– Мои нынешние взгляды сформировались в 1989–1990 годах. Я видел, что к власти приходят совсем не те люди, которых мы ожидали. Может быть, более образованные, но начисто лишенные того государственного подхода, который необходим в любой стране, а в России особенно. Более того, эти люди пришли в политику, чтобы улучшить не нашу с вами жизнь, а собственную. Эту программу они плодотворно воплощают по сей день – решили проблемы всех своих детей, внуков и, полагаю, отдаленных потомков, создав колоссальные проблемы нам и нашим отдаленным потомкам. Убедившись в этом, я занял отчетливо оппозиционную платформу, на которой пребываю по сей день.

– Это создало какие-то неудобства?

– Поначалу да: из любимца либеральной прессы я не то чтобы превратился в нелюбимца, но холодное олимпийское равнодушие почувствовал. Но вот что любопытно. Эти издания в последнее время стали мною интересоваться. Я объясняю это так: настроения, которые пришли ко мне в конце 80-х, сейчас овладевают массами.

– Вы примкнули к какому-либо оппозиционному лагерю?

– Нет, не примкнул. Я считаю, что писательское дело – одинокое. Другое дело, что писателю нужна среда для проверки своих мыслей, настроений.

– Слышала, вы состоите в Партии любителей пива.

– Нет, я просто очень уважаю их «министра по делам молодежи» Владимира Преснякова-старшего. Я бы с удовольствием в эту партию вступил, но, к сожалению, склонен к полноте.

– Над чем сейчас работаете?

– Над романом «Козленок в молоке». Я много раз пытался его начать, и вот наконец дело пошло, так что надеюсь в ближайшее время его закончить. Тем более, что связан контрактом с французским издательством «Ашетт», а зарубежные издатели шутить не любят. Мой новый роман немножко юмористический, немножко мистический, немножко памфлетный и лирический. О нашем времени, начиная с перестройки. Все происходящее показано сквозь призму литературной жизни. Я описываю ее нравы, судьбу писателя в достаточно фарсовом ключе. Подозреваю, что после выхода романа поссорюсь со многими известными писателями.

– А что принесло известность вам?

– К началу перестройки у меня в столе были две вещи: «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа». «Сто дней…» написаны в 1980 году, «ЧП…» – в 1981-м. Горбачев пришел к власти в марте 1985-го, а «ЧП» вышло уже в январском номере «Юности» того же года. Помню «застойные» разговоры в ресторане ЦДЛ после очередной бутылки водки – о проклятых коммуняках, которые не дают сказать правду. Но когда с приходом перемен раздался клич: «Писатели, открывайте ящики письменных столов!», выяснилось, что ненапечатанного в них не так уж много. В сознании многих писателей жил некий генетический творческий испуг, и они не решались писать «непроходняк».

– Судя по вашим произведениям тех лет, у вас генетического испуга не было. Не потому ли, что вы были еще очень молоды?

– Конечно. Это во-первых. Во-вторых – удачная судьба. Я ведь вступил в Союз писателей в 1981-м и в течение многих лет был самым молодым его членом вместе с драматургом Сашей Ремезом. И нас усердно афишировали. К тому же я тогда активно и с большим удовольствием занимался общественной работой. Был секретарем комсомольской организации СП, членом бюро райкома. А почему, собственно, и не заниматься этим с удовольствием? Комсомол тогда был единственной сферой, где молодой человек со склонностями к общественной деятельности мог реализоваться, не конфликтуя с режимом. В оппозиции к режиму я себя не чувствовал, но видел его слабые стороны. О них и писал. «Сто дней до приказа» мне предложили передать за границу, я отказался: считал, что это должны читать здесь. Забавно, что в высоких военных и прочих структурах мне говорили то же самое, но в форме предупреждения: «Смотри, это не должно уйти на Запад, это должны читать здесь». Длинные и путаные истории взаимоотношений с властью были тогда у всех писателей. Вызывают меня в ГлавПУР: «Неужели вы думаете, мы не знаем того, что вы описали в книге «Сто дней до приказа»? Вы это сделали талантливо, нам такие люди нужны, но мы вам можем про армию рассказать в десять раз больше. Просто сейчас не время об этом говорить, так что пусть эта вещь полежит, а вы напишете нам про армию что-нибудь хорошее. Мы вам премию дадим».

Повесть «ЧП районного масштаба» тоже ходила по «структурам», до Политбюро доходила… Секретари ЦК ВЛКСМ меня вызывали, снимали пиджаки, закуривали и тоже начинали рассказывать о своих проблемах, о которых я еще не знал, и говорили: «Все очень правильно ты описал, но слишком зло. Надо бы добрее». Я говорил: «Не могу добрее».

– Сюжеты… Как они рождаются?

– Сюжет «ЧП районного масштаба» мне подсказал нынешний главный редактор «Московского комсомольца» Павел Гусев, который тогда был первым секретарем Краснопресненского райкома ВЛКСМ, а я – членом бюро. (Союз писателей находился в этом районе.) Я ему как-то раз говорю: «Хочу написать обо всем этом бардаке, которым стал комсомол. Может, знаешь случаи, когда кто-то бросал на стол комсомольский билет?» – «Да все это фигня, – отвечает Гусев. – Вот в Кунцевском районе вообще райком разгромили. Залезли и разгромили».

– В вашей повести «Апофегей» симпатичный герой в определенных обстоятельствах становится подлецом. Значит ли это, что, на ваш взгляд, обстоятельства формируют нравственность?

– И подлеца, и подвижника часто делают именно обстоятельства. Эта проблема всегда меня волновала. Наиболее выпукло она выражается во взаимоотношениях человека и власти.

Что произошло со многими нашими политическими деятелями, которых мы еще помним людьми с ясными глазами, с чистыми лицами? Конечно, в нынешних властных структурах много проходимцев, но ведь были же и такие, что пошли туда с высокими идеалами? Где они сегодня? Некоторые сознательно сошли с дистанции, поняв, что превращаются в монстров. К ним я отношусь с уважением. Но большинство, хлебнув колдовского напитка власти, творят все что угодно.

– Но, насколько я заметила, откровенных негодяев в ваших книгах нет.

– Я пытаюсь если и не простить несимпатичного героя, то понять и показать, как он стал таким. Мне вообще не нравится литература, которая тиражирует образ врага. Партократ – так палач, либерал – так агент МОССАДА… В жизни все и проще, и сложнее. Задача литературы – эту сложную простоту и простую сложность поймать. Меня порой обвиняют в конъюнктуре: мол, просчитываешь темы. Нет, я никогда не вычисляю тему, я чувствую: мне хочется написать именно об этом.

Так вышло с повестью «Демгородок». Я понял, что эти политики – прототипы моих персонажей – ничего, кроме несчастья, стране не принесут. И к тому моменту, когда это произошло со страной, когда она развалилась, во мне накопилась масса негативной энергии. Я от нее избавился – разрядился, написав «Демгородок». Но в процессе писания понял, что эти люди у кормила власти по-своему несчастные. И смешные. И убогие. Я писал правду – и получилась комедия масок. К сожалению, комедия масок, разворачивающаяся сейчас в Кремле, – трагедия для людей, живущих на огромных пространствах России.