Книга: Гипсовый трубач
Назад: Глава 101 Семито-арийские страдания
Дальше: Глава 103 Шпионская богадельня

Глава 102
«Им смерть грозила отовсюду!»

— Ну, и что у нас там? — закусив перцовку, спросил игровод.
— Где? — рассеянно отозвался писодей, снова задумавшись о знакомых ногах в кабинете невропатолога.
— В Караганде! — рассердился Жарынин.
— А-а… На вернисаж приехал Сам. Побещал Кириллу музей и подарил тюбетейку. А Черевков плеснул ему в сердце красным вином…
— Правильно! Все смеются: «К счастью, к счастью!» — и лишь по кривым взглядам и судорожным гримасам можно догадаться, что здесь зреет трагедия. Ах, как я это сниму!
— Почему трагедия? Пока все довольны…
— Кокотов, вы же писатель, едрена плерома, и должны понимать! Что говорил по этому поводу Сен-Жон Перс?
— Понятия не имею.
— Он говорил: «Где секс, там комедия, где любовь, там драма, где деньги, там трагедия». Если пятнадцать минут назад Аниту вполне устраивало, что у ее бестолкового мужа появилась наконец пассия, то теперь Юлия превратилась в угрозу семейному бизнесу. Поймите, когда судьба кидает вам на бедность особняк Шехтеля, делиться ни с кем не хочется! Анита знает, что Молокидзе от своей усатой Мананы никогда не уйдет. С чем она останется, если Кирилл сбежит к Юльке? Ни с чем! Теперь давайте разомнем Черевкова…
— А что его-то разминать?
— Э-э, не скажите! Он любит Юлию?
— Думаю, да.
— Правильно! Черевков повторил ошибку, типичную для многих мужчин, женатых на красавицах, а именно: он относится к супруге с мемориальной бережностью, словно к музейной реликвии, которую надо беречь, подновлять, проветривать, но по прямому назначению можно использовать только по праздникам или в самых крайних случаях. В результате, одна моя знакомая красавица, выйдя за боготворившего ее режиссера, искала потом мимолетное женское утешение в суровых объятьях сантехников и мебельных грузчиков. Вот и наш Черевков растрачивает свой мужской потенциал в кабинетных экстазах с горячей Алсу, утешающей его после служебных нагоняев.
— Как Карина… — Ивана Тиграновича?
— А знаете, Кокотов… — Жарынин глянул на соавтора с внимательной грустью, с какой обычно смотрят в морскую даль. — Историй, что я понарассказал за эти дни, вам хватит теперь до конца литературной жизни. Хоть бутылку бы поставили!
— Поставлю.
— Ладно, вернемся к художественной реальности! Итак, Сам, увидав своего подчиненного на выставке, буркнул: «А ты, Черевков, лучше бы не по вернисажам шлялся, а работал! Выгоню!» Любому руководителю кажется: подчиненные живут исключительно для того, чтобы выполнять возложенные на них обязанности. Если шеф обнаруживает у нижестоящего существа другие потребности, например эстетические, то приходит в изумление или ярость — в зависимости от склада характера.
— Погодите, — перебил писодей. — Но ведь вы сказали: Сам дружески кивнул Черевкову и дал ему поручение…
— Не будьте рабом сказанного. Я передумал. Черевков получил страшный нагоняй, и ему нужно срочно утешиться, снять стресс, но домой с вернисажа он возвращается не с Алсу, а с Юлией. Поняли?
— Что?
— А то! Дома он, преодолев благоговенье перед красотой супруги, грубо удовлетворяет свой служебный невроз. И наша бедная девочка со слезами на глазах вынуждена ему уступить. Но это еще не все! Анита, возбужденная Шехтелем, хочет навязчивой лаской вернуть себе Кирилла. Впрочем, ему с трудом удается отбиться. Понимаете замысел? Зритель переносится то в скромную квартиру художника, где Анита навязывает ему свои спорные достоинства, то в роскошный пентхаус, где Черевков в постыдных ракурсах заламывает изысканное тело жены. Камера мечется туда-сюда, эпизоды становятся все короче, сливаясь в неразборчивое мелькание конечностей… Наконец мы видим двух плачущих женщин: одна невольно изменила любимому человеку с оголтелым мужем, вторая так и не смогла овладеть законным супругом. Горе обеих неподдельно. Кажется, я гений!
— Да, неплохо, — похвалил автор «Кентавра желаний». — И что же дальше?
— Вы меня спрашиваете? У вас есть совесть? Я вами просто восхищаюсь! Вы получили аванс и должны меня завалить придумками. А выходит наоборот! Как вам удается? Научите! Что у вас за талант такой?
— Уж какой есть, — подавляя тоску, буркнул писодей и постарался напустить на себя творческую деловитость. — А Черевков знает об измене жены?
— Еще нет, но скоро узнает.
— Откуда?
— Анита наябедничает. Она жаждет как можно скорее прекратить этот опасный роман и заняться обустройством особняка Шехтеля. Нет, вы только посмотрите, я снова ему докладываю, как на ковре. Умоляю, придумайте хоть что-нибудь! Я вас поколочу!
Андрей Львович вспомнил, как вероломная Вероника, всегда готовая с половецкими воплями погарцевать на своем «Коко», вдруг начала страдать нескончаемыми мигренями, коликами в животе и проблемными днями. Ради кого? Ради этого сдувшегося змеесоса Меделянского!
— Ну? — поторопил игровод.
— Черевков узнает об измене и хочет убить…
— Кого?
— Обоих.
— Каким же образом?
— Из ружья. Он собирает охотничьи ружья.
— Может, из арбалета?
— Да, пожалуй… А лучше из подводного ружья!
— Помилуйте, Андрей Львович, он у нас чиновник, государственный человек, а не убийца! Жену он по-своему любит и теперь будет гадко мстить ей с помощью внутрисемейных притеснений, а Кирилла просто подставит. У художника есть маленькая мастерская в центре Москвы, полученная от МОСХа. Знаете, если идти по Покровке в центр, справа, напротив «комода» Трубецких, есть незаметная проходная подворотня. Там маленькая дверь в бывшую дворницкую, где творится большое искусство… Так вот, Черевков одним росчерком пера отдает помещение кавказцам под хинкальную. Но при условии: с художником-арендатором они разберутся сами…
— Постойте! — возразил Кокотов. — Черевков у нас ведал, кажется, историко-культурной экспертизой…
— Ну что вы капризничаете! Его повысили: теперь он распределяет нежилые помещения в центре Москвы.
— Но ведь Сам пообещал Кириллу особняк Шехтеля. Зачем ему какая-то дворницкая?
— А кто вам сказал, что ручной олигарх Тибриков отдаст под какой-то вздорный музей свой любимый особняк? У него там дом свиданий. Он любит балерин и поэтому заказывает Кирилла знаменитому киллеру, чемпиону мира по биатлону. Так что теперь — кто первым доберется, кавказцы или Биатлонист.
— Но мы же хотели обойтись без убийств!
— И обойдемся. Влюбленных предупредили.
— Кто?
— Элементарно: Алсу.
— Зачем?
— Это же так просто! Она собралась замуж за шефа, а для этого надо, чтобы Кирилл уцелел и увел у него жену. Сложнее с Тибриковым. Но и тут есть варианты. Допустим, олигарха охраняет омоновец Геннадий, который вырос с Кириллом в одном дворе, он-то и сообщает другу детства про Биатлониста. Но и это еще не все!
— Что еще?
— Анита, которая уже раскатала силиконовые губы на особняк Шехтеля, хочет расправиться с соперницей надежным бабьим способом — при помощи старой доброй серной кислоты. Но об этом случайно узнает Кирилл. Он ищет в книжном шкафу заначку, чтобы повести любимую в японский ресторан «Суши весла», и натыкается на спрятанный за томиками Шекспира пузырек со страшной жидкостью, способной навеки смыть милые черты. Художник выливает кислоту в раковину и заполняет емкость водой. А через день взволнованная Юля рассказывает о странном происшествии. Она ждала его, как обычно, на лавочке в «Аптекарском огороде», как вдруг пробегавший мимо цыганенок пустил ей в лицо прицельную струю из водяного пистолета. Тогда художник сообщает ей о страшной находке за томиками старика Вильяма. Молодая женщина потрясена, но при этом не забывает проинформировать возлюбленного о звонке Алсу и кавказской угрозе. Кирилл, в свою очередь, ставит ее в известность о Биатлонисте, нанятом Тибриковым. В общем, их обложили со всех сторон. Как сказал Сен-Жон Перс в поэме «Створы», «им смерть грозила отовсюду!». Долгожданная любовь обернулась опасной жутью. Конечно, можно, можно провести последнюю безумную ночь и навек расстаться — во избежание… Однако наши герои не таковы, нет, не таковы! Ну, и что же дальше, мой авансированный друг?
— Не знаю… — сознался Кокотов. — Наверное, им лучше спрятаться…
— Неужели? Где?
— Где-нибудь, — рассеянно отозвался автор «Кандалов страсти», почувствовав, как в кармане булькнула «Моторола».
— Конкретнее! Где они прячутся? — начал раздражаться игровод.
— Да хоть где… — отмахнулся писодей, пытаясь незаметно вынуть из кармана телефон.
— Не отвлекайтесь! — пресек его попытку режиссер. — Где?
— Да хоть в «Ипокренине»! — в сердцах брякнул Андрей Львович.
— В «Ипокренине»? А что! — Жарынин совершил губами пробующее движение, словно этот сюжетный поворот имел вкус. — Неплохо! Да, они скрываются в Доме ветеранов. У кого? Кто там живет?
— Ну, допустим, отец Юлии… — вздохнул Кокотов.
— Нет, отец не годится. Ему едва за пятьдесят. К тому же он умер. Лучше дед. Юля устраивает смотрины, хочет показать своего окончательного мужчину любимому дедушке, качавшему ее в колыбели.
— Обычно все-таки показывают родителям… — мстительно заметил писодей.
— Дались вам эти родители! — взорвался игровод. — Они погибли. Разбились на машине. Довольны? Сироту вырастил дед. Генерал. Грушник!
— Яблочник, — поддел Андрей Львович, изнемогая от желания прочитать эсэмэску.
— Запомните: грушник не может быть яблочником. «Яблоко» — партия агентов влияния.
— Какого влияния?
— Американского! — строго ответил Жарынин. — Вы знаете, как называют Нью-Йорк?
— Как??
— «Биг эпл». Большое яблоко. А у нас в Москве — «маленькое яблоко». Вам все ясно? Итак, дедушка — генерал-лейтенант в отставке, в прошлом начальник сверхсекретного отдела ГРУ. Как его зовут?
— Степан Петрович.
— Тепло! Но давайте рассуждать! Он настоящий советский генерал, а не какой-нибудь там мебельщик, он поднялся на командные высоты из толщи народной жизни, его отец пахал землю, растил хлеб — и поэтому Юлиного дедушку мы назовем Степаном Митрофановичем. Как вам — Степан Митрофанович?
— Изумительно! Но если мне не изменяет память, — едко заметил Кокотов, — мать Юлии — Анна Ивановна — жива-здорова и даже настаивала на браке дочери с Черевковым.
— Эх вы, аудиторская душонка! Слушайте и запоминайте: отец Юлии, талантливый молодой ученый Игорь Степанович женился в студенчестве вопреки воле отца на свистушке-однокурснице, был несчастен в браке. Однажды, узнав об очередной курортной измене жены, он помчался выяснять отношения в Сухум и сорвался в пропасть на Военно-Грузинской дороге. Генерал проклял сноху и никогда с ней не общался. Такой вариант вас устраивает?
— Вполне. Но если Степан Митрофанович — генерал, то почему у него такая бедная внучка?
— М-да… Есть в вас какая-то либеральная паскудинка. Не знаю уж, наследственная или приобретенная! Ну какие особые богатства мог скопить советский генерал на службе Отечеству, если не продавал американцам секреты, а чеченцам — ракеты «земля-воздух»? Вспомните перестройку, несчастного маршала Ахромеева, которого журналюги опозорили, раззвонив, что у него на даче целых два холодильника. Целых два, в то время как у простых советских людей — по одному. Не выдержав позора, полководец повесился в своем кремлевском кабинете. А вы про богатства! Откуда? С чего? У Степана Митрофановича была хорошая зарплата, премии за удачные операции, паек, лечебные — и все. Слышите, все! В 1991-м его вышибли в отставку вместе с Шебаршиным, сбережения сожрал свинья Гайдар, а дачу в Кратове сожгли риелторы…
— Как у особиста Скотина? — деликатно уточнил Кокотов.
— Представьте себе! Большую генеральскую квартиру в сталинском доме на улице Алабяна он честно сдал в фонд Дома ветеранов невидимого фронта (ДВНФ)…
— Как Ласунская?
— Именно… — тяжко вздохнул игровод.
— Не соглашается Вера Витольдовна? — участливо спросил писодей.
— Пока нет, но я кое-что предпринял. Надеюсь, подействует.
Назад: Глава 101 Семито-арийские страдания
Дальше: Глава 103 Шпионская богадельня