Глава 22
Аннака, которая только и дожидалась удобного момента, ударила назад согнутым локтем, угодив в руку Макколла, отчего та отлетела в сторону, и пуля вонзилась в потолок, высоко над головой потенциальной мишени.
Взревев от ярости, Макколл, пытаясь прицелиться в Борна из пистолета в правой руке, левой – схватил Аннаку за волосы и вздернул ее в воздух. В этот момент Борн извлек из-под одеяла свой керамический пистолет. Он собирался выстрелить незваному гостю прямо в грудь, но на пути пули оказалась бы Аннака. Сместив прицел чуть влево, он все же нажал на курок, и пуля впилась в правую руку противника – ту самую, которая сжимала оружие. Пистолет упал на ковер, из раны брызнула кровь. Аннака закричала, а янки обхватил ее за талию и прижал к себе, используя женщину в качестве живого щита.
Борн успел встать на одно колено. Дуло его пистолета дрейфовало из стороны в сторону, ни на секунду не выпуская противника из прицела. А тот, продолжая прикрываться Аннакой, стал пятиться к входной двери.
– Мы еще не закончили нашу беседу, – крикнул Макколл, глядя на Борна сумасшедшими глазами. – До сих пор ни одна сволочь, которую мне было приказано устранить, не уходила от меня живой. Не уйдешь и ты!
Произнеся эту тираду, Макколл швырнул Аннаку прямо в Борна. Последний, все еще находясь на диване, ухитрился поймать женщину раньше, чем она ударилась виском об острый угол. Отшвырнув ее назад, Борн метнулся к входной двери, но опоздал: двери лифта уже закрывались. Оставалось только одно – спускаться по лестнице, что он и сделал. Борн хромал, его бок горел, как в огне, ноги подкашивались, он задыхался, но, несмотря на все это, продолжал спуск, перепрыгивая через две-три ступеньки кряду.
Добежав до лестничной клетки между первым и вторым этажом, Борн подскользнулся и, увлекаемый инерцией, преодолел последний пролет, наполовину падая, наполовину скользя на спине. Рыча от боли, он поднялся на ноги и, грохнув дверью, выскочил в вестибюль. На мраморном полу он увидел капли крови, но самого убийцы не было. Борн шагнул в вестибюль, но тут его ноги подломились, и он тяжело опустился на пол. Некоторое время он, полуоглушенный, сидел, будучи не в силах пошевелиться. Одна его рука сжимала пистолет, вторая была прижата к горящему боку, в глазах застыла боль. Ему казалось, что он разучился дышать.
«Надо догнать мерзавца», – думал Борн, но оглушающий шум в голове и полное отсутствие сил не позволяли даже просто шевелиться, не говоря уж о том, чтобы кого-то догонять. Пока не появилась Аннака, у него было достаточно времени для раздумий, результатом которых стал печальный вывод: собственная гибель в автокатастрофе, которую он разыграл в Париже, не обманула агентство.
При виде его Аннака побелела от волнения.
– Джейсон! – Она села рядом с ним и обняла его рукой за плечи.
– Помогите мне, – попросил он и, тяжело опираясь на ее руку, поднялся с пола.
– Где он? Куда убежал?
Эти вопросы не требовали ответа. Морщась от боли, Борн подумал, что, возможно, Аннака права и ему действительно стоит показаться врачу.
* * *
Возможно, именно злость заставила Хана прийти в себя так быстро. В любом случае он очнулся и выбрался из «Шкоды» через считаные минуты после нападения. Голова раскалывалась, но больше всего пострадало его самолюбие. Он прокрутил в памяти всю сцену и был вынужден со стыдом признать, что виной его позорного поражения стали глупые и, как оказалось, опасные чувства в отношении Аннаки. Какие еще нужны доказательства того, что эмоциональной привязанности следует избегать любой ценой! Чувства и без того стоили ему чересчур дорого: сначала – любовь к родителям, потом – к Ричарду Вику, а теперь вот к Аннаке, которая с самого начала предала его Степану Спалко.
А Спалко? «Мы ведь не чужие люди, если делим тайны столь интимного характера. Мне бы хотелось надеяться на то, что мы друг для друга – больше, нежели просто заказчик и исполнитель».
Как и Ричард Вик, Спалко пытался запудрить ему мозги, прикидывался другом, убеждал, что хочет ввести его в некий мир, вход куда доступен только избранным. «Своей непревзойденной репутацией вы во многом обязаны тем заказам, которые получаете от меня». Как и Ричард Вик, Спалко выдавал себя за благодетеля Хана. Эти люди ошибочно полагали, что живут в заоблачных высотах, считали себя элитой. Как и Ричард Вик, Спалко лгал Хану для того, чтобы использовать его в своих интересах.
Что нужно от него Спалко? Впрочем, это уже не имеет особого значения. Единственное, что хотел сейчас Хан, – это фунт плоти из тела Степана Спалко, поскольку только вырванное сердце этого подонка явится достаточной компенсацией за все несправедливости, произошедшие по его вине, переплавит неправильное в правильное. Спалко станет первым и последним заказом, который Хан сделает самому себе.
И именно тогда, сидя на корточках в тени возле подъезда и бессознательно массируя ладонью болевшую голову, Хан услышал ее голос. Он возник откуда-то из глубины, из сумрака, и плыл по катящимся волнам.
«Ли-Ли! – шептал он. – Ли-Ли!»
Это был ее голос, зовущий его. Он знал, что ей нужно: она хочет, чтобы он соединился с нею в той водной бездне, куда погрузилось ее безжизненное тело. Хан опустил не перестававшую болеть голову на руки, и с его губ сорвался всхлип, словно кровавый пузырь вздулся и лопнул на губах умирающего человека. Ли-Ли. Он не вспоминал о ней так давно! Или все же вспоминал? Ведь она снится ему почти каждую ночь. Но почему? Что изменилось теперь, что заставило ее прийти к нему с такой решительностью именно сейчас, после стольких лет?
Хлопнула входная дверь, и, подняв голову, Хан увидел, как из подъезда дома 106/108 выскочил огромный мужчина и побежал по улице. Одна его рука была прижата к плечу, и кровь, капающая из-под нее на асфальт, подсказала Хану, что у незнакомца только что состоялась встреча с Борном. Губы Хана искривились в улыбке. Он сразу понял, что именно этот человек вырубил его несколько минут назад.
Его первым желанием было немедленно убить гада, но Хан все же сумел подавить этот порыв. В голову ему пришла идея получше. Покинув тень, он двинулся вслед за мужчиной, трусившим вниз по улице Фё.
* * *
Синагога Дохань была самой большой в Европе. Смотрящий на запад фасад этого массивного сооружения был украшен замысловатым византийским орнаментом, выполненным в синем, красном и желтом – геральдических цветах Будапешта. Над главным входом располагалось окно с витражами, по бокам высились две многоугольные башни в мавританском стиле, увенчанные медными позолоченными куполами.
– Я войду внутрь и приведу его, – сказала Аннака, когда они выбрались из «Шкоды».
Охранники Иштвана пытались не пустить ее внутрь, но ей удалось убедить их в том, что доктор Амбрус – старый друг их семьи, и через некоторое время они все же согласились проводить ее к доктору.
– Чем меньше людей увидят вас здесь, тем в большей безопасности вы будете, – напоследок сказала Борну Аннака. Тот согласно кивнул.
– Знаете, Аннака, я уже сбился со счета, пытаясь вспомнить, сколько раз вы спасали мне жизнь.
– В таком случае перестаньте считать, – улыбнувшись, ответила она.
– Тот мужчина, который напал на вас, а затем на меня…
– Кевин Макколл.
– …Он – специалист, работающий на агентство. – Борну не пришлось объяснять Аннаке, специалистом в какой области являлся Макколл. Сообразительность была еще одной чертой, нравившейся ему в этой женщине. – Вы хорошо разобрались с ним.
– Пока он не использовал меня в качестве живого щита, – с ноткой горечи проговорила Аннака. – Мне не следовало позволять ему….
– Мы выбрались из этой заварушки живыми, а все остальное не имеет значения.
– Но он все еще жив и представляет собой большую опасность.
– В следующий раз я буду готов оказать ему достойный прием.
Улыбка вернулась на лицо женщины. Она отвела его во двор синагоги и велела дожидаться ее возвращения там, не опасаясь нежелательных встреч.
* * *
Иштван Амбрус, знакомый врач Яноша Вадаса, находился на службе, проходившей в эти минуты в синагоге, но он оказался сговорчив и с готовностью откликнулся на просьбу о помощи после того, как Аннака, не вдаваясь в подробности, изложила ему суть проблемы.
– Разумеется, Аннака, я с радостью помогу вам всем, чем смогу, – сказал он, поднимаясь со скамьи и следуя за ней к выходу из зала синагоги, залитой светом великолепных люстр. Позади них остался знаменитый орган с пятью тысячами труб, на котором в свое время играли такие великие композиторы, как Ференц Лист и Камиль Сен-Санс.
– Смерть вашего отца стала для всех нас тяжелым ударом, – проговорил доктор, сочувственно пожав ее руку. У него были грубоватые и сильные пальцы, какие обычно бывают у хирургов и каменщиков. – Вы держитесь, моя дорогая?
– Настолько, насколько мне это удается, – ответила Аннака, выходя на улицу.
* * *
Борн сидел во дворе, ставшем кладбищем для пяти тысяч евреев, погибших жестокой зимой 1944/1945 года, когда Адольф Эйхман превратил синагогу в пересылочный пункт. Евреев сгоняли сюда перед отправкой в концентрационные лагеря для последующего уничтожения. Об этом напоминали светлые могильные камни, увитые темно-зеленым плющом. Холодный ветер шевелил листья, и их шуршание было похоже на тихий шелест далеких голосов.
Было сложно, сидя здесь, не думать о тысячах мертвых, о нечеловеческих страданиях, через которые пришлось пройти этим несчастным в те черные годы. И не собираются ли снова тучи над головами людей, чтобы накрыть землю покровом непроницаемого мрака? Отвлекшись от мрачных раздумий, Борн поднял голову и увидел Аннаку, приближающуюся в сопровождении круглолицего, щегольски одетого человечка, с усами, словно нарисованными карандашом, и щеками как яблоки. Он был одет в коричневый костюм-тройку, а ботинки на его маленьких ногах буквально сияли.
– Ага, значит, вы и есть та самая катастрофа, которой я должен заняться? – сказал врач после того, как Аннака представила их друг другу и сообщила ему, что Борн может разговаривать на их родном языке. – Нет, нет, не вставайте, – проговорил врач, сел рядом с Борном и начал обследование. – Ну что ж, любезный, поначалу я не поверил рассказу Аннаки о ваших увечьях, поскольку с ними нормальный человек просто не смог бы передвигаться, но вы и впрямь выглядите так, будто вас пропустили через камнедробилку.
– Именно так я себя и чувствую, доктор, – сказал Борн и сморщился, когда врач надавил на самое больное место.
– Когда мы с Аннакой вошли во двор, вы находились в глубокой задумчивости, – беззаботным тоном тараторил доктор Амбрус. – В известном смысле этот двор – ужасное место, напоминающее нам о тех, кого мы потеряли, и – в более широком плане – о том, что потеряло человечество во время холокоста. – Его легкие, умелые пальцы буквально порхали по телу Борна. – Но история тех лет состоит не только из ужасов фашистского террора, но и наполнена примерами героизма и сострадания. Перед тем как тут объявился Эйхман со своей сворой, несколько местных священников помогли здешнему раввину спрятать двадцать семь свитков Торы, хранившихся в священном ковчеге. Они взяли их и закопали на христианском кладбище, где свитки и находились, недосягаемые для нацистов, до самого конца войны. – Врач улыбнулся. – Чему это учит нас? Тому, что даже в самых тяжелых ситуациях всегда есть место для высокого и светлого. Сострадание и помощь могут прийти оттуда, откуда их не ждешь. А еще у вас сломано два ребра.
Врач поднялся.
– Пойдемте. У меня дома имеется все необходимое, чтобы сделать вам перевязку. Примерно через неделю боль утихнет и вы будете как новенький. Но до того времени – обещайте мне! – вы должны отдыхать. Никаких головоломных трюков, а лучше всего – вообще не вставать с постели.
– Вот этого, доктор, я вам обещать не могу.
Доктор Амбрус вздохнул и, посмотрев на Аннаку, сказал:
– Почему-то меня это не удивляет.
Борн тоже встал на ноги.
– Честно говоря, я боюсь, что в ближайшие дни мне как раз и придется заниматься всем тем, от чего вы меня предостерегали. Поэтому я прошу вас сделать все, чтобы максимально обезопасить мои сломанные ребра.
– Как насчет того, чтобы надеть на вас рыцарские латы? – Доктор Амбрус закудахтал, довольный собственной шуткой, но от его веселья не осталось и следа, когда он увидел выражение лица Борна.
– Боже праведный, во что еще вы собираетесь ввязаться, любезнейший?
– Если бы только я мог вам об этом рассказать, доктор, – с кислой миной ответил Борн. – Но, по-моему, будет лучше, если мы двинемся в путь.
* * *
Хотя доктора Амбруса и застали врасплох, он продемонстрировал, что и впрямь является врачом экстра-класса. В его доме, на холмах Буды, имелась небольшая смотровая комната. За окном росли вьющиеся розы, но ящики для герани пока что пустовали. Погода была еще слишком холодной для этих цветов. Стены были кремового цвета, с белыми накладками на углах, на шкафах были расставлены взятые в рамки фотографии жены доктора Амбруса и двух его сыновей.
Доктор Амбрус велел Борну сесть на смотровой стол, а сам, мурлыкая что-то себе под нос, стал шарить в ящиках шкафов, вытаскивая что-то из одного, что-то из другого и третьего. Вернувшись к своему пациенту, который уже успел раздеться до пояса, он включил хирургическую лампу и направил ее свет на тело Борна, а затем принялся за работу. Он наложил ему тугую повязку, бинтуя в трех разных направлениях и используя три различных перевязочных материала: хлопчатобумажный бинт, резиновый бинт и еще какую-то ткань с добавлением, как заметил Борн, кевлара.
– Превратить вас в мумию с б́ольшим успехом не удалось бы никому! – заявил Амбрус, закончив бинтовать.
– Я не могу дышать, доктор, – пожаловался Борн.
– Вот и хорошо, значит, и болеть будет меньше. – Доктор задумчиво подбросил на ладони маленький коричневый пузырек. – Я мог бы дать вам обезболивающее, но для мужчины… гм… вашей профессии это, боюсь, не подойдет. Лекарство притупит ваши чувства, замедлит реакцию, и может случиться так, что следующий раз я увижу вас уже под могильным камнем.
Борн улыбнулся.
– Я сделаю все, чтобы избавить вас от такого потрясения, доктор. – Он сунул руку в карман. – Сколько я вам должен?
Доктор Амбрус протестующе поднял руку.
– Не надо, прошу вас!
– В таком случае как мы можем вас отблагодарить, Иштван? – спросила Аннака.
– Возможность видеть вас, деточка, – это вполне достаточная награда за мой труд. – Доктор Амбрус взял ладонями лицо Аннаки и поцеловал ее сначала в одну, а затем во вторую щеку. – Пообещайте мне, что как-нибудь придете к нам на ужин. Белла скучает по вам не меньше, чем я. Приходите, моя дорогая, приходите. Она приготовит свой знаменитый гуляш, который вы так любили, будучи ребенком.
– Обещаю, Иштван. Я приду, и очень скоро.
Вполне удовлетворившись этим обещанием, доктор Амбрус проводил их к выходу.