разве только пустяк — жене на обновку (он выразительно глянул на норковую оторочку моего платья). Деньги ему нужны, чтобы кормить личный состав и выплачивать довольствие офицерам. Скотина Ельцин, обещавший лечь на рельсы, если жизнь народа ухудшится, всех надул и раздал страну олигархам. Армия в нищете, в ничтожестве, выживать приходится за счет внутренних и внешних резервов. Каждый рубль на счету.

— Что ж, простите нас за отнятое время! — сказала я, вставая и глядя на него глазами женщины, разочаровавшейся в своем гинекологе. — Пойдемте, Федор, мы опоздаем на кладбище!

— У вас похороны? — участливо спросил генерал, делая подобающее лицо.

— Нет, сегодня день гибели моего жениха. Он пал под Кандагаром семь лет назад.

— Фамилия?

— Лейтенант Боркан, — я назвала фамилию паренька, занимавшегося карате в подпольной секции у моего первого мужа Дэна.

Севка Боркан действительно погиб в Афгане. Когда бедного мальчика привезли, мы ездили его хоронить.

— Род войск? — сухо спросил генерал.

— Десантник, — ответила я, вспомнив берет с кокардой, лежавший на цинковом гробе.

— Вроде был такой у Лебедя, — подсказал однорукий прапорщик, внося шампуры с шипящим шашлыком и наполняя палатку запахом жареного мяса, отчего мне страшно захотелось есть.

Лицо Мостолыгина потемнело, напряглось от внутренней борьбы, но затем посветлело, и он произнес почти равнодушно:

— Да, много отличных парней там полегло. Много!

Уходя, я бросила через плечо скифский взгляд и сказала:

— Генерал, сегодня вы были таким же стойким, как при Абдул-Анаре!

И вышла.

— Ну вот уж это ты напрасно! — укорял меня Лапузин, когда мы шли к машине.

— Еще не вечер…

Утром позвонил порученец и сказал, что генерал согласен уступить нам пять процентов.

Вечером, после ужина в «Метрополе», привезя меня домой, Федя встал на колени в прихожей и снова умолял выйти за него, уверяя, что с аспиранткой покончено навсегда. Я, делая вид, будто колеблюсь, согласилась. Мама сняла со стены икону и благословила нас. Он даже заплакал от счастья, не понимая, что будь у него хоть сто аспиранток, я бы все равно приняла предложение, потому что вдвоем мы составляли могучую группу захвата материальных ценностей, лежавших в ту пору кое-как и черт знает где…

— Мне кажется, вы бы и без него справились! — сварливо заметил автор «Жадной нежности».

— Э, не скажите, Андрюша! Я принадлежу к тому старомодному типу женщин, которые способны на многое, только когда рядом с ними мужчина. Это включает во мне какие-то тайные жизненные силы, и я становлюсь гораздо умнее, сильнее, смелее, изобретательнее мужчины, я руковожу, командую, направляю его. Со стороны может показаться, что он совсем не нужен, даже мешает, но стоит мне остаться одной, я делаюсь беспомощной, точно волшебница, потерявшая свою хрустальную палочку. Это, Андрюша, моя страшная тайна! Ее не знает никто, но вам я доверяю. Вы же мой рыцарь и спаситель!

— И долго он стоял на коленях? — поинтересовался писодей.

— Нет, недолго. Я разрешила ему подняться и остаться. Мама срочно уехала к подруге. Не надо, не смотрите на меня так!

— Зачем?! — застонал Кокотов так жалобно, словно все это произошло с Обояровой не много лет назад, а буквально накануне ночью, в то время, когда сам он подвергся буйному половому набегу Валентины Никифоровны.

— Ну как вам объяснить, мой чистый рыцарь? Чтобы понять, надо быть женщиной. Когда ты собираешься замуж за нелюбимого, очень важно убедиться, что он не повернут на сексе. С нежеланным мужчиной вполне можно спать в общей постели, если он не ведет себя как маньяк с вагиноискателем между ног. И еще, вспомните, временами я превращалась в «голову профессора Доуэля», равнодушную к нуждам тела. Во время наших почти целомудренных свиданий Лапузин много говорил о своей бурной молодости, представая в рассказах мачо международного класса, и это внушало оптимизм: тот, кто докладывает обольщаемой женщине о своих прежних победах, на деле оказывается гораздо скромнее, чем на словах. Но я хотела убедиться в этом до штампа в паспорте. Предчувствия меня не обманули: как и большинство спортсменов, Федя так любил и тренировал свою мускулатуру, что на мое тело у него просто не оставалось сил. В постели он вел себя подобно борцу на ковре: захват, бросок на лопатки или перевод противника в партер, минутное удержание, чтобы рефери успел зафиксировать, и наконец гортанный возглас торжествующего облегчения. Меня это вполне устраивало. Ничего, что я так с вами откровенна?

— Мне не привыкать…

— Давайте выпьем!

— Давайте, — согласился автор «Преданных объятий», покорно чокнулся и без удовольствия хлебнул гаражного вина, показавшегося ему кислятиной.

— Ну, не злитесь! Хотите, я снова надену юбочку?

— Хочу…

— Тогда отвернитесь!