Ева. До
Сразу после Дня благодарения читаю о том, как одна женщина закрыла в микроволновке свою трехмесячную дочь, а другая перерезала горло дочери трех лет от роду. Как несправедлива жизнь. Почему Бог дал этим горе-матерям детей, а моего ребенка забрал? Неужели я хуже их?
Погода на праздник выдалась по-весеннему солнечной и теплой.
Пятница, суббота и воскресенье были почти такими же, хотя, когда мы уже доедали картофельное пюре, за окном появились признаки типично чикагской зимы. Метеорологи за несколько дней предупреждали нас о приближении метели, которая разразилась в четверг вечером. В магазинах почти не осталось воды в бутылках – люди готовились к предстоящему урагану; бог мой, можно подумать, это не зима, а атомная война.
Решаю воспользоваться теплой погодой и украсить дом. Настроение у меня далеко не праздничное, но все же я не отказываюсь от задуманного, в большей степени чтобы разогнать тоску и заполонившие голову мрачные мысли. И разумеется, без всякой надежды, что это как-то отвлечет Джеймса или меня саму. Я думаю, что Мия может вернуться именно к Рождеству и будет рада увидеть и елку, и светящиеся гирлянды, и знакомый с детства изрядно потрепанный чулок с вышитым ангелом. Раздается звонок в дверь, и я по привычке срываюсь с места с одной пульсирующей мыслью в голове: Мия?
В спешке перешагиваю через гирлянду, которую в тот момент проверяю и распутываю. Никогда не понимала, откуда появляются узлы на гирлянде, месяцами лежащей в коробке на чердаке. И все же каждый год мне приходится сталкиваться с этой проблемой, неизбежной, как зима в Чикаго. Из колонок доносятся звуки песни «Колядка колокольчиков», а я все еще сижу в пижаме – шелковой рубашке и свободных штанах, затягивающихся шнуром на талии. На часах десять утра, и в моем понимании пижама вполне подходящая одежда для этого времени, тем более что на столе стоит кружка с кофе, хотя молоко в ней уже скоро скиснет. В доме предпраздничный беспорядок: везде разбросаны красные и зеленые пластиковые коробки для хранения, крышки от которых я сложила в одном месте, чтобы не мешались под ногами; ветки искусственной елки, которую мы с Джеймсом наряжаем каждый год со времен, когда он еще учился в университете и мы снимали квартиру в Эванстоне. Теперь она разобрана на несколько фрагментов, разбросанных по всей гостиной. Оглядываю ящики с украшениями, которые мы собирали на протяжении многих лет. Здесь и детские игрушки, подаренные на первое Рождество, и леденцы в форме трости, и поделки, которым обычно не находится места на елке, и они вынуждены годами пылиться в коробках. Я всегда считала, что наша рождественская елка должна быть самой нарядной и красивой, чтобы все гости ею любовались. Мне отвратительны нелепые украшения, все эти снеговики и старинные безделушки, которые часто можно увидеть во многих домах под Рождество. В этом году, клянусь, я впервые вешаю на елку все поделки моих девочек.
Вижу в окне профиль детектива Хоффмана. Открываю дверь, и первым меня приветствует порыв холодного воздуха.
– Доброе утро, миссис Деннет, – говорит он, переступая порог, не дождавшись моего приглашения.
– Доброе утро, детектив. – Рукой стараюсь пригладить растрепавшиеся волосы.
Он оглядывается.
– Вижу, вы решили украсить дом.
– Пытаюсь. Распутываю гирлянду.
Усмехнувшись, он скидывает куртку и бросает ее на пол рядом с ботинками.
– Знаете, в этом деле я стал настоящим профессионалом. Вы не против? – спрашивает он и протягивает руку к проводам.
Говорю, что буду рада его помощи. Как приятно, что кто-то закончит за меня столь надоедливое дело.
Предлагаю детективу кофе, зная, что он не откажется, как не отказывается никогда, и будет пить его с большим количеством сахара и молока. Беру свою кружку и готовлю себе свежий. Когда я возвращаюсь в гостиную, держа в каждой руке по кружке, он стоит на коленях и распутывает узлы кончиками пальцев. Ставлю кофе на подставки на столике и усаживаюсь рядом, чтобы ему помочь. Он, несомненно, пришел поговорить о Мии, но неожиданно спрашивает о каком-то городе в Миннесоте, интересуется, бывала ли я там.
– Никогда. Почему вы спрашиваете?
– Из любопытства. – И добавляет, что видел несколько фотографий, и они ему понравились. Портовый город в сорока милях от канадской границы.
– Это имеет отношение к Мии? – Он пытается уйти от ответа, но я настаиваю: – Что случилось?
– Просто догадка. Точно ничего не известно, – признается он. – Но я этим занимаюсь. – Перехватив мой умоляющий взгляд, он добавляет: – Вы все узнаете первой.
– Хорошо, – соглашаюсь я со вздохом. Я давно поняла, что детектив Хоффман – единственный человек, кого поиски моей дочери волнуют не меньше, чем меня.
Прошло почти два месяца с того момента, как детектив появился в моем доме. С тех пор он заходит почти ежедневно, например для того, чтобы получить ответ на какой-то вопрос о Мии, проверить, верны ли его мысли на ее счет. Он терпеть не может мое обращение к нему «детектив», а я ненавижу его «миссис Деннет». И все же мы неделя за неделей продолжаем придерживаться этого официального стиля общения, хотя после стольких часов разговоров о личной жизни Мии мы уже давно могли бы перейти на «ты». Он мастер говорить ни о чем и ходить вокруг да около. Джеймс до сих пор считает его идиотом. Мне же он кажется очень милым.
Оторвавшись от гирлянды, Хоффман берет кружку с кофе.
– Говорят, эта зима будет снежной. – Детектив стремится сменить тему, но я все еще думаю об этом городе. Гранд-Марей.
– Обещали слой снега в фут, может, и больше, – поддерживаю я беседу.
– Хорошо бы.
– Да. Но такого никогда не бывает. Может, это благословение Господа. Перед праздником приходится столько ездить, что, может, хорошо, что нет снега.
– Уверен, что вы позаботились о подарках задолго до Рождества.
– Вы так считаете? – спрашиваю я, удивленная его предположением. – Кстати, у меня не такая большая семья. Подарки я покупаю только Джеймсу, Грейс и… Мии.
Детектив выдерживает паузу, словно отдавая дань уважения дочери. Возможно, ему неловко, но за последние несколько месяцев подобное случалось часто, каждый раз, когда в разговоре упоминается имя Мии.
– Не замечал в вас склонность к прокрастинации, – неожиданно произносит он.
У меня невольно вырывается смех.
– Слишком много свободного времени. – Это действительно так. Джеймс все дни проводит на работе, чем же мне еще заняться, кроме покупки подарков к празднику?
– Вы всегда были домохозяйкой? – спрашивает Хоффман, выпрямляясь и расправляя плечи, отчего кажется, что ему неудобно сидеть.
Мне остается только удивляться, как мы от темы рождественских украшений подошли к этому вопросу. Я ненавижу слово «домохозяйка». Оно кажется мне анахронизмом, употребляемым еще в 1950-х годах. В наши дни слово приобрело негативный оттенок, которого, возможно, не имело раньше.
– Что вы имеете в виду под этим словом? Вам известно, к нам приходит женщина, которая убирает в доме. Готовлю я иногда сама, но Джеймс приходит поздно, поэтому ужинать мне чаще всего приходится в одиночестве. В связи с этим меня вряд ли можно назвать домохозяйкой. Если вас интересует, работала ли я когда-то…
– Я ни в коем случае не хотел вас обидеть, – перебивает меня детектив.
Он явно смущен возникшей ситуацией. При этом его пальцы ловко распутывают провода, надо заметить, у него получается намного лучше, чем у меня. Большая часть гирлянды выложена на полу в прямую линию, и он наклоняется, чтобы вставить вилку в розетку. К моему удивлению, все лампочки горят.
– Браво! – восклицаю я. – И я вовсе не обижаюсь. – Это ложь. Сжимаю его ладонь, чего никогда не делала раньше, никто из нас не вторгался в разделяющее пространство. – Какое-то время я занималась дизайном интерьеров.
Хоффман оглядывает комнату, отмечая малейшие детали. Я сама занималась отделкой нашего дома, и это единственный случай, когда испытала гордость за результат. Например, в роли матери я, по моему мнению, потерпела неудачу. Красивый дом долго придавал мне уверенность в себе, но лишь до того момента, как на свет появились девочки и моя жизнь превратилась в череду смен подгузников.
– Вам это не по душе?
– Нет, я с большим удовольствием занималась дизайном.
– И что же произошло? Простите мое любопытство…
Я молчу и думаю о том, что у него красивая улыбка. Милая и немного ребяческая.
– Дети, детектив, – отвечаю я. – Их появление меняет жизнь.
– Вы всегда хотели стать матерью?
– Наверное, да. Я с детства мечтала о ребенке. Думаю, об этом мечтает каждая девочка.
– Призвание быть матерью. Кажется, так говорят. Женщина генетически на это запрограммирована.
– Откровенно говоря, было бы ложью сказать, что я не была счастлива, когда носила Грейс. Мне очень нравилось быть беременной, ощущать внутри себя шевеление ребенка.
Хоффман смущен моим неожиданно откровенным и столь интимным признанием.
– Ее рождение стало для меня прозрением. Я мечтала укладывать дочь спать, убаюкивать, петь колыбельные. Вместо этого начались бессонные ночи, из-за чего я постоянно находилась словно в бреду, плач, крики, которые невозможно было унять. Затем последовала борьба за каждую съеденную ею ложку, истерики и прочее, много лет у меня не было времени привести в порядок руки и нанести макияж. Джеймс приходил поздно, и ему меньше всего на свете хотелось возиться с Грейс, он старался отстраниться от всего, что связано с детьми. Это была моя работа – днями и ночами я трудилась без надежды на благодарность, а в конце дня Джеймс с недовольством отмечал, что я не забрала его вещи из химчистки или не постирала белье.
Мы оба молчим. Тишина кажется мне неловкой и тягостной. Я сказала слишком много, была непозволительно откровенна. Встаю и начинаю нанизывать ветки елки на стержень. Детектив старается не обращать на меня внимания и принимается выкладывать второй ряд гирлянды на полу. Через некоторое время он предлагает мне помочь, и я соглашаюсь. Дерево уже собрано наполовину, когда он обращается ко мне:
– Но ведь с Мией все, должно быть, происходило по-другому. Вы были уже опытной мамой.
Разумеется, он хотел как лучше, хотел сделать комплимент, но меня поражает другое – из всей моей речи ему запомнились слова не о том, что материнство сложная и неблагодарная работа, а о том, что я не обладаю необходимыми качествами, чтобы стать хорошей матерью.
– Мы несколько лет пытались зачать ребенка. Еще до Грейс. И почти потеряли надежду стать родителями. Как же мы были наивны. Думали, что Грейс подарок небес и, конечно, такого больше не повторится. Мы даже не думали о предохранении. И вот в один день это случилось. Началась тошнота, головокружение. Я сразу поняла, что беременна, но Джеймсу сказала только через несколько дней. Боялась его реакции.
– И какой же она была?
Беру очередную ветку из рук детектива и пристраиваю к остальным.
– Не поверил. Решил, что я ошиблась.
– Он не хотел второго ребенка?
– Не уверена, что он и первого хотел, – неожиданно для себя признаюсь я.
Сегодня на Гейбе Хоффмане песочного цвета пиджак из верблюжьей шерсти, за который ему пришлось выложить круг ленькую сумму. Под ним свитер, из-под него виднеется воротник рубашки. Мне становится любопытно: неужели ему не жарко?
– Вы сегодня очень элегантны, – отмечаю я, стараясь не думать о своей пижаме. Во рту еще ощутим неприятный утренний привкус.
В этот момент в окне появляется яркое солнце, и я еще раз имею возможность убедиться, что сегодня детектив выглядит щегольски.
– Заседание суда. Во второй половине дня, – объясняет он, и мы вновь замолкаем.
– Я очень люблю свою дочь, – признаюсь я через несколько минут.
– Я знаю, мэм. А ваш муж? Он ее любит?
Это уже наглость с его стороны. Однако то, что должно заставить обидеться и выставить его, напротив, дает толчок к тому, чтобы подпустить ближе. Мне импонирует прямолинейность Гейба Хоффмана, он из тех, кто не любит долго ходить вокруг да около.
Он пристально смотрит на меня, отчего я отвожу взгляд.
– Джеймс любит только Джеймса, – вынуждена признать я.
На дальней стене фотография в рамке, сделанная в день нашей с Джеймсом свадьбы. Церемония состоялась в старом соборе в городе. Заоблачная сумма была оплачена родителями Джеймса, хотя по традиции это должен был взять на себя мой отец. Деннеты не могли этого допустить. И дело не в том, что они хотели сделать нам роскошный подарок, а в том, что боялись положиться на мою семью, опасались, что свадьба в этом случае получится слишком скромной и им будет стыдно перед близкими и друзьями.
– Я мечтала совсем не о такой жизни.
Ветка внезапно падает у меня из рук. Кого я пытаюсь обмануть? Разве у нас будет в этом году праздник на Рождество? Джеймс непременно скажет, что должен работать, хотя, разумеется, ни о какой работе не может идти и речи, а Грейс сошлется на необходимость провести этот день с родителями мужчины, с которым встречается, хотя мы даже с ними незнакомы. Нас с Джеймсом ждет обычный ужин, каких бывает немало в году, а потом одинокое времяпрепровождение каждого в своей комнате. Я позвоню родителям, а Джеймс будет стоять рядом и твердить, чтобы я «скорее заканчивала», поскольку международные звонки очень дороги. К чему? Ведь они захотят узнать только о том, есть ли новости о Мии, и я в очередной раз испытаю болезненный укол в сердце… Я мучительно стараюсь перевести дыхание и останавливаю себя: достаточно. Качаю головой и поворачиваюсь спиной к человеку, смотрящему на меня с безграничным состраданием. Мне стыдно за себя. Я не могу произнести ни слова. У меня больше нет сил.
Сердце заходится в бешеном ритме, руки потеют, кажется, все тело покрывается липкой пленкой. Сдавливает горло, и я не могу дышать. Меня охватывает желание закричать во всю мощь легких.
Это называют панической атакой, так кажется.
Однако стоит детективу обнять меня, как симптомы медленно отступают. Он прижимается грудью к моей спине, и сердечный ритм потихоньку восстанавливается. Кладет подбородок мне на макушку – и рвется сдавившая горло проволока, я опять могу дышать, легкие наполняются кислородом. Он не говорит, что все будет хорошо. Возможно, этого никогда не случится.
Не обещает найти Мию, потому что, может, ему никогда не удастся.
Он лишь некрепко обнимает меня, и внезапно мне удается взять эмоции под контроль. Страх и грусть, сожаление и ненависть. Он словно принимает их в свои ладони, и я в одно мгновение сознаю, что их тяжесть больше не давит на меня. Сейчас это его бремя.
Я разворачиваюсь и утыкаюсь лицом ему в грудь. Руки его повисают в воздухе, но потом несмело касаются шелковой ткани моей пижамы. От него пахнет кремом для бритья.
Я обхватываю ладонями его лицо и приподнимаюсь на цыпочки.
– Миссис Деннет, – пытается возражать он, но я убеждаю себя, что это не относится к моему желанию прижаться к его губам. Вот оно, нечто новое, отчаянное, и одновременно знакомое.
Он притягивает меня к себе, а я обхватываю руками его шею. На губах появляется вкус кофе.
Он отвечает на мой поцелуй, но это длится лишь мгновение.
– Миссис Деннет, – шепчет он, а руки уже скользят вниз, чтобы осторожно отстранить меня.
– Ева, – шепчу я в ответ, не отрываясь от его губ. Хватаюсь за полы дорогого пиджака в последней попытке удержать его. Нет, он мне не позволяет.
– Миссис Деннет. Я не могу.
Молчание длится, кажется, вечность.
Я не в силах поднять глаза.
– Что я наделала…
Это мне несвойственно. Раньше такого не случалось. Я всегда была порядочной и верной женой. Такое поведение свойственно скорее Джеймсу.
В моей жизни было время, когда мужчины провожали меня глазами. Когда они считали меня красивой. Я входила в помещение под руку с Джеймсом, и все мужчины, а также их желчные супруги поворачивались в мою сторону.
Рука детектива еще лежит на моей талии, успокаивая и согревая. Пространство между нами увеличилось, но я по-прежнему не могу поднять глаза.
Он прикасается пальцами к моему подбородку, заставляет поднять голову и посмотреть ему в лицо.
– Миссис Деннет, – повторяет он, зная, что я не могу заставить себя посмотреть на него. Не могу. Мне стыдно, я боюсь увидеть выражение его глаз. – Ева. – Я делаю усилие. В его глазах нет ни гнева, ни презрения. – Ничего на свете я не желал бы больше. Но я завишу от определенных обстоятельств…
Киваю. Я все понимаю.
– Вы благородный человек, – произношу я, – или отменный лгун.
Он проводит рукой по моим волосам, и я склоняю голову, чтобы прижаться к его ладони. Я сама зарываюсь в его объятия, заставляя обхватить меня руками. Он осторожно прижимает меня к себе.
Затем касается губами волос.
– По долгу службы я не должен так часто у вас бывать. Я прихожу, чтобы увидеть вас. Я мог бы позвонить. Но я не могу побороть желание встретиться с вами.
Мы стоим так несколько минут, но потом он говорит, что должен спешить на заседание суда. Провожаю его до двери и еще долго стою, прижавшись лбом к холодному стеклу, пока машина не скрывается из вида.
