Глава 50
Человек-для-смерти
После того как медсестра сердито постучала в кабинет исчезнувшего заместителя главного врача, прошло минут пять, и вдруг оттуда донеслись звуки жизни. Дверь осторожно отперли изнутри и чуть приотворили явно для разъяснения наружных обстоятельств. Видимо, обстоятельства эти оказались благоприятными, и уже через мгновение на пороге стоял, унимая зевоту, сам Оклякшин, краснолицый, в белом халате. Завидев томящегося в ожидании одноклассника, он удивился, обрадовался и распахнул объятья. От Пашки несло одеколоном и коньяком, явно только что употребленными соответственно для наружного и внутреннего освежения. Кокотов боковым зрением отметил, что товарищеские объятья с доктором не ускользнули от завистливых взглядов других пациентов, и почувствовал глупую гордость, как в детстве, когда кто-то из могущественных взрослых привечал его, простого ребенка, добрым вниманием.
— А мы разве на сегодня договаривались? — спросил Пашка с той беззаботностью, какую придает человеку утренняя толика алкоголя.
— На сегодня.
— Слушай, совсем забыл! Вчера новый томограф обмывали. Ну, я и остался тут. Жене позвонил и остался. Женька у меня в этом смысле редкая баба! Молодая, а все понимает! У других чуть что: «Срочно домой! А то сейчас приеду и всех разгоню!» Верка моя так всегда и делала! А Женька — нет: спи, милый, — где лег.
— Правда? — удивился Кокотов, подумав, что жена, разрешающая мужу все, как правило, позволяет себе еще больше.
— Правда! А почему? Потому что самые жуткие увечья выпивший человек получает по пути домой. Женька у меня травматолог. Она знает! Ты не падал? Сознание не терял?
— Не-ет!
— И не падай! Но если что — сразу к ней: утром, ночью, в метель. Спасет! Может, по чуть-чуть? — предложил Пашка.
— Нет, мне еще сегодня…
— Правильно! Мне тоже еще сегодня. Но ты, Андрюха, все равно молодец, что зашел! Главное не опоздать. Ада Марковна вот опоздала. Слу-ушай, а давай мы тебя на новом томографе прокрутим! Всё про себя узнаешь!
— Всё? — ужаснулся писатель. — А можно только про нос?
— Про нос? Можно. Ну и что у тебя с носом?
— Я же тебе говорил… по телефону.
— Да? Слушай, забыл…
— Понимаешь, вот нашли в носу какое-то новообразование, — по возможности беззаботно доложил Кокотов.
— Кто нашел?
— Врач.
— Какой врач?
— Из поликлиники…
— Из какой еще поликлиники?
— Из районной, — смущаясь своей заурядности, сообщил автор «Кентавра желаний».
— Из районной? У вас вроде своя была, писательская, возле «Аэропорта»? Мой однокурсник там работал, жаловался: «Тебе хорошо — тебе коньяк несут, а мне дурацкие книжки с автографами тащат. Не знаю, куда эту хрень девать!»
— Отобрали поликлинику, — вздохнул Андрей Львович.
— Кто?
— Какие-то жулики.
— Вот времена! Ну пойдем, жертва бесплатной медицины!
— Куда?
— К специалисту.
Ведя друга на второй этаж, Оклякшин по дороге расспрашивал, не слишком ли напился на вечере встреч, не нарушал ли в беспамятстве общественный порядок, и вспоминал, как проснулся рано утром на диванчике в трактирной подсобке, куда его уложили отдохнуть. Еще он искренне восхищался бодрой живучестью Анания Моисеевича.
— Когда стали выпускать, он ведь в Израиль уехал с детьми и внуками, а потом вернулся! Один. И знаешь почему?
— Не-ет…
— Скучно, говорит, нет там масштаба! Вот ведь поколение! Железное! Нет, не железное. Титановое! А женился недавно, знаешь на ком? Держись за стену! На своей ученице. Пенсионерке. Она его, оказывается, со школы любила и ждала, пока овдовеет. У самой трое внуков. Подожди здесь! — приказал Пашка и зашел в кабинет, возле которого собралось довольно много пациентов.
К двери была прикреплена золотая табличка:
ЗАВЕДУЮЩИЙ ОТДЕЛЕНИЕМ
доктор медицинских наук, профессор
М. М. ШЕПТАЛЬ
Писатель опустился на свободный стул, незаметно оглядел сидевших рядом людей и подумал, что все они, независимо от диагноза — кто раньше, кто позже, — разлягутся по столичным и подмосковным кладбищам. Этот неизбежный финал, общий для всех, роднит и вон того цветущего мужика, раздраженно посматривающего на дорогие часы, и эту блеклую, высохшую женщину, которая никуда уже не торопится. В кокотовском мозгу мелькнула странная мысль: а если предположить, будто сидят они здесь в очереди не за лечением, а за бессмертием! Да-да, за бессмертием! Допустим, нашли вдруг такое волшебное лекарство, панацею, только не каждому она по карману. О, что тут начнется! Конечно, смерть — сама по себе жуткая несправедливость, но пока она неизбежна для всех, это уравнивает, утешает — и можно смириться. Все там будем! А если не все? Мир разделится на две касты: бедные останутся смертными, а богатые купят себе вечность. У Абрамовича будут не только яхты и «Челси», он к тому же еще никогда не умрет! Ну уж нет! Начнется даже не классовая, а межвидовая схватка за право на бессмертие, которого, как обычно, на всех не хватит. И тогда неудачники объявят войну вечности, потребуют отмены бессмертия — ради справедливости и тленного равенства. И, конечно, победят…
Из кабинета вышел высокий желтый дед.
— Ну, что сказали? — встала ему навстречу бабулька, судя по неуловимым приметам, не жена, а рано увядшая дочь.
— Доктор говорит: очень хорошие анализы! — клокоча мокротой, ответил ветхий счастливец. — Таких хороших еще не было!
Следом за стариком выглянула медсестра в туго перетянутом белом халатике, та самая, что нетерпеливо стучала в дверь Пашкиного кабинета.
— Кокотов! — позвала она.
— Я! — удивленно откликнулся писатель, непривычный к тому, чтобы в его фамилии правильно ставили ударение.
— Зайдите! — пригласила девушка, глядя на него с особенным интересом.
Андрей Львович боязливо покосился на очередь, ожидая протестов, однако неудовольствие, и то неочевидное, выразил лишь пациент с дорогими часами. Остальные, казалось, наоборот, испытали чувство облегчения оттого, что переступят порог неизвестности чуть позже.
Шепталь был высок, лыс, подтянут, весел и смотрел на вошедшего с тем насмешливо-ободряющим выражением, какое, наверное, врачам выдают вместе с дипломом по окончании мединститута.
— Мой одноклассник! — чересчур радостно отрекомендовал Пашка.
— Не может быть! — воскликнул профессор и переглянулся с медсестрой, явно обращая ее внимание на утреннюю несвежесть заместителя главного врача по хозяйственной части.
Девушка в ответ закатила глаза, давая понять, что обнаружила факт нетрезвости еще раньше. Дернув плечиком, она уселась за стол и разложила перед собой бланки.
— Писатель! — гордо добавил Оклякшин.
— Неужели? И что же вы пишете?
— Прозу, — нехотя сообщил Андрей Львович.
— Это хорошо. А стихи еще кто-нибудь сочиняет?
— Сочиняет… — неуверенно ответил Андрей Львович.
— Ну, вы меня успокоили! Присаживайтесь! — Шепталь показал на смотровое кресло, напоминавшее зубоврачебное.
Он надел себе на голову обруч с прикрепленным к нему зеркальным диском и включил лампу. — И где же у нас выросла бяка?
— В носу. Слева…
— Не волнуйтесь — найдем! — доктор расширил ноздрю с помощью инструмента, похожего на никелированные щипчики.
Лицо его сосредоточилось, и он стал похож на мастера, исследующего сломанную стиральную машину.
— Не бойтесь!
— Я не боюсь…
— Ну и правильно! Тэк-с, тэк-с… Ага, вот она. По-ня-атно! — Шепталь скосил глаза на Оклякшина и чуть отстранился, давая и ему возможность заглянуть в проблемное отверстие.
Пашка наклонился, нахмурился и тоже стал похож на специалиста по ремонту бытовой техники.
— Вижу-вижу… — обрадовался он.
— Любочка, а дайте-ка мне дермоскоп! — попросил профессор.
Медсестра подала ему маленький пластмассовый прибор, меньше дистанционного пульта, тоже оснащенный на конце крошечной лампочкой. Шепталь привычно поднес дермоскоп к кокотовскому носу и пощелкал кнопкой: вспыхнул красный свет. Доктора озабоченно переглянулись, затем безмятежно заулыбались, а Оклякшин даже коротко хохотнул:
— Я-то уж думал…
— А что там? — подозрительно спросил Кокотов.
— Пока ничего серьезного… — ответил Шепталь, быстро осмотрел правую ноздрю, уши, заодно пощупал пациенту шею — у ключиц и под челюстью. — Но для спокойствия сделаем соскобчик и отправим в лабораторию. Любочка, дайте кюретку!
Медсестра подала ему блестящую стальную закорючку — и Кокотов вскрикнул от боли.
— Потерпите! Всё, всё! Вот ватка! Прижмите! Любочка, записывайте: первичный осмотр, консультация, анализ на гистологию. А что, Евтушенко теперь в самом деле в Америке живет?
— Да.
— Странно для русского поэта…
— Он вообще странный, — подхватила медсестра, внимательно глядя на писателя. — Его тут по телевизору показывали. Красный пиджак в синих розах и кепка с помпоном! Андрей Львович, сколько вам полных лет?
— Сорок шесть…
— Надо же!
— А что?
— Хорошо выглядите. Адрес? Телефон?
— Домашний?
— И домашний, и мобильный.
Диктуя, Кокотов с тревогой заметил, что врачи отошли к окну и тихо что-то обсуждают.
— Андрей Львович, сейчас с этими бумагами пойдете в кассу…
— Люб, не надо, дай сюда! — вмешался Пашка.
— Да-а? — девушка вопросительно поглядела на профессора и, только дождавшись его кивка, протянула заполненные бланки Оклякшину.
Когда одноклассники уходили, Шепталь крикнул вдогонку:
— Пал Григорич, ты когда мне кушетку заменишь?
— А что случилось?
— Расшаталась!
— Что ж вы на ней такое делаете? — Пашка подмигнул Кокотову.
— Как вам не стыдно! — воскликнула Люба, заливаясь краской заслуженного смущения. — Еще и при писателе!
— Испугались? Отобразит — тогда узнаете! Ладно, скоро придет новая мебель, выберу вам самую крепкую!
— Ну, спасибо! — неловко засмеялся профессор.
Слушая эти пикантные препирательства, Андрей Львович почти совсем успокоился: ну не будут же они, в самом деле, так дурачиться в присутствии человека, у которого обнаружено что-то страшное! В коридоре, поймав на себе взгляды пациентов, дожидавшихся в очереди, автор «Полыньи счастья» все-таки не удержался и спросил беззаботным, но почему-то хриплым голосом:
— Ну и что у меня там?
— Ничего страшного.
— А зачем анализ?
— Врач, Андрюха, должен сначала исключить самое неприятное!
— А что самое неприятное?
— Самое неприятное — похмельный синдром. Может, по чуть-чуть?
— Нет. Не могу. Зачем тогда анализы?
— Анализы на всякий случай, чтобы ты успокоился!
— А сколько надо заплатить? — спросил писатель, чувствуя во рту медный привкус скаредности.
— Нисколько.
— Как это?
— У нас сейчас один банкирчик полный осмотр проходит. То да се. Я на него запишу, он и не заметит. Фирма платит. Капиталистический коммунизм. Понял?
— А когда будет результат?
— Дня через три-четыре. Я тебе позвоню.
— Спасибо…
— Пока не за что. Не переживай! Скорее всего, это невус… — успокоил Оклякшин, глядя мимо одноклассника.
— Какой еще невус?
— Эпидермальный.
— Это что?
— Фигня по сравнению с мировой революцией! А я все-таки выпью…