7. Железная рука штабс-капитана
Бранясь, Жарынин затормозил, съехал на обочину и, рискуя свалиться в кювет, стремительно сдал назад. Действительно, в том самом месте, где от трассы ответвлялась, пропадая меж деревьев, узкая асфальтовая дорога, стоял трехметровый бетонный крест, позеленевший от времени. К нему, судя по остаткам ржавых болтов и уголков, прежде крепился большой указательный щит. Теперь же вместо него торчала кривая фанерка с неровными буквами, наляпанными синей масляной краской:
ДВК - 7 КМ
Режиссер выругался и свернул в лес. Некогда это было вполне приличное местное шоссе, но теперь оно состояло в основном из выбоин, заполненных водой, и ям, слегка присыпанных щебнем и битым кирпичом. Кое-где попадались, правда, остатки былого асфальта, напоминавшие своей дробно-прихотливой конфигурацией Шпицберген или даже хуже того, Сандвичевы острова. Нырнув в одну из впадин, машина довольно сильно стукнулась днищем.
– Сволочь! - выругался Жарынин. - Ну, я ему устрою!
– Кому?
– Директору! Я два раза уже находил ему деньги на асфальт! Экстрасенс хренов! Кашпировский недорезанный!
– А что там с Пат Сэлендж? - пытаясь отвлечь водителя от черных мыслей, спросил Кокотов.
– Ну, какая еще Пат Сэлендж? Мы сейчас без глушителя останемся!
Переваливаясь с боку на бок, как большая жестяная утка, машина все-таки двигалась вперед. Наконец показались старинные арочные ворота с ярко-желтой надписью:
ДОМ ВЕТЕРАНОВ КУЛЬТУРЫ «КРЕНИНО»
Возле ворот виднелось несколько квадратных метров свежего асфальта, черного, лоснящегося, испещренного каплями влаги, словно кожа эфиопа, вышедшего из-под душа. В едва затвердевшую поверхность кто-то успел предусмотрительно вдавить некоторое число белых камешков, составивших в целокупности кратчайшее из сильнейших отечественных ругательств. И Кокотова вдруг осенило, что решающее объяснение между Ромой и Юлей должно состояться в тот самый момент, когда она мучается, составляя по указанию главного редактора кроссворд из ненормативной лексики. Дело в том, что шеф сам подбивал к ней клинья, но, получив отказ, стал гнусно придираться на планерках и давать разные глумливые задания. Юля в полной растерянности: тонкая, внутренне чистая девушка с высшим филологическим образованием, этакая Золушка развратного мегаполиса, она просто не в состоянии выполнить издевательское редакционное поручение. Но если в полночь она не сдаст готовый кроссворд, ее уволят. И тут, подобно тетушке-фее, к ней на помощь спешит влюбленный Рома. Они, подбадривая друг друга, склоняются над кроссвордом, испещренным самой разнузданной площадной бранью, и наконец происходит объяснение. О, это первое признание в любви, тихое, робкое, нежное, как дуновение розового рассветного ветерка над камышовой заводью!…
– Ну так-то, поганец! - удовлетворенно воскликнул Жарынин. - Вот он, русский человек в действии! Не может украсть все до последнего. Хоть чуть-чуть, а оставит ближнему! Именно это спасет Россию! Россия - Феникс! Вы читали Андрея Белого?
– Разумеется… - кивнул Кокотов, собираясь честно добавить «нет», но передумал.
– А может, вы думаете, что Россия - сфинкс? - нахмурился Жарынин.
– Нет, я так не думаю! - поспешил успокоить его Кокотов.
– Хорошо! Отлично!
Эти несколько квадратных метров свежего дорожного покрытия привели режиссера в прекрасное расположение духа. Попробовав ногой асфальт, он остался доволен и качеством укатки, и кратким словом, выложенным из камешков.
– Ладно, так и быть, дорасскажу вам про Пат, а то забуду. В общем, наша Пат много лет копила деньги и наконец получила то, что хотела. Наука к тому времени научилась по останкам не только восстанавливать давно скончавшиеся организмы, но и воспроизводить все мельчайшие подробности их истлевшей жизни. Вот вы вчера пили же?
– А что, заметно?
– Конечно! - Жарынин пальцем изобразил на запотевшем стекле крестик. - И вот по такому кусочку косточки (он показал полмизинчика) наука сможет определить, сколько вы выпили, когда и что именно…
– А какое это имеет отношение к Пат Сэлендж? Она у вас алкоголичка?
– Ах, мы еще и с юмором! Нет. Но точно так же можно восстановить и всю любовную биографию человека! Все его томления и неги. Вот вы бы хотели испытать оргазм Казановы?
– В каком смысле?
– Ладно, не валяйте дурака! Да или нет?
– Не отказался бы!
– Так вот, одно из главных развлечений той будущей цивилизации - покупка оргазмов знаменитых любовников мировой истории. Ну, в общем, тех, чьи останки удалось отыскать. Мадам Помпадур, Потемкин, Екатерина Великая, Нельсон, леди Гамильтон, Сара Бернар, Распутин, Лиля Брик… Кстати, в том толерантном до тошноты мире учтены интересы и людей нетрадиционной ориентации. Можно при желании испытать оргазм динозавра, саблезубого тигра, голубой акулы или, наоборот, колибри…
– А кого выбрала Пат?
– А как вы думаете?
– Не знаю…
–Хорошо, подскажу. Она у нас девушка без вредных сексуальных привычек, более того, даже немного старомодная.
– Надо подумать…
– Думайте! Когда догадаетесь, я продолжу. Мы опаздываем к столу.
Режиссер нажал на газ - и машина рванулась вперед. За поворотом открылась широкая аллея, обсаженная огромными черными липами, и вела она к видневшемуся вдали, на холме, совершенно борисово-мусатовскому особняку с колоннами и полукруглой балюстрадой перед входом.
– Потрясающе! - воскликнул Жарынин и затормозил.
– Мы же опаздываем к обеду!
– Не к обеду, а к письменному столу. Но красота важнее!
Дом ветеранов культуры располагался в старинной, чудом уцелевшей дворянской усадьбе, воздвигнутой в начале позапрошлого столетья на высоком берегу речки Крени. Впрочем, речка в незапамятные времена была запружена, и с крутизны открывался каскад из трех прудов, обросших по берегам ветлами. Кроме того, имелся английский парк с долгой липовой аллеей и большой искусственный грот с источником, считавшимся целебным.
Это была, наверное, единственная уцелевшая дворянская усадьба в округе. Уцелела же она по весьма любопытной причине: у дореволюционного владельца поместья штабс-капитана Куровского, потерявшего на японской войне руку, имелся английский металлический протез с пальцами, которые со страшным клацаньем приводились в движение специальным пружинным механизмом. Летом 1917-го окрестные мужички, пускавшие красного петуха направо и налево, добрались до Кренина. Барин Куровской вышел к балюстраде в парадном мундире с георгиевскими крестами на груди и, постукивая своим протезом о перила, строго спросил: мол, зачем, мужички, пожаловали? А те, мгновенно утратив свой поджигательский пыл, безмолвно смотрели на страшную железную руку.
– Да так, барин, проведать зашли…
– Ну, проведали и ступайте с богом! - молвил штабс-капитан и, клацнув особым механизмом, указал им стальным перстом дорогу.
С тем ушли и более не возвращались, хотя в уезде спалили всех помещиков… В 1919-м, при большевиках, председателем уездной «чрезвычайки» стал некто Кознер. Сам он был из недоучившихся студентов и протезов не боялся, так как в инженерном училище разных механизмов навидался вдоволь. Он-то и расстрелял штабс-капитана за организацию контрреволюционного подполья, состоявшего из самого инвалида войны, его жены, двоих детей, кухарки и кухаркиного мужа-истопника, который, собственно, и донес в ЧК, боясь возмездия за украденный и пропитый хозяйский портсигар. В Московскую губернию Кознер, кстати, прибыл из Киева, где служил в печально знаменитом особом отделе 12 -и армии и прославился тем, что по ночам выпускал в сад раздетых донага контрреволюционерок и охотился на них с маузером. Переведенный в центр за злоупотребление революционной законностью, он стал потише, но любил попугать на допросе несчастных железным протезом, снятым с мертвого Куровского и служившим чекисту пресс-папье.
В двадцатые годы Кознера, сочинявшего в юности стихи в духе Надсона, бросили руководить секцией литературной критики Союза революционных писателей (СРП). Каждую свою статью или рецензию он заканчивал одной и той же фразой, мол, куда смотрит ОГПУ? Кознер-то и подал Луначарскому идею устроить в Кренино дом отдыха для утомившихся революционных деятелей культуры, которые на курорте обязательно расслабятся и могут наговорить много чего интересного - надо только внедрить в их среду парочку агентов. Однако даже этого не понадобилось: отдыхающие мастера искусств по собственному почину буквально завалили карающий революционный орган доносами, причем некоторые из них были развернуты в трактаты и даже поэмы. В спецархиве ФСБ до сих пор прилежно хранятся в неразобранном виде эти документы подлой до суровости эпохи.
Раньше они покоились на своих полках тайно, однако во времена перестройки их рассекретили и пригласили исследователей, мол, вникайте! Один известный театровед, начитавшись доносов, сошел с ума. Проявлялось это весьма необычным образом: утром, позавтракав, он выходил на улицу и бродил по городу, плюя на мемориальные доски, прикрепленные к стенам домов, где проживали выдающиеся люди минувшего века. Во всем остальном он был совершенно нормален и даже вел в газете «КоммивояжерЪ» колонку «Просцениум». А еще один не менее знаменитый литературовед, поработавший со злополучным фондом, запил горькую и хлебал до тех пор, пока однажды не отправился в магазин за добавкой совершенно голым. Его, конечно, задержали, и он под протокол объяснил свое поведение так: в сравнении с бесстыдством советских классиков, которое он обнаружил в архиве ФСБ, натуралистический поход в магазин за водкой - невинная шалость. Его, разумеется, отправили на медицинскую реабилитацию, вылечили; с тех пор он не пьет, но и не пишет. А архив снова засекретили, только уже не из идеологических, а из гуманистических соображений.
Потом, в тридцатые годы, по настоянию вернувшегося из Италии Горького в усадьбе организовали приют для старых и хворых интеллигентов, имеющих заслуги перед революцией. Алексей Максимович и сам наезжал сюда, попить из целебного кренинского источника, чьи воды совершали чудеса оздоровления головы, желудка, простаты и прочих жизнедеятельных органов. Шутили, что водичка делает талантливых еще талантливее, а бездарных еще бездарнее. Кто-то из местных остроумцев назвал усадьбу «Ипокренино», намекая на знаменитую древнегреческую Иппокрену, дарившую поэтам вдохновенье. Постепенно это поэтическое название закрепилось, вытеснив старое - «Кренино».
С годами приют разросся и стал называться Домом ветеранов культуры. В старом помещичьем доме остались теперь лишь библиотека и администрация, а рядом вырос бело-голубой корпус, напоминающий больничный. На первом этаже разместилась столовая, на втором - врачебные и процедурные кабинеты, а выше расположились однокомнатные квартиры с балкончиками.
– Замечательное место, - вздохнул Жарынин, - только здесь и можно творить вечное!
– Почему?
– Атмосфера удивительная: почти каждый день ктонибудь ласты склеивает. Средний возраст 83 года! Человек умирает, комната освобождается и стоит пустая, пока оформляют нового поселенца. А оформление иногда затягивается надолго, так как ветеран должен передать свою собственную квартиру в фонд «Сострадание». Вот на этот самый период комнаты и сдаются под творческие мастерские, как нам с вами… А иногда туда просто пускают постояльцев, как в гостиницу… Директор тут ушлый… Экстрасенс! Еще познакомитесь…
Меж тем машина промчалась между черно-золотыми липами, ворвалась на стоянку, расположенную под балюстрадой, и лихо вписалась в узкий просвет между навороченным черным джипом «лексус» и хлебным фургоном.
Режиссер открыл дверцу, вышел из автомобиля и шумно вздохнул.
– Боже, какой воздух! Пакуй - и на экспорт. Ну, здравствуй, «Ипокренино»! - Молвив это, он сдернул свой бархатный берет и в пояс поклонился.
Писатель тем временем соображал, как выбраться из машины. Жарынин припарковался так близко к фургону, что дверца едва открывалась.
– Ну что вы там копаетесь? - недовольно позвал режиссер.
Кокотов вскинул голову и от удивления открыл рот: без берета Жарынин показался ему совершенно другим человеком. Под бархатом головного убора, оказывается, скрывалась милая, глянцевая и весьма обширная лысина, придававшая всему грозному облику Дмитрия Антоновича какой-то водевильный оттенок. Писатель, скрывая улыбку, протиснул живот в щель и оказался на свободе. Жарынин открыл багажник и начал небрежно выкидывать вещи на асфальт. Андрей Львович с оборвавшимся сердцем едва успел перехватить у него футляр с драгоценным ноутбуком.
– Пошли! - Режиссер надвинул на голову берет, легко поднял свою раздутую спортивную сумку и двинулся к входу.
Но вдруг, спохватившись, он вернулся к машине, открыл дверцу, просунулся в салон и вынул оттуда трость темно-красного дерева. Вещица была явно антикварная: черненая серебряная ручка представляла собой льва, застывшего в кровожадном прыжке…
