Еще никогда Анна Хельд не видела Джамиля в такой ярости. Он злился на директора ЦРУ. Злился на нее. Он на нее не кричал, ни разу ее не ударил. Он сделал кое-что похуже: полностью перестал обращать на нее внимание.

Занимаясь своей работой, Анна внутри страдала, терзаясь отчаянием, которое, как ей казалось до сих пор, осталось навсегда в прошлом. В том, чтобы быть любовницей, есть свои установки, к которым нужно привыкнуть, как к тупой боли умирающего зуба. Нужно научиться оставаться без возлюбленного в дни рождения, на Рождество, на годовщину встречи, первой ночи в постели, первого совместного завтрака, поглощенного с непосредственной детской радостью. Всего этого любовница лишена.

Сначала Анна находила это непривычное одиночество нестерпимым. Она пыталась звонить Джамилю в те дни – и ночи! – когда ей хотелось его больше всего. Так продолжалось до тех пор, пока он осторожно, но твердо не объяснил ей, что так делать нельзя. Если он не находится рядом, она должна забыть о его существовании. «Но как я могу?» – мысленно всхлипывала Анна, внешне улыбаясь, кивая, выражая свое согласие. Она чувствовала, как важно показать, что она все понимает. Интуиция подсказывала ей, что в противном случае Джамиль от нее отвернется. А тогда она просто умрет.

Поэтому Анна притворялась – ради Джамиля, ради того, чтобы остаться в живых самой. И постепенно она научилась смиряться с неизбежным. Конечно же, она не забывала о его существовании. Это было просто невозможно. Но она стала смотреть на время, проведенное вместе с Джамилем, как на фильм, который она прокручивает время от времени. А в промежутках можно прокручивать фильм в голове, как поступают люди с любимыми фильмами, которые им хочется смотреть снова и снова. И так ей удавалось вести более или менее нормальный образ жизни. Потому что в потаенных глубинах своей души, куда Анна осмеливалась заглядывать лишь изредка, она сознавала, что без Джамиля ее жизнь обесценится.

И вот сейчас, потому что она упустила Сорайю Мор, Джамиль совсем перестал с ней разговаривать. Направляясь на совещания к Старику, он проходил мимо ее стола так, словно ее там не было, не обращая внимания на синяк на левой щеке, оставленный локтем Сорайи. Произошло самое страшное, то, чего Анна с ужасом боялась с того самого момента, когда влюбилась в Джамиля, по уши, безумно, необратимо: она его подвела.

Анна гадала, удалось ли ему раскопать что-нибудь на министра обороны Хэллидея. Одно время она даже прониклась абсолютной уверенностью, что удалось, но затем Старик попросил ее договориться о встрече с Лютером Лавалем, главой разведки Пентагона, а не с самим министром. Что он задумал?

Также Анна оставалась в полном неведении относительно судьбы Сорайи. Убита ли она? Захвачена? Анна ничего не знала, потому что Джамиль начисто отрезал ее от своих дел. Она перестала пользоваться его доверием. Ей больше не удавалось прильнуть к его телу, горячему, как воздух пустыни. Сердцем Анна чувствовала, что Сорайя жива. Если бы людям Джамиля удалось ее схватить, он наверняка простил бы свою любовницу за промах. У Анны внутри все леденело. Сорайя висела у нее над шеей лезвием гильотины. В случае разоблачения выяснится, что вся жизнь Анны была ложью. Ее будут судить за предательство.

Частично ей удавалось сосредоточиться на повседневных делах. Анна выслушивала распоряжения Старика, набирала и распечатывала их на компьютере, носила на подпись. Она договаривалась о встречах, планировала его долгий рабочий день с дотошностью военной кампании. Свирепо, как никогда, она защищала его от телефонных звонков. Но при этом другая часть ее сознания лихорадочно пыталась придумать, как исправить совершенную ошибку, которая может стать роковой.

Необходимо вернуть расположение Джамиля. Завоевать его самого. Искупление может принимать разные обличья, но только не для него. Он бедуин, у него в сознании неразделимо господствуют старинные законы пустыни. Ссылка или смерть – другого выбора нет. Она должна разыскать Сорайю. Ее обагренные кровью руки – единственное, что сможет вернуть Джамиля. Ей нужно лично убить Сорайю.

Борн очнулся. Он попытался было пошевелиться, но обнаружил, что привязан к двум железным кольцам, вмурованным в пол. Над ним стоял, склонившись, мужчина европейской наружности, с квадратным подбородком и глазами, бледными, словно лед. Он был в кожаной летной куртке и фуражке с серебряной кокардой в виде маленьких крылышек.

Летчик частного самолета. По его виду Борн понял, что перед ним один из тех, кто мнит себя небесным ковбоем.

Летчик оскалился.

– Ты что здесь делаешь? – купившись на облик Борна, он обратился к нему на плохом арабском. – Проверяешь мой полетный план. Шпионишь. – Он подчеркнуто покачал головой, словно нянька, отчитывающая провинившегося ребенка. – Это запрещено. Понятно? За-пре-ще-но. – Летчик поджал губы. – Уразумел? – добавил он по-английски.

Затем летчик показал то, что держал в руках: приемник, отобранный у Борна.

– А это что за хреновина, твою мать? А? Кто ты такой, твою мать? Кто тебя послал? – Достав нож, он поднес длинное лезвие к лицу Борна. – Отвечай, черт побери, иначе я тебя выпотрошу, словно рождественского гуся! Ты знаешь, что такое рождественский гусь? А?

Борн смотрел на него невидящими глазами. Открыв рот, он произнес несколько слов, очень тихо.

– Что? – Летчик склонился к самому его лицу. – Что ты сказал?

Используя мышцы живота, Борн вскинул ноги вверх и свел их ножницами, так что лодыжки скрестились у летчика на шее. Напрягая ноги, он опрокинул летчика вниз. Тот со всей силой налетел головой на мраморный пол. Хрустнула лицевая кость. Летчик тотчас же отключился.

Выкрутив шею, Борн отыскал взглядом упавший на пол нож. Он лежал у него за головой, за железными кольцами. Подобрав ноги к груди, сжавшись в комок, Борн принялся раскачиваться, набирая момент инерции. Решив, что уже достаточно, он что есть силы качнулся назад. Хотя и привязанный за запястья к кольцам, Борн взмыл в воздух и, совершив обратный кувырок, приземлился на колени уже за кольцами.

Вытянув ногу, он мыском зацепил нож и пододвигал его до тех пор, пока рукоятка не наткнулась на кольцо, к которому была привязана его правая рука. Опустив кольцо практически к самому полу, Борн ухватил нож и, прижав лезвие к веревке, начал ее перепиливать.

Это была трудная, долгая работа. Борну никак не удавалось надавить на лезвие со всей силой, поэтому продвижение вперед получалось пугающе медленным. Со своего места он не мог видеть экран приемника; он понятия не имел, где сейчас Мута ибн Азиз. Посланник Фади мог войти в комнату в любой момент.

Наконец Борну удалось перепилить веревку. Быстро перерезав веревку, державшую его левую руку, он полностью освободился и первым делом метнулся к приемнику. Светящаяся точка на экране показала, что Мута ибн Азиз все еще находится достаточно далеко.

Перевернув летчика, Борн полностью его раздел, после чего натянул на себя всю его одежду, хотя рубашка оказалась ему мала, а брюки велики. Кое-как расправив на себе вещи летчика, он раскрыл рюкзак и достал различные предметы, купленные в театральной лавке в Стамбуле. Поставив на пол маленькое зеркало так, чтобы видеть свое отражение, Борн достал изо рта накладку на зубы, после чего начал преображать себя в летчика.

Он подрезал и уложил по-другому волосы, изменил форму лица, вставил в рот другую накладку на зубы, от чего подбородок у него вытянулся. Цветных линз не было, но в ночных сумерках этого маскарада должно хватить. К счастью, можно будет надвинуть на глаза фуражку.

Бросив еще один взгляд на приемник, Борн прошелся по карманам летчика. Как оказалось, его зовут Уолтер Б. Дарвин. Бывший американский гражданин, с паспортами, подтверждающими его гражданство в трех разных странах. Это было Борну на руку. На одном плече у летчика была военная татуировка, на другом – слова «КАТИСЬ ВСЕ К ТАКОЙ-ТО МАТЕРИ». Оставалось только гадать, как он дошел до того, чтобы развозить террористов по всему свету. Впрочем, сейчас это не имело значения. Летная карьера Уолтера Б. Дарвина завершилась. Борн оттащил обнаженное тело в заднюю комнату и прикрыл его куском пыльного брезента.

Вернувшись в основное помещение, он подошел к столу и сложил полетный план. До восьми оставалось двадцать минут. Поглядывая на точку на экране приемника, Борн засунул карту в рюкзак, взял лампу и отправился искать взлетно-посадочную полосу.

Анна Хельд понимала, что Сорайя слишком умна и не рискнет отправиться к себе домой. Назвавшись Ким Ловетт, подругой Сорайи из отдела расследования пожаров, она позвонила матери и сестре Тима Хитнера. Ни та, ни другая ничего не слышали от Сорайи с того дня, когда та сообщила им о гибели Тима. Если Сорайя укрылась у них, она обязательно предупредила бы их о женщине по имени Анна Хельд. Однако ей наверняка захотелось бы поговорить со своей лучшей подругой. Анна собралась позвонить самой Ким Ловетт, но затем ей пришла другая мысль. Выйдя вечером с работы, она взяла такси и поехала в криминалистический центр ОРП на углу Вермонт-авеню и Одиннадцатой улицы.

Отыскав лабораторию Ким, Анна вошла.

– Меня зовут Анна Хельд, – представилась она. – Я работаю вместе с Сорайей.

Ким оторвалась от работы: двух металлических подносов, заполненных пеплом, кусками обгорелых костей и обугленной ткани. Потянувшись, как кошка, она сняла латексные перчатки и крепко пожала Анне руку.

– Итак, – сказала Ким, – что привело вас в это мрачное место?

– Ну, на самом деле это связано с Сорайей.

Ким тотчас же встревожилась:

– С ней что-то случилось?

– Я как раз и пытаюсь выяснить. Мне хотелось узнать, нет ли у вас от нее каких-нибудь известий.

Ким покачала головой.

– Но в этом нет ничего удивительного. – Она задумалась. – Быть может, это никак не связано, но недели две назад сюда приезжал один полицейский. Они с Сорайей встретились здесь, у меня в лаборатории. Полицейский хотел, чтобы Сорайя разрешила ему участвовать в одном расследовании, которое она проводила, но та ответила отказом. И у меня возникло ощущение, что его интерес к Сорайе был не только чисто профессиональным.

– А вы не помните, когда именно это произошло и как фамилия этого полицейского?

Ким назвала дату.

– Что касается фамилии, я ведь ее где-то записала. – Она просмотрела листочки бумаги с напоминаниями, закрепленные на стене. – Ага, вот она, – сказала Ким, отрывая один из них. – Следователь Уильям Овертон.

«Как тесен мир, – подумала Анна, выходя из здания криминалистического центра. – Сколько в нем случайных совпадений». Полицейский, следивший за ней, интересовался и Сорайей. Разумеется, его уже нет в живых, но, может быть, он все же поможет найти Сорайю.

Достав сотовый телефон, Анна быстро выяснила, в каком отделении работал следователь Уильям Овертон, где оно расположено и фамилию начальника. Приехав на место, она предъявила свое удостоверение и сказала дежурному сержанту, что ей необходимо срочно увидеться с капитаном Мореллом. Когда тот, как и предполагала Анна, начал артачиться, она упомянула фамилию Старика. Сержант тотчас же схватил трубку. Через пять минут молодой полицейский в форме проводил Анну в кабинет капитана Морелла.

Отпустив полицейского, капитан предложил Анне садиться и закрыл дверь.

– Чем могу вам помочь, мисс Хельд? – Это был невысокий мужчина с редеющими волосами, жесткой щеткой усов и глазами, вдоволь насмотревшимися на смерть и приспособленчество. – Сержант сказал, речь идет о чем-то срочном.

Анна перешла прямо к делу:

– ЦРУ занимается расследованием обстоятельств исчезновения следователя Овертона.

– Билла Овертона? Нашего Билла Овертона? – опешил капитан Морелл. – Но почему?..

– Это связано с вопросами национальной безопасности, – ответила Анна, воспользовавшись безотказным выражением, которое в последнее время приобрело особое значение. – Мне нужно просмотреть весь его распорядок за последний месяц, а также все личные вещи.

– Ну да. Конечно. – Капитан встал. – Следствие еще не завершено, так что все собрано у нас в одном месте.

– Очень хорошо. Капитан, мы будем держать вас в курсе, – заверила его Анна.

– Буду вам очень признателен. – Открыв дверь, Морелл крикнул в коридор: – Ричи! – Появился тот самый полицейский в форме. – Ричи, покажи мисс Хельд вещи Овертона.

– Слушаюсь, сэр. – Ричи повернулся к Анне. – Пройдемте со мной, мэм.

«Мэм». Господи, какой же она почувствовала себя старой.

Полицейский проводил Анну до конца коридора и вниз по металлической лестнице в подвал, отгороженный решеткой от пола до потолка с запертой на замок дверью. Достав ключ, он отпер дверь и провел Анну по проходу между рядами полок. Полки были заполнены картонными коробками, расставленными в алфавитном порядке, с отпечатанными бирками.

Выбрав две коробки, Ричи отнес их на стол, прижавшийся к дальней стене.

– Служебные, – указал он на левую. – А в другой личные вещи. – Молодой полицейский выжидательно посмотрел на Анну взглядом щенка. – Я могу чем-нибудь помочь?

– Все в порядке, полицейский Ричи, – не смогла сдержать улыбку Анна. – Я сама справлюсь.

– Хорошо. Ну, тогда я вас оставлю. Если вам что-нибудь понадобится, я буду в соседней комнате.

Оставшись одна, Анна занялась в первую очередь левой коробкой. Достав папки с текущими делами, она просмотрела их, тщательно и досконально, обращая особое внимание на записи, приходящиеся на день встречи с Сорайей, указанный Ким Ловетт, и ближайшие последующие дни. Ничего.

– Твою мать! – пробормотала Анна, переключаясь на правую коробку, заполненную личными вещами Овертона.

Эта добыча оказалась еще более скудной, чем она ожидала: дешевая расческа с запутавшимися в зубьях тонкими волосками, две пачки жевательной резинки, одна закрытая, синяя выходная рубашка, заляпанная спереди жирным соусом, ужасный галстук из полиэстра в синюю и красную полоску, фотография глупо улыбающегося подростка в футбольной форме, вероятно сына, нераспечатанная пачка сигарет. И все.

– Merde!

Судорожным движением Анна сгребла жалкие остатки жизни Овертона со стола. Она уже собралась уходить, но тут заметила белый уголок, торчащий из нагрудного кармана синей рубашки. Схватив его кончиками пальцев, Анна вытащила листок линованной бумаги, сложенный вчетверо. Развернув его, она прочитала надпись, сделанную синей шариковой ручкой:

У Анны застучало сердце. Это было именно то, что она искала. «С. Мор» – это, несомненно, Сорайя; «(пров)» может означать «проверить». Разумеется, Восьмая улица не пересекается с Двенадцатой в Северо-восточном секторе – и вообще нигде, если быть точным. И все же не вызывало сомнений, что Овертон проследил за Сорайей на Северо-Восток. Какого черта она там делала? В любом случае от руководства она это скрыла.

Анна смотрела на записку, сделанную рукой Овертона, пытаясь в ней разобраться. Наконец ее осенило, и она рассмеялась. Двенадцатая буква алфавита – «Л». Северо-Восток, угол Восьмой улицы и Л-стрит.

Если Сорайя жива, скорее всего, она залегла на дно именно там.

Когда Борн прошел между двумя массивными валунами, свет лампы выхватил в темноте тропинку, которой воспользовался Мута ибн Азиз. Она шла на запад примерно километр, затем резко свернула на северо-восток. Борн преодолел пологий подъем, после чего тропинка повернула прямо на север, по узкой топкой долине, которая постепенно перешла в довольно большое плато.

При этом Борн все время приближался к Муте ибн Азизу, который вот уже несколько минут не двигался с места. Сосновый бор оставался густым; землю устилал толстый слой бурой хвои, источающей сильный аромат и заглушающей звуки.

Однако через пять минут лес закончился. Очевидно, в нем вырубили полосу, достаточную для того, чтобы принять реактивный самолет, стоящий в дальнем конце.

А у складного трапа стоял Мута ибн Азиз. Выйдя из леса, Борн направился прямо к самолету, «Ситейшон-Соверену». Иссиня-черное небо было усыпано звездами, сияющими холодным блеском бриллиантов, разложенных на черном бархате. На открытом месте чувствовался прохладный ветерок, насыщенный ароматом морской соли.

– Пора улетать, – сказал Мута ибн Азиз. – Все в порядке.

Борн молча кивнул. Мута ибн Азиз нажал кнопку на черном пульте дистанционного управления, и взлетно-посадочная полоса озарилась огнями. Борн поднялся следом за ним на борт самолета и убрал за собой трап. Он прошел в кабину. Продукция компании «Ситейшон» была ему хорошо знакома. «Соверен» имел дальность полета свыше четырех с половиной тысяч километров и развивал максимальную скорость 826 километров в час.

Усевшись в пилотское кресло, Борн начал щелкать выключателями и изучать показания приборов, осуществляя сложную предполетную проверку. Все было в полном порядке.

Отпустив тормоза, Борн двинул ручку газа вперед. «Соверен» послушно откликнулся, покатив по взлетно-посадочной полосе, набирая скорость. Затем он плавно поднялся в чернильно-черное звездное небо и начал набирать высоту, оставив позади бухту Золотой Рог, ворота Азии.