Поляков Юрий
За боем бой

Юрий Михайлович ПОЛЯКОВ

За боем бой

Повесть

Повесть о первых трудных месяцах молодого Советского государства, о внутренних и внешних врагах его. В центре повествования - один из замечательных эпизодов из жизни советского полководца В. К. Блюхера Уральский переход по тылам белогвардейцев.

________________________________________________________________

СОДЕРЖАНИЕ:

Дом Ипатьева

Дневник прапорщика Андрея Владимирцева

Первая политбеседа с читателем

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка Андрея Владимирцева

Вторая политбеседа с читателем

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка Андрея Владимирцева

Заговор

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка Андрея Владимирцева

Новые обстоятельства

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка Андрея Владимирцева

Измена

Дневник военспеца Главного штаба Сводного Уральского отряда

Андрея Владимирцева

Следственная комиссия

Третья политбеседа с читателем

Дневник военспеца Главного штаба Сводного Уральского отряда

Андрея Владимирцева

Коробка папирос

Дневник военспеца Главного штаба Сводного Уральского отряда

Андрея Владимирцева

Четвертая политбеседа с читателем

Дневник военспеца Андрея Владимирцева, выбывшего из строя по

ранению

Развязка

Дневник военспеца Андрея Владимирцева, выбывшего из строя по

ранению

Пятая политбеседа с читателем

Из записной книжки автора. (Вместо заключения)

________________________________________________________________

ДОМ ИПАТЬЕВА

- Послушайте, Калманов, мы не можем торчать у этого дурацкого забора целый час. Вы любопытны, как институтка. Здесь же постоянно шатаются патрули. Идемте скорее! - Высокий человек, в длинной офицерской шинели, с темными полосами от споротых погон, озирался по сторонам, поблескивая стеклами пенсне.

- Погодите, Алексей Кириллович, погодите. Он стоит спиной, но сейчас, я чувствую, должен обернуться. А кто эта черненькая девица, кокетничающая с караульным? Горничная?

- Сами вы, поручик, горничная! Это великая княжна Мария.

- Великая княжна?.. - изумился Калманов, на мгновение отрываясь от щели между досками.

- А что вы удивляетесь! Беспомощность портит царей не хуже власти.

- Алексей Кириллович, - снова припав к щели, спросил поручик. - На дереве около забора вырезан какой-то странный крест с загнутыми концами.

- Это свастика. Любимый знак императрицы.

- Императрицы?

- А вы хотите, чтобы Александра Федоровна плуг и молот на деревьях вырезала? Пойдемте скорей, кажется, сюда идут!..

- Погодите, Романов оборачивается...

- Да пойдемте же! Вы, право, как мальчишка... - Высокий грубо дернул поручика за рукав и потащил на другую сторону улицы. И вовремя, потому что к особняку подруливал автомобиль с вооруженными людьми, одетыми в кожанки.

- Не бегите! Делайте вид, что мы прогуливаемся! - зло шептал высокий на ухо поручику, который тщетно старался изобразить беспечность человека, вышедшего подышать свежим майским воздухом.

Они прошли мимо автомобиля и свернули на проспект. Вечерело. Угасал купол возвышавшейся над Екатеринбургом колокольни Вознесенской церкви.

Приехавшие люди вышли из автомобиля и скрылись за забором.

- Кто это? - уже громче спросил Калманов.

- Комиссар Голощекин.

- А-а...

- Вы его знаете?

- Нет. Но слышал, что он разагитировал нескольких наших офицеров, они заключили договор и теперь служат у красных в Уральском полку.

- Вы помните их фамилии?

- Помню.

- Напишете вечером список, он скоро пригодится... Так вы видели лицо Романова?

- Видел. Он постарел, поседел.

- Если вы сравниваете с портретами из "Нивы", то постарел он гораздо раньше: пьет, как мастеровой.

- И еще: у него глаза конченого человека.

- Не говорите вздора, его вытащат отсюда, он еще может понадобиться, хотя нужно быть полным идиотом, чтобы думать о реставрации. - Высокий сделал паузу и добавил почти мечтательно: - А какое совпадение, поручик! В Ипатьевском монастыре, в Костроме, три столетия назад началась династия Романовых и в доме купца Ипатьева, но уже на Урале, заканчивается!

Они помолчали, думая каждый о своем, шагая по городу, до краев наполненному революцией. На тумбах, заборах и стенах домов ветер трепал клочья вчерашних декретов и воззваний. Мимо шли отряды вооруженных людей.

- Вы обратили внимание, сколько в апреле было большевистских декретов об армии? - заметил высокий. - Они зашевелились...

- Я думаю, РККА никогда не станет настоящей армией...

- Оставьте эти непотребные сокращения большевикам. А о том, будет у комиссаров настоящая армия или нет, судите по тому, как они дали под зад коленом Дутову!

- Да-а, Александра Ильича...

- Давайте прекратим разговоры на улице!

- Но вы же сами...

- Оставьте!..

Так они молча, недовольно поглядывая друг на друга, шли минут десять и наконец добрались до одноэтажного, выкрашенного в голубоватый цвет купеческого домика. Высокий повернул кольцо калитки, и в этот момент их окликнули:

- Калманов!

Метрах в сорока от них стояли несколько человек, одетых в такие же длиннополые шинели и фуражки без кокард. Но одно отличие имелось: на груди были приколоты красные ленточки.

- Кто это? - тихо, почти не разжимая губ, спросил высокий.

- Прапорщик Владимирцев. Мы вместе сидели под арестом. Сейчас он служит в Уральском полку. Я вам рассказывал...

- Хорошо. Представьте меня и скажите, что на днях мы собираемся к Голощекину, чтобы заключить договор. Расспросите о вакансиях в полку... Только спокойно.

Тем временем Владимирцев торопливым шагом приблизился к ним и, улыбаясь, подал руку. У него было подвижное округлое лицо и радостно удивленные голубые глаза.

- Калманов, ей-богу, это - вы! Я так рад вас видеть! - начал прапорщик, слегка нечетко выговаривая "р". - А мы с Иваном Степановичем, уж извините, думали, вы вместе с Юсовым удрали к Дутову...

- Почему к Дутову? - побледнел поручик, забыв обо всех наставлениях.

- Мы не следопыты, чтобы искать атамана в Тургайских степях, засмеялся, спасая положение, высокий. - Викентий Семенович, познакомьте нас!

- Да-да, - спохватился Калманов. - Знакомьтесь: есаул Енборисов Алексей Кириллович... Прапорщик Владимирцев Андрей Сергеевич.

- Бывший есаул, как вы догадываетесь! - снова улыбнулся Енборисов, протягивая руку. - Кому теперь нужны казачьи офицеры, если любой унтер может назвать себя хоть фельдмаршалом.

- Я не согласен с вами, Алексей Кириллович, - возразил Владимирцев. Конечно, с большевиками можно не соглашаться, но если офицер старой армии честно идет к ним на службу, они относятся с уважением. И жалованье, знаете ли, неплохое...

- Дело не в деньгах... Просто тяжко смотреть, как гибнет без армии Россия... Мы вот с Викентием Семеновичем собираемся на днях к Голощекину. Говорят, он человек разумный. А у вас в полку, в случае чего, найдутся вакансии?

- На это я ответить не могу, так сказать, не по чину. А впрочем, давайте я познакомлю вас с Иваном Степановичем Павлищевым, нашим полковым командиром!

- С удовольствием! - радостно отозвался Енборисов, и они все вместе направились к группе военных, от которой несколько минут назад отделился улыбчивый Владимирцев.

Подошедшие представились. Павлищев, слушая складный рассказ Енборисова, приглаживал маленькие черные усики и рассматривал есаула темными внимательными глазами. На худощавом волевом лице Енборисова пенсне выглядело как-то нелепо.

- А вы почему молчите, Калманов? - неожиданно спросил поручика Павлищев. - Раньше вы были разговорчивее... По крайней мере с Юсовым.

- Не напоминайте мне это имя, господин подполковник!

- Странно, кажется, вы вместе с ним собирались к Дутову? Или я ошибаюсь? - нахмурился Павлищев.

- Иван Степанович, - вступился Владимирцев. - Что вы, право!.. Я же ведь тоже не сразу решился идти с вами. Слава богу, Калманов понял свою ошибку и не поехал вместе с Юсовым.

- Да-да, - смягчился командир полка. - Вы правильно сделали, Викентий Семенович. Я, вы знаете, не большевик, но то, что они делают сейчас, мне представляется наиболее нужным для России. Хорошо, если вы это тоже поняли.

- Пришлось объяснить! - закивал головой Енборисов, и в стеклах пенсне запрыгали огоньки. - А то ведь молодой человек не за понюх табаку, извините, жизнь погубил бы!

Офицеры еще некоторое время стояли, разговаривая, а потом, условясь встретиться в казармах Уральского полка, простились.

Енборисов и Калманов через калитку вошли в палисад и очутились в доме. Есаул зажег лампу, закурил и принялся ходить по комнате. Поручик молчал, словно провинившийся гимназист.

- Подите вы к черту, мальчишка! - взорвался наконец Енборисов. Ничего нельзя поручить, мычите как теленок. Какой вы, к дьяволу, социалист-революционер.

- Алексей Кириллович, вы же видели, Павлищев не поверил!

- Бросьте, сейчас все не без греха. И подполковник, наверное, тоже не сразу к большевикам побежал. Слушайте меня внимательно: завтра вы идете к Голощекину и проситесь в полк Павлищева, говорите, что за вас могут поручиться... Хотя бы тот же Владимирцев. Служите большевикам на совесть и ждете сигнала от меня. Никакого ребячества. До моего сигнала вы - честный военспец...

- А сколько ждать?

- Не волнуйтесь, недолго. Скоро начнется. Через четыре дня откроется в Петрограде совет партии социалистов-революционеров. Он подтвердит курс на восстание. Левые эсеры тоже долго с большевиками не уживутся: Спиридонова власть делить не захочет. Наконец, большевики сделали очень большую ошибку, что пустили чехов через Урал и Сибирь. Все складывается в нашу пользу. Я уезжаю завтра утром, Павлищеву скажите, что перед вступлением в полк решил проведать родителей, скоро вернусь. Намекните, что я всегда сочувствовал большевикам, чуть ли не член эр-ка-пэ. Кстати, где служит ваш Юсов у Дутова?

- В контрразведке.

- Очень хорошо, черкните ему несколько слов, какой-нибудь родственный лепет - если он контрразведчик, все остальное поймет сам.

Калманов сел за стол, взял бумагу, карандаш и написал: "Дорогой Юрий Николаевич! Я жив, здоров. Посылаю вам весточку с моим старшим другом Алексеем Кирилловичем Енборисовым, думаю, вы сойдетесь. Ваш Викентий Калманов. Екатеринбург. 4 мая 1918 г.".

- Прекрасно, - похвалил Енборисов. - А теперь пишите имена всех этих большевистских прихвостней. Начинайте с Павлищева...

"Уральский рабочий", 9 мая 1918 года:

"Согласно решению Совета Народных Комиссаров, бывший царь Николай Романов и его семья переведены на жительство из Тобольска в Екатеринбург и помещены в отдельном изолированном от внешнего мира помещении".

Дневник прапорщика

Андрея Владимирцева

11 февраля 1918 г., Екатеринбург

...Итак, новая жизнь - новый дневник! Боже мой, мне двадцать один год, а я уже третий раз начинаю новую жизнь! И дневник этот - третий. Нет, впрочем, четвертый, если считать тот, который я начал вести, когда тринадцати лет от роду влюбился в бледную и худющую курсистку - одну из немногих тогдашних пациенток отца. Кажется, у нее была чахотка, но я считал, что нездоровый вид - это от преданности идее, и даже находил в ней сходство с Софьей Перовской. Но, право, тот дневник не в счет, потому что через неделю-другую мне стало лень описывать, что я чувствую в ее присутствии. Попытка же сочинить стихи о моей страсти закончилась на первых двух строчках:

Она вошла печально

И стала у окна...

Дальше нужно было искать рифмы, а в голове моей - все, что угодно, кроме них. Но теперь, вспоминая ту странную девушку, я ловлю себя на мысли, что, в самом деле, войдя в нашу тесную квартиру, она первым делом подходила к окну и долгим взглядом смотрела на улицу. Что это было? Тяга больного человека к чистому воздуху и солнечному свету или необходимость проверить, не прячется ли за углом "опекающий" ее шпик? Впрочем, отец, наверное, об этом не знал.

Вообще, мой отец - странный человек, добрый, умный, честный, но странный. Какой-то на всю жизнь испуганный. Хотя, конечно, многое я могу понять: он, как говорится, из кухаркиных детей, учился на медные деньги. Иногда отец начинал развивать теорию о том, что несправедливость и неудача суть движущие начала человеческой судьбы:

- А счастье - это, милостивый государь, тупик, летальный исход! Да-с!

Мать, когда начинались такие разговоры, обычно вздыхала и отворачивалась: она не могла простить отцу, что он не удержался на "доходном месте" врача Мытищинского вагоностроительного завода и превратился в лекаря без практики. Точнее, почти без практики.

Когда я сейчас вспоминаю родительские разговоры и объяснения, то слышу только фамилию Лабунский. Он был управляющим и, как теперь понимаю, требовал, чтобы отец рабочим, получившим увечья в цехах, писал, будто они во всем виноваты сами, а это значит, покалеченным можно не платить пособия. Отец делал по-своему, и вскоре, по-моему, в 1910 году, его уволили. И мы из большой казенной квартиры переехали в Москву, в Рыкунов переулок. Квартира тесная, а дом прямо около железной дороги. По словам матери, это была уже неприличная бедность.

Понятно, что и гимназия, куда я поступил после переезда в Москву, была далеко не лучшая, не Поливановская. Но, может быть, именно поэтому все разговоры моих одноклассников начинались и кончались политикой. Стоило собраться хотя бы двоим, оглядеться, нет ли рядом кого из преподавателей или наушников, и начиналось: "Учредительное собрание, свободное народное правление, личные свободы". Именно тогда я завел первый настоящий дневник, куда заносил краткое содержание наших споров и свои мысли, в основном почерпнутые из нелегальных листков, которые ходили по рукам.

Отец никогда не рылся в моих бумагах, а дневник я сам по забывчивости оставил на столе, да еще открытым. Когда вечером я вернулся после очередной сходки, отец метался по комнате, словно искал и никак не мог найти дверь.

- Так, значит, ты, мой милый, эсер? - спросил он.

- Формально нет! - гордо ответил я. - Но мое сердце, мой... ум...

- Что? Ум?! У тебя нет его, если ты пишешь в тетради эту ересь, да еще бросаешь на столе. Ты знаешь, кто занимается такими вот дневниками и куда отправляют авторов за казенный счет?! И потом: ты убежден в верности их идей?

- За убеждения... - начал я.

- Какие убеждения! Это ересь, детский лепет, а не убеждения!

- А ты прочти их программу! Эта партия... - Но в тот вечер отец так и не дал мне ничего сказать.

- Нет никаких партий! - закричал он. - Есть только одна единственная партия - русский народ, а других нет! Молчать! Мальчишка!..

Дневник был сожжен, и я, вспомнив, что мне еще предстоит выдержать экзамен в университет, уселся за книги. Это было в 1914 году.

А в 1916 году, после окончания школы прапорщиков, перед самой отправкой на фронт, я снова завел дневник. Боже, сколько же я исписал страниц, пока шел наш эшелон! На передовой я не написал ни строчки. Хотя, впрочем, несколько страниц я заполнил фамилиями моих солдат. Убитых солдат.

Потом был февраль - та самая революция, о которой мы столько говорили в гимназии. Но оттуда, с фронта, она казалась какой-то ненастоящей, что ли? Начиная с френча "главноуговаривающего" Александра Федоровича Керенского и заканчивая вымученным, театральным равенством "граждан солдат" и "граждан офицеров". Я снова вернулся к дневнику, и вся моя растерянность отразилась на его страницах. Но однажды меня вызвал к себе мой командир, подполковник Иван Степанович Павлищев, и спросил раздраженно:

- Дневник изволите вести, прапорщик... Журнал Печорина?!

- Ну что вы, - зарделся я.

- Сжечь немедленно! - перебил он. - Времена, сами видите, какие. Не ровен час, нижние чины заглянут в ваш исповедальник, а я представляю, чего у вас там понамешано.

Дневник я сжег, а через два дня меня ранило. Санитары несколько раз проходили мимо, пока заметили, что я жив. Я сменил несколько госпиталей и осел долечиваться в Екатеринбурге. Когда сестра милосердия делала перевязки, я, превозмогая страх, смотрел на страшный, сочащийся шрам и не верил, что эту отметину буду носить всю жизнь, до самой смерти. Иногда, просыпаясь утром, я думал: вдруг то был просто дурной сон? Но бок ныл, а весь мир пах карболкой.

В октябре меня выписали и дали отпуск по ранению. Я собрался было ехать в Москву, к родителям, но 25-го большевики взяли власть. Меня арестовали на улице и привели в казарму, где уже собралось несколько десятков офицеров, были среди них и знакомые по фронту или госпиталю Боровский, Юсов, Калманов...

В томительные дни ареста было много разговоров, очень откровенных, потому что, возможно, нам представлялся последний шанс высказать свои убеждения.

- Проболтали, промитинговали! - возмущался поручик Юсов, глядя дикими, воспаленными глазами. - Большевики нас перережут как кур, а Россию немцам продадут!

- Ну, вы уж скажете! - пытался урезонить его капитан Боровский. Просто пришло время и для России. Вспомните Францию!

- Какое время? Какая Франция? - бушевал Юсов. - Вас да вашего тестя-миллионщика первыми на гильотину большевики и пошлют. Вспомните Францию!

- Поручик, вы забываетесь! - крикнул Боровский.

- Господа! - раздался из темноты испуганный голос Калманова. - Вы бы хоть на французский перешли, ведь это хамье за дверью все слышит и ржет...

- Вы правы! - согласился Юсов, продолжая по-французски и почему-то шепотом. - Полковник Дутов уже борется с большевиками, он поднял казачество и взял Оренбург, Челябинск, Троицк... С казачьей Вандеей Советам не справиться! Если нам удастся отсюда выбраться, нужно подаваться к Александру Ильичу: будущее за ним!

- Сомневаюсь! - возразил Боровский.

- Так вы к большевикам собираетесь на службу?

- Никуда я не собираюсь. Я хочу спокойно дожить: у меня в Перми особняк, прекрасная жена и дочь. Я просто хочу жить, господа, а крови я видел с 1914 года досыта.

- Ах, у вас особняк? Великолепно. Его обобществят, вместе с женой и дочерью. А может быть, уже обобществили.

Если бы я не бросился между ними, была бы драка. Не дуэль, а самая обыкновенная потасовка с выбитыми зубами, с руганью и хрипом. Впрочем, дело не во мне - меня тут же отшвырнули в сторону, но неожиданно заскрипели запоры, и в казарму спокойно, словно не замечая упиравшегося в спину штыка, вошел Иван Степанович Павлищев. Позже он рассказал, что был контужен и лечился в Челябинске.

- Здравствуйте, господа! - отчеканил подполковник. - Хорошее пополнение генералу Духонину! Прекрасное пополнение...

Оказалось, Павлищев повторил шутку, которая ходила среди большевиков с тех пор, как Духонина убила толпа разъяренных солдат. Другими словами, нужно было готовиться к худшему. Но каково же было наше изумление, когда нас начал по одному вызывать к себе кряжистый комиссар и предлагать свободу под честное слово. Мы должны были пообещать, что не будем воевать с Советами. Все согласились и на следующий день очутились на свободе.

Обросший, в помятой шинели со споротыми погонами, я стоял и щурился на солнечный зимний день. Мимо невоенным шагом шли какие-то рабочие с винтовками, проходили неизвестно откуда взявшиеся на Урале моряки. На перекрестках было расклеено обращение большевиков к трудящимся всех стран. Из газет я выяснил, что в Брест-Литовске начались переговоры с немцами и что ждать от них ничего, кроме позорного мира, не приходится. Узнал я и об отмене воинской повинности - армия рушилась, войска демобилизовались. Поговаривали, что большевики собираются открыть границу немцам и кое-где уже действуют немецкие офицеры. Например, потомок знаменитого фельдмаршала - Блюхер.

Я был в полной растерянности. Когда-то, в гимназии, читая античные тексты, я очень удивлялся, как это знатные граждане, да и царские дети, попав в плен к пиратам и проданные в неволю, очень быстро забывали о прошлом и очень быстро привыкали к своему новому, рабскому, положению. Теперь я все понял. Как быстро раздражение по поводу солдата, при встрече неумело, нерасторопно отдающего честь, сменилось у меня страхом перед тем же солдатом и каким-то подспудным, слезливым чувством благодарности, если этот одетый в серую шинель человек проходил мимо, скользнув по мне равнодушным взглядом!

В Екатеринбурге единственным человеком, которого я знал еще по фронту, был Павлищев. Под арестом мы сошлись еще ближе, а по освобождении сняли номер в гостинице и жили в одной комнате. Не потому, что не было денег - тогда они еще водились, а потому, что в те дни, имея при себе револьвер, ни в коем случае нельзя было оставаться одному ни днем, ни тем более ночью. Многие офицеры подались в Оренбург, к полковнику Дутову, но Павлищев ответил, что войсковой атаман никогда ему не нравился и что вообще нужно крепко подумать, прежде чем выбрать свой путь.

Мы старались меньше показываться на улицах, сидели в гостинице, человек приносил нам ворох газет, мы читали, внимательно сравнивая, как по одному и тому же поводу пишут большевики, эсеры, анархисты, меньшевики. Старались понять: что же происходит на самом деле? Радовались открытию Учредительного собрания в Петрограде, надеялись - теперь уже все прояснится. Мы возмущались, когда большевики разогнали собрание. По слухам, какой-то матрос-анархист (или рабочий-металлист?) вошел в зал заседаний и под предлогом, что караул устал, выгнал из зала делегатов.

Прошел слух, что императору удалось бежать из дома тобольского губернатора, где он содержался под стражей, но потом выяснилось, что слухи недостоверны. В конце января большевистская газета сообщила о разгроме Дутова. Надо честно сказать, что "Уральский рабочий" по сравнению с другими газетами писал о событиях, может быть, чересчур прямолинейно, но зато без тумана и охов.

Потом с яростью мы читали о немецком наступлении - об унизительных переговорах большевистской делегации в Брест-Литовске. Однажды к нам ввалился Боровский и стал кричать о том, что такого позорного мира Россия не знала со времен татарщины, что после такого мира каждый честный офицер должен пустить себе пулю в лоб!

- Предлагаете массовое самоубийство? Весь российский офицерский корпус стреляется в один день? Красиво! Начинайте...

Эти слова сказал Павлищев и протянул Боровскому револьвер. Тот посмотрел на нас, схватил оружие и, если бы я не повис у него на руке, непременно выстрелил бы себе в висок.

- Проспитесь, капитан! - морщась, сказал Павлищев, но, по-моему, решительность Боровского его смутила.

Капитан уснул на моей постели. И просто не верилось, что этот всхлипывающий во сне молодой человек мог час назад разворотить себе выстрелом череп.

А Иван Степанович раздраженно ходил по номеру и объяснял:

- Брест - это, конечно, позор! Но, помилуйте, Андрей, другого выхода не было: старая армия разваливалась, боеприпасов нет... Для того чтобы выгнать немцев, нужна армия. Армия, а не наспех слепленные отряды! Но вот что меня утешает: в том, как большевики говорят о Брестском мире, я чувствую сожаление! Им стыдно за такой мир, вынужденный, позорный... Это значит, без армии они никуда не денутся, а если нужна армия - нужны офицеры. Без нас большевикам не обойтись!

- Значит, Иван Степанович, если большевики вас примут, вы к ним пойдете?

- Если пригласят - пойду!

- Обязательно пригласят - тридцать тысяч курьеров пришлют! - оторвал голову от подушки проснувшийся Боровский.

- Юмор самоубийцы! - холодно отозвался Павлищев и вышел из номера.

- Обиделся! - вздохнул капитан. - Зря! Я тоже пойду к ним.

Через несколько дней Иван Степанович вернулся из города, молча протянул мне холодный с мороза лист газеты и присел рядом. В газете было сообщение большевиков о привлечении военных специалистов к сотрудничеству.

- Я был у Голощекина, - объяснил Павлищев. - Большевики хотят печатать в газетах списки офицеров, подавших заявление. И если не будет возражений со стороны рабочих и нижних чинов - заключать с ними договоры.

- Позвольте, нельзя начинать службу с недоверия! Мало ли кто может обо мне наплести всякой чепухи?

- Вы чувствуете за собой какую-нибудь вину?

- Нет. Но... А Вы решили твердо?

- Да, пока мне с большевиками по пути. А там будет видно.

- Я могу немного подумать?

- Да - сутки...

Сутки я лежал на кровати, смотрел на лепной потолок и размышлял: "Что у меня отняли большевики? Ничего. Это у Боровского - тесть фабрикант, и то капитан не очень нервничает. Павлищев всю жизнь положил на то, чтобы он, сын коллежского регистратора, какого-то там Акакия Акакиевича, стал подполковником. А теперь Иван Степанович плюет на свое прошлое и готов идти к большевикам. Ведь их лозунг "Социалистическое отечество в опасности!" означает и "Россия в опасности!"

Наконец, еще в гимназии мы спорили о "грядущих гуннах". Как мне тогда нравился Брюсов!

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По еще не открытым Памирам,

На нас толпой озверелой*

Рухните с темных становий

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови...

_______________

* Так у А. Владимирцева. У В. Брюсова - "ордой опьянелой".

И вот они, одетые в рабочие блузы, в серые солдатские шинели, пришли, пришли с винтовками! Пришли отворить жилы и выпустить черную застоявшуюся кровь... А мы испугались! Кстати, в газетах пишут, что Брюсов предложил свои услуги Советам...

Так я думал и постепенно понимал, что вся моя нерешительность, все метания - сродни самолюбованию. Я как бы говорю себе и окружающим: посмотрите - совсем молодой прапорщик, но он уже воевал, он знает цену жизни, сейчас он принимает важное для него и для Родины решение, не мешайте ему! И по тому, как иронически поглядывал на меня Павлищев, я понимал: он-то уж хорошо знает причину моего томления. Но вместо того, чтобы честно сказать о том, что уже решился идти вместе с ним, я из мальчишеской настырности продолжал строить многозначительную физиономию.

Я проснулся утром следующего дня и первое, что увидел, - черный глянцевый таракан, медленно, как броневик, ползущий по полу. Я поднял глаза и встретился взглядом с Павлищевым.

- Реликтовое насекомое, - сказал он. - Царства встают, рушатся, а он ползет себе и ползет. Таракан - ровесник динозавров, а знаете, прапорщик, почему выжил? В щелях умеет отсиживаться... Ваше решение? - без всякого перехода закончил подполковник.

- Иду с вами! - ответил я дрогнувшим голосом.

- Только не рыдайте слезами счастья и не бросайтесь мне на шею. Собирайтесь. Как вы думаете, Андрей Сергеевич, георгиевские кресты комиссара не смутят?

- Н-не знаю... - признался я, натягивая сапоги.

Мы побывали у комиссара Голощекина. Через несколько дней нас снова пригласили в Совет и предложили заключить договор сроком на полгода. Нас брали в качестве инструкторов. Оклад - 600 рублей. Наша основная задача на ближайшее время - формирование 1-го Уральского полка. Иван Степанович заместитель командира полка. Мне обещали роту. А когда мы пришли в казарму, то встретили там Боровского. Капитан картинно поклонился и сказал:

- Привет наемникам пролетариата!

P. S. Перечитал написанное. Больше похоже на воспоминания старца, чем на дневник. Павлищев интересовался, что это я так старательно пишу, а узнав, начал иронизировать. Я промолчал.

P. P. S. Вечером зашел Юсов. Сказал, что уезжает. Не подавая руки, попрощался, а возле двери обернулся и сказал:

- Павлищев, обещаю, что, когда мы разгоним большевистскую сволочь, вас за былые заслуги не повесят, а расстреляют.

На меня он вообще не взглянул, словно я какой-нибудь денщик.

- Благодарю за гуманность, господин поручик! - иронично ответил Иван Степанович.

ПЕРВАЯ ПОЛИТБЕСЕДА С ЧИТАТЕЛЕМ

Перечитывая написанные страницы и испытывая при этом свойственное авторам чувство неудовлетворения, я понял и другое: кому-то из читателей может показаться неясным, почему бывший император Николай Романов оказался за дощатым забором дома Ипатьева, почему есаул Енборисов пробирается к атаману Дутову и кто такой, наконец, сам Дутов, поднявший казаков против Советской власти. Все эти вопросы, безусловно, требуют ответов.

Конечно, можно пойти простым путем - поставить после малознакомого имени или понятия звездочку и сделать сноску. Например: "ДУТОВ Александр Ильич (1879 - 1921) - один из главных руководителей казачьей контрреволюции на Урале, генерал-лейтенант (1919). Участник первой мировой войны. После Февральской революции избран председателем реакционного Совета "Союза казачьих войск", в июне возглавил контрреволюционный Всероссийский казачий съезд, поддерживал тесную связь с Корниловым, с сентября - атаман Оренбургского казачества..."

И тут я вспомнил о том, что у красных именно в описываемый период получили большое распространение политбеседы. И это понятно: зачастую слабо обученные и плохо вооруженные, красноармейцы были сильны прежде всего классовой сознательностью, верой в идею, за которую шли на смерть.

Политбеседы проводили комиссары, командиры или же наиболее грамотные, обладающие агитационным даром бойцы. Их еще называли "политбойцами". Не имеющие соответствующего образования, порой плохо осведомленные, не знающие даже, как там держатся Питер или Москва, политбойцы не всегда сообщали своим товарищам свежие новости, но в их словах было главное убежденность.

Итак, что же происходило в революционной России тогда, в начале боевого восемнадцатого года? Жизнь стремительно обновлялась, каждый день, каждый час приносили все новые и новые события - радостные, обнадеживающие и трагические. Раскроем краткую хронику гражданской войны, пробежим хотя бы несколько строк:

1918 год.

1 января - В Петрограде совершена попытка покушения на

В. И. Ленина.

Атаман Дутов перерезал железную дорогу на Оренбург.

2 января - Разрыв дипломатических отношений с боярской

Румынией.

3 января - Объявление России Федеративной Советской

Социалистической Республикой.

4 января - I Сибирский съезд Советов высказался за вооруженную

поддержку Советской власти.

5 января - В Петрограде открылось Учредительное собрание,

большинство в котором представляли крайне правые партии. Собрание

отказалось утвердить декреты Совнаркома.

6 января - Правоэсеровская демонстрация в поддержку

Учредительного собрания.

6 января - Декрет о роспуске Учредительного собрания, который

был выполнен с помощью красногвардейцев и балтийских моряков...

Такая же насыщенность отличает почти все последующие дни. Советская власть принимает один декрет за другим, словно кладет камень за камнем в прочное здание нового мира.

15 января - Декрет об организации Рабоче-Крестьянской Красной

Армии.

29 января - Декрет об организации Рабоче-Крестьянского Красного

флота.

1(14) февраля - Введение западно-европейского календаря...

Новая власть, возвестившая начало новой эры, постановила исчисление времени вести по-новому. Тут, конечно, своя революционная символика.

Но многим тогда все эти новшества казались блажью "кучки большевиков", случайно и ненадолго пришедших к руководству. Натиск немцев удалось сдержать ценой тяжкого Брестского мира. То там, то здесь вспыхивали мятежи, плелись заговоры. Но это было пока лишь нервное подергивание мускулов огромного зверя контрреволюции, приготовившегося к решающему прыжку. Многие, наверное, видели известный плакат Н. Кочергина "Очередь за Врангелем!": огромный красный богатырь нанизал на длинную пику десяток смешных человечков с надписями - Корнилов, Каледин, Колчак, Юденич, Шкуро, Деникин... Теперь он готов пронзить размахивающего окровавленным клинком Врангеля. У плаката свой язык - шершавый, уничтожающий, зло высмеивающий. Но это были страшные враги, не раз, скажем прямо, ставившие Советскую власть на край пропасти. Много, очень много крови было пролито, чтобы изобразить их вот так - нанизанными на красную пику, как шашлык на шампур.

На плакате Н. Кочергина нет атамана Дутова - человека, долго, упорно и последовательно боровшегося против революции. Именно он возглавил еще в ноябре 1917 года казачью контрреволюцию на Урале. А казаки были огромной силой: всего их в России насчитывалось тогда четыре с половиной миллиона, объединенных в 13 казачьих войск. Казак был и землепашцем и воином одновременно. Если обычного крестьянина военной науке нужно учить, казаку достаточно сменить плуг на шашку. Во время первой мировой войны в армии насчитывалось 300 тысяч казаков. Этим и воспользовались идеологи "белого дела". Так, в Оренбуржье к августу 1918 года в белогвардейских частях воевало 28 тысяч казаков, а в советских - 2 тысячи. А ведь тогда белые части еще формировались на добровольческих началах!.. Потом, когда белогвардейцы перешли к мобилизации, соотношение изменилось еще круче. Не случайно поэтому казачество занимает такое заметное место во всех акциях и декретах народного правительства. А сама история дутовского мятежа - это история метания оренбургского казачества, его поисков исторического места в новом мире.

Но перед тем как перейти к вехам борьбы с дутовщиной, коснемся одного термина, который постоянно встречается в любой литературе о гражданской войне, - "Белая гвардия", "белогвардеец" и в противовес - "Красная гвардия", "красногвардеец". Мы настолько привыкли к этим противопоставляемым сочетаниям, что не задумываемся, откуда они.

В военных учениях, играх противоборствующие стороны отличаются условными цветами. Но ведь гражданская война, кровопролитная схватка классов за власть - не игра. В чем же дело? Вот что по этому поводу говорит нам специальный справочник: "Белая гвардия - неофициальное название военных формирований, боровшихся за восстановление буржуазно-помещичьего строя в России. Происхождение термина связано с символикой белого цвета как цвета сторонников "законного" правопорядка в противопоставление красному цвету - цвету восставшего народа, цвету революции". Действительно русского царя именовали еще "белым царем". С другой стороны, красногвардейские отряды были "основной формой организации вооруженных сил пролетариата во время подготовки и осуществления Октябрьской революции, а также для защиты ее завоеваний". Впоследствии Красная гвардия стала основой для создания Красной Армии. Были еще и "зеленые", получившие такое название, потому что укрывались от мобилизации в лесах. Многие из них выступали за Советскую власть - "красно-зеленые", но были и такие, которые пополняли ряды врагов революции - "бело-зеленые".

Но вернемся к атаману Дутову. Его мятеж не был выступлением озлобленного одиночки, а являлся "...частью общего плана борьбы российской буржуазии и международного империализма против Советской Республики". Сам Дутов писал: "Французы, американцы и англичане имеют со мной непосредственное сношение и оказывают нам помощь".

В ноябре 1917 года Дутов призвал казачество к свержению Советской власти и распространил слухи, будто "Керенский снова в Петрограде, будто большевистское правительство свергнуто". В Оренбурге возникает контрреволюционный комитет "Спасение Родины и революции", в который вошли эсеры, меньшевики, кадеты и представители националистических организаций. Теперь становится понятным, почему социалист-революционер Енборисов впоследствии имел задание пробраться к атаману, скрывшемуся в Тургайских степях. Но я забегаю вперед. Оренбургские большевики под руководством С. Цвиллинга пытались утвердить Советскую власть, образовали военно-революционный комитет, но были арестованы. Несмотря на упорное сопротивление рабочих и крестьянской бедноты, в Оренбуржье установилась дутовская диктатура. Постепенно при поддержке башкирских и казахских националистов атаман захватил Челябинск, Троицк, Верхнеуральск, отрезав Советскую Республику от Южной Сибири и Средней Азии, усугубив и без того сложное продовольственное положение.

Партия большевиков и Советское правительство приняли неотложные меры: в Оренбуржье, объявленном на осадном положении, был направлен чрезвычайный комиссар СНК П. Кобозев, державший постоянную связь с Лениным, по указанию которого на борьбу с Дутовым бросили сводный летучий отряд мичмана С. Павлова и другие части. На местах формировались отряды Красной гвардии, один из них - самарский - возглавил В. К. Блюхер.

Шли бои. И в то время, когда Советская власть наращивала силы, армия Дутова разлагалась: от большевистских агитаторов казаки узнавали, что "разрешение земельного вопроса в казачьих областях" будет проводиться "в интересах трудового казачества и всех трудящихся". Казаки расходились по домам, в ответ на это атаман ввел военное положение и военно-полевые суды. В Оренбурге кончилось продовольствие, бастовали рабочие.

Освобождение Урала от Дутова началось с Челябинска. И тут большую роль сыграл отряд Блюхера. Затем красные отряды взяли Троицк. Наконец был занят охваченный восстанием рабочих Оренбург. Атаман с отрядом в триста сабель бежал к Верхнеуральску. Он захватил город, арестовал членов Верхнеуральского Совета и начал собирать новую армию. Именно тогда столкнулись мятежный атаман и старый хорунжий Дмитрий Каширин, потребовавший освободить арестованных. Запомним этот факт.

Тем временем Дутов вновь начал наступать и занял Троицк. Бои продолжались с переменным успехом, но красный Урал при поддержке центра сжимал кольцо вокруг атамана. И вот 17 апреля в соответствии с планом, разработанным Блюхером, дутовцы были окружены, но из-за неслаженности действий недавно сформированных красногвардейских отрядов Дутову удалось прорваться, остатки белоказачьих банд скрылись в Тургайских степях.

В мае 1918 года войска атамана, отсиживающегося в Тургае, снова подступили к Оренбургу. Разбитая в одном месте, армия Дутова быстро возрождалась в другом, зажиточные казаки пополняли поредевшие ряды. Тогда, в мае, несмотря на героические усилия, окончательно уничтожить белоказачью контрреволюцию не удалось. Почему? В. К. Блюхер говорил по этому поводу: "Мы в то время не сумели для себя использовать социальные явления и процессы, которые происходили у местного населения. Мы плохо использовали казачью бедноту - казаков-фронтовиков, которые были настроены революционно, шли за Лениным".

Мятеж белочехов дал возможность Дутову снова поднять голову. 3 июля он опять захватил Оренбург, опять установил свою диктатуру. Важной вехой в борьбе с дутовщиной стал поход Сводного Уральского отряда по тылам белогвардейцев.

Дальнейшая судьба атамана выходит за хронологические рамки нашей повести, но все же обозначим ее. В июле Комитет Учредительного собрания назначил Дутова "главноуполномоченным" и присвоил ему звание генерал-майора. Но с Комучем, "игравшим" в демократию, у атамана отношения не сложились: он хотел твердой власти и поэтому сразу принял диктатуру адмирала Колчака, провозгласившего себя "верховным правителем России". Дутов писал: "Оренбургское войсковое правительство твердо заявляет, что оно подчиняется всем распоряжениям всероссийского правительства, находящегося в Омске".

Колчак оценил рвение атамана, дал ему звание генерал-лейтенанта и назначил главным начальником Южноуральского края. "Главный начальник" правда, смешно звучит? Но это сейчас, а тогда, пользуясь безграничной властью, Дутов установил кровавый режим, вернул старые порядки и в конце концов полностью развалил хозяйство губернии. Вместе с разгромом армий Колчака осенью 1919 года закончилась и карьера атамана. 31 октября 1919 года он жаловался в письме Колчаку: "...сижу впотьмах, не имею связи с другими войсками, так как партизаны непрерывно совершают налеты, выводят из строя телефон и телеграф".

В марте 1920 года, сопровождаемый группкой офицеров, Дутов бежал в Китай. В разгроме дутовщины сыграла большую роль не только возросшая мощь Красной Армии, по словам М. В. Фрунзе "не уступавшей порой вековому искусству казаков владеть шашкой и ружьем", но и тот факт, что от атамана окончательно отошло трудовое казачество.

В 1921 году генерал-лейтенант Дутов, готовивший новое нападение на Советскую Россию, был застрелен в собственном штабе.

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка

Андрея Владимирцева

27 мая 1918 г., Оренбург

...Сегодня выдалось несколько свободных часов. Решил проверить свое хозяйство, перетряхнул вещевой мешок и обнаружил дневник. Сначала удивился, потому что совершенно забыл о его существовании, но затем решил продолжать записи не для истории, конечно, а для себя. Хотя чем черт не шутит, ведь дела у нас тут исторические!

Иван Степанович теперь - командир полка, а я адъютант при его особе. Боровский - начальник штаба. Но все по порядку...

В начале мая к нам явился в сопровождении матросов и вооруженных рабочих широкоплечий бритоголовый человек. Спину он держал чрезвычайно прямо, а двигался медленно, как-то осторожно, что совсем не вязалось с его властным, решительным тоном. Он молча протянул мандат: "Предъявитель сего товарищ Василий Блюхер Уральским военным областным комиссариатом назначается главнокомандующим всеми отрядами, оперирующими под Оренбургом. Всем начальникам отрядов на означенном фронте предписывается точное и беспрекословное подчинение всем распоряжениям товарища Блюхера".

"Тот самый!" - переглянулся я с Павлищевым. Это его считают немецким офицером на службе у большевиков. Это он своими отрядами гонял Дутова, как зайца, и разбил под Троицком.

Блюхеру, видно, наше переглядывание не понравилось - и это естественно: опыт военспецов он использует, но не очень-то нам доверяет. Главком нахмурился и приказал готовить полк к переброске в район Оренбурга.

- Наша задача, - объяснил он, - прорваться к городу и помочь осажденным оренбуржцам. С Дутовым нужно кончать - это требование Советского правительства. Поедем эшелоном через Челябинск и Самару, по пути усилим сводный отряд людьми и оружием. Голощекин мне обещал!

Оставшись одни, мы снова переглянулись и рассмеялись.

- Хорош немец! - покачал головой Павлищев. - Верь после этого свободной печати. Потомок фельдмаршала! Да я в нем за версту русского унтера узнаю...

- Ну, потомок не потомок, - не удержался я, - а осанка у него маршальская! Не заметили?

- Заметил. По моему опыту, так ходят люди с серьезными ранениями спины. Возможно, я ошибаюсь.

...Через несколько дней мы катили в Челябинск.

- Ну вот, - говорил Боровский, выдыхая табачный дым. - Возвращение к междоусобице. Каин, где брат твой Авель?!

В Челябинск к эшелону, в который уже входили наш, 1-й Уральский, полк и екатеринбургский эскадрон, присоединились Челябинская батарея и отряд "Народные копи" под командованием Соломона Елькина. В Самаре войск нам не дали, но после разговора с местным большевистским руководителем Куйбышевым Блюхер прибыл сияющий. А вечером я слышал, как Елькин разъяснял, что, оказывается, сам Ленин просил передать бойцам: надо разбить Дутова.

Кстати, Блюхер (все-таки он, видимо, человек скромный) всячески отнекивался от пышного титула "главнокомандующий". Но потом его убедили, что главком - это просто главный командир. Успокоился. По-моему, он вообще человек выдержанный, хотя, когда нужно, может нерасторопному путейцу вместо мандата и маузер показать.

Правда, Иван Степанович недавно имел с Блюхером резкий разговор. Дело было так: доложили, что впереди - засада, и главком, собрав командиров, начал совещаться. Тогда Павлищев в сердцах, очень резко сказал: "Хватит митинговать! Давайте боевой приказ, если вы главком..." Мне показалось, Блюхер обиделся.

В конце концов решили двигаться на Бузулук и прорываться к Оренбургу. На станции Котлубанской снова попали в засаду. Белые дали составу остановиться и вдарили по нашим теплушкам из пулеметов, люди начали выпрыгивать из вагонов, возникла паника. Я выскочил вслед за Иваном Степановичем, но меня тут же сбил с ног какой-то одуревший от страха парень. Павлищев же схватил парня за шиворот, отбросил в сторону и громовым, командным голосом крикнул:

- Батальон, становись! Смирно!

Наверное, этой громовой определенности и не хватало людям, метавшимся по станции, и когда комполка скомандовал: "Винтовки на руку. Вперед, за мной!" - они кинулись к кирпичному дому, где засели дутовцы. Мы захватили пулемет и двенадцать винтовок.

- Ну что? - спросил я, когда после доклада Блюхеру Иван Степанович вернулся в наш вагон.

- Поблагодарил. Приказал дальше идти головными. И вообще, он не злопамятный, а главное - хочет научиться тому, чего не знает. И не стесняется в этом сознаваться, хотя и главнокомандующий.

- Быстро вы меняете мнение! - из какого-то ехидства поддел я.

- Мнения, Андрей Сергеевич, для того и существуют, чтобы их менять. И в этом их отличие от убеждений. Вам понятно?

- Понятно! - ответил я и встал.

...В Бузулуке к нам присоединился отряд главкома Зиновьева. А 18 мая мы хорошо тряхнули противника на станции Татищевской. Но если говорить честно, эта "железнодорожная" война всем порядком надоела. События обычно разворачиваются так: мы едем - и вдруг засада, белые начинают поливать нас из пулеметов. Эшелон останавливается, бойцы выпрыгивают из вагонов и разворачиваются в цепь. Отогнали. Снова залезай в теплушку...

23 мая мы заняли станцию Сырт и соединились с гарнизоном Оренбурга. Пришло время распроститься с рельсами и пересесть на коней, без чего окончательно очистить окрестности города от дутовцев невозможно. Но наши главкомы все обозное имущество оставили в Екатеринбурге. А Голощекин в ответ на просьбу срочно прислать повозки, котлы и так далее ответил такой телеграммой: "Вы находитесь на войне и просите кухню, повозки, котлы и ложки. Вы забываете, что на войне - по-военному".

Блюхер дал прочитать телеграмму и Зиновьеву, и Ивану Степановичу. Зиновьев успокоил, что, мол, действительно, все необходимое можно достать в Оренбурге.

- Население озлоблять нельзя. Казаки и так не с нами. Вот ведь Дутов - он, как Ванька-встанька. А почему? Потому что в станицах Советская власть - до нашего ухода. Только мы за околицу - казаки Дутова зовут, возразил Блюхер.

- Озлоблять население мы, Василий Константинович, не будем! вмешался вошедший во время разговора Елькин. - У нас есть деньги - все, что нужно отрядам, купим. А спросить с белой сволочи за пролитую рабочую кровь, за порубанных товарищей, я считаю, нужно. Казачью Вандею нужно выжигать каленым железом. Нет у нас права на жалость, потому что за нашу революцию мы перед мировым пролетариатом в ответе!

- Все не так просто! - возразил главком. - В станицах и бедные казаки есть, и переселенцы. Им с Дутовым не по дороге, им с нами по пути. Только объяснить это нужно людям!

- Казакам-фронтовикам тоже с вами... с нами по пути, - добавил Павлищев.

- Но это не так просто! - покачал головой Зиновьев.

- Что вы предлагаете? - тяжело спросил Блюхер.

- Сначала очистить Оренбуржье от дутовцев и сочувствующих, а потом уже заниматься воспитанием казачества. Лучше бы, конечно, это делать одновременно, но едва ли у нас получится... - ответил Зиновьев.

После того разговора собрали совещание командиров, вместе с оренбургскими комиссарами обсудили план действий. Так что завтра начнется. Думаю, что в скором времени Александр Ильич Дутов займет тепленькое место в штабе Николая Николаевича Духонина. Время предстоит горячее - так что к дневнику, наверное, вернусь не скоро!

Перечитываю написанное и чувствую: теперь мой исповедальник больше похож на отчет с театра военных действий. Никакой лирики! А лирика-то есть!

Прогуливаюсь я однажды вдоль состава (опять белые рельсы разобрали), и вдруг мне навстречу - девица лет двадцати. Худенькая, русоволосая, глаза серые, огромные, грустные и с достоевщинкой. Одета в кожаную тужурку. Идет, одной рукой придерживает кобуру, а другой цветы собирает - ромашки. Когда мы поравнялись, я поклонился, сорвал цветок и протянул ей, она улыбнулась, взяла и вставила его в свой букетик. А я, как всегда, сморозил глупость, потому что спросил:

- Это букет на могилу мировой буржуазии, мадмуазель?

- Нет, товарищ, - резко ответила она, - это цветы в вагон раненых...

- Ах, вы сестра милосердия?! - повело меня.

- Да, - еще холоднее ответила она.

- Но ведь здесь стреляют! Или вы надеетесь на свой револьвер?

- Я надеюсь на то, что в нашем отряде таких старорежимных хлыщей, как вы, больше нет! - медленно и зло ответила она, повернулась и пошла прочь.

- Отбрила! И ведь как отбрила! Умница! - со смехом хлопнул меня по плечу проходивший мимо Боровский. - Кто же так знакомится с дамами, глупенький! Ведь Печорина женщины любили не за то, что он остроумный, а за то, что - несчастный!

- А ты ее раньше видел?

- Второй раз. А что? Нет, не надейся - карта твоя бита.

- А откуда она? - не принимая его тона, спросил я.

- Спроси Елькина - он всех знает.

Вечером, как бы невзначай, я поинтересовался у Елькина, откуда в отряде женщины.

- Это сестры милосердия, - объяснил он. И рассказал, что для борьбы с Дутовым в Екатеринбурге из членов комитета социалистической молодежи была организована молодежная сотня. В сотне - несколько девушек-санитарок. Одна из них, Александра Гончарова, теперь в нашем отряде. Сашенька - дочь екатеринбургского учителя Василия Епифановича Гончарова, моего давнего товарища по партии...

Сегодня я опять встретил Сашу, она посмотрела на меня как на пустое место!

Жаль, что так получилось.

P. S. Пришел Иван Степанович Павлищев и сообщил: поступили сведения о каких-то волнениях в чехословацком корпусе.

- А чехам-то что нужно? - удивился я. - Ехали бы спокойно домой!

- Наверное, какие-нибудь пустяки! - отозвался Павлищев, стягивая сапог. - Повздорили с комиссаром из-за графика движения. А может, и того проще: выпили и набузили где-то на станции. Ты лучше о другом подумай: Дутова добиваем, скоро снова без работы останемся.

- Ничего! - ответил я, принимая его шутливый тон. - Договор у нас до 10 июля, а там видно будет... Кстати, Калманов спрашивал меня, куда я подамся после окончания "контракта", а Боровский всем рассказывает, что в Перми его заждалась жена, он ее так и называет "пермская Пенелопа".

Но Павлищев даже не улыбнулся, а, напротив, посмотрел на меня недовольным взглядом.

28 июня 1918 г., Оренбург

Только что закончилось совещание в штабе. Главком Зиновьев получил приказ и уходит в Туркестан, мы, кажется, идем в Верхнеуральск...

Впрочем, все по порядку.

Столкновение с чехами оказалось не случайным эпизодом на станции. Это - мятеж, охвативший полРоссии. Сданы многие города. Да и мы сами здесь, под Оренбургом, чувствуем себя не очень-то спокойно. Нет, все-таки нужно по порядку, хотя попробуй разобраться во всей этой мешанине.

Значит, так: в конце мая к нам присоединился отряд Николая Каширина, бывшего подъесаула. Каширин с братом Иваном вздули дутовцев под Верхнеуральском. Они, между прочим, сыновья станичного атамана Дмитрия Каширина, который зимой заставил Дутова отпустить из-под ареста верхнеуральский Совет. С тех пор Каширин-старший и Дутов - враги. Иван Каширин с нами соединяться не хочет, так как не желает отдавать свои отряды под чужое командование.

Тогда же, в конце мая, к нам присоединился отряд Калмыкова, сформированный в Богоявленске. Михаил Васильевич - бывший рабочий-стекольщик, унтер-офицер, георгиевский кавалер. Мне он, честно говоря, нравится. Особенно усы.

Было совещание. Николай Дмитриевич Каширин предлагал командование сводным отрядом передать Блюхеру, уже доказавшему свое умение руководить войсками. "Он - унтер, - горячился Каширин. - А командует лучше меня бывшего офицера..." Чаша весов явно склонялась в сторону Блюхера, но он, к нашему удивлению, отказался от командования. С 28 мая Зиновьев стал командующим Оренбургским фронтом. Иван Степанович еще несколько дней ворчал, что только адвокатов в качестве командующих нам не хватало, один уже был адвокат - Керенский. Хватит! Но потом успокоился, видимо, как и Блюхер, поняв: нынче не до амбиций.

Погиб Елькин. Случилось это так. Кажется, 18 июня Блюхер разговаривал по телефону с наркомвоеном Подвойским... Вот черт, тоже стал пользоваться этими новомодными сокращениями, а ведь зарекался. Видимо, большевики правы: некогда теперь выговаривать - Народный комиссар по военным делам... Так вот: Подвойский приказал поддержать осажденный белыми Троицк. Отправили Екатеринбургский эскадрон и "Народные копи" во главе с Елькиным. Отряд выбил чехов из Бузулука, но те подтянули резервы и окружили город. Елькина дважды ранили, он продолжал отстреливаться до последнего патрона. Последнюю пулю выпустил в висок. Когда я узнал об этом, то почему-то вспомнил дурацкую попытку Боровского застрелиться. К большевикам можно относиться по-разному, но запредельной веры в идею у них не отнимешь. Кстати, Боровский исправно служит в должности начальника штаба Уральского полка, но представляется с иронией: "Военспец Боровский".

Сегодня снова было совещание в штабе фронта с присутствием оренбургских большевиков. Зиновьев предложил отходить к Ташкенту. Блюхер разволновался и стал доказывать, что в Туркестан отходить не следует, а, наоборот, нужно двигаться на север, по пути собирая разобщенные рабочие отряды. Таким образом, мы усилимся сами и поможем Красной Армии. Идти нужно на Челябинск и Екатеринбург!

Блюхера поддержал Каширин, он обнажил клинок и, водя острием по карте, доказывал, что ни в коем случае мы не должны уходить на юг, бросая верхнеуральцев, тем более что в станицах отряды пополнятся свежими силами. "И в конце концов, это дело нашей воинской чести!" - закончил Каширин.

Калмыков тоже отказался двигаться на юг. Его бойцы требовали возвращения в Богоявленск, чтобы защитить от белых свои семьи. Одним словом, лебедь, рак и щука.

После совещания Василий Константинович собрал бойцов нашего Уральского отряда и рассказал о своем плане, не скрывая: кто хочет двигаться на юг, могут выйти из строя и отправиться вместе с Зиновьевым в Ташкент. Никто не вышел.

- Растет Блюхер! - задумчиво сказал Иван Степанович после митинга. Конечно, еще не фельдмаршал, но на хорошего полковника тянет.

- А по-моему, можно было просто дать приказ и обойтись без митингов! - не согласился я. - Вы же сами...

- Нет, не скажи! В психологии Блюхер разбирается: теперь, выходит, люди сами себе приказали и уже пенять не на кого! Понимаешь, теперь каждый последний обозник чувствует себя отдавшим приказ, а это в таком деле, какое мы затеваем, может быть, самое главное! И нам с тобой, Андрей Сергеевич, тоже надеяться не на кого, разве что на господина Юсова. Он нас всего-навсего расстрелять обещал!

Потом мы стали прикидывать по карте, как лучше двигаться.

В это время в комнату заглянул часовой и сообщил, что комполка спрашивают.

- Зови!

Вошла (кто бы вы думали?) Саша Гончарова. Равнодушно скользнула глазами по мне и заговорила с Павлищевым.

- Вы идете на Екатеринбург?

- Да.

- Я пойду с вами. В тягость не буду.

- Да-да, я знаю, вы сестра милосердия. Но, видите ли...

- Знаю. Ваш адъютант предупреждал меня, что на войне стреляют, но в Екатеринбурге мои товарищи, мои родители. Я вас прошу!

- В Туркестане тоже нужны люди! - пытался возразить Павлищев.

- Если вы откажете, я обращусь к Блюхеру.

- Ну, как угодно... Фамилия?

- Гончарова.

- Андрей Сергеевич, внесите товарища в списки полка и отведите к раненым.

- Слушаюсь! - отозвался я и направился к двери.

- Спасибо, я уже знаю, где ваши раненые! - холодно ответила она и, попрощавшись, вышла из штаба.

- Упрямая девица! - покачал головой Павлищев.

- И злопамятная! - с досадой добавил я.

3 июля

...Вчера мы оставили Оренбург, идем к Верхнеуральску. Сегодня у Блюхера был интересный разговор по телеграфу с главкомом. Привожу дословно:

"Зиновьев: Скажи, как мне быть?.. Я изнемогаю, в городе на почве продовольствия начинаются беспорядки. Все, что можно, выгрузили, мост через Сакмару взорвали. Настроение паническое. Скажу правду: молодцы уральцы!

Блюхер: По-моему, необходимо собрать все боевые отряды и двинуться в нашем направлении..."

Значит, правы оказались все-таки мы, пошедшие на север. Но от этого не легче...

ВТОРАЯ ПОЛИТБЕСЕДА С ЧИТАТЕЛЕМ

Из хроники гражданской войны.

Май 1918 года.

17 мая - Мятеж максималистов и левых эсеров в Самаре.

24 мая - Образовано Управление рабоче-крестьянского

военно-воздушного флота.

25 мая - Начался мятеж чехословацкого корпуса.

27 мая - Белочехи захватили Челябинск, начали наступление на

Троицк и в направлении Уфы и Екатеринбурга.

29 мая - ВЦИК вынес постановление о переходе к всеобщей

воинской повинности рабочих и беднейших крестьян...

Как же так получилось, что в самое тяжелое время тело революционной России рассек от Пензы до Владивостока кровоточащий шрам длиной в семь тысяч верст?! Трудно было тогда, в мае 1918 года, объяснить бойцам, почему чешский и словацкий пролетарий или крестьянин, одетый в солдатскую шинель, направил оружие против своих братьев по классу. Но в одном красногвардейцы были совершенно уверены: тут дело не обошлось без заморских капиталистов. И совершенно справедливо.

Когда был подписан тяжкий Брестский мир, страны Антанты поняли: им не удается втянуть Советскую Россию в войну с Германией, что привело бы, как они считали, к скорому поражению и свержению большевистского правительства. И тогда Антанта пошла на интервенцию, чтобы поскорей ликвидировать прорыв в цепи империализма. Но поскольку страны Антанты сами были втянуты в военные действия против Германии и сколько-нибудь значительных сил пока выделить не могли, они решили воспользоваться чехословацким корпусом в России.

История этого корпуса вкратце такова. Чехи и словаки входили в "лоскутную" Австро-Венгрию и воевали против России. Но среди чехов и словаков, особенно попавших в плен, крепли антигерманские настроения. Формирование чехословацких частей, призванных вместе со своими славянскими братьями обрушиться на "кичливого германца", началось еще до свержения самодержавия. Временное правительство ускорило этот процесс. Осенью 1917 года корпус насчитывал более 30 тысяч человек. Возглавили его русские генералы.

Пока корпус только собирался воевать с немцами, его чуть было не использовали для поддержания контрреволюционного мятежа на Дону. Советские руководители, чувствуя возможную опасность, предложили эвакуировать корпус на родину через Сибирь и Владивосток. Почти через всю Россию растянулись 63 эшелона - 40 тысяч человек.

17 мая 1918 года в Челябинске произошло первое столкновение: за драку с венгерскими военнопленными несколько легионеров были арестованы. Тогда белочехи заняли вокзал и потребовали освобождения арестованных. Недоразумение уладили, но по эшелону поползли хорошо организованные слухи о плохом отношении Советов к легионерам.

К началу мятежа корпус подразделился на четыре группы: Пензенскую, Челябинскую, Сибирскую, Владивостокскую. С Пензенской группой поручика Чечека и Челябинской группой полковника Войцеховского и пришлось сражаться южноуральским партизанам, идя на соединение с Красной Армией.

Р. Гайда, впоследствии один из руководителей чешских фашистов, осужденный в 1945 году народным судом, говорил о начале мятежа: "Это было решено, главным образом, в Париже". 25 мая части Гайды захватили Мариинск, а потом были взяты при поддержке местных контрреволюционеров Новониколаевск, Челябинск, Пенза, Томск, Сызрань, Петропавловск... Пензу, правда, вскоре отбили, но в июне один за другим пали Курган, Омск, Самара. Организовав красные отряды, рабочие Самары под руководством Куйбышева упорно обороняли город, но в конце концов были окружены. К началу июля 1918 года мятежный корпус занял практически все крупные центры Волги, Урала, Сибири, Дальнего Востока.

Вышедшая из подполья контрреволюция, поддерживаемая мятежниками, создавала свои правительства в Самаре - Комитет Учредительного собрания (Комуч), в Сибири - Временное сибирское правительство. 4 июня страны Антанты заявили Наркоминделу, что чехословацкие отряды рассматриваются ими "как союзные войска и находятся под их покровительством". Мятеж чехословацкого корпуса дал толчок к расширению иностранной интервенции.

Почему же случилось так, что не очень уж большое воинское формирование привело к таким тяжким последствиям? В. И. Ленин писал по этому поводу: "Преступно забывать, что колчаковщина началась с маленькой неосторожности по отношению к чехословакам, с маленького неповиновения отдельных полков..."

Да, не были соблюдены необходимые меры предосторожности при движении корпуса через страну. Кроме того, многие города, отправив своих красногвардейцев на борьбу с внутренней контрреволюцией, остались без защиты. Молодые красные отряды, в отличие от вымуштрованных легионеров, были слабо обучены, многие не умели стрелять лежа, а лишь стоя и с колена, в атаке двигались кучками - привычка, оставшаяся от уличных боев. Кроме того, устаревала и так называемая "эшелонная" война - движение на сближение с противником вдоль железнодорожных линий, что сковывало маневренность и делало красные отряды более уязвимыми.

Но, конечно, даже при таких условиях мятежники не добились бы успеха, не имей они поддержки внутренней и внешней контрреволюции.

В то время пока южноуральцы искали путь к соединению с Красной Армией, белочехи продолжали брать важнейшие города - Симбирск, Екатеринбург, Казань, где захватили золотой запас республики, составлявший, по подсчетам казначеев Колчака, 651 532 117 рублей 86 копеек.

После ряда поражений среди белочехов усилилось брожение, раздавались требования возвратить их на родину. Кстати, к тому времени в Красной Армии воевало около 10 тысяч чехов и словаков, среди которых было немало большевиков. В январе 1919 года белое командование вынуждено снять терявший боеспособность корпус с фронта и перебросить в тыл, доверив ему лишь охрану Сибирской железной дороги. Осенью Р. Гайда, к тому времени ставший уже генералом, возглавил неудавшийся путч, направленный против диктатуры Колчака.

В конце 1919 - начале 1920 года, когда Красная Армия окончательно разгромила Колчака, началась эвакуация Чехословацкого корпуса на родину. Чтобы обеспечить свободный проезд эшелонов, белочешское руководство вынуждено было возвратить золотой запас республики, который первоначально планировалось вывезти в Чехословакию, а также выдать красным арестованного адмирала Колчака.

2 сентября 1920 года последний пароход с солдатами мятежного корпуса отвалил от причала Владивостока.

Перед тем как продолжить наш рассказ, я хочу познакомить читателей с некоторыми обстоятельствами, имеющими не всероссийское, а местное значение. Тем не менее эти обстоятельства сыграли немалую роль в истории похода южноуральских партизан, которые, пока мы проводим эту политбеседу, движутся к Белорецку...

Белорецк - уральский город-завод. Завода здесь два: старинный металлургический, на котором лили пушки еще для Пугачева, и недавно построенный краснокирпичный сталепроволочный завод. Из Белорецка дорога ведет в станицу Магнитная. А с внешним миром город-завод соединяется новенькой узкоколейкой. По ней ходят паровозики, но такие маленькие, что когда они сходят с рельсов, то машинисты с помощниками спокойно водружают их на место.

У местного пролетариата есть одна примечательная черта: большинство рабочих имеют свои хозяйства - огороды, покосы, скотину, птицу. Как говорил руководитель Белорецкой организации большевиков Павел Варфоломеевич Точисский, "держась за коровьи хвосты, белорецкие пролетарии делают непростительную уступку мелкобуржуазной психологии".

Точисский - знаменитый революционер, по рождению екатеринбуржец. Он был организатором одной из первых социал-демократических групп России "Товарищества Санкт-Петербургских мастеровых", позже вошел в РСДРП(б), а перед Февральской революцией вернулся на Урал и возглавил большевиков в Белорецке. Дело это было непростое: после февраля в городе-заводе подняли головы меньшевики и эсеры, они имели большое влияние в Советах. Но постепенно большевистская организация, усиливаясь как за счет местных рабочих, так и за счет демобилизовавшихся солдат, начала вытеснять меньшевиков и эсеров из Советов, а в январе 1918 года на районном земельном съезде коммунисты под руководством Точисского устроили меньшевикам и эсерам обструкцию, переизбрали земельный комитет и приняли резолюцию о немедленном "приведении в исполнение Декрета Совета Народных Комиссаров о взятии крестьянами в свои руки помещичьих земель", организовали Красную милицию, которую возглавил Алексей Пирожников.

Верхнеуральску наконец надоело "самоволие" Белорецка, и для усмирения были посланы войска. На защиту города выступил рабочий отряд, а к этому времени подоспел с оружием из Уфы и Точисский.

Первый удар вооруженных врагов был отбит, но перед большевистским комитетом и Ревкомом, который тоже возглавил Точисский, встала другая задача - достать хлеб для рабочих. Ревком постановил: отобрать по твердым ценам излишки у купцов. Когда решение стали проводить через Совет, против него грудью встали меньшевики и эсеры, они предлагали послать за хлебом в Оренбург, в степь. Замысел был ясен: дать купцам несколько дней, чтобы схоронить излишки. Но общим голосованием постановили: хлеб изъять немедленно. Как только не называли экспроприированные купцы Точисского - и анархистом, и немецким шпионом, и бандитом с большой дороги, но главное было сделано: рабочих и их семьи накормили.

15 марта на состоявшемся в Белорецке окружном съезде Советов большевики нанесли врагам революции сокрушительный удар: съезд объявил на Южном Урале Советскую власть!

Весной снова появился Дутов, но снова был разбит, а в мае восстали белочехи. Эсеры действовали изнутри и, разагитировав неустойчивые части, поднимали один мятеж за другим.

В июне, оставив Троицк под ударами белочехов, Николай Томин с отрядом отошел в Верхнеуральск, где после освобождения города от дутовцев находился отряд Ивана Каширина. Соединившись, отряды попытались отбить Троицк, но потерпели неудачу и вынуждены были отступить из Верхнеуральска в Белорецк.

Казалось бы, сосредоточение в городе-заводе стольких красных отрядов только укрепило положение и позволило успешно противостоять наседавшим дутовцам и белочешским мятежникам, но в действительности произошло другое: между Белорецким ревкомом и командованием Верхнеуральского и Троицкого отрядов начались конфликты. Но тогда еще мало кто догадывался, чем все может закончиться и куда ведут эти разногласия.

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка

Андрея Владимирцева

12 июля 1918 г., Узянский завод

Произошло событие, о котором не могу не написать. Наши пути с Блюхером чуть не разошлись. Вот как это случилось.

В нашем полку бывших офицеров много, больше тридцати - все они служат по договору с большевиками. И вот позавчера в штаб входят несколько человек во главе с Боровским, и он, немного пошатываясь, спрашивает Ивана Степановича:

- Господин подполковник, почему вы не надели награды - сегодня же праздник.

- Какой? - интересуется Павлищев, отрываясь от карты.

- Ровно шесть месяцев с того дня, как мы подписали с большевиками контракт.

Иван Степанович молчал. Действительно, за всей круговертью последних недель совершенно забылось, что подрядились мы в военспецы всего на полгода и завтра никаких обязательств перед большевиками, дела которых, кстати, в последнее время идут не блестяще, мы иметь не будем.

- Вы в самом деле собираетесь уходить? - Павлищев посмотрел в глаза капитану.

- И не только я! Вот эти господа, - Боровский сделал театральный жест, - тоже собираются покинуть тонущий корабль.

- А если бы корабль был не тонущий?

- Бросьте, Иван Степанович, вы же знаете - дело не в этом.

- А в чем?

- А в том, что у Боровского в Перми очаровательная жена-блондинка! пошутил кто-то в задних рядах.

- Молчать! - от благодушия капитана ничего не осталось. - Вы уверены, что служить мы должны именно большевикам? Вы уверены, что, даже если они выиграют это безнадежное дело, они заплатят нам благодарностью? А если большевики проиграют, к чему, собственно, и идет дело, вы надеетесь, что вам забудут шашни с комиссарами?

- Дутов ничего не забывает! - тихо вставил Калманов.

- Что вы предлагаете? - сухо спросил Павлищев.

- Собрать всех военспецов, вызвать Блюхера и объясниться! - ответил Боровский.

- Хорошо. Но Блюхера пригласите лично вы, капитан. Мне стыдно.

Через полчаса в тесной избе, где расположился штаб, набились офицеры. Потом в сопровождении Боровского пришел Блюхер. Он уже понял, что предстоит неприятный разговор, и молча ждал. Ни слова не говорил и Павлищев. Всем было как-то неловко.

- Василий Константинович, - начал Боровский, - вы знаете о нашем договоре с Голощекиным?

- Знаю.

- Сегодня истекает срок. Мы честно служили вам полгода. Или вы можете в чем-то нас упрекнуть?

- Нет.

- Прекрасно. Но мы всего лишь честные военспецы, а наши политические взгляды не совпадают. Мы выполнили то, что обещали Голощекину, а теперь хотим уйти.

- Куда?

- Это, простите великодушно, уже наше дело.

- Вы хотите уйти к Дутову? К чехам?

- Я этого не говорил. Просто наш договор закончился, и мы считаем себя свободными.

- Я могу от имени Советской власти продлить договор. Деньги у нас есть. Могу и отпустить на все четыре стороны, но вы же командуете рабочими, и как они посмотрят на ваше бегство в самую трудную минуту, я предсказать не могу. Может быть, выругаются вдогонку, а может быть, расстреляют. И ни я, ни Каширин ничем тогда помочь не сможем.

- А как же договор? Он не предусматривал... - начал кто-то из военспецов.

- Да разве дело в договоре? Мы без вас проживем, а вот вы, господа, не проживете! Поэтому я предлагаю другой выход: давайте дойдем до Красной Армии, а там вы свободны. Гарантирую, что в условиях регулярной армии ваша отставка будет совершенно безопасна. Подумайте!

Блюхер встал и пошел к двери, на пороге остановился, обернулся и добавил:

- Одного я не понимаю - вы все бредите славой русского оружия. Неужели русский офицер, наследник Суворова и Кутузова, может в минуту опасности бросить своих солдат - пусть они и вчерашние рабочие? Не понимаю, господа!

Тут я почувствовал, как от ярости у меня закружилась голова. Едва только закрылась дверь, я вскочил и закричал срывающимся голосом:

- Боровский, как вы могли? Это же позор!

Собравшиеся зашумели. После ухода Блюхера настроение явно менялось. Большинство уже не собиралось бросать полк.

- Господа, - растерялся капитан. - Вы же сами... Я же говорил от вашего имени...

- Идите вы... от нашего имени...

- Господа, в таком случае я тоже остаюсь! - оправдывался Боровский.

- Прошу тишины! - заговорил наконец Павлищев. - То, что сейчас произошло, - фарс, жалкий, недостойный русского офицера спектакль. Надеюсь, ничего подобного больше не повторится. Есть ли желающие покинуть полк до соединения с регулярной армией большевиков? Нет. Хорошо. Я иду к Блюхеру и говорю, что мы остаемся и нам полностью можно доверять. Согласны?

- Согласны!

Все разошлись. Боровский и я остались ждать возвращения Павлищева.

- Не пошли за мной офицерские массы, - покачал головой капитан. - Не трибун-с!

- Боровский, - ответил я вопросом на вопрос, - никак не могу понять вы всерьез живете или валяете дурака?!

- Ах, Владимирцев, душа моя, - Боровский закатил глаза, - если бы в конце концов не ждала нас впереди смерть - жизнь была бы очень забавной штукой. Смерть, к сожалению, все портит, но, может быть, и она какая-нибудь уморительная шутка, суть которой понимаешь только за секунду до того, как перестаешь дышать.

- Вы не пробовали сочинять стихи?

- Пробовал, пробовал, прапорщик. Могу даже прочитать. Вот послушайте плод тайных мук творчества:

Мои погоны золотые,

Как два октябрьские листа.

Ты все перенесешь, Россия,

Такие муки неспроста!

Сдержи, моя Отчизна, стоны,

Когда пытают на огне.

Еще погибнут миллионы

В братоубийственной войне.

Когда же варевом кипящим

Кровь схлынет, унося века,

Что мы на голом дне обрящем,

Никто не ведает пока...

До возвращения Павлищева мы больше не проронили ни слова.

ЗАГОВОР

- Знаете, Енборисов, - раздраженно сказал Иван Каширин, - вы начальник штаба, вот и занимайтесь оперативной работой. Что вы долдоните: "Точисский, Точисский..." Я сам как-нибудь разберусь...

- Иван Дмитриевич! - обиженно возразил Енборисов и, сняв пенсне, как бы в сильном волнении принялся протирать платком стекла. - Если б я был военспец, зарабатывающий у большевиков на жизнь, я бы действительно занимался оперативной работой и не лез во всю эту мерзость...

- Вот и не лезьте...

- Нет, простите, товарищ главком, я не могу спокойно смотреть, как этот белорецкий наполеончик Точисский судорожно держится за свою мифическую власть, вносит раздор в единство. Сейчас такое время, что вся полнота исполнительной власти должна быть сосредоточена в одних руках - в ваших! Пусть Точисский и его люди занимаются снабжением, ремонтом оружия у них это неплохо получается, но пусть они не лезут в дела отряда.

- А в чем дело?

- А в том, что Точисскому не нравится та атмосфера товарищества и братства, которая воцарилась в нашем отряде после того, как вы стали главкомом. Господину Точисскому, видите ли, хочется вернуть старорежимные порядки, которые этот демагог называет "партийной дисциплиной".

- Все равно, Алексей Кириллович, надо было уладить миром: если мы сейчас сцепимся между собой - добра не будет.

- Товарищ главком! Вы меня неверно поняли: разве я говорю о каких-то междоусобицах? Нет, пусть Точисский сдаст нам оружие, деньги и укатывает к белякам, куда он, по-моему, давно уже собрался...

- Ну, это вы хватили...

- А вы послушайте, что люди говорят!

- И много у него денег?

- Сущие пустяки - пять миллионов!

- Хорошо. Давайте завтра соберем совместное совещание и решим все вопросы. А пока никаких действий, вы меня поняли?

Енборисов с пониманием кивнул головой и вышел из комнаты. Он шагал по городу, запруженному подводами, переполненному вооруженными людьми, приветливо кивая знакомым. Возле одного из палисадников начальник штаба застал двух подвыпивших казаков, которые, пошатываясь, загораживали дорогу испуганной работнице... Она пыталась пройти, но казаки хватали ее за руки и не пускали.

- Товарищ! - крикнула женщина, увидев незнакомого командира. Скажите им... Они...

- Я им могу приказать пролить кровь за мировую революцию! останавливаясь, насмешливо произнес Енборисов. - А приказать им пройти мимо такой очаровательной барышни - увольте! - и начальник штаба, подмигнув казакам, пошел прочь.

- Алексей Кириллович - наш человек!.. П-п-понимает он казацкую душу! - помахал в воздухе пальцем один из пьяных. - А ты, дрянь дутовская, не понимаешь... Несознательная ты баба...

Енборисов направлялся к штабу верхнеуральцев, который расположился в большом бревенчатом доме. Возле двери стоял пьяный часовой: если бы не винтовка, на которую он опирался, то непременно упал бы. В прокуренной комнате командир верхнеуральцев Пичугин бражничал с Зобовым и Каюковым, тоже занимавшими в отряде командирские должности.

Енборисов для приличия кивнул, а когда все замолчали, внятно проговорил:

- Завтра будет совещание в ревкоме. Точисский требует снятия многих командиров за разложение отрядов. Вашего снятия он тоже потребует.

- Что-о?! Да мы эту гниду...

- Попрошу не орать... Вы офицеры или пьяная матросня? Ты, Пичугин, завтра потребуешь ареста Точисского. Вы, - Енборисов повернулся к командирам Зобову и Каюкову, - будете кричать об измене и о пяти миллионах рублей. Больше ничего говорить не будете, понятно?

- Понятно.

- Дальше: приказ на арест Точисского - мое дело. Когда я передам вам ордер, то несколько раз повторю о том, что не должно быть пролито ни единой капли крови. Ни единой!

- Понятно! - вдумчиво ответил Пичугин.

- Что тебе понятно?

- Ни единой капли крови...

- Ничего тебе не понятно! Точисский должен быть убит при попытке к бегству, а попутно чем больше вы перестреляете большевиков, тем лучше.

- Но, Алексей Кириллович... - трезвея, проговорил Пичугин. - Блюхер придет - и тогда нам голов не сносить...

- Какой Блюхер? Вы знаете, что в Москве восстание левых эсеров? Совнарком арестован! С минуты на минуту выступит Муравьев... Командующий фронтом! А вы - Блюхер... Забудьте это имя!

...Точисский встал со стула, нервно одернул пиджак, разгладил бороду и усы, окинул глазами собравшихся. Подперев щеку рукой, на предревкома холодно смотрел бритоголовый Иван Каширин; откинувшись на стуле, откровенно враждебно щурился, поблескивая стеклами пенсне, Енборисов, а вся его свора - Пичугин, Каюков, Зобов - кажется, только ждала сигнала, чтобы броситься и начать рвать зубами. Что-либо говорить этим замаскировавшимся белогвардейцам бессмысленно, но говорить нужно, хотя бы для главкома Каширина, который не догадывается, что стал невольным орудием в руках этих тайных дутовцев.

- Товарищи! - ровным голосом начал Павел Варфоломеевич. - Сегодня нам нужно решить один важный, я бы сказал, жизненно важный вопрос. Так дальше продолжаться не может: политическая работа в отрядах ослаблена донельзя, казаки пьянствуют, бесчинствуют. Ко мне вчера приходила работница, которую избили ваши, товарищ Пичугин, верхнеуральцы, а проходивший мимо командир она, к сожалению, не смогла назвать его фамилию - поощрил пьяных негодяев. И главное: у меня сложилось впечатление, что кому-то очень нужно, чтобы между ревкомом и командованием отрядов возникла откровенная вражда. И я назову фамилии людей, которым нужна эта вражда...

- А чего ж не назвать! - крикнул Пичугин. - Тебе, сволочь, и нужна. Пока мы здесь будем доказывать, что в военное время власть должна быть у главнокомандующего, пока будем митинговать, ты прихватишь народные пять миллиончиков и дернешь к Дутову...

- Да как вы смеете?..

- Не перебивать... Правда глаза колет...

- Так это же вы перебиваете! Дайте Павлу Варфоломеевичу сказать! возмутился кто-то из ревкомовцев.

- Он верно говорит - никакой дисциплины у верхнеуральцев. Мои ребята возмущаются! - Это вступил в спор начальник штаба белоречан Горшенин.

- Дисциплина? - не давал продолжить Точисскому Пичугин. - Хватит с нас старорежимных порядков. Может, еще погоны заставите нацепить? Мы армия свободных борцов за революцию, а не серошинельная скотина...

- Вы, кажется, в прошлом офицер? - с иронией поинтересовался Точисский.

- А ты меня прошлым не коли! Иван Дмитриевич - тоже в прошлом фронтовой командир, но он бьется за мировую революцию, а ты, сволочь, только и думаешь, как предать ее и народные деньги в свою нору затолкать!

- Что-то не дают вам покоя эти пять миллионов, Пичугин. Не вы ли на них и прицелились! - усмехнулся Точисский...

- Да я тебя...

- Сядь на место! - резко крикнул молчавший до этого момента Иван Каширин. - Прекратить балаган. На сегодняшний день, товарищ Точисский, власть - это мы, потому что за нами сила. Двоевластие в нынешней обстановке подобно смерти, поэтому я приказываю сдать все ценности и оружие; все отряды, которые находятся в вашем распоряжении, переходят в мое оперативное подчинение, вся власть в городе и округе переходит в руки главного командования. Вам ясно?

- Нет, неясно! Я отказываюсь подчиниться такому чудовищному приказу. Думаю, члены ревкома меня поддержат...

- Павел Варфоломеевич прав!.. Нельзя же так!.. В конце концов вы пришли к нам в город, а не мы к вам! - поддержали ревкомовцы.

- Не подчинитесь - примем меры! - ленивым голосом отозвался Енборисов.

- Расстреляем к чертовой матери! - подхватил Пичугин.

- Кого расстреляете, большевиков! - вдруг сорвался державший себя в руках Точисский. - Иван Дмитриевич, как вы терпите вокруг себя этих перекрасившихся контрреволюционеров!

- Кто контрреволюционер - нам теперь ясно! - вмешался Каюков. - Ты и есть контра...

Заседание закончилось поздно вечером. Перед тем как уйти, сгорбившийся, осунувшийся Точисский подошел к Каширину и усталым голосом проговорил:

- Не думал я, Иван Дмитриевич, что такой решительный и умелый командир может быть таким безграмотным в политическом отношении. Я уверен: Николай Дмитриевич никогда бы так не поступил...

- Я своему брату не пастырь... - недовольно ответил Каширин и отвернулся.

Точисский отправился домой, а проводить его вызвался рабочий-большевик Березин. Когда они вышли, Енборисов подсел к задумавшемуся Каширину и сокрушенно сказал:

- Не вовремя, очень не вовремя весь этот раздор. Мне казалось, что Павел Варфоломеевич - человек более здравомыслящий.

- Ничего, - отозвался главком, - у него целая ночь впереди: подумает и согласится с приказом.

- Едва ли, Иван Дмитриевич! Перед заседанием он звонил на фронт своим людям Сызранкину и Пирожникову, просил вернуться с отрядами в Белорецк. Боюсь, вместо того чтобы бить белых, завтра друг друга резать начнем... И вот я еще чего боюсь: казаки открыто говорят, что Точисский продался Дутову и хочет бежать с деньгами! Как бы самосуд не устроили...

- Никакого самоуправства! - побагровел Каширин. - С головы Точисского и членов ревкома не должно упасть ни волоска! Отвечаете за это вы!

- За себя я, Иван Дмитриевич, отвечаю, а за возмущенных вооруженных людей, простите, не могу!

- Что же вы предлагаете?

- Изолировать.

- Арестовать, что ли?

- Называйте, как хотите...

- Хорошо, берите взвод кавалерии. Но повторяю: только мирным порядком. Вы меня поняли?

- Понял. Сейчас я заготовлю приказ. А выполнение я думаю поручить Пичугину.

- Хорошо. Действуйте.

...Дальше события разворачивались так. Ночью казаки во главе с Пичугиным окружили дом Точисского и стали ломиться в дверь. Проснувшийся Павел Варфоломеевич бросился звонить в Белорецкий штаб Красной Гвардии, чтобы вызвать подмогу, но на другом конце провода никто не отвечал. Тогда Точисский подошел к окну и увидел десятки темных силуэтов, ему показалось, что он слышит взвинченный голос Пичугина:

- Здесь он, гнида! Никуда не денется - выкурим!

- Подлецы! - прошептал Точисский. - Если Пирожников не успеет - все погибло...

И вдруг зажегся свет: кто-то из домашних, услышав, что Павел Варфоломеевич проснулся и ходит по дому, решил, что у него после бурного заседания плохо с сердцем.

- Тушите свет! - закричал Точисский и отпрянул от окна. И одновременно с криком бухнул выстрел. Предревкома схватился за грудь и повалился на пол. А в дом уже врывались подгоняемые Пичугиным казаки. Они было удивились, что дом Точисского совсем не похож на дом человека, собравшегося сегодня ночью перебежать к белым, денег тоже нигде не было. Единственное, что они увидели, это плачущих над убитым жену и дочерей Точисского. Но Пичугин, не давая опомниться, торопил:

- Скорее, скорее, значит, деньги у кого-то из членов ревкома. Арестовывать всех подозрительных, при сопротивлении расстреливать на месте!

Белорецкий штаб, почуяв неладное, заводским гудком поднял рабочих, но по пути к штабу их перехватывали казаки. Люди Пичугина метались по городу и, предъявляя выданные Енборисовым ордера, арестовывали большевистских руководителей. Вернувшийся ночью Пирожников, как и многие другие большевики, скрылся в окрестностях Белорецка.

Арестованных коммунистов вызывали на "комиссию" Енборисов и Пичугин и требовали денег, обещая в случае отказа отправить "в гости к Точисскому". Деньги были сданы, но из-под ареста никого не выпустили. В соседние поселки и деревни направили нарочных с сообщением о "ликвидации банды Точисского". В окрестностях Белорецка началось избиение большевиков...

Утром к Ивану Каширину ворвался верхнеуральский большевик Константинов.

- Иван Дмитриевич! - кричал он срывающимся голосом. - Что же делается! Точисский убит, Овсянников, Ульянов и Феоктистов расстреляны. Буржуи вышли на улицы, качают Пичугина. Большевиков травят, как бешеных собак...

- Мне доложили, что они оказывали вооруженное сопротивление и не подчинялись моему приказу! Даже готовили мятеж!

- Вранье! Это Пичугин готовит переворот! Иван Дмитриевич, революция никогда не простит вам, если вы сейчас же не примете мер!

- Хорошо, Константинов, я поручаю вам провести расследование. Сегодня соберем митинг, я буду выступать. Енборисов!

Начальник штаба появился в дверях, но в этот момент, оттолкнув его в сторону, в комнату вбежал Сызранкин. Он тяжело дышал и держался за большую деревянную кобуру маузера.

- Каширин... - только и смог выговорить он.

- Иван Дмитриевич ни в чем не виноват: Точисский готовил побег, хотел увезти казну, - принялся объяснять Енборисов.

- Какой побег?.. Какая казна?.. - задыхался Сызранкин. - Это чудовищная ложь эсеров... Я требую немедленного освобождения арестованных и наказания виновных... Я требую, Каширин... В противном случае...

- Не надо меня пугать, Сызранкин, - повысил голос главком. - Я сам вижу, что происходит какая-то неразбериха...

- Неразбериха! Это - заговор, но мы в нем разберемся! Кто отдал приказ об арестах?

Воцарилось молчание. Было слышно, как за окном кричат взбудораженные люди, хрипит тревожный гудок. Константинов и Сызранкин с ненавистью смотрели на Енборисова, а начальник штаба выжидательно глядел на главкома.

- Я... Я отдал приказ! - медленно ответил Каширин, - но ни о каком кровопролитии речи не было! Ведь так, Алексей Кириллович?

- Совершенно верно! - отозвался Енборисов. - Речь шла лишь о том, чтобы оградить Точисского от возможных неприятностей. Кто же знал, что... Всех организаторов арестов мы строго накажем...

- Расстреляете?

- Расстреляем! - подтвердил Енборисов.

- И еще более накалите обстановку! - почти крикнул Константинов. Сейчас главное - успокоить людей, загнать в норы распоясавшихся буржуев. Иван Дмитриевич, прикажите немедленно освободить всех арестованных.

- Всех до одного! - потребовал и Сызранкин.

Каширин смотрел в пол, на гладко выбритой голове блестели капли пота. Он еще несколько мгновений простоял неподвижно, потом сел за стол и стал писать приказ об освобождении заключенных под стражу. Закончив писать, главком не глядя протянул листок Енборисову и попросил оставить его одного, чтобы сосредоточиться перед митингом...

...В штабе верхнеуральцев сидели Енборисов и Пичугин, последний был на редкость трезв и взволнован. Начальник штаба, напротив, был спокоен и говорил размеренным голосом:

- Муравьева шлепнули... Восстание в Москве подавлено... Ничего не поделаешь, нужно уметь сносить неудачи. С сегодняшнего дня мы с тобой встречаться не будем. Скоро должны подойти Николай Каширин и Блюхер, значит, снова начнутся дознания. Ответ один: был приказ главкома, хотели уберечь Павла Варфоломеевича от гнева народных масс. Глубоко переживаем случившееся, готовы кровью искупить трагическое недоразумение... Понял?

- Понял.

- Они, разумеется, тебе не поверят и будут копаться дальше, поэтому нужно готовиться к уходу. Денег у тебя много?

- 175 тысяч...

Из материалов 8 совета партии социалистов-революционеров:

"Основной задачей всей русской демократии является борьба за решение социально-политических задач, выдвинутых Февральской революцией. Главным препятствием для осуществления этих задач является большевистская власть. Поэтому ликвидация ее составляет очередную и неотложную задачу всей демократии".

Из постановления ВЦИК от 14 июня 1918 года.

Принимая во внимание:

1) что Советская власть переживает исключительно трудный момент, выдерживая одновременно натиск как международного империализма, так и его союзников внутри Российской Республики, не стесняющихся в борьбе против рабоче-крестьянского правительства никакими средствами, от самой бесстыдной клеветы до заговора и вооруженного восстания;

2) что присутствие в советских организациях представителей партий, явно стремящихся дискредитировать и низвергнуть власть Советов, является совершенно недопустимым;

3) что... представители партий - социалистов-революционеров (правых и центра) и российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков), вплоть до самых ответственных, изобличены в организации вооруженных выступлений против рабочих и крестьян в союзе с явными контрреволюционерами - на Дону с Калединым и Корниловым, на Урале с Дутовым, в Сибири с Семеновым, Хорватом и Колчаком и, наконец, в последние дни с чехословаками и примкнувшими к последним черносотенцами, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов постановляет:

исключить из своего состава представителей партий социалистов-революционеров (правых и центра) и российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков), а также предложить всем Советам рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов удалить представителей этих фракций из своей среды...

Из рапорта поручика Юсова начальнику контрразведки:

...Арестованные большевистские руководители, не успевшие уйти с отрядом Калугина из Стерлитамака, показали, что накануне отступления красные захватили заложников, рассчитывая обезопасить этой акцией оставшихся в городе активистов и их семьи. В числе заложников: сын лесопромышленника Штамберг, поручик Панов, представители земства и купечества. К сожалению, в числе заложников оказался член губернского комитета эсеров Попов.

Несмотря на обещание большевиков расстрелять заложников в случае насилия над оставшимися в городе их сторонниками, удержать солдат и жителей Стерлитамака от расправ не удалось...

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка

Андрея Владимирцева

17 июля 1918 г., Белорецк

Завтра выступаем на Верхнеуральск. А пока стоим в Белорецке, куда наш отряд прибыл 16-го. По пути к станице Еманжелинской, мы встретили транспорт из Уфы и получили в свое распоряжение 90 тыс. патронов, 80 снарядов и 5 миллионов рублей. Лучше бы вместо денег было побольше боеприпасов - их приходится беречь.

Блюхер продолжает прежнюю тактику: рассылает впереди отряда агитаторов, и те возвращаются с пополнением - в основном рабочими, но есть и революционно настроенные казаки. По дороге выяснилось, что Верхнеуральск оставлен, и, изменив направление, через Кагинский и Узянский заводы мы двинулись в Белорецк - старый металлургический завод, похожий теперь на осажденную крепость. Улицы поселка запружены подводами - войска, беженцы. В заводской больнице - госпиталь. Продовольствия и боеприпасов у них тоже не хватает.

Здесь - ушедший из Троицка отряд Николая Томина и верхнеуральцы Ивана Каширина. Иван Дмитриевич не похож на старшего брата. Он ходит в хромовых сапогах, синих офицерских брюках и косоворотке, подпоясанной серебряным пояском, на котором висит кривая шашка, отделанная также серебром. Голову бреет. Его речи слушают, раскрыв рты. Его тут в наше отсутствие выбрали "главнокомандующим", и он выступил с интересным "манифестом": "Мощные духом, с верой в победу, с железной товарищеской дисциплиной мы выступаем против врагов и предателей трудового народа. Пощады никакой, борьба не на живот, а на смерть. Смело вперед!"

Здесь, в Белорецке, без нас происходили странные события. Командир Верхнеуральского отряда Пичугин и начальник Главного (никак не меньше!) военного штаба Енборисов не поладили с местным большевистским лидером Точисским, застрелили его, а большевиков посадили под арест. По их словам, большевики собирались бежать из Белорецка, прихватив деньги. Честно говоря, на комиссаров это не похоже. В конце концов арестованных освободили, но чувство у всех осталось тяжелое. Енборисова я помню еще по Екатеринбургу, нас познакомил Калманов, который, кстати, уверяет, что бывший есаул - сочувствующий, чуть ли не большевик. Сомневаюсь.

В отряде у них полный разброд. Енборисов называет дисциплину "возвращением старорежимных порядков". Я рассказал Павлищеву, Иван Степанович сам все видит и очень не доволен дурным примером верхнеуральцев, хочет поговорить с Блюхером и Николаем Кашириным.

Между прочим, здесь, в Белорецке, и отец Кашириных - такой молчаливый старичок в синей фуражке с огромным козырьком. Он хочет проделать с сыновьями весь поход.

А еще мне рассказали один забавный случай. Когда наши уходили из Верхнеуральска (оставаться не было смысла - белые стянули большие силы), комиссар финансов Сандырев вывозил ценности и, чтобы избежать погони, оставил у сейфа записку: "Знаю, что меня Каширин предаст суду, а может быть и расстреляет, но золото оставляю, потому что народ остается, а уходит небольшая кучка искателей приключений. Сам же остаться не решился, зная отношение ко мне Дутова".

Белые не стали возиться с чугунными дверьми, а выставили часовых и объявили Сандырева чуть не героем. Представляю, какие у них были физиономии, когда сейф все же открыли. В отместку насмерть забили жену комиссара.

Еще нужно сказать о Томине - он командир Троицкого отряда, казак-фронтовик. После октябрьского переворота вернулся на родину и организовал Красный казачий полк имени Степана Разина. Сам Томин ходит в кумачовой рубахе, с раненой рукой на перевязи. В отряде у него порядка гораздо больше, чем у Пичугина.

Теперь главное. Вчера в доме заводоуправляющего был совет командиров. Первым выступил Николай Каширин и предложил идти через Верхнеуральск к Екатеринбургу, он доказывал, что при приближении красных партизан насильно мобилизованные белыми казаки разбегутся по домам.

Енборисов и Пичугин вообще предложили распустить всех по домам, чтобы сохранить силы "для будущих решающих схваток с мировым капиталом", но после того как на них зашикали, присоединились к плану Николая Каширина. Блюхер же утверждал, что население станиц в большинстве настроено к Советской власти враждебно, поэтому идти нужно через рабочие районы, в направлении Красноуфимска, и там соединиться с Красной Армией. Блюхера поддержал Томин. Иван Каширин вступился за брата. Среди командиров начались споры. Тогда Блюхер нехотя согласился с предложением Кашириных, но сделал это не потому, по-моему, что его переубедили, а чтобы не вносить в отряд раскол. Томин тоже согласился идти на Верхнеуральск.

На совещании постановили разбить отряд на три подотряда: Верхнеуральский - командир Пичугин, Троицкий - командир Томин, Уральский командир Блюхер, но сначала тайным голосованием избрали главкома. Предложили Блюхера, Томина и Кашириных. Василий Константинович снял свою кандидатуру, так как его план не был принят. Иван Дмитриевич тоже снял свою кандидатуру. Выбрали Николая Каширина. Начальником главного штаба оставили Енборисова, но, по-моему, новому главкому это не понравилось.

На совещании окончательно сосчитали число бойцов вместе со вновь примкнувшими. И получается, мы сила: 4700 штыков, 1400 сабель, 46 пулеметов, 13 орудий!

Пожалуй, все... А вот еще интересный случай! Рассказал мне его Михаил Голубых - новый начальник оперотдела главного штаба. Вчера к штабу уральцев подъезжает на коне седой старичище и спрашивает у Блюхера, стоявшего на крыльце:

- Где тут штаб командующего?

- А зачем тебе штаб, дедушка?

- Молокосос! - орет старикан. - Я спрашиваю, где штаб командующего? Где командующий?

- Я и есть командующий! - пожал плечами Блюхер.

Старик сначала не поверил и даже было понес Василия Константиновича за вранье, но собравшиеся на разговор бойцы со смехом подтвердили. Тогда дед расстроился, что теперь его не возьмут в отряд. Взяли.

Еще - виделся с Гончаровой, заходил проведать наших раненых. Любопытно они выглядят: вместо бинтов, которых не хватает, используют разорванный на узкие полосы ситец (его в обозе много), поэтому люди в разноцветных повязках похожи на неких цирковых артистов. Но все это, как сказал поэт, было бы смешно, когда бы не было так грустно!

По-моему, Саша уже на меня не злится и очень смеялась, когда я рассказал про случай с дедом-добровольцем. Но глаза у нее грустные, наверное, все время думает о родителях, оставшихся в Екатеринбурге. Я ее уверяю, что город ни за что не сдадут. Кажется, она верит.

Павлищев сказал, что мы еще пожалеем, что не приняли план Блюхера. Я с ним не согласился: Каширины лучше знают Урал - они местные...

НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Когда участники совета командиров разошлись и в прокуренной до синевы комнате остались Каширины и Блюхер, Василий Константинович недовольно сказал:

- Не нравится мне этот ваш начальник штаба Енборисов, нужно быть совершенно болваном, чтобы предлагать распустить людей по домам до прихода Красной Армии! И потом, его роль в истории с Точисским мне тоже не по душе...

- В истории с Точисским, - глядя в сторону, отозвался Иван Каширин, мы крепко виноваты. А распустить отряд Енборисов предлагает не первый раз: до вашего с Николаем прихода он уже заводил разговор на эту тему, объясняет, что заботится о жизнях людей...

- А мы позаботимся о том, чтобы у нас в Главном штабе сидели люди понадежнее, - твердо проговорил Николай Каширин. - Енборисова от должности я отстраняю и направляю в распоряжение Пичугина. Но и к Пичугину тоже нужно присмотреться. Сейчас, когда Советская власть в беде, нельзя быть доверчивым, но и людьми разбрасываться нельзя. Начальником Главного штаба, я думаю, назначим Леонтьева. Не возражаете?

- Надежный человек! - оживленно подтвердил Иван Каширин.

Главком недовольно взглянул на брата и сел писать приказ.

...Енборисов, улыбаясь, вошел в штаб верхнеуральцев, протянул Пичугину листок бумаги и, спокойно закуривая, сообщил:

- Прибыл в твое распоряжение, скотина!

- Алексей Кириллович...

- Что - Алексей Кириллович? Ладно, выпутаемся: главком с Блюхером все равно пока ничего предпринимать не станут, потому что в любом случае тень на Ивана Каширина упадет. Время у нас есть. Сейчас мне нужен надежный человек. Есть у тебя такой, чтобы к Дутову в гости сходил и привет передал?

- Есть. Немцов. У него там отец и два брата служат, он уже давно к ним рвется, но я не пускаю - надежный казак!

- Звание?

- Урядник.

- Пообещаешь ему офицерские погоны!

- Понял!

- Хорошо. Иди подготовь его, ночью пойдем. Точно узнай пароль, чтоб его на обратном пути красные не сцапали... Да, и вот еще что: я у тебя пока начальником штаба побуду, а там станет видно. Кстати, в Главном штабе о тебе сегодня очень скверно говорили, думаю, тебе нужно уходить как можно быстрее. Готовься и постарайся с собой побольше людей увести: на той стороне зачтется!

- Понял, Алексей Кириллович...

Пичугин ушел, Енборисов встал и принялся ходить по комнате. Спокойная ирония исчезла с его лица: все складывалось совсем не так, как он предполагал еще в апреле. На есаула были возложены функции эсеровского эмиссара при Дутове, но до атамана он не добрался, вынужденно задержавшись в Верхнеуральске. Все надежды, связанные с восстанием в Москве и выступлением Муравьева, рухнули, но хуже всего то, что оборвалась связь с Самарой. И теперь, после убийства Точисского, попав в сложное положение, Енборисов не знал, как действовать, дабы оправдать доверие молчавшего центра. "Видимо, нужно выходить на контакт с Юсовым, а для этого придется пользоваться услугами этой тряпки Калманова!" - с раздражением рассуждал Енборисов, вспоминая, как побледнел поручик, увидев своего давнего знакомого в штабе Ивана Каширина.

В дверь тихо постучались, и вошел легкий на помине Калманов. За эти недели он сильно изменился: волосы выгорели, щеку рассекал неглубокий шрам, китель поистрепался.

- Ну, здравствуй, ротный командир! - пошел ему навстречу Енборисов.

- Алексей Кириллович, - хмурясь, ответил Калманов, - я слышал, вас...

- Не придавай значения пустякам, наша карьера начнется в другом месте. Садись, рассказывай, как там дела у Павлищева?

- А что рассказывать? Неделю назад Боровский предлагал уйти от большевиков, так как договор закончился, но на офицерском собрании приняли резолюцию остаться...

- Резолюцию приняли! А "Интернационал" не пели? Значит, положиться не на кого?

- Не на кого...

- Тогда займешься Боровским, но очень осторожно. Очень! Теперь второе: нужно найти подход к заложникам, там есть такой Попов, высокий, хмурый... Видел?

- Видел.

- Так вот, ему нужно помочь бежать; если большевики дознаются, кто он такой на самом деле, его шлепнут на месте. Боровский и Попов - твое главное задание. Вопросы есть?

- Есть. Павлищев расспрашивал, откуда я вас знаю, после Точисского вам не доверяют.

- Говори, что знаешь меня давно как надежного человека, всегда поддерживавшего большевиков. А как у тебя отношения с Владимирцевым?

- Никак, он хвостом таскается за Павлищевым. Алексей Кириллович, а почему вы здесь?

- Идиотская случайность: не доехал я до Дутова. Добрался до Верхнеуральска, здесь меня и сцапали. Спрашивают, кто, мол, и куда? Разумеется, отвечаю - еду к Ивану Каширину, хочу пролить как можно больше крови за мировую революцию. А Каширин, человек доверчивый, сразу меня в начальники штаба, благо у него профессионалов тогда немного было. Теперь сложнее: братец его посерьезнее, а с Блюхером вообще не договоришься... Нужно что-то решать. Кстати, я ведь твою записку Юсову так и не передал, сам понимаешь. Сегодня к нему надежный человек поедет, будь добр - черкни то же самое еще раз.

Калманов безропотно выполнил приказ, протянул исписанный листок и попросил:

- Идти надо, Алексей Кириллович, хватятся меня!

- Иди. Но скажи мне вот еще что: у Боровского есть какие-нибудь слабости?

- Выпить любит.

- Очень хорошо. Вот и пображничай с ним, поговори по душам...

...Через час в штабе верхнеуральцев собрался совет командиров. После того как обговорили намеченные на центральном совете боевые действия, слово взял новый начальник штаба Енборисов. С гневом и горечью он говорил о том, как низко упала дисциплина в отряде, что многие позволяют себе пьянствовать, когда в опасности все дело восставшего народа.

- Мы каленым железом будем выжигать скверну из наших рядов! закончил он, разрубая рукой воздух. - Не так ли, товарищ командир?

- Да-да! - закивал Пичугин.

Из постановления ЦК РКП(б) о мероприятиях по укреплению Восточного фронта. 29 июля 1918 г. IV...

а) Военные комиссары не умеют бдительно следить за командным составом. Такие случаи, как побег Махина, как самостоятельный переезд Муравьева из Казани в Симбирск, как побег Богословского и проч., ложатся всей своей тяжестью на соответственных комиссаров. Над недостаточно надежными лицами командного состава должен быть установлен непрерывный и самый бдительный контроль. За побег или измену командующего комиссары должны подвергаться самой суровой каре, вплоть до расстрела.

Дневник адъютанта 1-го Уральского полка

Андрея Владимирцева

2 августа, Белорецк

18 июля началось наше наступление на Верхнеуральск. Отряд, как гигантская пестрая змея, извивался между утесов. Обозы с беженцами оставили в Белорецке. Там же остались раненые и заложники. Да-да, у нас есть заложники - несколько человек, захваченных при отступлении. Если белые тронут семьи партизан, заложники будут расстреляны. Пустят их в расход и в том случае, если кто-то из них бежит. Ловко придумали. Я видел этих заложников - сын лесопромышленника Штамберг, поручик Панов, какой-то толстый меньшевик-учитель, эсер по фамилии Попов. В общем, политическая жизнь в России в миниатюре.

Когда двинулись, я замешкался в штабе и, догоняя полк, проехал вдоль растянувшейся на много верст походной колонны. Да, обмундирование у нас скверное: от гимнастерок до пиджаков и ситцевых рубах, от фуражек до тюбетеек, от сапог до... Одним словом, и босые есть. Зато оружием увешаны с избытком, вот только с патронами у нас неважно.

У первых же пленных, захваченных после перестрелки, выяснили: против нас действует корпус генерал-лейтенанта Ханжина; частями, обороняющими Верхнеуральск, командует генерал-майор Шишкин. Общей численности пленные назвать не смогли, но рассказали, что здесь сосредоточены чехи, дутовские отряды, атаман Анненков, несколько казачьих полков, офицерская сотня... В общем, силы примерно равны. Но мы наступали, а любой мало-мальски грамотный офицер скажет, что для наступательных действий необходимо преимущество в численности. Правда, по словам пленных, у них меньше артиллерии и пулеметов. Есть и еще одно доказательство: мы удивлялись, почему от их пулеметного огня шума много, а толку мало, но все стало ясно, когда захватили несколько деревянных трещоток.

Главком очень правильно рассчитал, отправив Белорецкий отряд под Тирлян, чтобы обеспечить нам тыл. С помощью бронепоезда это удалось. Но "бронепоезд", конечно, уморительный: обыкновенный паровоз, пассажирский вагон, выложенный мешками с песком, и несколько угольных платформ, на которых установлены голенастые пулеметы-кольты. Под Тирляном действует Гарбуз, тот самый, который в свое время приказал расстрелять тещу и брата за участие в кулацком восстании.

Я только сейчас почувствовал по-настоящему, что такое гражданская война, когда брат встает на брата. В нескольких местах перестрелка прекращалась, и сражающиеся узнавали по ту сторону своих родственников, друзей, соседей. И начиналось:

- Ванька, бросай своих краснопузых - иди к нам, не тронут!

- Нет уж, ты к нам переходи! Смотри, а то скоро выпотрошим ваше офицерье и вам пощады не будет!

А один случай меня просто потряс. Во время кавалерийской атаки наш Воронин столкнулся с собственным отцом, служившим у белых. Отец, еще вчера звавший сына на свою сторону, на этот раз уговаривать не стал, а просто приготовился проткнуть неслуха пикой. Но Воронин успел накинуть отцу на шею ременную нагайку. Старик с хрипом упал на землю, а сын застыл над ним, наверное, только сейчас сообразив, что он сделал. Потом совершенно безумными глазами поглядел на своих и бросился, наверное, ища смерти, прямо на пики подскакавших казаков.

Боже мой, сыноубийца Бульба всегда казался мне плодом болезненной фантазии Гоголя! Если б мне кто-нибудь недавно сказал, что увижу такое собственными глазами, я не поверил.

Весь отряд охватил какой-то азарт, сплошь и рядом люди совершают то, что на германской называлось подвигом, и за что давались георгиевские кресты. Особенно это чувствовалось у горы Извоз, которая заслоняла нам Верхнеуральск и за которую белые дрались с остервенением. Устроились они с комфортом: нарыли окопов, принесли одеяла, подушки. Кроме добровольческих частей, гору защищали мобилизованные студенты, гимназисты. Перед окопами натянули колючую проволоку.

Извоз штурмовали несколько раз. Когда залегли после первой атаки и нужно было разузнать огневые гнезда, в разведку стал проситься тот самый дед, который обругал Блюхера. Василий Константинович не хотел его пускать, но старик заупрямился и, получив разрешение, галопом поскакал на гору. Его буквально изрешетили пулями - 29 ран! Но огневые точки он выявил, и Извоз решили брать обходным маневром.

Во время боев под Извозом чуть не погиб весь штаб во главе с Блюхером. Случилось это так: обсуждали план атаки, стоя возле березы, и Суворов, начальник строевой части, заметив, что белые пристреливаются к березе, предложил отойти. Только отошли, как прямо там, где стояли командиры, разорвался снаряд.

Пока бились за Извоз, произошли очень неприятные события. Пичугин и еще несколько подлецов, прихватив с собой 175 тыс. рублей, удрали к белым. Командующий Верхнеуральским отрядом теперь - Енборисов. Не пойму я Каширина: то он смещает этого есаула с должности начальника Главного штаба, то назначает командующим верхнеуральцев. Тем более что теперь опять путаница с главкомами: 26 июля ранили в ногу Николая Дмитриевича, и перед отъездом в Белорецк, в госпиталь, он предложил главнокомандование передать Блюхеру, но Василий Константинович отказался, потому что в корне не согласен с нашей нынешней тактикой. Я лишний раз убедился, что для Блюхера власть и почет не главное! Если у большевиков таких людей много - их не перешибут.

Временный главком теперь Иван Каширин.

В ночь на первое августа начался последний штурм Извоза. Мы бесшумно подошли к караулам и ударили в штыки, основные силы белых очухались только тогда, когда мы приблизились на 60 - 70 шагов. Они схватились за пулеметы, но в спешке били выше голов. Наши же, не тратя патронов, кололи штыками. Павлищев и другие командиры шли в первых рядах и показывали пример...

Белые бросили нам наперерез свою кавалерию, но, не доскакав нескольких километров до каширинской лавы, повернули назад. И все же этот маневр не дал возможности окончательно добить пехоту.

Позже мы узнали, что еще ночью из Верхнеуральска бежала рота мобилизованных башкир, а на рассвете ушли и казаки. Город был свободен. Но занимать его, как оказалось, не только не имело смысла, было даже опасно, потому что белые сосредоточились на высотах восточнее Верхнеуральска. И, спустившись в низину, мы оказались бы в невыгодном положении. Впрочем, положение наше и так неважное.

Трудно с боеприпасами. Люди играют на патроны в "орлянку", хотя азартные игры в отрядах запрещены, покупают их друг у друга (полтинник штука!), выменивают на хлеб... А Верхнеуральск близко, прямо перед нами, как на ладони.

Еще двадцать пятого мы узнали, что Екатеринбург пал. Значит, у белых освободились силы, которые в любое время могут перебросить сюда. Во-вторых, что делать с нашим прежним планом, от которого предостерегали Блюхер и Томин. В-третьих, приехали люди из Богоявленска и сообщили, что две тысячи красных держат оборону там.

Вчера было совещание, решили не брать Верхнеуральск и отойти к Белорецку. Енборисов опять сказал, что мы не имеем права рисковать тысячами людей и нужно распустить их по домам до лучших времен. Ночью, когда мы начали скрытно отходить к Белорецку, Енборисов пытался увести Верхнеуральский отряд к белым. Бойцы, правда, сообразили, что ведут их не в том направлении, и повернули к своим. С Енборисовым ускакало около полусотни. Эту сволочь нужно было расстрелять еще тогда, когда его люди убили Точисского. Теперь белые знают о наших планах.

Черт возьми, бились, бились за этот Верхнеуральск, положили полтораста убитыми и три сотни ранеными, а теперь уходим восвояси. Вот уж пиррова победа!

Мало того. Чтобы белые не догадались о нашем отступлении, пришлось устраивать "маскарадные" атаки. Мы делали вид, что хотим ворваться в город, и ложились, скошенные огнем противника. Это страшно: атака ненастоящая, а кровь лилась всамделишная. Хоронить убитых некогда.

Прикрывала наш отход рота Иванчикова, которому Иван Каширин приказал держаться до последнего. Пулеметчик Бачурин долго сдерживал наступавших казаков, а когда кончились патроны, разобрал замок, лег на пулемет и, подпустив белых почти вплотную, подорвался гранатой. Иванчиков рассказывал, что даже белые были потрясены.

Когда мы вернулись в Белорецк, то узнали, что рано утром противник пробрался в город. Тревогу поднял водитель грузовика, которого они заставили завести мотор, чтобы угнать машину. Поднялась стрельба. Казаки начали без разбору рубить обозников. Николай Дмитриевич на костылях выскочил на улицу и стал наводить порядок. Постепенно оборона организовалась, быстро навалили несколько баррикад и отрезали белым путь к отступлению. Стерлитамакцы бросились вдогонку за обозом и отбили, хотя десятка два подвод беляки угнали. Интересно, что заложники, оказавшиеся между двух огней и с перепугу разбежавшиеся, к концу боя аккуратно прибыли к месту заключения.

Когда вечером мы входили в город, то встретили несколько мокрых с ног до головы и смущенных бойцов. Оказывается, они приняли своих всадников за казачью атаку и спрятались в углублении плотины за каскадами воды, где и просидели целый день.

Все возмущены тем, что казаки порубили обозников - раненых, женщин, детей. Услышав об этом, я поспешил к раненым и сразу увидел Сашу, она меняла повязку стонущему бойцу. Я помог ей перенести парня в дом. Потом мы долго стояли на улице и молчали. Уже темнело.

- Я рада, что вы живы! - неожиданно сказала она и продолжила: Андрей Сергеевич, я вам задам один вопрос - вы только не удивляйтесь.

- Слушаю вас! - я невольно насторожился.

- Что вы чувствовали, когда в первый раз убили человека?

- Что? - опешил я. - Не знаю... Вернее, я не знаю, когда убил первого немца, потому что в перестрелке не поймешь, где чья пуля. По-настоящему первого врага я убил в рукопашной. Знаете, неожиданно я почувствовал спиной какой-то холод, обернулся и увидел, что красномордый австрияк уже размахнулся, чтобы всадить мне в спину штык. Я успел несколько раз выстрелить ему в лицо... А почему вы меня спросили?

- Потому что сегодня я застрелила казака, он хотел зарубить раненого... Я знала, что иду на войну, что здесь не до дамской чувствительности... Но я не знала, что это так тяжело - убивать людей... Знаете, он оглянулся на выстрел, совсем мальчишка с реденькими усами, и сморщился, как будто хотел заплакать...

- Вы знаете, что Екатеринбург взят? - перебил я.

- Знаю...

- Вот и думайте лучше об этом. Извините за жестокость, но, представьте себе, что сделал бы этот "почти мальчик" с вами, если б вы были там, в Екатеринбурге.

- У меня там родители.

- Я знаю, вы говорили.

- Да... Да, конечно, вы правы. А знаете, Андрей, вы изменились за эти недели.

- В какую сторону - в хорошую или плохую?

- В нашу сторону...

ИЗМЕНА

...Измена Пичугина не только не внесла растерянности в ряды верхнеуральцев, а заставила их драться еще ожесточеннее, словно смывая с себя пятно измены. Новый командующий Верхнеуральским отрядом Енборисов вел себя так, что никакой, даже самый верный глаз не мог найти в его действиях ничего подозрительного: он отдавал точные и верные в оперативном отношении приказы, следил за дисциплиной и старался, чтобы вверенные ему верхнеуральцы воевали не хуже других отрядов. Но это была лицевая сторона медали, имелась и обратная. Немцов постоянно пробирался в расположение белых и передавал планы и приказы красного командования.

2 августа состоялось решающее заседание совета командиров, на котором твердо решили отходить на северо-запад. Еще в приказе от 17 июля главком писал:

"Получена живая связь от Богоявленского отряда, который в настоящее время группируется в районе Богоявленского и Архангельского заводов при достаточном количестве артиллерии и огнестрельных припасов и готовится действовать в направлении на Уфу и Бирск... Наша задача - пробиться на соединение со своими частями, действующими со стороны центров, с которыми и установить связь. Ближайшей нашей задачей ставлю переход всего отряда через железнодорожную линию Челябинск - Уфа..."

Все эти сведения становились известны белым.

В ночь с 1-го на 2 августа Енборисов отослал с различными поручениями всех своих помощников и нервно ждал: как сообщил связной, к нему должен был приехать человек из контрразведки. В полночь, как и договаривались, к штабу осторожно подошел Калманов. В час ночи дверь тихо отворилась, и в нее заглянул Немцов.

- Можно? - спросил он полушепотом.

- Можно, - ответил Енборисов и встал. Калманов тоже поднялся. В комнату вошел высокий человек, одетый в кожаную тужурку, на которой висел красный бант, сложенный именно так, как и требовал приказ главкома.

- Юсов? - тихонько воскликнул Калманов.

- Ну вот, Викентий, и встретились! - ответил поручик и с чувством пожал руку своему екатеринбургскому знакомому. - А теперь познакомь нас!

Калманов представил их друг другу. Все это выглядело немного картинно, потому что уже две недели эти люди - правда, заочно - тесно сотрудничали.

- Садитесь, господа! - пригласил Юсов, словно принимал их у себя дома, уселся сам и закурил. - Сегодняшняя ночь - решающая. Вам поручено прикрывать отход красных, не так ли, Алексей Кириллович?

- Так точно.

- У вас много своих людей в отряде?

- Мало, но за командиров Зобова, Каюкова, Борцова я ручаюсь.

- Хорошо. А если предложить солдатам перейти на нашу сторону и обещать всем жизнь?

- Думаю, ничего не получится.

- Тогда сделаем по-другому: отход начнете прямо сейчас...

- Но у меня приказ главкома... - начал было Енборисов.

- Оставьте! С этой минуты вы выполняете мои приказы. Итак, вы и ваши люди, ничего не объясняя, ссылаясь на обожаемого вами главкома, уводите солдат в нашу сторону. Я буду с вами. Когда дам команду "Пошел!", мы вырываемся вперед, а весь ваш отряд оказывается под пулеметными прицелами. Или они сложат оружие, или свои дурацкие головы. Но, полагаю, до кровопролития не дойдет. Мы с вами направимся в штаб, и вы в деталях расскажете план отхода большевиков. У меня все.

- Господин Юсов, - непривычно просительным голосом поинтересовался Енборисов, - могу я рассчитывать, что моя помощь учтется...

- Алексей Кириллович, когда речь идет о судьбах Родины, торговаться не нужно! Каждому воздастся по делам его! Ясно?

- Да-да...

- А я? - вдруг каким-то обиженным тонким голосом спросил Калманов.

- А вы, дорогой мой, останетесь здесь на тот случай, если Каширину все-таки удастся вырваться из клещей. Вас не подозревают?

- Так, чтобы впрямую, нет, но у меня такое чувство...

- Чувства оставьте барышням. Следят или нет?

- Следят скорее за Боровским.

- За этим слабонервным стихоплетом? Вот и сделайте, чтобы подозрения большевиков стали более основательными. Поняли?

- Понял.

- Сведения о планах Каширина будете передавать через того же Немцова, под каким-нибудь предлогом заберите его к себе в роту. Пароль "Екатеринбургская казарма". И еще нам нужен ваш заложник Попов: о нем почему-то очень хлопочет Омск.

- Но тогда всех заложников расстреляют!

- Попробуйте организовать побег всем заложникам, а если не получится, черт с ними. Чуть крови больше или меньше - не так важно!

Юсов обвел собеседников внимательным взглядом и поднялся. Они вышли из дома: стояла прохладная августовская ночь. Вскоре подскакали вызванные Енборисовым Зобов, Каюков, Борцов, несколько других бывших офицеров. Они пошептались в темноте и разъехались каждый к своему отряду. Юсов и Енборисов рысью двинулись в другую сторону. В одном месте их окликнул часовой, но, узнав голос Енборисова, успокоился.

...Несмотря на темноту, стало понятно, что Верхнеуральский отряд пришел в движение.

- Что за дьявольщина! - обернулся к помощнику командир четвертой сотни второго Верхнеуральского полка Акулин. - Уходить еще рано!..

- Передали приказ Каюкова - отходить! - ответил тот.

- Куда отходить?

- Туда! - махнул он рукой в темноту.

- Куда - туда?! Куриные мозги! Там же белые!

В это время из темноты выскользнули два всадника: Енборисов и незнакомый командир в кожанке.

- Товарищ Енборисов! - бросился к нему Акулин. - Почему отходим?

- Приказ главкома. Вот только что из штаба привезли! - кивнул есаул на Юсова. Тот сделал значительное лицо.

- А почему туда отходим - там же белые?! - не унимался Акулин.

- Это - маневр! Выполняйте приказ! - выкрикнул Енборисов и добавил: Выбили белых. Выбили...

- Ничего не понимаю, - пробормотал, отойдя в сторону, Акулин и спросил нахмуренного помощника: - Слушай, что-то я не помню у Каширина в штабе такого человека?

- А кто их разберет - каждый день новые присоединяются...

И вдруг из темноты выскочил какой-то всадник - размахивая шашкой, он истошно кричал:

- Братцы, нас предали, окружили, идти некуда - надо сдаваться! Кто к женам и детям - за мной!

- Ах, вот оно что! - крикнул Акулин и, выхватив маузер, несколько раз выстрелил в предателей, потом вскочил на коня, обнажил шашку и закричал ничего не понимавшим бойцам: - Не слушайте гадов, они Дутову продались! Все назад! За мной...

Люди, услышав хорошо знакомый голос Акулина, метнулись назад.

- Командуй, олух! - заорал в ухо Енборисову взбешенный Юсов. Командуй, тебе говорят!.. Застрелю!

Тем временем опамятовавшиеся люди открыли огонь по тем, кто собирался увести их к белым. Енборисов первым повернул коня и помчался в сторону поселка Спасский, где стояли дутовцы. "Не простят, не простят, не простят!" - колотилось у него в висках.

Примерно такие же события происходили в это время на позициях первого полка: красных, с недоумением последовавших было за командиром Борцовым, остановил Галунов. В Спасский ускакало всего несколько десятков человек в основном бывших офицеров и урядников.

Днем, 2 августа, приняв командование Сводным отрядом, Блюхер издал приказ: "...Ввиду того, что вверенная мне Красная Армия не имела связи с базой, которая питала бы ее как огнестрельными припасами, так и всем необходимым для армии, на совещании делегатов от всех отрядов решено было пробиться и соединиться с базой...

Но изменнический поступок Енборисова вынудил нас отказаться от дальнейших операций на Верхнеуральск, так как Енборисов, безусловно, раскроет все наши планы и средства к дальнейшей борьбе с противником, который, учтя это, будет оказывать упорное сопротивление, с тем чтобы заставить нас израсходоваться, а тогда взять нас голыми руками...

Отказавшись в силу приведенных причин от первого направления, мы должны выбрать новое направление на присоединение к нашим силам, опирающимся на базу. Оставаться здесь, в Белорецке, мы не можем, так как противник наш отказ сочтет за нашу слабость и поведет против нас активные боевые действия, с тем чтобы нас взять в кольцо, и тогда нам трудно будет прорвать это кольцо.

Может быть, у многих красноармейцев возникнет сомнение в том, стоит ли идти в новом направлении, не лучше ли остаться здесь и где-нибудь укрыться. Товарищи, такое решение будет весьма гибельным, так как легче всего переловить и передушить нас поодиночке, а когда же мы будем двигаться кулаком, справиться с нами трудно, потому что мы можем бороться и пробивать себе путь сплоченной силой. Итак, вперед! Кто малодушен, оставайся, но помни, что одиночки - не сила и легко могут быть переломлены противником.

Главнокомандующий Б л ю х е р".

Из донесения штабу Уральского корпуса белых:

"Сдавшиеся главари красных показывают, что большевики решили прорваться на Уфу, двигаясь по дороге Белорецкий - Богоявленский заводы и Стерлитамак. Состав отрядов они определяют в 1300 кавалерии, около 4500 пехоты при 13 орудиях, пулеметах, 2 легковых и 1 грузовом автомобилях. Командуют красными Иван Каширин, Блюхер, Томин. Недостаточно патронов, снарядов, питания..."

- Поручик, - отчитывал Юсова начальник контрразведки, - как же вы умудрились не довезти этого Енборисова? Объяснитесь!

- Господин полковник! - твердо отвечал провинившийся. - Операция сорвалась... Началась перестрелка... Случайная пуля...

- Ну и бог с ним. Каюкова отправьте в Омск, может быть, там из него еще что-нибудь вытрясут. Надеюсь, свой человек у вас остался?

- Конечно.

- Мне нужны сведения о дальнейших планах большевиков. Не исключено, что в сложившейся ситуации они придумают что-то новенькое.

- Слушаюсь, господин полковник.

- И тоньше нужно работать, поручик, тоньше...

...Из инструкции генерала Ханжина начальнику 3-й дивизии Уральского корпуса генералу Ончокову:

"Преследовать большевиков приказываю самым энергичным образом, стараясь не только догнать хвост колонны, но и перерезать ей путь, дабы скорей их ликвидировать и очистить от них край".

Из телеграммы генерала Ончокова генералу Ханжину:

"Вследствие измученности конского состава перехватить дорогу противнику не удается. Хотя известны его передвижения и стоянки, обойти не удается вследствие бездорожья по горам..."

Дневник военспеца Главного штаба

Сводного Уральского отряда

Андрея Владимирцева

3 августа, Белорецк

Вчера утром был совет командиров. Закрытый. После того как белые спокойно въехали в Белорецк, после измены Пичугина и Енборисова мы стали осторожнее. Теперь каждый день нагрудные красные ленты складываются и прикалываются по-особому. Так что даже если накануне разведка противника выяснит наши знаки отличия, утром следующего дня они уже будут другими.

На совет, который собрали в доме управляющего Белорецким заводом, командиров пропускали по документам, рядовых вообще не допускали.

Во главе стола сидели Блюхер, Каширины, Томин.

Первым, опираясь на костыль, поднялся Николай Дмитриевич. Медленно и каким-то нарочито уверенным голосом он сказал о том, что отряд, несмотря на победу под Верхнеуральском, попал в сложную ситуацию, что первоначальный план движения, предложенный им, как показали события, был неправильным. Верным был план Блюхера, поэтому и командование Сводным отрядом нужно передать Блюхеру.

- Да и с раненой ногой какой я главком! - закончил он тихо.

Слова Каширина не были неожиданностью, накануне вопрос о новом главкоме обсуждался на собраниях в отрядах. И все-таки мне жаль Николая Дмитриевича. Кто же знал, что так все сложится, что Екатеринбург сдадут!

Кандидатуру Блюхера поддержал Томин, многие другие командиры. Некоторые при этом виновато поглядывали в сторону Кашириных.

По поводу дальнейшего направления движения были разные предложения, в том числе - идти в Туркестан, к Зиновьеву, или отсидеться в районе Белорецка, дождаться наступления красных. Но это были уже отголоски прежних заблуждений, и большинством приняли решение двигаться на северо-запад для соединения с Красной Армией, которая, судя, по данным разведки и сведениям белых газет, действовала именно там.

Когда стали голосовать, видно было, с каким трудом поднимают руки белоречане, ведь уйти - значит, оставить здесь свои семьи, а как обращаются с ними белые, уже известно.

Блюхер выступал на совете несколько раз, иногда резко обрывая кого-нибудь, но чаще твердо и размеренно бросая слова, оглядывая при этом собравшихся спокойными серыми глазами. Садясь на место после окончания речи, Василий Константинович обычно морщился - наверное, Павлищев прав: у главкома что-то со спиной.

Принимая план Блюхера, красные решили из тактических соображений объяснить новое направление изменой Енборисова, знавшего о всех наших планах, но при этом не скрывать и всех трудностей. Мне нравится манера большевиков не юлить, а говорить прямо, как все есть на самом деле.

Последним выступил Василий Константинович. Он снова говорил о том, что не только мы, а вся республика сейчас переживает трудности. У нас мало боеприпасов - по 80 снарядов на орудие и менее сотни патронов на бойца, у нас почти нет медикаментов, один-единственный врач и несколько сестер милосердия. Если мы не пробьемся к Красной Армии, то погибнем! Но задача не только в том, чтобы прорваться, а в том, чтобы, идя к своим, бить белых, разворошить их тыл, как муравьиную кучу.

- Вы все знаете, - продолжал Блюхер. - У нас мало продовольствия, одежды. Кое-что, думаю, мы возьмем у неприятеля и заплатим за это своей кровью. А вот за то, что мы будем брать у населения, придется платить деньгами. За мародерство - ревтрибунал и расстрел! Поэтому все имеющиеся деньги, мануфактуру, продовольствие, обмундирование - сдать в общий фонд. Кроме того, нужно...

- Это почему сдавать? - вдруг вскочил один из стерлитамакских командиров. - Нам рабочие из центра прислали последнее, чтобы мы им хлеб выменяли! Не можем мы сдавать! Не имеем права сдавать!

- Заставим! - взвился Томин.

- Заставите? Нас, красных бойцов, силой заставите?! Уйдем от вас...

- Снарядами проводим! - побагровел Томин.

Блюхер не обрывал спорящих, но все почему-то вдруг замолкли и поглядели в его сторону. Главком стоял с неподвижно угрожающим лицом. Когда установилась тишина, он продолжил:

- Кроме того, нужно сдать медикаменты и простыни для нашего лазарета. Затем штаб предлагает некоторые изменения в формировании. Мы формируем три отряда: Белорецкий - командующий Томин, Верхнеуральский - командующий Иван Каширин, Уральский - пока исполняющим остаюсь я. Это наши предложения. Сегодня же нужно обсудить кандидатуры, сначала на партийном активе, а потом на собрании бойцов. Николай Дмитриевич согласился выполнять обязанности заместителя главкома. И последнее: приказ об изготовлении патронов на заводе выполнен?

- Да! - радостно отозвался помощник главкома Баранов. - Матрицы готовы!

- Все уничтожить, а то нашими же пулями беляки нас и проводят. Совещание закрыто. Давайте, товарищи, споем наш пролетарский гимн.

Когда пение замолкло и командиры стали выходить из комнаты, Блюхер окликнул Павлищева и меня. Мы остановились. Опустевшие стулья еще сохраняли особенности характера сидевших на них людей: одни стояли ровно, другие были нервно развернуты... В доме так накурили, что, казалось, поднимается странно удушливый утренний туман.

- Иван Степанович, - начал главком. - Мне трудно будет командовать уральцами. Вы понимаете: общее командование требует человека целиком. Мы советовались и решили доверить вам командование Уральским отрядом.

- Никак не могу, товарищ командующий! - неожиданно ответил Павлищев.

- Почему? Уральским полком командовали, а отрядом не сможете? Иван Степанович, мы с вами не первый день воюем!

- Не могу, Василий Константинович! Я - честный военспец (последнее слово, мне показалось, он произнес с какой-то обидой). Я командую полком, желающих расторгнуть договор, как я обещал, нет и не будет, я выполняю ваши указания и не несу политической ответственности за деятельность отряда. А если я приму ваше предложение, то буду таковую ответственность нести. А я не большевик. Во всяком случае, пока таковым себя считать не могу! Простите великодушно!

- Я могу вас утешить! - возразил Блюхер. - Всю полноту политической ответственности, как главком, буду нести я. Если вас это устраивает вернемся к нашему разговору позже. Командование Уральским полком за вами сохраняется. А вас, Владимирцев, приказом мы переводим в Главный штаб, помощником начальника оперативной части...

Мы вышли на улицу. Павлищев был молчалив - он принимал решение. Воздух пах свежевыпеченным хлебом. Я уже знал о том, что есть приказ подготовить к походу как можно больше продовольствия. Местные хлебопекарни не справлялись, и в дело включились матери, жены, сестры боевиков. Каждая хочет испечь получше и побольше. Говорят, хозяйки даже ревниво подглядывают друг за другом, чтобы соседка не опередила. Войска уже пришли в движение. Оказывается, сегодня вечером мы должны начать скрытный, так, чтобы белые не догадались, отход из Белорецка.

Я прошел туда, где, в соответствии с приказом главкома, формировался общеотрядный лазарет. Наш вновь назначенный начальник санотдела Федосеев с забавной строгостью командовал сестрами милосердия. На одной из подвод уже лежала груда медикаментов, которые приносили из отрядов. Сашу я нашел за работой: она разрывала простыни на длинные узкие куски - бинты. Кажется, Саша мне обрадовалась.

- Я много думала о нашем вчерашнем разговоре. Вы абсолютно правы. Извините за мою слабость. Из Екатеринбурга что-нибудь новое есть?

- Нет... Но если что-то узнаю, сразу дам знать... Ну, не буду вам мешать! - закончил я, вставая, потому что мне вдруг показалось, что Саша тяготится нашим разговором.

- Андрей Сергеевич! - остановила она меня, когда я уже собрался уходить. - Знаете... Если будет свободное время - я всегда вас рада видеть... Поверьте...

- Конечно же... Только я теперь в Главном штабе, а во время похода отряд растянется... Но я тем не менее...

Но вся околесица, которую я понес от радости, уже не имела ровно никакого значения.

Когда я впорхнул в штаб, то по выражению лица Ивана Степановича понял: предложение Блюхера он принял.

- Ты что такой сияющий, в любви объяснился? - не отрывая глаз от карты, спросил Павлищев.

- Я... Нет... А откуда вы знаете?

- У влюбленных походка особенная. Влюбленный вообще человек особенный: он забывает, что смертен. А нам об этом нужно помнить, потому что... Вот посмотрите сюда! - и Иван Степанович показал карандашом на Стерлитамак...

P. S. Сегодня утром уходим. Все торопятся, но я с трудом выкроил несколько минут, чтобы переписать листовку, которая ходит по рукам и расклеена по всем заборам. Есть она и у меня, но боюсь, потом в суматохе потеряю, поэтому переписываю в дневник. Кажется, листовка - дело рук командиров Вандышева и Голубых: они всю ночь просидели в типографии. Хороший подарочек останется белякам!

ГОРЕ-БОГАТЫРИ

Букин, Дутов да Смирнов,

подхорунжий Иванов,