Аббуд ибн Азиз, один среди волн и своих мрачных мыслей, первым увидел Фади, показавшегося из входа в каменоломни. Прошло уже больше трех часов с того момента, как Фади в сопровождении милицейского отряда открыл решетку и спустился под землю. Тонкий знаток выражений лица и жестов своего предводителя, Аббуд ибн Азиз сразу же понял, что найти Борна не удалось. Для него это было очень плохо, потому что это было плохо для Фади. Милиционеры задыхались, шатаясь от усталости.

Аббуд ибн Азиз услышал жалобный голос лейтенанта Ковальчука:

– Товарищ генерал-майор, я потерял одного из своих людей.

– А я потерял гораздо больше, лейтенант, – отрезал Фади. – Твоему человеку не удалось задержать опасного преступника. Он стал жертвой собственной некомпетентности – должен сказать, совершенно справедливое наказание. Вместо того чтобы скулить, рассматривай случившееся как полезный урок. Твои люди недостаточно крепки – им еще работать и работать.

Прежде чем Ковальчук успел ответить, Фади развернулся и направился к пристани, к которой была пришвартована парусная шлюпка.

– Уходим, – бросил он, поднявшись на борт.

Фади был в таком отвратительном настроении, что казалось, будто от него летят искры. В такие моменты он становился особенно вспыльчивым, Аббуд ибн Азиз знал это лучше, чем кто бы то ни было, за исключением, быть может, Карима аль-Джамиля. Но именно о Кариме аль-Джамиле ему требовалось переговорить сейчас со своим предводителем.

Он дождался, когда шлюпка отойдет от причала и паруса наполнятся ветром. Наконец милицейские катера остались позади, и шлюпка растворилась в черноморской ночи, направляясь к причалу, где Аббуд ибн Азиз оставил машину, на которой им предстояло уехать в аэропорт. Усевшись рядом с Фади на носу, вдалеке от экипажа из двух человек, Аббуд ибн Азиз предложил предводителю еду. Какое-то время они ели под шелест воды, расходящейся от носа двумя симметричными усами, и под редкие сигналы сирены, печальные, словно плач потерявшегося ребенка.

– Пока тебя не было, у меня состоялся неприятный разговор с доктором Сенаресом, – наконец нарушил молчание Аббуд ибн Азиз. – Он сомневается в том, что у доктора Вейнтропа все готово для завершения работ по созданию ядерного устройства, хотя сам Вейнтроп это и отрицает.

– Доктор Вейнтроп умышленно тянет время, – заметил Фади.

Аббуд ибн Азиз кивнул.

– Доктор Сенарес придерживается такого же мнения, и я склонен ему верить. В конце концов, он специалист в области ядерной физики. В любом случае у нас уже не в первый раз возникают неприятности с Вейнтропом.

Фади задумался.

– Ну хорошо. Свяжись со своим братом. Пусть он заберет Катю Вейнтроп и привезет ее в Миран-Шах, где мы с ним встретимся. Полагаю, как только доктор Вейнтроп воочию увидит то, что мы можем сделать с его женой, он снова станет сговорчивым.

Аббуд ибн Азиз многозначительно взглянул на часы.

– Последний самолет поднялся в воздух уже несколько часов назад. Ближайший следующий рейс вылетает только вечером.

Фади сидел неподвижно, устремив взгляд в пустоту. Аббуд ибн Азиз понял, что мысли предводителя снова неудержимо вернулись в прошлое, в тот день, когда был ранен его отец. Вина Фади в случившемся была огромной. Много раз Аббуд ибн Азиз тщетно пытался утешить своего командира и друга, помочь ему сосредоточиться на настоящем. Однако трагедия усугублялась глубокой болью предательства и смерти. Родная мать так и не простила Фади гибель единственной дочери. Мать Аббуда ибн Азиза ни за что бы не возложила на него столь тяжкое бремя. Но ведь она мусульманка, а мать Фади христианка, и в этом вся разница. Сам Аббуд ибн Азиз несчетное число раз встречался с Сарой ибн Ашеф, но никогда даже не задумывался о ней до той ночи в Одессе. Фади, напротив, наполовину англичанин; кто может проникнуть в его мысли и чувства к сестре?

Аббуд ибн Азиз поймал себя на том, что у него напряглись мышцы живота. Облизнув губы, он начал давно заготовленную речь:

– Фади, этот план Карима аль-Джамиля внушает мне все большее беспокойство. – Фади продолжал молчать, даже не поведя взглядом. Услышал ли он слова своего ближайшего сподвижника? Аббуду ибн Азизу оставалось надеяться на это. Он продолжал: – Во-первых, обстановка секретности. Я задаю тебе вопросы, ты упорно не желаешь отвечать. Я пытаюсь проверить меры безопасности, но вы с братом мне всячески мешаете. Во-вторых, все это чрезвычайно опасно. Если мы потерпим неудачу, под угрозой окажется вся сеть «Дуджи», всплывет наш главный источник финансирования.

– Зачем ворошить все это именно сейчас? – Фади не шелохнулся, не оторвал мысленный взор от прошлого. Его голос прозвучал как голос призрака, и Аббуд ибн Азиз поежился.

– Это не выходит у меня из головы с самого начала. Но теперь мне удалось установить личность той женщины, с которой встречается Карим аль-Джамиль.

– Его любовницы, – сказал Фади. – И что с того?

– Фади, твой отец взял неверную в любовницы. Потом она стала его женой.

Фади резко обернулся. Его глаза вспыхнули, словно у мангусты, увидевшей кобру.

– Ты заходишь слишком далеко, Аббуд ибн Азиз. Сейчас ты говоришь о моей матери.

Аббуду ибн Азизу не оставалось ничего другого, кроме как снова поежиться.

– Я говорю об исламе и христианстве. Фади, друг мой, христиане оккупировали нашу родину, угрожают нашему образу жизни. Мы дали клятву вести эту войну и победить. На чашу весов положена наша древняя культура, все самое дорогое, что есть у нас.

И вот Карим аль-Джамиль спит с неверной, извергает в ее чрево свое семя, как знать, может быть, даже откровенничает с ней. Если это станет известно нашим людям, они как один поднимутся в гневе и потребуют смерти неверной.

Лицо Фади потемнело.

– Я слышу из твоих уст угрозу?

– Как ты мог такое подумать? Я не скажу никому ни слова.

Встав, Фади широко расставил ноги, чтобы удержаться на качающейся палубе, и посмотрел на своего помощника.

– Однако ты рыщешь вокруг, шпионишь за моим братом. И вот сейчас ты вываливаешь все это мне на голову.

– Друг мой, я стремлюсь лишь защитить тебя от влияния неверных. В отличие от других, я знаю, что этот план замыслил Карим аль-Джамиль. Твой брат сожительствует с неверной. Я знаю, о чем говорю, потому что в свое время ты сам отправил меня в логово врага. Я знаю, сколько соблазнов предлагает развращенный Запад. От их зловония у меня в груди до сих пор все переворачивается. Но есть и другие, для которых, вполне вероятно, все выглядит иначе.

– Ты имеешь в виду моего брата?

– Возможно, Фади. Я ничего не могу сказать, поскольку между мной и ним непроницаемая стена.

Фади потряс кулаком:

– Ага, наконец-то правда всплывает! Тебе не нравится то, что тебя держат в потемках, даже несмотря на то, что такова воля моего брата. – Наклонившись, он с силой ударил Аббуда ибн Азиза в лицо. – Теперь я понимаю, в чем дело. Ты хочешь подняться над остальными. Ты жаждешь знаний, Аббуд ибн Азиз, потому что знания означают власть, а именно власти ты и добиваешься!

Аббуд ибн Азиз, внутренне бушуя, не шевельнулся, даже не посмел поднести руку к пылающей щеке. Он прекрасно сознавал, что Фади может ударом ноги столкнуть его за борт и без капли сожаления позволит ему утонуть. И все же он ступил на этот путь. Если сейчас он не дойдет до конца, то никогда не простит себе этого.

– Фади, если я покажу тебе горсть песка, что ты увидишь?

– Теперь ты будешь задавать мне загадки?

– Я увижу мир. Увижу руку Аллаха, – торопливо заговорил Аббуд ибн Азиз. – Это во мне говорит араб-кочевник. Я родился и вырос в пустыне. В голой, прекрасной пустыне. А вы с Каримом аль-Джамилем родились и выросли в западном мегаполисе. Да, для того, чтобы победить врага, его нужно знать, как ты совершенно верно говоришь. Но, Фади, ответь мне вот на какой вопрос: а что происходит, когда ты начинаешь отождествлять себя с врагом? Возможно ли, что при этом ты, незаметно для самого себя, превращаешься во врага?

Фади стоял, покачиваясь на каблуках. Он был близок к настоящему взрыву.

– Ты смеешь намекать на то…

– Я ни на что не намекаю, Фади. Поверь мне. Это вопрос доверия – веры. Если ты мне не доверяешь, если у тебя нет веры в меня, отвернись от меня прямо сейчас. Я уйду, не сказав больше ни слова. Но мы знаем друг друга всю свою жизнь. Я обязан тебе всем, что у меня есть. Точно так же, как ты стремишься защитить Карима аль-Джамиля, я думаю только о том, чтобы уберечь тебя от всех опасностей, как в «Дудже», так и за ее пределами.

– Твоя одержимость перерастает в безумие.

– Несомненно, возможно и такое. – Аббуд ибн Азиз сидел совершенно неподвижно, не ежась от страха, не сжимаясь в комок, чем, определенно, он бы побудил Фади столкнуть его в воду. – Я говорю только, что вследствие своей самоизоляции Карим аль-Джамиль превратился в вещь в себе. И ты не можешь с этим поспорить. Возможно, это и к лучшему, как полагаете вы оба. Но лично я считаю, что в подобных отношениях есть серьезный недостаток. Вы завязаны друг на друга. Между вами нет посредника, третьей стороны, которая обеспечила бы равновесие.

Аббуд ибн Азиз рискнул подняться на ноги, медленно и осторожно.

– И вот сейчас я прошу тебя задуматься. Умоляю, задай самому себе вопрос: чисты ли ваши с Каримом аль-Джамилем помыслы? Ты знаешь ответ: нет. Они затуманены, подточены вашей одержимостью местью. И я говорю: вы с Каримом аль-Джамилем должны забыть Джейсона Борна, забыть, во что превратился ваш отец. Он был великим человеком, тут не может быть никаких вопросов. Но его день уже закончился; твой же еще только нарождается. Такова жизнь. И стоять у нее на пути – высокомерное безумство; она безжалостно сметет и раздавит тебя.

Ты должен сосредоточиться на будущем, а не на прошлом. Сейчас тебе нужно думать о своем народе. Ты наш отец, наш заступник, наш спаситель. Без тебя мы – пыль на ветру, мы – ничто. Ты наша путеводная звезда. Но только в том случае, если твои побуждения снова станут чисты.

После этого оба долго не издавали ни звука. Аббуду ибн Азизу казалось, будто у него с плеч свалилась тяжкая ноша. Он верил в свои доводы, в каждое слово. Если сейчас его ждет гибель, что ж, пусть будет так. Он умрет с сознанием того, что выполнил свой долг перед своим вождем, своим другом.

Фади, однако, больше не сверлил его прожигающим взглядом, не замечал раскинувшееся вокруг море и мерцающие в темноте огоньки Одессы. Он снова устремил взор внутрь себя, погружаясь в самые потаенные глубины, куда, подозревал Аббуд ибн Азиз – нет, надеялся всем своим естеством, – доступ был закрыт даже для Карима аль-Джамиля.

Как только все компьютеры зависли, в здании штаб-квартиры ЦРУ наступил сущий ад. Всему персоналу отдела сигналов и кодов было поручено немедленно разобраться с вирусом. Треть сотрудников ОСК запустила «Часового», непреодолимый барьер ЦРУ, в фоновом режиме, осуществляя диагностику на низшем уровне. Остальные, с помощью программ выявления и уничтожения вирусов, прошлись по всем венам и артериям внутренней компьютерной сети управления. Эти программы, разработанные ДАРПА специально для ЦРУ, использовали усовершенствованный эвристический алгоритм, который менялся, непрерывно подстраиваясь под ту форму вируса, с которой сталкивался.

Все управление перешло в режим полной изоляции: никого не впускать и никого не выпускать. В звуконепроницаемом овальном зале совещаний, расположенном напротив кабинета Старика, за столом из полированного дуба собрались девять человек. Перед каждым стоял компьютерный монитор, утопленный в крышку стола, и бутылка с охлажденной водой. Сидящий слева от директора начальник отдела сигналов и кодов постоянно получал сообщения о том, как идет работа у его трудящейся без устали команды. Эти сообщения появлялись у него на терминале, подчищались – приводились в вид, понятный для непосвященных, – и выводились на полдюжины плоских экранов, развешенных на обтянутых матово-черным бархатом стенах.

– За пределы этих стен ничего не вытекает, – заявил директор ЦРУ. Сегодня он чувствовал себя на все свои шестьдесят восемь лет. – То, что произошло здесь сегодня, здесь и останется. – События давили на него тяжестью ноши, взваленной на плечи Атланта. Директор сознавал, что рано или поздно у него сломается спина. Но не сегодня. Только не сегодня, черт побери!

– Никакой утечки компрометирующей информации не произошло, – заговорил начальник ОСК, изучая бегущие по экрану строчки данных. – Судя по всему, вирус пришел не снаружи. «Часовой» завершил диагностику. Защитный барьер ни на секунду не прекращал выполнять свою задачу, на что он и запрограммирован. Нарушений в работе системы не было. Повторяю, не было.

– В таком случае, черт побери, что же произошло?! – рявкнул директор. Он уже мысленно благодарил свою счастливую звезду за то, что министр обороны никогда ничего не узнает про эту унизительную катастрофу.

Начальник ОСК поднял свою сверкающую лысую голову.

– Насколько нам удалось установить на настоящий момент, мы подверглись атаке изнутри.

– Изнутри?– недоверчиво повторил Карим аль-Джамиль. Он сидел справа от Старика. – Вы хотите сказать, что в штаб-квартире ЦРУ действует предатель?

– Все говорит об этом, – заметил Роб Батт, начальник оперативного отдела, наиболее влиятельный из «большой семерки», как называли в управлении начальников отделов.

– Роб, я хочу, чтобы ты немедленно разобрался в этом вопросе, – сказал Старик. – Или получи подтверждение, или успокой нас, что все чисто.

– Этим могу заняться я, – вставил Карим и тотчас же пожалел о своих словах.

Роб Батт устремил на него свой немигающий, словно у змеи, взгляд.

– Мартин, а разве у тебя своих забот не хватает? – тихо спросил он.

Директор ЦРУ кашлянул.

– Мартин, я хочу, чтобы ты сосредоточил все свои силы на «Дудже». – «Меньше всего мне сейчас нужны внутренние междоусобицы», – мрачно подумал он. Старик повернулся к начальнику ОСК: – Когда будет восстановлен главный компьютер?

– На это уйдут сутки, а то и больше.

– Об этом не может быть и речи, – отрезал Старик. – Найдите другое решение. Мне нужно, чтобы через два часа все системы работали в полном объеме.

Начальник ОСК почесал лысину.

– Ну, конечно, можно переключиться на резервную сеть. Но для этого придется раздать новые коды доступа всем сотрудникам…

– Так займись же этим! – резко промолвил директор. Он хлопнул ладонью по столу. – Итак, джентльмены, все знают свою задачу. Так давайте же смоем это дерьмо со своих ботинок, пока оно не начало вонять!

Борн, приходя в сознание и снова проваливаясь в беспамятство, переживал заново события прошлого, терзавшие его с самого момента смерти Мари.

Он просыпается, весь в слезах по своей потерянной любви, по своей загубленной жизни.

– Я должен был тебя спасти!

И тут же он понимает, почему этот осколок прошлого всплыл в памяти после смерти Мари.

Его охватывает сокрушительное чувство вины. Он виноват в том, что его не оказалось рядом с Мари и он не смог ее спасти. Из этого неумолимо следует, что у него была возможность спасти окровавленную женщину, но он ее не спас.

– Мартин, можно тебя на пару слов?

Обернувшись, Карим аль-Джамиль поймал на себе пристальный взгляд Роба Батта. В отличие от остальных присутствовавших на совещании, начальник оперативного отдела продолжал сидеть за столом. Теперь в полутемном зале оставались только они с Каримом.

Карим аль-Джамиль посмотрел на Батта подчеркнуто нейтрально.

– Как ты верно заметил, Роб, у меня своих забот хватает.

Лапищи Батта напоминали здоровенные тесаки для рубки мяса. Ладони у него были неестественно темные, словно постоянно перепачканные кровью. Батт развел их – обычно это считается жестом примирения, однако сейчас в демонстрации неприкрытой звериной силы было что-то угрожающее. Начальник оперативного отдела напомнил Кариму аль-Джамилю гориллу, приготовившуюся к прыжку.

– Уважь меня. Я отниму у тебя не больше минуты.

Вернувшись, Карим сел за стол напротив Батта. Начальник оперативного отдела относился к тем людям, для которых кабинетная обстановка является буквально невыносимой. Костюмы он носил так, словно изнутри они были утыканы иголками. Его огрубевшее, обветренное, сморщенное на солнце лицо говорило или о горных лыжах в долине Аспен, или о кровопролитных боях в горах Афганистана. Карим находил все это любопытным, поскольку сам он провел столько времени в дорогих ателье, шьющих замечательную западную одежду, что костюм от Армани сидел на нем так же естественно, как бурнус.

Сплетя пальцы, он натянул на лицо тень улыбки.

– Чем могу тебе помочь, Роб?

– Честно говоря, я немного озабочен. – Судя по всему, Батт не любил ходить вокруг да около, но, вероятно, ведение разговоров не было его сильной стороной.

Карим, не обращая внимания на бешено колотящееся сердце, сохранил свой голос учтивым:

– И чем же?

– Ну, тебе пришлось жуть что перенести. Сказать по правде, я был уверен, что ты отдохнешь несколько недель – расслабишься, покажешься другим врачам.

– Ты имел в виду мозговедов.

Батт продолжал так, словно ничего не расслышал:

– Но Старик отмел напрочь все мои возражения. Он сказал, что твоя работа имеет слишком большое значение – особенно сейчас, когда мы столкнулись с этим кризисом. – Он растянул губы, что на другом лице могло бы сойти за улыбку. – Но вот ты только что захотел забрать у меня поиски того, кто натравил на нас этот долбаный вирус. – Змеиные глаза, черные, словно вулканическое стекло, пробежали по Кариму, как будто начальник оперативного отдела мысленно обыскивал его. – Раньше ты никогда не лез в мои владения. Больше того, мы с тобой заключили соглашение не вмешиваться в дела друг друга.

Карим молчал. А что, если это заявление – ловушка? Что, если Линдрос и Батт никогда не заключали ничего подобного?

– Мне бы хотелось узнать, почему ты пошел на попятную, – продолжал Батт. – Мне хотелось бы знать, почему ты, в своем теперешнем состоянии, захотел взвалить на себя дополнительную работу. – Его речь стала тише и в то же время замедлилась, подобно застывающему меду. Начальник оперативного отдела уподобился хищнику, который кружит вокруг добычи, выбирая удобный момент для броска.

– Приношу свои извинения, Роб. Я просто хотел помочь, только и всего. У меня и в мыслях не было…

Батт так резко дернул головой вперед, что Кариму пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отпрянуть назад.

– Понимаешь, Мартин, я очень беспокоюсь по поводу тебя. Враг пытался вывернуть тебя наизнанку. Мне это известно, и тебе это тоже известно. И знаешь, откуда мне это известно? Знаешь?

– Не сомневаюсь, ты ознакомился с результатами моего обследования…

– В задницу результаты обследования, – остановил его Батт. – Это все для ученых мужей, каковыми мы с тобой определенно не являемся. Эти ребята до сих пор спорят по поводу результатов; в этой дыре они останутся до тех пор, пока преисподняя не покроется льдом. В качестве отправной точки нам пришлось положиться на мнение Джейсона Борна, человека, которого в лучшем случае можно считать просто неуравновешенным, а в худшем – прямой угрозой порядкам и дисциплине ЦРУ. Но именно он знает тебя лучше всего. Странно, не правда ли? – Он склонил голову набок. – Какого черта ты поддерживаешь с ним отношения?

– Загляни в его досье, – сказал Карим. – Один Борн ценнее для меня – для нас, чем целая пригоршня твоих рядовых агентов.

«С ума сойти, я пою хвалу Джейсону Борну!» – подумал он.

Но остановить Батта было не так-то просто.

– Понимаешь, Мартин, меня беспокоит твое поведение. В чем-то ты в полном порядке, такой же, каким был всегда. Но есть кое-какие мелочи, едва уловимые… – Он покачал головой. – В общем, скажем, тут что-то не вписывается. Видит бог, ты всегда был человеком замкнутым. «Он считает себя выше нас», – говорили остальные начальники отделов. Но только не я. Я тебя раскусил. Ты – генератор идей, тебе не нужен весь этот пустой треп, который в наших коридорах считается дружбой.

У Карима мелькнула мысль, не наступил ли тот самый момент – разумеется, эту возможность он тоже учитывал, разрабатывая план, – когда у одного из коллег Линдроса возникли подозрения. Однако, по его расчетам, вероятность этого была мала – его пребывание в ЦРУ измерялось днями, не больше. И, как сказал сам Батт, Линдрос всегда был одиночкой. Но, несмотря ни на что, сейчас Карим оказался на краю пропасти: еще немного, и ему придется решать, как нейтрализовать начальника отдела.

– Если ты заметил в моем поведении что-то странное, уверен, это является следствием стресса нынешней ситуации. Но если я в чем-то и преуспел, так это в умении разделять свою жизнь на несообщающиеся отсеки. Уверяю тебя, прошлое тут ни при чем.

Наступило молчание. Карима не покидало ощущение, что вокруг него бродит очень опасный хищник – так близко, что он чувствует исходящий от него резкий запах.

Наконец Батт кивнул:

– В таком случае, Мартин, на том и остановимся. – Встав, он протянул руку: – Я рад, что мы с тобой поговорили по душам.

Выходя из зала, Карим радовался, что подбросил убедительные улики относительно личности «предателя». В противном случае Батт в самом ближайшем времени вонзил бы зубы ему в загривок.

– Привет, Александр. Соскучился, мой хороший мальчик!

Сорайя, с тяжелой холщовой сумкой через плечо, возвратилась в тайник, в котором оставила Борна. В свете керосиновой лампы, которую она принесла, молодая женщина увидела Борна не мертвым, но потерявшим сознание от потери крови. Бульдог неподвижно сидел рядом с топчаном. Его влажные черные глаза искали лицо хозяйки, словно моля о помощи.

– Все хорошо, – сказала Сорайя, обращаясь к Борну и собаке. – Я уже вернулась.

Она достала из сумки всякую всячину, полученную от доктора Павлиной: пластиковые мешочки, заполненные разными жидкостями. Пощупав Борну лоб, Сорайя убедилась в том, что у него не началась лихорадка, после чего мысленно повторила порядок действий, который врач заставила ее заучить наизусть.

Вскрыв упаковку, молодая женщина достала иглу и воткнула ее в вену на тыльной стороне левой руки Борна. Подсоединив капельницу, она вставила первый пакетик с жидкостью, содержащей два сильных антибиотика. Затем она сняла импровизированную повязку, насквозь пропитавшуюся кровью, и промыла рану обильным количеством стерильного физиологического раствора. Как сказала ей доктор Павлина, антисептик в данном случае лишь замедлит процесс заживления раны.

Подставив лампу ближе, Сорайя обследовала рану на предмет наличия посторонних тел – нитей, кусочков ткани и тому подобного. К счастью, ничего такого не оказалось. Однако на краях раны была омертвелая ткань, которую молодой женщине пришлось срезать хирургическими ножницами.

Затем, взяв крохотную изогнутую иглу за кончик, Сорайя проткнула кожу, протягивая нейлоновую нить. Очень осторожно она соединила края раны прямым стежком, как ей показала доктор Павлина. Нежно, очень нежно, следя за тем, чтобы не стягивать кожу слишком туго, что увеличило бы риск инфекции. Покончив с этим, Сорайя завязала последний стежок и отрезала лишнюю нить. И наконец наложила на свое рукоделие стерильную марлевую повязку, затем перебинтовала рану, закрепляя повязку.

К этому времени мешочек с антибиотиками уже почти опустел. Отсоединив его, Сорайя закрепила на его место мешочек с питательным раствором.

Через час Борн заснул спокойным сном. Еще через час он начал приходить в себя.

У него открылись глаза.

Склонившись над ним, Сорайя улыбнулась.

– Ты знаешь, где находишься?

– Ты вернулась, – прошептал он.

– Я же сказала, что вернусь, разве не так?

– А Фади?

– Не знаю. Я застрелила одного милиционера, но больше никого не видела. Полагаю, поиски прекращены.

Борн на мгновение закрыл глаза.

– Я помню, Сорайя, я все помню.

Она покачала головой.

– Сейчас тебе нужно отдохнуть. Поговорим потом.

– Нет. – У него на лице появилась мрачная сосредоточенность. – Нам нужно поговорить. Прямо сейчас.

Что с ним произошло? Очнувшись, он сразу же почувствовал себя другим человеком, как будто его рассудок освободился из тисков. Казалось, он вырвался из узкой теснины, заполненной дымкой голосов, принуждающих его к чему-то, из ловушки, в которой существовал все это время. Тупая головная боль прошла. Борн отчетливо вспомнил слова доктора Сандерленда о том, как образуются воспоминания, как аномальная мозговая активность, вызванная травмой или чрезвычайными условиями, может повлиять на их создание и воспроизведение.

– Впервые я понял, насколько глупой была сама мысль освободить Севика из застенков «Тифона», – начал он. – Имелись и другие странности. Например, в момент побега Фади меня буквально ослепила и парализовала нестерпимая головная боль.

– Тогда был убит Тим.

– Да. – Борн попытался было сесть, но поморщился от боли.

Сорайя подсела к нему.

– Не надо, лежи.

Он был неумолим.

– Помоги мне сесть.

– Джейсон…

– Помоги, кому говорю! – резко произнес Борн.

Она подхватила его под мышки, помогла усесться на настиле спиной к стене.

– И все эти голоса, нашептывавшие принуждения, заводили меня в крайне опасные ситуации, – продолжал Борн. – Причем во всех случаях мое странное поведение шло на пользу Фади.

– Несомненно, речь идет о случайных совпадениях, – уверенно заявила Сорайя.

Его усмешка была пронизана болью.

– Сорайя, уж если жизнь и научила меня чему-то, то это тому, что случайные совпадения, скорее всего, свидетельствуют о четко продуманном плане.

Сорайя негромко рассмеялась:

– В тебе начинает говорить мания преследования.

– Можно со всей определенностью считать, что именно моя мания преследования помогла мне остаться в живых. – Борн повернулся, устраиваясь поудобнее. – А что, если в моих предположениях что-то есть?

Сорайя скрестила руки на груди:

– Что, например?

– Ну хорошо, давай начнем с предположения, что все эти случайные совпадения, как ты их называешь, на самом деле являются частью плана. Как я уже говорил, все они определенно сыграли Фади на руку.

– Продолжай.

– Головные боли начались после того, как я побывал у доктора Сандерленда, специалиста по проблемам памяти, которого посоветовал мне Мартин.

Сорайя нахмурилась. Внезапно слова Борна перестали казаться ей забавными.

– Когда ты к нему обращался?

– Меня сводили с ума обрывки воспоминаний о моем предыдущем пребывании здесь, в Одессе. Но тогда я не знал даже, что это была Одесса, не говоря уж о том, что я понятия не имел, чем здесь занимался.

– Но как твои воспоминания могут быть частью плана, составленного Фади?

– Не знаю, – согласился Борн.

– Этого не может быть. – Сорайя поймала себя на том, что выступает против Борна.

Он махнул рукой.

– Давай пока оставим это. Когда я спас Мартина, он мне сказал, что я должен приехать сюда – во что бы то ни стало – и разыскать человека по фамилии Лермонтов, который, по его словам, являлся казначеем «Дуджи». Мартин рассуждал, что, если я ликвидирую Лермонтова, финансовая река, питающая «Дуджу», иссякнет.

Сорайя кивнула:

– Тонкий ход.

– Был бы таким, если бы Лермонтов существовал на самом деле. Однако такого человека нет. – Лицо Борна оставалось совершенно непроницаемым. – Но это еще не все. Фади было известно о Лермонтове. Он знал, что Лермонтов – вымысел!

– И что?

Оттолкнувшись от стены, Борн посмотрел молодой женщине прямо в лицо.

– Каким мыслимым путем Фади мог узнать про Лермонтова?

– Ты забываешь о том, что Линдроса подвергали допросам. Быть может, «Дуджа» подкинула ему дезинформацию.

– Это предполагает, что террористы наперед знали о том, что Мартина освободят.

Сорайя задумалась.

– Этот вопрос с Лермонтовым меня заинтересовал. Линдрос тоже говорил мне о нем. Именно поэтому я здесь. Но зачем? Зачем он отправил нас с тобой в Одессу?

– Для того, чтобы мы гонялись за призраком, – сказал Борн. – Лермонтов был только предлогом. Фади нас ждал. Он знал, что мы прибудем в Одессу. Он приготовился меня убить – больше того, если я хоть в чем-нибудь смыслю, это было ему необходимо. Я видел это у него в глазах, слышал в его голосе. Он долго ждал возможности расквитаться со мной.

Сорайя была потрясена.

– И еще одно, – неумолимо продолжал Борн, – в самолете по пути домой Мартин сказал, что у него постоянно допытывались об обстоятельствах операции по устранению Хамида ибн Ашефа, которая была поручена мне. Мартин спрашивал, помню ли я о ней.

– Джейсон, зачем Линдросу знать об операции, разработанной Алексом Конклином?

– Ответ очевиден, – сказал Борн. – Между Фади и Мартином есть какая-то связь.

– Что?

– Как и между ними и доктором Сандерлендом. – В его теории была безжалостная логика. – Лечение доктора Сандерленда что-то сделало с моим рассудком, заставив меня в решающие моменты совершать ошибки.

– Но разве такое возможно?

– Техника «промывания мозгов» заключается в том, чтобы посредством цвета, звука, ключевого слова или фразы в нужный момент добиваться от объекта определенного отклика.

«Поджигать в этой дыре все равно нечего». Эти слова метались у Борна в голове до тех пор, пока ему не показалось, что он сходит с ума.

Он повторил эту фразу Сорайе.

– Ее произнес Фади. Именно она стала толчком к возникновению головной боли. Фади использовал ключевую фразу, которую заложил мне в сознание Сандерленд.

– Я помню, как исказилось у тебя лицо, когда Севик произнес эти слова, – подтвердила Сорайя. – Но ты помнишь, что он также говорил про то, как некоторое время жил в Одессе?

– Сорайя, ключом является одесская операция по устранению Хамида ибн Ашефа. Все указывает на это. – Его лицо посерело; внезапно он показался Сорайе очень уставшим. – Налицо заговор. Но какова его конечная цель?

– Невозможно представить, как террористам удалось заставить Линдроса помогать им.

– Ничего такого не было. Я знаю Мартина лучше, чем кто бы то ни было. Его невозможно толкнуть на путь предательства.

Сорайя развела руками.

– Тогда как же это можно объяснить?

– А что, если человек, которого я вырвал из рук «Дуджи», которого я ввел в штаб-квартиру ЦРУ, за которого поручился, на самом деле не Мартин Линдрос?

– Так, пора остановиться. – Она подняла руки. – Ты только что пересек черту, отделяющую манию преследования от полномасштабного психического расстройства.

Борн пропустил ее вспышку мимо ушей.

– Что, если человек, которого я вернул назад, который в настоящий момент возглавляет «Тифон», является двойником?

– Джейсон, это невозможно. Он внешне похож на Линдроса, говорит, как Линдрос. Во имя всего святого, он прошел тестирование сетчатки глаза!

– Сканер сетчатки глаза можно обмануть, – заметил Борн. – Такое бывает крайне редко, сделать это очень трудно – требуется пересадка сетчатки или всего глаза. Но если двойник не поленился полностью изменить свое лицо, пересадить сетчатку для него – что раз плюнуть.

Сорайя покачала головой:

– Ты хоть представляешь себе возможные последствия того, что говоришь? Преступник в самом сердце ЦРУ, контролирует больше чем тысячу агентов по всему миру. Повторяю, это невозможно, это просто безумие.

– Именно поэтому все и сработало. Ты, я, все в «Тифоне», во всем ЦРУ – нас обвели вокруг пальца, направили по ложному следу. В этом и заключается план террористов. Пока мы гоняемся по всему земному шару за призраками, Фади волен беспрепятственно переправлять своих людей в Соединенные Штаты, доставлять туда ядерное устройство – несомненно, по частям – и собирать его там, где намечено произвести взрыв.

– Твои предположения просто чудовищны. – Сорайя была на грани шока. – Тебе никто не поверит. Лично я не могу даже настроиться на такие мысли. – Она бессильно опустилась на край топчана. – Слушай, ты потерял много крови. Ты на пределе физических сил. Тебе нужно выспаться, и тогда…

– Есть один верный способ проверить, настоящий ли тот Мартин Линдрос, которого я спас, или же это двойник, – продолжал Борн, не обращая на нее внимания. – Я должен разыскать настоящего Мартина Линдроса. Если я прав, это означает, что он до сих пор жив. Он нужен двойнику живым. – Он начал сползать на доски. – Нам нужно…

Мощная волна головокружения вынудила его умолкнуть и привалиться к стене. Сорайя помогла ему улечься. Его веки налились свинцом усталости.

– Какими бы ни были наши действия в дальнейшем, сейчас тебе в первую очередь требуется отдохнуть, – с новообретенной твердостью произнесла Сорайя. – Мы оба очень устали, и твоя рана должна зажить.

Через мгновение Борна одолел сон. Встав, Сорайя устроилась на полу рядом с топчаном. Она раскрыла объятия: Александр свернулся клубком, прижимаясь к ее груди. Однако ее продолжали мучить страшные мысли. А что, если Борн прав? Последствия этого не поддавались осмыслению. Однако ни о чем другом Сорайя думать не могла.

– Ох, Александр, – прошептала она, – что нам делать?

Повернув морду, бульдог лизнул ее в лицо.

Сорайя закрыла глаза, стараясь дышать глубоко. И вскоре, убаюканная ровным стуком сердца Александра, она уступила бесшумно подкравшемуся сну.