Карим аль-Джамиль, надев толстый резиновый фартук и плотные рукавицы, потянул за шнурок, запуская цепную пилу. Под прикрытием ее жуткого лязга он сказал:

– Наш план заключался в том, чтобы взорвать ядерное устройство в одном из крупнейших городов Америки. Потребовалось десять лет тщательных расчетов и напряженной работы, чтобы сделать его осуществимым.

Карим аль-Джамиль не опасался, что где-нибудь поблизости может быть спрятан микрофон; просто он не позволял себе расслабиться ни на мгновение.

Он приблизился к трупу следователя Овертона, лежащему на верстаке из нержавеющей стали посреди гулкого пустынного зала авторемонтной мастерской. Над головой нудно гудели три красноватые трубки ламп дневного света.

– Но для того, чтобы обеспечить максимальную вероятность успеха, – подхватила Анна Хельд, – нам было нужно, чтобы Джейсон Борн поручился за тебя, как за Мартина Линдроса. Разумеется, по своей воле он бы этого ни за что не сделал, поэтому нам пришлось найти способ его обмануть. Поскольку у меня был доступ к личному делу Борна, мы смогли воспользоваться его единственной слабостью – его памятью, а также его многочисленными сильными сторонами, такими как преданность, настойчивость и острый, проницательный ум, правда, чуть тронутый паранойей.

Анна тоже облачилась в фартук. Натянув рукавицы, она взяла в одну руку тяжелый молоток, а в другую – зубило с широким наконечником. Пока Карим аль-Джамиль трудился над ногами Овертона, она вставила зубило в ложбинку на внутренней стороне левого локтевого сустава и быстро и аккуратно опустила молоток. Автомастерская снова наполнилась кипучей деятельностью, как было в дни ее процветания, причем характер работ теперь больше соответствовал названию.

– Но какой пусковой механизм позволил тебе воспользоваться слабостью Борна? – спросила Анна.

Усмехнувшись, Карим аль-Джамиль сосредоточился на своей жуткой работе.

– Ответ дали мои исследования, посвященные проблеме амнезии. Люди, страдающие потерей памяти, очень бурно реагируют на эмоционально заряженные ситуации. Нам нужно было обеспечить Борну сильное потрясение, которое подтолкнуло бы его память.

– Именно это ты сделал, когда я сообщила о внезапной, неожиданной смерти жены Борна?

Карим аль-Джамиль вытер с лица брызнувшую кровь.

– Как говорим мы, бедуины: «Человеческая жизнь в руках Аллаха». – Он кивнул. – Объятый горем, Борн отчаянно страдал от шуток, которые играла с ним его больная память. Поэтому я приказал тебе предложить ему исцеление.

– Теперь я все понимаю. – Анна на мгновение отвернулась от трупа, из которого вырвались газы. – Естественно, совет должен был исходить от друга Борна – Мартина Линдроса. И я дала Линдросу имя и адрес доктора Аллена Сандерленда.

– Однако на самом деле на звонок Борна ответили мы, – продолжал Карим. – Мы назначили ему прием на вторник, единственный день в неделе, когда доктора Сандерленда и его персонала нет на месте. Вместо этого мы подставили нашего доктора Костина Вейнторпа, сыгравшего роль Сандерленда.

– Великолепно, дорогой! – Глаза Анны зажглись восхищением.

Части тела одна за другой бросали в большое овальное оцинкованное корыто, словно шла подготовка к эксперименту в лаборатории доктора Франкенштейна. Карим аль-Джамиль одним глазом присматривал за Анной, но та занималась своей работой с невозмутимой деловитостью. И это одновременно обрадовало и удивило его. Она была права в одном: он ее сильно недооценивает. И действительно, Карим аль-Джамиль оказался не готов к встрече с женщиной, демонстрирующей мужские качества. Он привык к своей сестре, слабой и покорной. Сара была хорошей девушкой, отрадой семьи; в ее хрупком теле обитала родовая гордость. Она не должна была умереть такой молодой. И теперь только месть могла вернуть фамильную честь, похороненную вместе с ней.

В стране, откуда был родом отец Карима аль-Джамиля, женщины отстранены от всех мужских занятий. Разумеется, его мать была исключением. Но она так и не приняла ислам. И для Карима аль-Джамиля оставалось неразрешимой тайной, почему его отцу было все равно, почему он не пытался обратить ее в истинную веру. Казалось, ему доставляла огромное удовольствие его светская супруга, хотя та и нажила ему много врагов среди духовенства и ревнителей веры. Еще большей тайной было то, что все это тоже нисколько не волновало отца. Мать скорбела по безвременно ушедшей дочери, и он, искалеченный старик, изо дня в день погруженный в ее горе, также был вынужден переживать.

– И что же Вейнтроп сделал с Борном? – спросила Анна.

Весело отрезав коленный сустав, Карим ответил:

– Вейнтроп является ведущим специалистом в области потери памяти. Именно к нему я обратился за консультацией относительно амнезии Борна. Инъекцией определенных искусственных белков Вейнтроп воздействовал на синапсы в головном мозгу Борна, чуть подправив их функции. Последствия этого были такими же, как и в результате психической травмы, что, как выяснил в своих исследованиях Вейнтроп, способно воздействовать на память. Своей инъекцией Вейнтроп воздействовал на определенные синапсы, тем самым создав новые воспоминания. И каждое из этих воспоминаний устроено таким образом, что вызывается в памяти Борна нужным внешним фактором.

– Я бы назвала это «промывкой мозгов», – заметила Анна.

Карим кивнул:

– В каком-то смысле это так. Но только в данном случае речь идет о совершенно новой сфере воздействия, в которой больше не требуются физическое принуждение, долгие недели обработки органов чувств и изощренные пытки.

Овальное корыто почти наполнилось. Карим подал знак Анне. Они положили инструменты на торс Овертона – который, помимо головы, оставался единственной целой частью его тела.

– Приведи пример, – сказала Анна.

Вдвоем они взяли корыто за ручки и поднесли его к большому сухому колодцу, в который в прошлом незаконно сливали отработанное моторное масло.

– Образ Хирама Севика вызвал у Борна «добавленное» воспоминание – тактику показа заключенному свободы, которой он лишился, с целью заставить его говорить. В противном случае Борн ни за что бы не вывел Фади из тюрьмы. Этот его поступок имел сразу два значения: во-первых, Фади получил возможность бежать, и, кроме того, Борн оказался под подозрением в своем собственном ведомстве.

Они перевернули корыто. Содержимое вывалилось, исчезая в глубоком колодце.

– Но я не полагался на то, что единственного добавленного воспоминания окажется достаточно, чтобы остановить Борна, – продолжал Карим, – поэтому я попросил Вейнтропа добавить элемент физического дискомфорта – сводящую с ума головную боль, которая обрушивалась на Борна каждый раз, когда вызывалось добавленное воспоминание.

Они отнесли корыто назад к верстаку. Анна сказала:

– Пока что все понятно. Но разве для Фади не было в высшей степени опасно отдаваться в руки ЦРУ в Кейптауне?

– Все, что я разрабатываю и осуществляю, изначально является опасным, – сказал Карим аль-Джамиль. – Мы ведем войну за сердца, рассудок и будущее нашего народа. Для нас нет такого понятия, как чрезмерный риск. Что же касается Фади, то начнем с того, что он выдавал себя за торговца оружием Хирама Севика. Далее, он знал, что мы заставим Борна помимо своей воли его освободить.

– Ну а если бы метод доктора Вейнтропа не сработал или сработал не так, как нужно?

– Что ж, в таком случае у нас оставалась ты, дорогая. Я снабдил бы тебя инструкциями, которые позволили бы вызволить моего брата из тюрьмы. – Включив цепную пилу, Карим аль-Джамиль быстро прошелся по останкам, после чего и они также отправились в колодец. – К счастью, осуществлять эту часть плана не понадобилось.

– Мы полагали, что Сорайя Мор свяжется с директором ЦРУ, чтобы получить санкцию на освобождение Фади, – сказала Анна. – Вместо этого она позвонила Тиму Хитнеру и приказала ему встретиться с ней на улице. Сорайя сообщила, где именно будет находиться Фади. Поскольку я прослушивала все ее разговоры, ты смог привести в действие вторую часть плана побега.

Взяв канистру бензина, Карим открутил крышку и выплеснул треть содержимого в колодец.

– Аллах даже снабдил нас идеальным козлом отпущения – Хитнером.

Открыв крышку бензобака машины Овертона, он вылил почти все, что осталось, в салон. Ни один эксперт-криминалист ничего не сможет извлечь из того, что уцелеет. Развернувшись, Карим аль-Джамиль попятился к двери черного хода, оставляя на полу полоску бензина.

Они подошли к большому умывальнику из стеатита, стащили рукавицы и тщательно отмыли окровавленные руки и лица. Затем сняли фартуки и бросили их на пол.

Когда они уже были у двери, Анна напомнила:

– Нельзя забывать также о Лернере.

Карим аль-Джамиль кивнул:

– До тех пор пока я не решу, как с ним быть, ты должна соблюдать предельную осторожность. От Лернера нельзя избавиться так же просто, как от этого Овертона.

Он чиркнул спичкой и бросил ее под ноги. Голубое пламя, вспыхнув с громким шелестом, устремилось к машине.

Анна открыла дверь, и они шагнули в темноту гетто.

Задолго до того, как «Эм-энд-Эн кузовные работы» озарился огнем, Тайрон засек мужчину и женщину. Он сидел на каменной стене, в густой тени старого дуба, раскинувшего свои узловатые ветви опрокинутой чашей щупалец медузы. На нем была черная толстовка, капюшон натянут на голову. Тайрон с нетерпением ждал, когда Ди-Джей Танк принесет ему перчатки, потому что, черт побери, было очень холодно.

Он как раз дул на руки, пытаясь их согреть, когда к развалинам здания подъехала машина. В течение нескольких месяцев Тайрон присматривался к этому месту: он надеялся, что оно заброшено, и лелеял мечту устроить в нем базу своей банды. Но полтора месяца назад ему доложили, что там была замечена какая-то активность, причем ночью, когда вся законная деятельность замирает. Поэтому он прихватил с собой Ди-Джея Танка и отправился на разведку.

И действительно, внутри были люди. Два бородача. Что еще любопытнее, третий бородач дежурил на улице. Когда он обернулся, Тайрон отчетливо разглядел у него на поясе блеснувший пистолет. Ему было известно, кто носит такие бороды: ортодоксальные евреи или арабские экстремисты.

Когда они с Ди-Джеем Танком подкрались к зданию и заглянули в покрытое толстым слоем грязи окно, бородачи обставляли зал канистрами, инструментом и каким-то оборудованием. Хотя электроснабжение было восстановлено, никаких ремонтных работ, очевидно, не предусматривалось. Уходя, бородачи заперли ворота на огромный навесной замок, и Тайрон, бросив на него опытный взгляд, сразу же понял, что вскрыть такой невозможно.

С другой стороны, оставалась дверь черного хода, спрятанная в узком глухом переулке, о которой вряд ли кто-нибудь догадывался. Однако Тайрон о ней знал. В его владениях не было почти ничего такого, о чем он не знал или не мог получить сведения в считаные минуты.

После отъезда бородачей Тайрон вскрыл замок на двери черного хода, и они проникли внутрь. И что же он увидел? Обилие мощного электроинструмента, которое не раскрыло ему ровным счетом ничего о таинственных бородачах и их намерениях. Но вот канистры – это уже была совершенно другая история. Тайрон изучил их одну за другой: тринитротолуол, пентрит, дисульфид углерода, гексаген. Разумеется, он знал, что такое тротил, но об остальных веществах ему еще не приходилось слышать. Тайрон обратился к Дерону, и тот его просветил. За исключением дисульфида углерода, все остальные вещества были мощной взрывчаткой. Пентрит, известный также как ПЭНТ, используется в детонаторах. Гексаген, известный также как ГМКС, представляет собой связанное полимером взрывчатое вещество, твердое, вроде Си-4. В отличие от тротила, гексоген нечувствителен к удару и тряске.

С той самой ночи увиденное не выходило у Тайрона из головы. Ему хотелось разобраться в происходящем, поэтому он организовал постоянное наблюдение за автомастерской, и вот сегодня его бдительность была вознаграждена.

Только посмотрите: на стальном верстаке посреди зала лежит тело. А женщина и мужчина в фартуках и рукавицах потрошат его, словно тушу оленя, черт побери. Вот до чего доходят люди! Тайрон покачал головой. Они с Ди-Джеем Танком смотрели сквозь грязное стекло окошка наверху. И вдруг Тайрон ощутил затылком укол. Он узнал лицо трупа на верстаке! Это был тот самый человек, который несколько дней назад следил за мисс Ш, тот самый, о котором, по ее словам, она намеревалась позаботиться сама.

Тайрон наблюдал за действиями мужчины и женщины, однако теперь, после потрясения, он уже не обращал внимания на то, чем они занимаются. Вместо этого он старался запомнить их лица. У него возникло ощущение, что мисс Ш будет очень любопытно узнать, чем занималась эта парочка.

Затем ночная темнота озарилась, Тайрон почувствовал, как ему в лицо пахнул нестерпимый жар, и к небу взметнулись языки пламени.

Тайрону не раз приходилось сталкиваться с пожарами – точнее, поджогами, поэтому он не мог сказать, что случившееся его потрясло. Лишь опечалило. «Эм-энд-Эн кузовные работы» он потерял навсегда, это уж точно. Но затем ему в голову пришла одна мысль, и он шепнул пару слов Ди-Джею Танку.

Когда они забрались в зал в первый раз, там все было забито разнообразной взрывчаткой и катализаторами. Если бы все эти вещества оставались на месте, взрыв снес бы целый квартал и его с Ди-Джеем Танком в придачу.

И вот теперь Тайрон задал себе вопрос: если взрывчатки не было внутри, где она?

Министр обороны Э. Р. Бад Хэллидей ел тогда, когда получалось, в любое время дня и ночи. Строгого графика трапез у него не существовало. Но если только его не вызывал к себе для очередной взбучки президент, если только ему не приходилось отчитываться перед сенатом, если он не переливал из пустого в порожнее с вице-президентом и не возглавлял заседание Объединенного комитета начальников штабов, Хэллидей предпочитал поглощать пищу в своем лимузине. Если не считать редких вынужденных остановок, вызванных различными причинами, лимузин, подобно акуле, находился в непрерывном движении, катился по улицам и бульварам Вашингтона.

Мэттью Лернер пользовался в обществе министра некоторыми привилегиями, не последней из которых была возможность составить ему компанию за столом, как это предстояло сегодня вечером. В мире за тонированными стеклами лимузина для ужина было еще слишком рано. Однако здесь был мир министра Хэллидея, и в нем час ужина уже пробил.

После короткой молитвы они вонзили зубы в солидные порции барбекю по-техасски: здоровенные говяжьи ребра, покрытые толстым, блестящим слоем красного мяса. На гарнир были жареные бобы с вкраплениями огненного перца чили. И все это заливалось бутылками пива, сваренного, как не переставал с гордостью повторять Бад, в Форт-Уэрте.

Быстро расправившись с едой, министр вытер руки и лицо, затем схватил еще одну бутылку пива и откинулся назад.

– Итак, директор ЦРУ нанял тебя своим личным убийцей.

– Похоже на то, – подтвердил Лернер.

Раскрасневшиеся щеки министра блестели от тонкой пленки говяжьего жира.

– Есть какие-нибудь мысли на этот счет?

– Я еще ни разу в жизни не отступал, – сказал Лернер.

Хэллидей бросил взгляд на листок бумаги, который Лернер ему протянул, садясь в лимузин. Разумеется, министр уже был знаком с его содержанием, сделал это он только для эффекта, в чем очень преуспел.

– Мне пришлось хорошенько покопаться, но теперь мы знаем, где сейчас находится Борн. Его лицо зафиксировала камера видеонаблюдения в международном аэропорту имени Кеннеди. – Подняв взгляд, министр выковырял из зубов кусочек мяса. – Это задание отправляет тебя в Одессу. Далековато от штаб-квартиры ЦРУ.

Лернер понимал, что тем самым Хэллидей хочет сказать, что ему на время придется забросить поручение самого министра.

– Я выполню это поручение Старика, и директор окажется передо мной в неоплатном долгу. И мы оба будем это знать. Это можно использовать как хороший рычаг, – ответил он.

– А что насчет Анны Хельд?

– Я поручил ее одному человеку, которому доверяю. – Лернер промакнул коркой хлеба остатки густого острого соуса. – Это очень упорный тип. Для того чтобы от него отвязаться, его надо убить.

Борну снова явились видения. Но только теперь он знал, что это не сон. Он переживал заново осколок воспоминаний, еще один элемент мозаики, вставший на свое место.

Александр заворочался, ткнул Борна в бедро плоской черной мордой. Борн заморгал, прогоняя воспоминания, пытаясь сосредоточиться на настоящем. Судя по всему, он заснул, хотя и намеревался бодрствовать. Хорошо, что Александр бдительно нес дежурство за него.

Усевшись на дощатом настиле в своей крошечной подземной келье, Борн увидел, что темнота озарилась зловещим перламутровым сиянием. Бульдог ощетинился. Сюда кто-то идет!

Не обращая внимания на нахлынувшую боль, Борн спустил ноги с настила. Для возвращения Сорайи еще слишком рано. Опершись на стену, он поднялся на ноги, постоял какое-то мгновение, ощущая прикосновение теплого мускулистого тела Александра. Слабость еще не прошла, но он провел время с пользой, дыша глубоко и размеренно, занимаясь медитацией, восстанавливающей запасы жизненной энергии. От потери крови силы оставили его, но теперь он уже мог хоть как-то повелевать тем, что осталось.

Перемена освещения по-прежнему была едва заметной, но теперь Борн уже отчетливо видел, что источник света перемещается, дергаясь вверх и вниз. Это означало, что его держит в руке человек, приближающийся по подземному тоннелю.

Александр, ощетинившись, возбужденно облизывал губы. Борн потрепал собаку за ушами, как это делала Сорайя. Он не переставал себя спрашивать: кто она такая? Что она для него значит? Все те мелочи в ее поведении по отношению к нему во время его первого появления в центре «Тифон», тогда показавшиеся ему странными, теперь приобретали смысл. Сорайя ждала, что он ее вспомнит, вспомнит то, как работали они вместе в Одессе. Что здесь произошло? Почему ей пришлось уйти с оперативной работы?

Свет уже не был бесформенным. У Борна не осталось времени копаться в своей разбитой на мелкие осколки памяти. Но стоило ему сделать движение, как закружилась голова и он пошатнулся. Борн ухватился за каменную стену, чувствуя, что у него подгибаются колени. Свет становился все ярче, а он был бессилен что-либо предпринять.

Фади, двигаясь по левому ответвлению, вслушивался в малейшие звуки. Каждый раз, услышав какой-то шорох, он быстро направлял в ту сторону луч фонаря, но видел только суетящихся крыс с красными глазами и отвратительными голыми хвостами. Фади не покидало острое ощущение неоконченного дела. При мысли о том, что его отец – умный, сильный, крепкий мужчина – был превращен в никчемную оболочку, способную лишь бессвязно бормотать, пуская слюни, прикованную к инвалидному креслу, устремившую взгляд в серую бесконечность, у него в груди вспыхивал костер. Это сделал Борн, Борн и та женщина. Совсем недалеко отсюда, при этом сам Фади едва не погиб от пули Борна. Он не питал насчет Джейсона Борна никаких иллюзий. Этот человек был настоящим волшебником – менял свою внешность, материализовался из ниоткуда и так же таинственно исчезал. На самом деле именно Борн вдохновил Фади тоже стать хамелеоном, менять обличья.

Дело всей его жизни изменилось в ту самую минуту, когда пуля, выпущенная Борном, попала его отцу в позвоночник. Это ранение не только вызвало мгновенный паралич; за ним последовал инсульт, который отнял у отца способность говорить и связно мыслить.

С того самого момента радикальная философия Фади приобрела для него особый внутренний смысл. Для его последователей ничего не изменилось. Но сам Фади чувствовал произошедшие перемены. После того как Джейсон Борн искалечил его отца, у него появилась своя собственная цель, состоящая в том, чтобы причинить Борну и Сорайе Мор самые страшные мучения, перед тем как их убить. О быстрой, безболезненной смерти для них не могло быть и речи. Так считал Фади, и так считал его брат Карим аль-Джамиль. Отец, превратившийся в живой труп, связал братьев неразрывными узами. Их сознание слилось воедино, разделенное на два тела, нацеленное на неминуемое отмщение. И братья посвятили этой задаче все свои силы, весь свой изворотливый ум.

Фади, урожденный Абу Гази Надир аль-Джаму ибн Хамид ибн Ашеф аль-Фахиб, прошел мимо провала в стене слева. Впереди луч его фонарика высветил тоннели, уходящие влево и вправо. Фади заглянул сначала в один, затем в другой, но ничего не обнаружил.

Решив, что он все-таки ошибся, Фади повернул назад, возвращаясь к развилке. Он торопился вернуться к лейтенанту Ковальчуку и его людям. Ему было просто необходимо самому быть на острие. Не исключено, что в пылу боя милиционеры забудут его приказ взять Борна живым.

Проходя мимо провала в стене, Фади остановился. Повернувшись, он направил в зияющую темноту луч фонаря. Не увидев ничего необычного, он тем не менее двинулся вперед. Вскоре дорогу ему преградила каменная осыпь. Фади увидел перед собой выпученные стены, покрытые трещинами, стонущие от напряжения деревянные балки. Определенно, здесь велика вероятность нового обвала.

Поводив лучом света по груде камней, Фади увидел, что между ее верхом и сводом остается узкая щель. Он как раз размышлял, сможет ли в эту щель протиснуться человек, когда по подземному лабиринту гулким эхом раскатились отголоски выстрелов.

«Они его нашли!» – подумал Фади. Развернувшись, он возвратился в главный проход и бегом бросился назад к развилке.