Едва отъехав от дома, Арсен отпустил баранку с тем же презрением, с каким подростки снимают руки с руля велосипеда, словно усмирив машину или, скорее, выдрессировав ее в высшей школе верховой езды. Это был красивый парень, с небольшими усиками и блестящими влажными глазами, из тех, кого можно повстречать в кафе, где они ухаживают за служанками. Не обращая внимания на скользящие по мокрому грунту колеса, он величественно вытащил пачку сигарет, сунул одну в рот, из другого кармана извлек медную зажигалку, прикурил, медленно, с наслаждением затянулся, выдохнув струю дыма в запотевшее ветровое стекло, и только потом включил «дворники».

Сидя рядом с ним, Мишель понимал, Что вся эта развязность призвана произвести на него впечатление.

В течение какого-то времени, нахмурив брови, шофер делал вид, что с трудом находит дорогу в такого же цвета, как небо, тумане. Затем, подавив улыбку, бросил на спутника насмешливый взгляд. А так как Мишель, казалось, не понимал его, посмеиваясь, нажал на газ.

— Вы непременно хотите вернуться?

— Почему вы спрашиваете?

— Не знаю. Решайте сами.

Он походил на человека, рассказывающего самому себе веселую историю, с трудом, из вежливости, сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, и покусывая табачные крошки.

— Что вы скажете об этом экземпляре?

— Вы давно у него служите?

— Минутку, котеночек!.. Не путайте разные вещи…

Арсен не состоит на службе у этого господина.

Шел ли дождь? Надвинулся ли туман или то была водная пыль, а может быть, и то и другое сразу?

Лаковая поверхность лимузина была липкой и холодной.

«Дворники» наполняли кабину нервическими звуками метронома.

— Я на службе у господина Эмиля… Вы, вижу, совсем не в курсе… Вам ничего не сказали про господина Эмиля?.. Вы не читаете газет?.. Эмиль Фершо, младший брат, клянусь, совсем не похож на Дьедонне. Когда тог полгода назад приехал в Бордо, господин Эмиль сказал:

«Арсен, ты должен оказать мне услугу…»

Не думайте только, что он фамильярен со всеми.

Это настоящий барин. На мне лежит забота о его автомобилях. Их у него пять. Я занимаюсь также гоночным катером и лодкой с подвесным мотором. Мы вместе выиграли призы в Эрбле… Короче, он сказал:

«Арсен, я знаю своего брата. Всего благоразумнее, если с ним рядом будет такой человек, как ты…» Понимаете?

Он подмигнул и выпустил дым из ноздрей.

— Поэтому мне на него наплевать. Пусть ходит на голове или ест суп через соску, мне все равно.

Мишелю стало неловко. Его шокировала даже не столько вульгарная фамильярность Арсена, сколько то, в каком ложном свете рисовал он Фершо.

— Вы хотите сказать, что он…

— Гм… Быть может, он еще и не созрел для психушки, но солнце явно повредило его разум. Кажется, он уже сорок лет живет в Убанги. Они уехали туда вместе с братом. Но господин Эмиль быстро смекнул что к чему.

Когда дела пошли на лад, он приехал в Париж, чтобы заправлять ими отсюда. У него собственный особняк, замки, охота в Солони, виллы в Кане и Довиле. Он знает толк в жизни! А вот братец его, сказали мне, даже не живет в доме, как все белые, и большую часть года провожу на моторной лодке двенадцати метров длиной с экипажем из двух негров. На этой лодке он снует вверх и вниз по рекам.

Они миновали Курсель, когда машина, словно споткнувшись, резко затормозила перед приземистым домом.

Моде прочел название заведения и выделенное ниже желтыми буквами имя: «Вдова Дьемегар».

— У нас есть время выпить по рюмочке кальвадоса.

Я угощаю.

Арсен, как к себе, вошел в комнату, где оказались лишь стойка, несколько бутылок, два столика и скамейки, старый календарь и текст закона о порядке отпуска спиртного.

— Не беспокойся! — крикнул он.

И, взяв бутылку с оловянным клювом, наполнил две — рюмки с толстым дном.

— Ваше здоровье… Так во г, из того, что я сказал…

Через приотворенную дверь Мишель увидел средних лет полную женщину в неглиже, которая поднялась с плетеного кресла с книгой в руке и теперь стояла, не зная, что делать, вся еще под впечатлением прочитанного в романе в дешевой лаковой обложке.

— Вы позволите?

Арсен ушел на кухню, оставив дверь приоткрытой.

Прошло минуты две. Там не разговаривали. Не было никакого шума. Потом послышался не совсем обычный голос Арсена:

— Вы не скучаете?

Мишель почувствовал западню. Но было поздно. Он машинально повернулся в сторону кухни и увидел то, что шофер и хотел ему показать, — как тот примитивно, стоят, занимается любовью, в то время как вдова Дьемегар, с распущенными волосами, облокотившись о комод, как раз перевертывала страницу своей книги.

Забавы закончились громким шлепком по белому заду.

— Может, и вам охота? Нет? Как хотите. Это добрая подружка… Она глупа, но у нее здоровенная…

Он произнес сальное словно. Вернувшись назад, Арсен налил себе и Мишелю еще по рюмке.

— Поехали?

Прекрасный большой черный лимузин принадлежал Эмилю Фершо, как объяснил позднее Арсен.

— Самый богатый из них двоих — Дьедонне. Трудно даже назвать размер его состояния, но теперь неизвестно, удастся ли ему его спасти. Из-за своего упрямства он может завтра оказаться в тюрьме.

Мимо, окатив их потоками грязной воды, промчалась машина. Арсен с почтением приложил руку к фуражке.

— Мэтр Морель!.. Теперь они запрутся с хозяином на много часов и сядут на телефон. Этот тип ловко защищается. По делу о неграх он добился временного освобождения из-под стражи.

Мишель смутно вспоминал, что он слышал об этом деле, — тогда оно его не интересовало.

— Это он убил негров?

— Трех или четырех. Запустил в них динамитную шашку. Тому уж лет тридцать. Никто тогда ничего не узнал. Или те, кто знал, промолчали. И вот все всплыло.

Из-за каких-то финансовых махинаций. Похоже, братья Фершо стали кому-то мешать: у них оказались слишком острые зубы. Короче, на них спустили всех собак, примешав к делу политику.

Они уже подъезжали к Кану. В городе было так сумрачно, что в большинстве магазинов зажгли свет в витринах. Вдоль тротуаров скользили блестевшие зонтики. Спасаясь от машины, которая могла облить их грязью, прохожие отскакивали в сторону и прижимались к стенам.

— Где ваш отель?

— Напротив вокзала.

— Надеюсь, вы недолго?

Мишель хотел было во всем признаться Арсену, рассказать про Лину, попросить оставить его с ней на часок.

Но он уже испытывал к шоферу необъяснимую враждебность.

— Я на минуту.

Он подумал, не одолжить ли у того сто или двести франков. Но не сделал и этого.

— Только возьму чемодан и сразу вернусь.

Он узнал гостиницу и бросился по коридору к лестнице, нашел дверь, но она была заперта. Стал стучать, звать. Никто не отвечал. Он бегом вернулся вниз, к хозяйке на кухне.

— Вы не знаете, где моя жена?

— Полчаса назад она забрала ключ и пошла к себе.

— И больше не спускалась?

Та бросила взгляд на табло.

— Феликс? Номер двадцать два в отеле?

— Я ее не видел.

— Она должна быть дома.

Обеспокоенный, мучимый угрызениями совести, Мишель снова поднялся наверх и, постучав сильнее, негромко позвал:

— Это я, Лина! Открой!

Из соседнего номера вышел толстяк в подтяжках и с бритвой в руке.

— Лина, ответь!

Последовавшие минуты показались ему бесконечными. Наконец он услышал движение в комнате, вздох, и глухой голос спросил:

— Кто там?

Шаги. Она приоткрыла дверь. Шляпа на голове у нее перевернулась, пальто смято, на ногах влажные от сырости туфли. Она терла глаза.

— Что случилось? Куда ты пропал?

— Послушай, Лина… Я тороплюсь… Ты проснулась?

Ты меня слышишь?

— Конечно. Почему ты кричишь? Что со мной случилось? Я пошла тебе навстречу на улицу Канонисс.

Видя, как я ходила туда-сюда, женщина из противоположного дома сказала, что никого нет… Я хотела есть. Ты опять не оставил мне денег. Я пошла домой.

Села на кровать… Я думала, что ты скоро вернешься…

Который час?

— Половина третьего…

— Постой, значит, я уснула, — как бы впервые осознав происшедшее, сказала она.

— Да… Послушай, меня взяли. Я получил место.

Поняла? А знаешь, кто мой патрон? Фершо. Тот что из Африки. Объясню в другой раз. Просто замечательно.

Но сейчас он на вилле у моря… Это ненадолго.

— Как ты возбужден…

— Обожди. Внизу машина.

— Какая машина?

— Его, с шофером. Они не должны знать, что ты здесь, что я женат… Поймешь потом.

— Посиди спокойно секунду. Ты меня утомляешь.

— Вот что… Ты сядешь на первый же поезд узкоколейки до Вера. Не забудешь?.. Сейчас напишу…

Это совсем рядом с виллой… Не знаю точно, километра четыре… Наверняка найдешь там гостиницу…

Остановись под своей девичьей фамилией и жди меня.

— Но, Мишель…

Она с трудом приходила в себя после тяжелого сна, а он оглушал ее, мучил и был совершенно не в силах усидеть на месте.

— Поняла?.. Сегодня я могу дать тебе только сто франков; За постой тебе не надо там платить. А этого хватит, чтобы рассчитаться за номер и доехать туда.

— Я хочу есть.

— Поешь рогаликов перед отъездом. Слушай меня, ради бога!.. Говорю тебе, меня ждут. Арсен начнет беспокоиться и явится сюда.

Он сунул ей сто франков, рассеянно поцеловал и бросился на улицу. Потом вернулся, открыл чемодан и выбросил на постель вещи жены.

— Заверни это в бумагу. И главное — не волнуйся.

Я приду как только смогу.

Арсен стоял около машины. По тому, как он утирал усы, было ясно, что он снова выпил рюмку.

— Вот и я! Поехали на улицу Канонисс…

Мишель презирал людей типа этого шофера за их вульгарность, самоуверенность, хитрость. За то, что тот уже взял за правило подмигивать ему.

— А вы там задержались, однако. Уж не занимались ли вы тем же, чем я только что у Дьемегар?

Мишель невольно покраснел. Неужели Арсен догадался? Может быть, спросил что-то у хозяйки отеля?

Мишель стал отрицать и заговорил о пишущей машинке, которую надо взять напрокат.

— Сейчас съездим за ней. Я знаю куда. Хозяин всегда посылает в самые грязные лавки, в которые никто не ходит.

Они остановились перед воротами на улице Канонисс, и Мишель с удовлетворением отметил, что женщина, с которой он разговаривал утром, видит, как он вылезает из машины. Арсен вытащил огромную связку ключей и открыл дверь, примыкавшую к одной из створок ворот.

— Вряд ли стоит въезжать во двор.

Двор был вымощен маленькими круглыми плитками и с трех сторон окружен строениями из серого камня.

Ставни на всех окнах были закрыты. Вместо того чтобы войти через парадный вход, Арсен пошел к служебной двери, от которой у него тоже был ключ. Он зажег свет. Потом снова заговорил насмешливым тоном:

— Конечно, не «Воробьиная стая», но тоже не бог весть какое веселое место! Видели гербы над порталом?

Не знаю уж, с каких времен здесь жили графы. В конце концов осталась одна старая графиня лет восьмидесяти.

Господин Дьедонне воспользовался этим, чтобы купить у нее все — дом вместе с мебелью, посудой, простынями, портретами. Это позволило старухе удалиться в монастырь для знатных господ.

Открывая двери, он зажигал электричество, так как дневной свет не проникал в дом сквозь закрытые ставни.

— Это их большая гостиная… Послушайте-ка…

Тяжело ступая, он прошелся по комнате, и тотчас зазвенела огромная хрустальная люстра. Хрупкие позолоченные стулья стояли вдоль стен, а посередине просторного, как танцевальный зал, помещения лежали свернутые в рулон ковры.

— Комнаты на первом этаже никогда не открываются. Тут есть огромная, как в ресторане, кухня, но Жуэтта не желает туда входить… Пошли наверх.

Они проследовали наверх по большой лестнице с резными перилами. Не стесняясь, Арсен раздавил на ступеньке сигарету и закурил новую, что весьма покоробило Мишеля.

— «Воробьиной стаей» он владеет только с месяц.

Прежде мы жили здесь постоянно. Именно тут перебывали все ваши предшественники.

Он толкнул дверь довольно просторного рабочего кабинета, где возле камина стояла походная кровать.

— Комната хозяина. Он все время проводит тут — ест, пьет, работает, спит. Привычка со времен моторки.

Понятно?

Он пересек комнату и распахнул другую дверь:

— Комната секретаря… Второго. Первый был здешний и ночевал у родителей. Маленький блондинчик, как вы, с манерами школьника. Если бы вы слышали, как он, понизив голос, говорил: «Да, мсье… Нет, мсье…» Если хозяин оставлял его поужинать, он не знал, как себя держать. Господин Дьедонне не выносил его, орал на него с утра до вечера… Беднягу звали Жине… Альбер Жине, если не ошибаюсь… Господин Дьедонне произносил, растягивая «гос-по-дин»: «Послушайте, гос-по-дин Жине…»

И тот просто не знал, куда деваться. Его отец — служащий банка. У них маленький домик, надраенный, как буфет в столовой. Я вам его покажу. Жине не поручали никакой работы, и он весь день мучился от безделья.

А как только собирался уходить, хозяин нарочно, чтобы его позлить, вызывал и начинал часами диктовать. Или посылал меня за ним, когда тот, вернувшись домой, уже собирался ложиться спать.

Понимая, что Арсен хочет испытать его, Мишель проявлял нарочитое безразличие.

— Вы гоже будете жить здесь. Мы все время ездим туда-сюда. Иногда совершенно неожиданно едем в Кан.

Остаемся тут на два-три дня, неделю, несколько часов, как придется. Могут разбудить среди ночи: «Машину, Арсен! Мы едем в „Воробьиную стаю“.

Старику нигде не сидится, у него еще не было «Стаи», а молодой Жине начал сходить с ума. Однажды он явился одетый с иголочки. Поднимаясь по лестнице, сто раз вытирал ботинки тряпкой, которая лежала у него в кармане «Мой отец уполномочил меня…»

Бедняга стал объяснять, что отец посоветовал ему просить прибавки, потому что.., потому что…

Хозяин дал ему высказаться, а затем вежливо и молча проводил до двери.

И, держа руки в карманах, с окурком, прилипшим к нижней губе, Арсен добавил:

— Кроме простыней и подушки с наволочкой, возьмите кувшин и газ — не знаю, есть ли там еще.

— А другие секретари? — спросил помимо воли Мишель, проходя через комнату г-на Дьедонне.

— Один был из Парижа. Звали его Класкен. Черноволосый крепыш с челкой до носа. Он играл в регби в какой-то команде и закончил Школу политических наук.

Жил в доме. Разговаривал со мной, как с прислугой. Но хозяину нравился, потому что ночи напролет играл с ним в карты. Вы умеете играть в пикет или белот? Скажу по-дружески, вам придется нелегко. Они все время грызлись. Когда патрон проигрывает, он сатанеет… Они ссорились, как кошка с собакой, но на другой день опять были неразлучны.

Однажды господин Дьедонне, который любит удивлять людей и, несмотря на деревяшку, умеет тихо подкрадываться, застал Класкена, когда тот рылся в его бумагах…

Вы бы видели эту картину! Я был в гараже, во дворе, и прибежал на крик — думал, случилось несчастье. Они катались по полу и тузили друг друга. Патрон не больно-то крупный мужчина… Когда увидите его раздетым, то поймете… Но злить его не советую… В общем, он взял верх над игроком в регби. Разбил ему челюсть и нос. Он был так зол, что побежал бы за ним на улицу, если бы я не удержал… На другой день явился адвокат. Класкен решил подать в суд. Можете поверить, адвокат тоже нахлебался от старика.

Третий, Макс де Ланнуа, был из благородных. Высокий и грустный молодой человек. Но он кричал по ночам и был лунатиком… Я сам отвез его к поезду. Дурачок плакал… Пошли выпьем чего-нибудь.

Дом, должно быть, оставался таким же, каким был при старой графине, то есть загроможденным старинной мебелью, зачехленными стульями, обитыми бархатом и потускневшим шелком, хрупкими безделушками, ломберными столиками и столиками для работы, инкрустированными секретерами. В будуаре перед одним из каминов лежал меховой мешочек с золотыми кисточками для согревания ног. Сквозь щели ставен пробивался слабый свет серого дня. Зажженное электричество освещало все это пыльным светом.

— Идите за мной… Вот моя комната.

Это была комната хозяев, с кроватью под балдахином и стульями эпохи Возрождения, со скульптурными спинками. Из зеркального шкафа Арсен достал бутылку и рюмки.

— Это бургундское графини. Осталось несколько бутылок, а хозяин не пьет.

Жилет на кровати, на красноватом ковре — стоптанная обувь. На камине между канделябрами — пузырьки С лекарствами.

— Ваше здоровье!.. Вы заметили, я старался развеять ваши иллюзии. Мне ведь все равно — вы или кто другой, Советую, кстати, не доверять старухе Жуэтте…

— Прислуге?

— Разве вы не обратили внимания, что они на «ты»? Это его старая любовь, приятельница, как говорит хозяин. В Убанги, начав богатеть, он посылал ей деньги: она ведь так и не вышла замуж… Разумеется, посылал не очень много. Но достаточно, чтобы прожить одинокой женщине. Случалось, что, наезжая во Францию, он даже не виделся с ней. Уж такой он… Когда же начались неприятности — на него спустили всех собак — и он высадился с парохода в Бордо, чтобы защитить себя, Жуэтта ждала его на пристани. Вот и вся история. Только не подумайте, что они с нежностью относятся друг к другу.

Бываю г дни, когда он грозится ее прогнать. Она отвечает ему той же монетой. Потребуется полк жандармов, чтобы выставить ее за дверь, и все равно она влезет в окно…

Ваше… Давайте, давайте, надо допить бутылку.

Проходя по комнатам и гася свет, Арсен словно ненароком спросил:

— Сколько он вам платит?.. Можете не стесняться, я и так знаю.

Почему-то Мишелю захотелось солгать:

— Тысячу франков.

— Значит, он меняется.

— Почему?

— Остальные получали по шестьсот — восемьсот…

Но это касается вас одного… Только не пытайтесь утаивать марки или подавать фальшивые счета. Он все замечает. И считает каждый сантим.

— Благодарю вас, — сухо обронил Мишель.

Арсен пожал плечами.

Они вернулись вечером. Сидя рядом с шофером и не отрывая глаз от блеклого света фар, Мишель чувствовал, как замерзли у него ноги и закоченели руки. Но голова была горячая, слишком даже — он опять дал себя напоить. Он был еще под впечатлением маленьких улочек Кана. Увиденные картинки мелькали перед его глазами — черные мостовые, блестевшие от дождя тротуары, освещенные витрины вдоль темных фасадов, слабо подсвеченные шторы в окнах, силуэты людей за ними да зонтики, кланяющиеся друг другу, чтобы не мешать пройти.

Белые остовы стен на секунды вырывались из темноты. В какой-то момент посреди дороги оказалась корова.

Приближаясь к морю, они услышали пронзительный свисток маленького поезда, который, когда они его обогнали, показался им игрушечным: маленькие человечки за окнами, на площадках.

Мишель пригнулся, чтобы разглядеть Лину» которая должна была находиться в поезде, но они ехали очень быстро, и он не различил ее среди других. Сквозь клубы паровозного дыма, которые ветер прибивал к земле, они выехали на дорогу к дюнам.

Тогда он опустил стекло, ощутив на губах соленый вкус, так восхитивший его утром и так быстро пропавший. Где-то далеко в морской темени колебался свет. Пальцы Мишеля сжались. Он оглядывался на впадины дюн и испытывал странное чувство своего превосходства, точнее сказать, какого-то желания. Ему казалось, что все это достанется ему, станет его собственностью.

Они миновали деревню с низкими домиками по обе стороны дороги, похожими на лачуги. Неужели одно то, что он мчался в этой машине, способно было породить у него иллюзию своей силы?

Он вспомнил улицу в Валансьенне, одну из тех печальных улиц не то пригорода, не то города, едва освещенную витрину лавки, глухой звонок при входе, отца с седеющими волосами, вечно напуганного очередными платежами, мать, трагически переносившую рак желудка.

Сколько лет он ненавидел эту декорацию со всей той мелочностью и удушливостью, что были ей присущи!

Ветер с моря проникал через дверцу и стегал по лицу.

Ему хотелось петь и кричать, но он тут же вспомнил Лину, которую маленький поезд вскоре высадит в незнакомой деревне. У нее не было чемодана, лишь жалкий сверток в серой бумаге, взятой, вероятно, у хозяйки отеля.

— В «Воробьиной с гае» есть велосипед?

Красный огонек сигареты шофера повернулся к нему, но увидеть глаза Арсена было невозможно.

— Вам уже охота смыться?

— Я думаю, что велосипед мне не помешает, — Я так не считаю.

— Почему?

— Хозяин не одобрит… Мне, конечно, все равно…

Я ведь на службе у его брата. А этот ворчит даже тогда, когда мне случается опоздать на пять минут.

Мишель попытался выдавить улыбку:

— Я полагаю, что смогу все же выходить из дома?

— Попробуйте… Все будет зависеть… Понимаете, он ревнив…

— Что вы имеете в виду?

— Трудно объяснить. Ревнив, как больной человек…

Вот послушайте. У меня была калека тетка, которая не вставала с места в своей комнате на втором этаже. Дом был невелик. Две комнаты внизу, две наверху. Так вот, она проводила весь день, прислушиваясь к шуму и голосам. Ей дали палку, чтобы она могла стучать в пол, когда ей было что-то нужно. Достаточно было что-то сказать шепотом, как раздавался стук. «Что вам, тетя?» — «О чем вы там шепчетесь?» Если кто-то входил или выходил, она встречала нас подозрительным взглядом… Мы были похожи на людей, которые у нее что-то украли…

— Слева видны огни. Это Вер?

— Точно, Вер.

— Сколько от него до «Стаи»?

— Шесть километров. Есть короткий путь через болота, но зимой он недоступен.

Мишель, однако, не испытывал разочарования. Он не колебался. Ему хотелось как можно скорее оказаться в доме в дюнах, не терпелось снова встретиться со старшим Фершо. Он негодовал на себя за то, что недостаточно разглядел его, не обратил внимания на некоторые детали.

Больше всего его коробило в Арсене даже не сдобренная наглостью вульгарность, а тот снисходительный тон, в котором тот говорил о Фершо. «Ему не понять!» — думал он. И три предыдущих секретаря тоже ни в чем не разобрались. Мишель был убежден, что он-то все поймет.

Было немного стыдно, когда он думал о Лине. Он любил ее. Иногда очень сильно. Но с этого утра он только и делал, что предавал ее. И сознавал это. Он вел себя, как настоящий предатель. Его мысли были заняты только Фершо и его тайной.

Высунувшись из кабины, с бьющимся сердцем, он стремился поскорее увидеть огни дома. Но сумел различить лишь слабый свет со стороны кухни, а когда машина подъехала, то в темноте обнаружилась еще Одна.

Мэтр Морель, вероятно, еще не уехал. Моде был раздосадован. Его интересовал, притягивал только Фершо, так что дурное настроение, досада от сознания, что в доме находится этот делец, походили на ревность.

Арсен помог ему внести простыни, пишущую машинку и другие предметы. Они прошли через кухню. Старая Жуэтта, занятая чисткой картофеля, даже не подняла головы.

— Не забыл привезти мясо? — лишь спросила она у Арсена, который по дороге останавливался у мясника и теперь бросил мясо на стол, где стояла чашка с остывшим кофе.

Мишель не знал, что ему делать и куда податься. Он стоял перед печью, не снимая плаща. Арсен вышел, чтобы поставить машину в сарай.

— Я поднимусь с вами, чтобы все приготовить в комнате, — сказала старуха, бросив последнюю картофелину в эмалированную миску и смахнув в корзину шелуху.

Кряхтя, она поднялась с места, взглянула на простыни и подушку, вздохнула, словно была чем-то недовольна, и зажгла керосиновую лампу.

— Берите лампу и идите впереди меня.

Проходя мимо комнаты, в которой сидели мужчины, они услышали голоса, затем телефонный звонок.

Дверь не открылась. Фершо и дела не было до своего секретаря.

— Держите лампу прямо. Еще разобьете стекло.

Они миновали комнату г-на Дьедонне, где в новой печке — не той, что была утром, — разожгли огонь, и она не дымила. Это была низкая чугунная печь, какими пользуются прачки. Вероятно, Фершо сам установил ее днем. Тут же стояла железная кровать, а рядом пять-шесть кованых сундучков, выкрашенных в темно-зеленый цвет.

— Поставьте лампу на подоконник.

Она ловко застелила постель.

— Привезли кувшин и таз? Надо будет сходить на чердак за подставкой.

Потом, когда все было сделано, она огляделась в последний раз, пожала плечами, словно говоря, что нелепость происходящего ее не касается, и молча спустилась вниз, оставив молодого человека одного.

Керосиновая лампа освещала Мишеля густым желтым светом. Сначала он посидел на краю постели, потом встал, подошел к окну, отодвинул гипюровую занавеску и прижался лбом к стеклу. В темноте были видны только огромные волны, ритмично накатывающиеся на пляжную гальку, да пролетавшие с громким криком чайки.

Внизу мужчины продолжали свой разговор, и их журчащие голоса, достигали слуха Мишеля.