– Юрий Михайлович, возможно, для начала стоит вспомнить, что ваше имя в течение ряда лет вообще не упоминалось на страницах издания, которое вы сейчас возглавляете?

– И не только в нем. Это случилось в конце 93-го года, когда «Комсомольская правда» опубликовала после октябрьских событий в Москве мою статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!». К тому времени оппозиционная печать уже была закрыта, и это была, пожалуй, единственная публикация, в которой давалась резко отрицательная оценка расстрела Белого дома. Остальные его или поддержали, или промолчали. Надо сказать, что на читающую публику эта статья произвела сильное впечатление. Из-за нее «Комсомольскую правду» чуть не закрыли, вообще вышел большой скандал. К тому же статья шла вразрез с позицией тогдашней «Литературной газеты», и действительно, пять лет мое имя в ней не упоминалось. И когда я пришел туда на работу, то собрал всех сотрудников и сказал: дорогие друзья, давайте исходить из того, что писатели – люди гибкие, их политические взгляды меняются, и с сегодняшнего дня для нас не будет существовать политических оценок писателя, его надо принимать таким, каков он есть. Если это, скажем, Бакланов, то – Бакланов, если Проханов, то – Проханов, их политические воззрения нам не должны быть важны, интересны или неинтересны только их произведения. А чьи идеи в конечном счете победят и выведут Россию на какой-то путь – этого никто не знает.

– Не так давно в программе «Культурная революция» Михаила Швыдкого прозвучало, что сегодня в России есть немало литературных имен, но нет литературы. Как вы относитесь к подобной точке зрения?

– В известной степени это верно и связано с тем, что писатели бросились в политику. Возьмите Анатолия Приставкина, который долгое время возглавлял комиссию по помилованию, а сейчас – советник президента по этому вопросу. И он – далеко не единственный. На мой взгляд, все это – результат чрезмерной политизации. Меня всегда это сильно беспокоило, в том числе и в связи с собственной писательской биографией. В свое время, когда еще занимался поэзией, отказался от многих официальных постов, понимал, что если влезу здесь в серьезную работу, то заниматься как следует другой уже не смогу, мозги-то одни… Другая же проблема заключается в том, что старшее поколение сейчас не столь активно в творчестве, как раньше, а у молодежи, если можно так выразиться, сбита мушка, сбит прицел.

Когда-то была советская система книгопечатания, при которой какого-то литературного начальника надо было обязательно напечатать. А он мог написать, мягко говоря, нечто невообразимое. Но даже тогда, каким бы начальником он ни был, подобное творение все равно не печатали в сыром виде, подряжали редакторов, и они переписывали вещь, доводя ее до хотя бы приличного уровня. С началом коммерциализации рынка на нас обрушился как раз неприличный уровень написанного.

– А вы лично не почувствовали, что и у вас время сбило мушку?

– Дело в том, что я никогда не шел на поводу у этого рынка. Роман «Козленок в молоке» я писал три с половиной года, сделал 18 редакций, прежде чем выпустил. 15 редакций было у другого моего романа «Замыслил я побег…», а это 26 печатных листов. И с «Небом падших» было практически то же. Я всегда считал, что текст надо довести до той степени, когда говоришь себе: все, улучшить не смогу. Зато горжусь тем, что «Козленок в молоке», по которому и спектакль сделан, и фильм сейчас снимается, вышел уже 15-м изданием.

– Юрий Михайлович, чувство писательской ответственности перед читателем, перед собой – это замечательно, но вы же опытный человек, кандидат наук, наконец, и не можете, если говорить начистоту, не просчитывать, что будет, извините, куплено на рынке, а что нет.

– Знаете, у меня нет такой проблемы. Почему мне не пришлось перестраиваться? Никогда не страдал синдромом, скажем, Андрея Битова: что бы ни написал – все интересно, потому что я – Битов. То же самое произошло с Владимиром Маканиным. Я с самого начала понимал, что можно заложить в написанное какую угодно сложную философию, заняться самым сложным творческим экспериментом, но при этом надо всегда помнить, что занимательность – это вежливость писателя. Обязательно необходим сюжет, жесткое построение, люди это ощущают и ценят, чувствуют уважение к себе. И тогда вдруг слышишь от Сергея Степашина: «Это про нас». И понимаешь, как это важно – многочисленные редакции, когда что-то отсекается, что-то добавляется. А молодые сейчас работают, не перечитывая себя. И не только молодые…

– Между прочим, один из ваших романов называется «Работа над ошибками»…

– Вот-вот… Всегда говорю: важно быть не просто читаемым писателем, один раз можно прочесть что угодно, важно, чтобы тебя перечитывали. Только писатель, которого перечитывают, имеет шанс остаться с читателем надолго. Всегда привожу пример из советской литературы 20–30-х годов, которая была знаменита большим числом потрясающих сатириков. Кого помнят сегодня? Булгакова, Зощенко, Ильфа и Петрова, Олешу, может быть, остальных перестали перечитывать.

– «Литературная газета» нисходит, условно говоря, до автора «Льда» Владимира Сорокина?

– Видите ли, себя лично, писателя и публициста Юрия Полякова, я считаю консерватором и потому резко отрицательно отношусь к тому, что пишет Сорокин. Но писатель и главный редактор – две разные ипостаси, и когда с Сорокиным вышел скандал, мы были единственными, кто дал целую полосу. Мы привели позицию «Идущих вместе», причем серьезно, без всяких подначек. Вот мнение Иванова, который печатает Сорокина, вот мнение самого Сорокина, а вот его оппонентов. Все уважительно, но теперь каждый может для себя решить, чью сторону принимать или не принимать. После этого мне говорили, что наконец у нас появилось издание, которое берет на себя труд выслушать всех.

– А как вы относитесь к практике присуждения в России разного рода литературных премий?

– Свою последнюю премию я получил в 86-м году за роман «ЧП районного масштаба», и это была премия Ленинского комсомола. Однажды номинировали «Козленка в молоке» на Букера, но премию я не получил, потому что не вошел даже в шорт-лист, хотя ни один из других претендентов не имел такого тиража, как «Козленок». Еще на «Национальный бестселлер» номинировался «Замыслил я побег…», опять мимо… Хотя на следующий после церемонии объявления лауреатов день роман вышел одиннадцатым (с 99-го года) изданием. Подозреваю, что у членов жюри разных конкурсов к писателям моего типа свое отношение: чего ему еще и премию давать, у него и так все в порядке.

– А это не идет от потери уважения к собственной литературе?

– Может быть… Я не тоскую о советских временах, но при всей сложности тогдашней жизни существовала все же какая-то внутренняя профессиональная иерархия, все понимали, кто есть кто. А сейчас, к сожалению, это ушло. Ушел профессиональный гамбургский счет, и поэтому все стало возможно. Но это общая беда всех «переходных времен. В 20-е годы была та же история – низвержение одних авторитетов, появление других, которые потом растворялись, пропадали неизвестно куда. В литературной полемике 20–30-х годов поражает, что романы, которые позже стали символами, вершинами духа, либо были объектами ругани, либо вообще не упоминались. Булгаков в этом смысле классический пример.

– Сейчас идет большая дискуссия вокруг сериала «Бригада», и не столько вокруг него, сколько вокруг главного персонажа, сыгранного Сергеем Безруковым, самого обаятельного, привлекательного и… криминального. Это, вопрошают все, и есть современный российский герой?

– А что вы хотите? Героем американской литературы периода первичных накоплений был тоже персонаж полукриминальный. Подозреваю, что этим нам прививают некую похожую на вестерн модель общества. Но она у нас совершенно иная, потому что даже революционные, пропагандистские «экшены» всегда выходили в конце концов на какие-то нравственные обобщения. О чем лавреневский «Сорок первый»? О том, что белого офицера застрелили? Ничего подобного. О том, что общее озверение заставляет любящих людей убивать друг друга.

– И напоследок: Юрий Михайлович, вы на посту главного редактора «Литературной газеты» генералом себя чувствуете?

– Генералов сегодня нет. Вот я – главный редактор, но мало кто знает, что на самом деле – только наемный менеджер в газете, которая принадлежит московскому правительству и другим акционерам. Если моя точка зрения, стремление быть на центристских позициях, держать интеллектуальную марку, давать высказываться разным людям не повысит тираж, то (смеется) никакие заслуги перед отечественной литературой меня не спасут. Тираж пока растет…