«Козленка в молоке я варил десять лет…»
Недавно, приглашая Юрия Полякова выступить в московской школе перед старшеклассниками, учитель литературы сокрушенно ему рассказывал: «Я им говорю: к нам в гости скоро придет известный писатель Юрий Поляков». А они мне в ответ совершенно искренне: «Как, он жив?!» Для них живой писатель – что-то вроде экзотики…»
Спешу всех успокоить: несмотря на то, что настоящая литература действительно сегодня переживает не лучшие времена, Юрий Михайлович не только жив-здоров и неплохо выглядит, он по-прежнему творчески активен. И вовсе не собирается почивать на лаврах успеха, пришедшего к нему вместе с книгами «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Апофегей», «Демгородок» и многими другими…
«…Стелла кивнула и покосилась на часы, светившиеся на экране одного из мониторов: до конца прямого эфира оставалось меньше трех минут. И тут ей, как каждой ведущей, под занавес захотелось задать какой-нибудь оригинальный вопрос, разумеется, заранее согласованный с руководством.
– Скажите, Виктор, – игриво спросила она, – какое место в жизни писателя занимает женщина?
– Не вари козленка в молоке матери его! – буркнул Витек, даже не дожидаясь моей подсказки. Лицо Стеллы вытянулось от неожиданности».
– Юра, давай не будем интриговать читателей и раскроем им секрет твоего нового «блюда»… Наверное, многие могут подумать, что речь идет о каких-то гастрономических изысках, хотя на самом деле…
– Хотя на самом деле так называется мой новый роман, и его название имеет не гастрономические, а эзотерические корни. Смысл этой фразы кроется в старинном табу, запрете на смешанную пищу у древних народов, населявших Палестину. Но это глубокий смысл, в романе же в устах главного героя Витька Акашина, глубокомысленно вставляющего ее при каждом удобном случае, она звучит комично.
– А откуда она вообще взялась?
– Я всегда интересовался этнографией, мифологией и когда-то давно вычитал ее в книге Фрезера «Золотая ветвь». Фраза мне очень понравилась и пригодилась, когда я начал писать новую книгу.
Роман, который я вынашивал десять лет, поначалу назывался «Мастер лирической концовки», и первоначально его герой изъяснялся только этой фразой. Потом уже, в процессе работы над книгой, она разрослась и вошла в «Золотой минимум начинающего гения», дав название роману.
Кстати, недавно я общался со студентами одного из московских вузов и был польщен, узнав, что в течение целого семестра они разговаривали друг с другом исключительно при помощи этого «золотого минимума» – а в нем всего 12 фраз – и очень веселились. На мой взгляд, это свидетельство того, что твоя литература востребована, и что особенно приятно – востребована молодежью.
– И все-таки твоя проза не чужда гастрономических оттенков…
– Тот, кто читал мои книжки, наверное, обратил внимание, что я всегда с большим удовольствием описываю процесс питания и выпивания. В «Козленке…» я пошел еще дальше и придумал оригинальный напиток под названием «Амораловка», чем и горжусь. «Напиток из маральих рогов, лучшее средство от рогов супружеских» – одновременно и алкогольный, и эротический, и в то же время дающий творческое вдохновение. По-моему, идея замечательная, и просто не понимаю, почему наши производители до сих пор не взяли ее на вооружение. Ведь есть же водка «Ельцин», «Горбачев», «Брынцаловка», в конце концов. «Амораловка», по-моему, ничуть не хуже. А если еще и качество ее будет приближено к оригиналу – тогда вообще вопросов нет. Так что если кто из господ предпринимателей оценит мою идею – я готов ее обсудить. (Смеется.)
– Слово «звезда» в нашем сознании ассоциируется с артистами театра, кино, эстрады, балета, наконец. Выражение «звезда литературы» звучит напыщенно и потому смешно, хотя понятно, что и в литературе есть свои звездные величины. Тебя не смущает, что интервью с тобой идет в рубрике «Завтрак со звездой»?
– Если писатель становится «звездой» в эстрадно-телевизионном смысле, то обычно для него это заканчивается плохо. За примерами далеко ходить не надо. По роду своей деятельности писатель – это человек из «подполья», скорее соглядатай, нежели активный участник, для него самое главное – окружающий мир, а не он сам в этом мире. И чтобы этот мир узнать, он должен быть незаметным.
Я в этом отношении счастливый человек – природа наделила меня тривиальной внешностью, поэтому, несмотря на то что мои книги постоянно выходят, я часто встречаюсь с читателями, даже несмотря на то, что я веду передачи на телевидении, меня редко узнают на улице.
Более того, у меня и фамилия самая обычная, не запоминающаяся, поэтому бывает, что помнят названия моих книг и не помнят фамилию автора. Случаются и казусы. Например, прихожу как-то в одно учреждение, и дама средних лет меня спрашивает: «А вы кто по профессии?» Немного помявшись и преодолевая смущение, отвечаю: «Писатель». – «А фамилия ваша как?» – «Поляков». – «Что-то не припоминаю такого… И какие же книжки вы написали?» – ехидно интересуется та. «Ну, может, вам попадались мои повести «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Парижская любовь Кости Гуманкова»…» Тут выражение лица дамы сразу меняется, и она радостно восклицает: «Ах, так это вы! Что же вы сразу не сказали!» – «Да я говорил…»
Так что в эстрадно-китчевом смысле я, конечно, никакая не «звезда», но если без ложной скромности судить обо мне по количеству написанных и изданных книг, по числу экранизаций, по тому, что мои произведения входят в школьную и институтскую программы, по ним пишут выпускные сочинения, – то, наверное, это интервью в вашей рубрике можно оставить.
– Юра, мы с тобой знакомы много лет – еще с тех пор, как работали корреспондентами в газете столичных писателей «Московский литератор». По-моему, даже ты тогда не предполагал, что станешь известным прозаиком. Признаюсь: когда стали одна за другой выходить твои книги и ты оказался, выражаясь высокопарно, на гребне читательского успеха, я одно время присматривалась к тебе с некоторой опаской. Вдруг ты стал другим и прежние знакомые тебе уже «не по чину»? Теперь об этом даже смешно вспоминать – «звездности» в тебе как не было, так и нет. И дружишь ты по-прежнему не с «нужными» людьми, а с теми, кто близок тебе много лет. Так вот, мне всегда хотелось тебя спросить: что помогает человеку оставаться самим собой, проходя тяжкое испытание славой?
– Постараюсь объяснить, как я это понимаю. Известность часто играет с человеком злую шутку: начиная работать на свой имидж, он сосредотачивается на этом, прекращая работу внутреннюю, – и тогда происходят необратимые перемены. Главным становится не внутреннее содержание, а внешняя оболочка. Для писателя это состояние особенно губительно – как правило, на этом он как писатель и заканчивается. Мне хочется думать, что я этого счастливо избежал, потому что никогда не придавал большого значения внешнему антуражу, гораздо важнее для меня был мой духовный, внутренний мир.
А что касается дружеских привязанностей… У меня много хороших знакомых, приятелей, с которыми я с удовольствием общаюсь. Но настоящих друзей у меня немного, и это нормально. Дружба – вещь серьезная, предполагающая не только приятное общение, но и взаимную отдачу.
Если вы попали в гости к Поляковым и к тому же относитесь к числу людей, любящих вкусно поесть, считайте, что вам повезло дважды. Во-первых, у вас есть возможность пообщаться с известным писателем в неформальной обстановке, а во-вторых – на себе испытать, что же такое грех чревоугодия.
Первым делом вас обязательно проводят в святая святых этого гостеприимного дома – нет, не в писательский кабинет, а на кухню, где Юрина жена Наташа будет потчевать вас разнообразными блюдами до тех пор, пока вы не запросите о пощаде. Остановиться вовремя невозможно, уж можете мне поверить, потому что Наталья – искусная кулинарка. И пусть вас не смущают два листа белой бумаги, приклеенных на стене, в которые вы будете периодически утыкаться взглядом. На одном из них крупно напечатано: «Да: фруктам, витаминам, молочному, рыбе, птице, овощам», на другом – «Нет: жареному, картофелю, шоколаду, острому, хлебу». Это произведение компьютерного искусства в исполнении 16-летней дочери Алины появилось здесь недавно, но на него никто уже не обращает внимания, и процессу поглощения самой разнообразной пищи эти призывы не мешают.
При этом на кухню будет периодически прорываться ризеншнауцер Шон – ужасный плут, пройдоха и воришка, которого даже страх грядущего наказания не может удержать от соблазна стащить что-нибудь со стола. И не только со стола. В своем стремлении поглотить как можно больше пищи он неистощим на выдумки и все время находится в боевой готовности – так что хозяевам зевать не следует. Иногда ему в осуществлении его фантазий приходит на помощь еще одна обитательница поляковской квартиры – изящная кошечка Машка. Вдвоем им, например, ничего не стоит открыть холодильник (обычно это происходит ночью, когда хозяева спят и не могут им помешать) и устроить пир на весь мир. Наверное, если сложить все продукты, которые Шон за эти годы поглотил несанкционированно, получится большой товарный вагон.
Понимаете теперь, в каких экстремальных условиях приходится работать известному писателю?
– Юра, насколько я знаю, тебе нравится не только описывать в книгах процесс питания, ты и поесть любишь…
– Да… (задумчиво). Это мое горе. Вся моя жизнь – борьба с последствиями переедания. Человек устроен странно. Казалось бы, проще всего принять известную фразу, что из-за стола нужно вставать с легким чувством голода – и все, проблем не будет. Но нет, этому я за всю жизнь так и не научился. Поэтому одну часть жизни я встаю из-за стола объевшимся – знаешь, как Наталья нас кормит, – а вторую трачу на борьбу с лишним весом. Худею, прихожу в нормальное состояние, во взгляде опять появляется живость, исчезает живот, и я сам себе таким очень нравлюсь. А потом все начинается сначала. Наверное, такими ритмами подменяется некая онтологическая бессмысленность жизни…
– А какие блюда в исполнении твоей жены ты любишь больше всего?
– Наташа все готовит вкусно, но я люблю простые блюда – борщ, пельмени, рыбу под маринадом – ее очень хорошо готовила моя бабушка, это любимое блюдо моего детства. В конце 50-х – начале 60-х годов, когда еще были сильны ритуалы семейной жизни, каждое воскресенье в нашем доме вокруг большого стола собиралась вся родня. А так как жили небогато, то и закусок было немного – на стол выставлялись колбаска порезанная, сыр, лохань салата и обязательно – рыба под маринадом, на которую я в основном и налегал.
– А пельмени тебя тоже бабушка научила готовить?
– Нет, пельмени меня научила делать теща. Мы с женой под ее руководством осваивали это искусство на заре семейной жизни. Я, правда, всегда был склонен к рационализаторству и однажды из-за этой склонности пострадал. Как-то Наташа была в отъезде, и я решил к ее возвращению налепить пельменей. Я несколько «погорячился» и сделал много теста и фарша. Очень долго я лепил аккуратные классические пельмени, как положено, руками. Когда их количество перевалило за сто, а исходного сырья оставалось еще много, мне это дело надоело. И я решил пойти на смелый эксперимент, поломать традиции – и слепил из того, что осталось, один большой пельмень. Варить его пришлось в тазу – ни в какую другую емкость он не помещался. Варил я его несколько часов, как старую курицу. Когда же я его попытался съесть, то заработал расстройство желудка. И тогда понял, что ломать вековые традиции не стоит, даже когда ты лепишь пельмени.
– Ты часто бываешь за рубежом, и наверняка в коллекции твоих гастрономических впечатлений много заграничных «кухонь». Какая из них тебе больше всего по вкусу?
– Я люблю острую кухню – арабскую, мексиканскую, хотя для наших желудков она достаточно вредная. Люблю французские сыры – особенно рокфор – и французские вина. Хотя предпочтение все равно отдаю традиционной русской кухне и считаю, что все остальные существуют для разнообразия. Более того, существует еще и так называемая советская кухня, и все чаще я ловлю себя на том, что меня невольно тянет на классическую «докторскую» колбаску, котлетки с жареной картошечкой, кислой капустой и зеленым горошком… Это, наверное, связано с тем, что базисную часть жизни я прожил при советской власти. Возможно, у тех, кто формировался как едок уже в «реконструктивный» период, и вкусы другие, но о вкусах, как говорится, не спорят. Я же, видимо, консерватор не только в политике, но и в еде…
– Можно сказать, что ты сторонник не просто русской, а русско-советской кухни?
– В принципе, несмотря на нынешнее разнообразие выпивок и закусок, рацион наш мало изменился, больше того, оказалось, что многие зарубежные продукты значительно уступают отечественным по качеству.
У людей появились другие проблемы – в магазинах все есть, а купить не на что, особенно в провинции. А качество товара? Раньше все было понятно: если ты покупал, например, дорогой армянский коньяк, то это был действительно божественный напиток. А сейчас? Мы с женой недавно решили купить хороший коньяк, долго в магазине выбирали подходящую марку, заплатили приличные деньги, а пить его оказалось невозможно – ничего общего с настоящим коньяком эта жидкость не имела, так что удовольствия мы не получили.
– Может быть, ты расскажешь нашим читателям, как ты борешься с последствиями переедания?
– Обычно мы это делаем за компанию с Алиной, которой любовь к еде досталась от меня по наследству, что ее очень огорчает. Помню, был смешной случай. Однажды прихожу домой, смотрю – ребенок сидит за столом, плачет и… ест. Я ее спрашиваю: «Алина, что случилось?» – «Мне один мальчик в школе сказал, что я толстая…» – «Так что же ты тогда ешь?» – «А вот пусть я буду еще толще!»
Так вот, когда мы с Алиной решаем начать борьбу с лишним весом, прежде всего наступают «черные» дни для жены: ей в этот период категорически запрещается проявлять свои кулинарные способности, дабы не вводить нас в искушение. Строгий запрет накладывается на всякую выпечку, мучное и сладкое. Еще одно золотое правило – не есть после 19 часов. Ну и, конечно, занятия спортом.
Каждую зиму я езжу в подмосковный Дом творчества писателей «Переделкино», где месяц-полтора ежедневно катаюсь на лыжах. Очень помогают держать форму садово-огородные работы на нашей даче. Там у нас довольно большой участок, на котором мы выращиваем разные овощи, зелень.
– Чтобы наши читатели не подумали, что еда для тебя важнее творчества, давай поговорим о литературе. Спрошу тебя фразой из твоего же романа: «Неужели литература так же нужна рынку, как оральные контрацептивы – египетской мумии?»
– Для тех, кто продолжает заниматься литературой, прозаиков и особенно поэтов, времена сейчас действительно очень тяжелые. Профессия писателя потеряла свою социальную значимость, которой обладала при советской власти. К сожалению. Потому что писатели – я говорю о настоящих писателях, а не о ремесленниках, штампующих ежемесячно свои «кирпичи», – это именно те люди, которые создают духовную атмосферу общества, в которой жить не только нам, но главное – нашим детям. И то, что происходит сейчас с литературой, – это преступление. Рано или поздно мы все поймем, что без воссоздания духовности, которой всегда так отличался наш народ и которую мы за последние несколько лет растеряли, нам никогда не выбраться из той ямы, в которой мы сегодня оказались. Хорошо, что уже сегодня это многие понимают и стараются поддержать культуру.
Так, например, третий год выходит учрежденный клубом «Реалисты» литературный альманах «Реалист», который я редактирую. Это издание сориентировано на писателей, работающих в реалистической традиции, исповедующих государственно-патриотические принципы. Эти писатели сегодня не востребованы, но их необходимо поддерживать, их необходимо печатать. Клуб «Реалисты» вообще много делает для поддержки отечественной литературы. Например, созданный при клубе Фонд поддержки и развития отечественной культуры на деньги «Реалистов» издает поэтические сборники современных авторов, что сейчас вообще редкость. Мы уже издали книги поэта-фронтовика Юрия Разумовского, классика нашей литературы Владимира Соколова, готовим к изданию еще несколько сборников.
Кроме того, на телевидении раз в месяц выходит придуманная мной передача «Стихоборье» – кстати, это практически единственная передача на ТВ, связанная с поэзией. Как ведущий я приглашаю для участия в ней разных поэтов, которые состязаются между собой в турнире. Большую финансовую помощь нам оказывает РАО «Газпром» – при его поддержке мы начинаем издавать специальную серию книг «Стихоборье», в которой будут выходить книжки победителей каждого такого турнира.
– Но ведь вся эта работа, напрямую не связанная с твоим творчеством, отнимает много времени. Тебе его не жалко? Ведь, может быть, ты за это время мог бы написать еще одну книгу?
– Во мне всегда происходит борьба между писателем-затворником и писателем-трибуном. Когда занимаешься общественной работой, телевидением, про себя бурчишь: вот бегаешь тут, сейчас бы сидел, писал, думал… А когда сидишь и пишешь, дундишь наоборот: вот сидишь тут дома, взаперти, а жизнь проходит мимо, сейчас вся история делается на улице… Так и живу между Сциллой и Харибдой. Приходится искать компромиссы.
И потом, как человек, заботящийся о будущем российской культуры, я понимаю: возможно, если этого не сделаю я, это не сделает никто. К тому же мне, наверное, помогает мой общественный темперамент, доставшийся мне от мамы.
Иногда я думаю: кому было плохо от того, что ежегодно проводились Дни литературы, причем не только в Москве, но и по всей стране, что рабочие и колхозники имели возможность общаться с любимыми писателями и поэтами, что писатели по линии бюро пропаганды литературы постоянно выступали в школах? По крайней мере, школьники были в курсе того, что книжки, которые они читают, написаны не только ушедшими из жизни писателями. Конечно, может быть, в таком приобщении к культуре и было некоторое насилие, но это все же не такой грех, как лишение людей возможности приобщиться к ней.
– Я помню, что Дни литературы, о которых ты упомянул, были праздником не только для читателей, но и для писателей, потому что встречали их везде очень радушно и хлебосольно. И с их проведением было связано много смешных случаев.
– Комические ситуации действительно случались. Была одна такая смешная история в разгар борьбы с алкоголизмом, в середине 80-х годов, правда, не связанная с Днями литературы. Меня, как секретаря правления Союза писателей, отправили тогда в Пермь для участия в отчетно-выборной кампании местной писательской организации. Сидим в президиуме, и вдруг по рядам передается шепот: мол, после собрания не расходитесь, будет небольшой банкет. По тем временам это воспринималось примерно так, как если бы сегодня нам сказали: не уходите, потом будут девочки. И вот собрание заканчивается, и нас вереницей ведут по каким-то мрачным переходам куда-то в подземелье этого Дома культуры. Наконец мы входим в какой-то потайной зал и видим, как при нашем появлении насмерть перепутанные официанты сгребают в скатерти все, что стоит на столах – блюда, бутылки, рюмки, – и поспешно убегают. А к главе нашей делегации подбегает метрдотель и шепотом ему докладывает, что все в порядке. Что – в порядке?! Оказывается, прошла ложная информация, что приехала проверяющая комиссия из Москвы. Так мы остались без вожделенного банкета. Перед нами извинились и теми же потайными тропами вывели на волю.
– Как сказал бы герой «Козленка в молоке», «человеку, начавшему свою алкогольную биографию после гайдаровских реформ и с малолетства привыкшему к изобилию веселящего зелья везде и в любое время суток, эта возникшая проблема может показаться надуманной»…
– Обычно же эти застолья проходили очень бурно, особенно где-нибудь в Средней Азии. Дни литературы начинались поездками по районам. Но едва мы успевали отъехать каких-нибудь несколько километров от города, представитель местной писательской организации нам говорил: «Здесь недалеко есть предприятие мягкой игрушки, нас там ждут, надо заехать, немного покушать…» Мы заезжали, нас там обильно кормили и поили, мы опять погружались в автобус, отъезжали еще на несколько километров, опять заезжали на какой-нибудь шиноремонтный завод, где опять «немножко кушали», – и так повторялось несколько раз. Причем все это происходило на сорокаградусной жаре – можешь представить, что с нами было к тому времени, когда мы добирались до места выступления. Диафрагма подпирала настолько, что ничего, кроме урчания, мы издать были уже не в состоянии. Нас буквально на руках выносили из автобуса, и оказывалось, что перед выступлением нам опять надо было немного покушать… После того, как мы выползали в президиум, выступать можно было, только помня, что в кармане у тебя лежит партбилет. Да и то сил хватало только на то, чтобы прохрипеть здравицу советской власти. Веселые были времена.
– Да, сейчас, пожалуй, вас бы так уже не встретили…
– Не знаю, как насчет Средней Азии, но вот я был недавно на Севере, и надо сказать, что некоторые добрые традиции советского периода в вечной мерзлоте сохранились очень хорошо. Во всяком случае, в Ямбурге и Новом Уренгое традиционное уважение к писателям осталось. После возвращения домой я на рыбу и мясо даже смотреть не мог…
Тут Шон, своим собачьим чутьем почувствовав окончание нашего чаепития и разговора, воспользовался моментом прощания и наконец-то под шумок схватил со стола кусок колбасы, на который давно нацеливался. Заглотнув его, он с тоской посмотрел на оставшиеся, но недоступные ему яства и быстро потрусил на свое место, пока колбасы никто не хватился. Ему повезло, что бесцеремонное воровство заметила только я. Но так как мы с ним давние друзья, хозяевам я его не выдала.
Елена ЖЕРНОВА
«Провиант», февраль 1997 г.
