41
Он и пробудился от отчаянья, от телесной ломоты и сердечного озноба, измученный этим бесконечным, дремотным бодрствованием. В комнате было совершеннейшее утро, и солнце, как в драгоценном камне, искрилось в капле смолы, затвердевшей на коричневом провяленном бревне. Светка спала рядом, по-кошачьи свернувшись клубком и подставив лучам улыбающуюся, свежую мордочку, прелестную без всякого макияжа. Он рассмотрел на ее лице еле заметные веснушки, умилился и подумал, что надо обязательно подарить невесте к свадьбе приличный «брюл», потом провел пальцами по ее бедру и осторожно подергал жесткую девичью шерстку.
— Ну-у! — то ли недовольно, то ли поощрительно протянула она сквозь сон.
— Подъем! Грибы кончатся!
— Ну, Микки! Пять минут…
— Ладно, спи!
Он быстро оделся, выглянул из-за занавески, но никого в комнате не обнаружил. Тахта у окна была аккуратно застелена пестрым лоскутным покрывалом, удивительно напоминающим Климта, по которому Тонька сходила с ума. Михаил Дмитриевич даже однажды назвал жену «климтоманкой», и ей очень понравилось.
На месте жестяных ходиков, которые он хорошо запомнил с давних времен, висели теперь огромные наручные часы, словно изготовленные для великана, и скорее всего в Китае, потому что искусственная позолота облупилась, даже свернулась рулончиками, обнажив серую пластмассу. Стрелки на циферблате, размером напоминающем хорошую сковородку, показывали без двадцати девять.
Свирельников посетил покосившийся чуланчик-нужник, оклеенный вперемежку репродукциями из старого «Огонька» и картинками из новых гламурных журналов. На неровных дощатых стенах незнакомки, богатыри и хлеборобы странно соседствовали со Шварценеггером, Пугачевой и Мадонной. Опасливо ступив на хлипкие половицы, он заглянул в смердящую глубину, и все его утонченное сантехническое существо пришло в негодование. Вот уж действительно «нужник»: без нужды не заглянешь… Просто каменный век! Им бы сюда еще биде с эротическим гидромассажем!
Потом, склонившись над оцинкованным тазом и погремев алюминиевым стерженьком умывальника, он плеснул себе в лицо несколько пригоршней воды и взбодрился. Вытираясь, Михаил Дмитриевич вышел на крылечко. Солнце уже приподнялось над лесом и слепило глаза, но небо еще не набрало дневной синевы, а было по-утреннему светлым, словно вылинявшим. В палисаднике росли две яблони, отягощенные мелкими желтыми плодами, и несколько кустов аронии, уже начавшей по-осеннему краснеть. В углу золотые шары, сгрудившись, навалились на забор, сбитый из неровных жердей, выцветших до пепельной серости.
Слева, на месте магазина, виднелся небольшой типовой дачный домик из тех, что строили в конце Советской власти, а вот справа, там, где раньше стояла избушка деда Благушина, возник трехэтажный замок из красного кирпича под темно-коричневой металлической черепицей, с огромной спутниковой тарелкой, прилепленной к одному из балконов. Участка видно не было, потому что трехметровый сплошной железный забор опоясывал дом и, пересекая улицу, спускался по крутому обрыву прямо к Волге, ограждая от всех не только землю, но и воду. Из-за забора торчали макушки серебристых кремлевских елей и поднималась высоченная старинная береза, которую, наверное, пожалели срубить. На коре этой березы дед Благушин сапожным ножом делал засечки, отмечая рост внука от одного приезда до другого…
Михаил Дмитриевич вздохнул, достал сигареты и с отвращением закурил…
— Миш, погодь курить — сейчас парного вынесу! — откуда-то из глубины крикнула Анна и через минуту появилась из хлева с литровой банкой в руках.
Молоко было чуть теплое, пенное и нежно пахло животиной. Свирельников, бросив недокуренную сигарету, залпом выпил и еле отдышался.
— Давно небось парного не пил? — спросила она, улыбаясь.
— Уж и не помню. А ты как догадалась, что это я вышел?
— А я ясновидящая.
— Серьезно?
— Ладно. Мой-то клопомор курит. Не то что твои…
— Ну, ты — просто «мисс Марпл»!
— А ты откуда знаешь? Витька сказал? Надо ж, успел…
— Что?
— Что меня в больнице так и звали — «мисс Марпл».
— А что с тобой было? Серьезное?
— Ты о чем?
— Ну, в больнице, говоришь, лежала…
— Не лежала, а работала. Я же медсестра. Училище кончила. Забыл?
— Забыл. А сейчас где?
— Да вот, в Ямье убираю. Насвинячат, уедут — пойду за ними грязь возить. А ты, я смотрю, бога-атый! — Она, усмехаясь, кивнула на джип, видневшийся из-за забора.
— На жизнь хватает.
— Ой, бедненький! Ой, темнила! Чем хоть занимаешься? Эвона, какой гладкий!
— А догадайся! Ты же — «мисс Марпл».
— Та-ак… — Аня дознавательно прищурилась. — Из армии сбежал.
— Почему ты так решила?
— Военные они или сохатые, или пузатые. А ты ни то ни се…
— Допустим. Ну и кто же я теперь?
— Торгуешь, да?
— Холодно.
— Банк охраняешь?
— Еще холодней.
— Ну, на депутата ты и вообще не похож…
— Почему?
— Да к нам тут со студентками депутаты заезжали. Они даже голые так языками чешут, как будто их по телевизору показывают. Ты попроще.
— Сдаешься?
— В налоговой шакалишь?
— Нет. Сдаешься?
— Сдаюсь.
— Но ты только никому! Договорились?
— Договорились.
Свирельников наклонился к ней и совершенно серьезно прошептал на ухо:
— Я наемный убийца.
— Кто-о? — отпрянула Анна.
— Киллер, — пояснил он, напуская на лицо сосредоточенно-зверское выражение.
— Да ладно!
— Ей-богу!
— Да какой ты киллер! Я ж помню, как вы с Витькой курицу рубили! Киллер! — Она обидно засмеялась.
…Действительно, в тот последний приезд белая несушка прельстилась червяком, оставшимся на крючке после рыбалки, клюнула и попалась. Отчаянно кудахча и хлопая крыльями, одурев от ужаса, она металась по хлеву, волоча за собой удилище и запутываясь в леске. Свирельников и Волнухин, продрогшие на речном ветру, едва присели в избе, чтобы согреться и закусить, но остальные куры, сопереживая, подняли страшный квохт. Друзья поначалу вообразили, будто среди белого дня во двор забралась лиса. Когда же они обнаружили, в чем дело, бедная птица застряла, зацепившись удилищем за поленницу. Из клюва у нее шла кровь.
«Надо резать!» — вздохнула Аня, прибежавшая на шум. Витька схватил вырывавшуюся курицу и крикнул: «Тащи топор!» Свирельников бросился искать и нашел. Витька тем временем пытался прижать птицу к чурбаку, на котором кололи лучину для растопки печи, но она била его крыльями по лицу, вырывалась, да к тому же мешало удилище. «Руби!» — крикнул Волнухин, исхитрившись и придавив куриную голову к чурбаку. Свирельников половчее перехватил топор, размахнулся, но в последний момент понял, что вместе с птичьей башкой оттяпает сейчас другу ладонь: «Руку убери!» Витька попытался передвинуть пальцы, несушка рванулась и, хлопая крыльями, шумно волоча за собой удочку, умчалась в огород, сшибая цветы с картофельных кустов. Аня бросилась вдогонку, крича: «Ну, косорукие!»
— Эх вы! — насмешливо сказала Тоня, наблюдавшая все это с крыльца. — Надо было вон тем! — И она кивнула на большие кровельные ножницы, лежавшие на листе оцинковки: хозяева собирались подлатать крышу… «Точно! — обрадовался Витька. — Молодец, Тонька, разбираешься!» Но в это время с огорода вернулась Аня, волоча удилище: «Сама отцепилась! А вы тоже мне, мужики, курицу зарубить не можете!»
…— Ну и кого же ты убил, киллер?!
— Ладно, Ань. — Свирельников рассмеялся. — Я сантехникой занимаюсь. У меня фирма своя. Могу вам что-нибудь сделать, а то ведь как в каменном веке живете!
— А-а… — Она махнула рукой. — Все равно Витьку скоро выгонят. Уедем к дочке в Дубну… Антонина-то… как?
— Разошлись…
— Слава богу! — с облегченьем вздохнула она. — А я и спросить боялась. Вдруг померла!
— Почему померла? — вздрогнул Свирельников.
— Я в больнице работала — насмотрелась: столько молодых баб в самом соку… Рак…
— Нет. У нее все замечательно. Замуж собралась…
— Дочь-то с кем осталась?
— С ней вроде…
— Уживется с отчимом?
— Взрослая уже.
— Тем более! Человек-то он хоть хороший?
— Сволочь.
— Но добытчик хоть?
— Это — да!
— Друг, что ль, твой бывший?
— Ну, ты… прямо…
— Главный врач вообще говорил, что я экстрасенска. Даже опыты со мной ставил. Давал цифры в конвертах. Я угадывала. Не каждый раз, конечно. А с молодой-то управишься? — Анна поглядела на него так, что стало ясно: их вчерашний разговор со Светкой она слышала.
— Справлюсь!
— Ой, смотри!
— А дедов дом давно сломали? — перевел он разговор.
— Лет десять. Ты же на похоронах не был! А я тебе, как помер, сразу телеграмму в Москву отбила.
— Я в Германии служил, — соврал Свирельников, уже и забывший, почему не выбрался на похороны деда Благушина.
— Хоронить его младшая сестра из Мышкина приезжала, старенькая уже. Я ее в первый раз увидела, они с покойником в ссоре были чуть не с войны: он ей продукты с фронта на всю семью присылал, а она со старшей не делилась. Наследство ей и досталось. Тоже скоро померла. Внучка ее с ребятней летом ездила. Потом приехал Борис Семенович и купил участок. Сколько он сюда материалу позавез и народу нагнал! Узбеков. Два года строили, а потом еще год отделывали. Но это уже — хохлы. Вот пить-то здоровы! Витька тоже с ними работал — и сорвался. Он ведь у меня раньше столько не пил. Ну, ты помнишь!
— Помню, — кивнул Свирельников. — Я пойду по деревне пройдусь!
— Да какая уж там деревня! Эвона — одни дачники. Корова только у меня осталась. Еще одна профессорша на том конце козу держит. Для баловства. Может, позавтракаешь?
— Не хочется.
— Ты тоже, я смотрю, выпить не избегаешь!
— Жизнь тяжелая.
— Да уж ясно дело, семью-то к старости менять! Думаешь, от молодых одни радости? Э-эх! Постель-то общая, а жизни раздельные… Я в больнице орлов-инфарктников насмотрелась! Ни одна сучка молодая апельсина не принесет!
Он махнул рукой и вышел за калитку.
