Самолет линии Бангкок — Лима — Вальпараисо вылетал из Кристобаля в четверг в восемь утра. Стало быть, решающий день для Мишеля выпадал на среду. Весь нынешний день, как и во вторник, шел дождь. Он будет теперь продолжаться несколько недель подряд. Жара, однако, стояла такая, как в конце сухого сезона. Люди ходили по улицам в промокшей одежде, напоминавшей компресс, и по колено в грязи.

То был редкий день в жизни Мишеля, когда ему пришлось воспользоваться зонтом. Найти такси возле дома Вуольто оказалось невозможно. Все проезжавшие машины, направлявшиеся в «Вашингтон» или обратно, были заняты.

По привычке, выработанной за последние недели, Фершо работал немного утром, до полдесятого, а затем после обеда — часов с трех. Так было почти всегда. Все остальные часы представленный сам себе, Мишель не обязан был давать отчет о своем времяпрепровождени.

Однако для проформы он все же спрашивал у Фершо:

— Ничего не нужно?

Нет, он был не нужен, и с раннего утра отправился на почту, скорее по привычке, чем в ожидании письма: авиапочта по средам не поступала. Как и накануне, он всюду безуспешно искал Суску.

В двух шагах от почты находился маленький бар, который держал итальянец и куда Мишель имел обыкновение забегать, чтобы перехватить первую за день рюмку спиртного. Он чуть было не поступил так же, но за несколько шагов до выкрашенной в зеленый цвет двери замер.

Он не должен был пить ни в коем случае! А его мучила жажда. Ни разу в жизни ему так не хотелось выпить.

В самый неподходящий момент у него перехватывало горло, и он не мог даже проглотить слюну. Вот и сейчас, казалось, рюмка спиртного сможет облегчить ему жизнь.

Он все же вошел в бар, оперся о стойку, но заказал лишь стакан воды.

На лбу и на верхней губе у него выступили бисеринки пота. Он улыбнулся знакомому хозяину бара:

— Как идут дела, Анджело?

— Идут, господин Мишель.

— Мы с патроном, вероятно, уедем из Панамы.

— Будет жаль.

Все шло своим путем. Он был спокоен. Говорил обычным тоном. Анджело не мог ничего заподозрить.

— Ты не видел Голландца?

— Где-нибудь тут шляется, как обычно. Он как несчастье: с ним встречаешься чаще, чем хотелось бы.

Если бы так! Как назло, со вчерашнего дня его нигде нельзя найти. Лишний раз заходить к Жефу Мишелю не хотелось — тот еще мог ему понадобиться после. Впрочем, он убедился, что Суски там не было.

Схватив такси, Мишель доехал до «Вашингтона», где чуть было, как у Анджело, не спросил воды, но вовремя спохватился: это показалось бы странным. Поэтому заказал обычное виски, а когда китаец бармен отвернулся, вылил его в кадку с растением.

Он полностью контролировал свои поступки. Раз двадцать, пятьдесят, может быть, сто за день, чувствуя, как у него перехватывает горло, он умудрялся тем не менее сохранять бесстрастное выражение лица.

Спазм в горле возникала при одной мысли о деле, которое ему предстояло совершить и все подробности которого уже запечатлелись у него в голове.

Рассматривая этот вопрос с разных сторон, он пролежал большую часть ночи с открытыми глазами в двух шагах от спящего — или бодрствующего? — на веранде на своей раскладушке Фершо. Ровный шум дождя сопровождал его размышления.

В результате ему стало ясно, что все придется проделать самому. Сначала он хотел поручить это Суске, хорошо заплатив ему. Но для выполнения этого плана имелось препятствие. Суска увидит пояс и банкноты.

Ведь надо будет освободить труп от этого богатства, прежде чем уничтожить его. Голландец может стать нежелательным свидетелем. Он прикинет размер суммы. Кто знает, сколько он тогда запросит, и, даже если не потребует всего, не возникнет ли у него искушение совершить еще одно убийство? Итак, Мишелю придется все проделать самому. Он все тщательно продумал и продолжал размышлять о своем плане во время ужина, когда остался с глазу на глаз с Фершо. Им подавала Марта.

К счастью, она была замужем и не ночевала в доме.

Иначе план Мишеля оказался бы под угрозой срыва.

Все должно было произойти в квартире. Увести Фершо куда-нибудь вечером не представлялось возможным.

К тому же, принимая во внимание тот образ жизни, который они ведут после примирения, не испытывал ли он некоторую подозрительность?

Стрелять тоже было нельзя: шум мог всполошить Вуольтов, находившихся под ними.

Проще всего было отравить Фершо. Но в этом Мишель ничего не смыслил. А вдруг он будет кричать, мучиться в течение многих часов? Да и где было достать яд, не вызвав подозрений и не рискуя быть потом опознанным?

Нет, от судьбы не уйти, это ясно. Придется убить старика своими руками с помощью какого-нибудь предмета — ножа или молотка.

Весь его организм приходил в смятение при мысли о том, что ему предстояло сделать.

Но никто ничего не замечал. Раз пятьдесят ему хотелось выпить, но он находил силы побороть это желание.

И чтобы промочить горло, выпивал немного воды.

Как нарочно, старик во второй половине дня диктовал дольше обычного. Наблюдая за тем, как тот, закрыв глаза, роется в своей памяти, Мишель с холодным любопытством, словно оценивая, разглядывал его. И отчего-то вспоминал трех негров и динамитную шашку.

Насколько тому было проще по сравнению с тем, что он собирался сделать! Да еще надо было ждать сутки, прежде чем перейти к действиям! Да еще обдумать все детали, чтобы избежать провала!

А ведь Фершо презирал его, считая свою привязанность к нему слабостью, почти пороком! Как бы хотелось крикнуть всем, Жефу и остальным, которые считали его ненадежным парнем, маленьким подлецом, да, как хотелось им крикнуть:

— Смотрите на меня! Вы ничего не замечаете? Так вот, я один собираюсь совершить кое-что. Не позднее этой ночи я убью человека!

В ящике шкафа лежал молоток. Когда он покупал шкаф у старьевщика, молоток оказался там случайно.

Мишель убедился, что Марта к нему не прикасалась.

Зайдя на кухню, он еще раз оглядел ножи. Они не очень годились, но могли понадобиться.

Беспокоило его теперь одно: он нигде не мог найти Суску. Не удержавшись, Мишель зашел к Жефу. Спустя несколько минут, тот спросил его:

— Кого-то ищешь?

— Голландца.

Мишель выдержал взгляд Жефа. Это был вызов. Да!

Он искал Голландца. Ну и что? Догадался ли Жеф? Тем лучше. Мишель его не боялся. Он знал, что тот не посмеет его продать. Если бы он позволил себе выпить, то наверняка сказал бы ему больше.

— Если он только не уехал в Панаму, гы найдешь его в районе рынка.

Мишель не пошел проведать Рене. С нею все было кончено. Он побежал к рынку, заглядывая по дороге во все кафе. Суски нигде не было.

Нужно было вернуться домой к обеду. А потом с карандашом в руке дожидаться монотонной диктовки Фершо.

Мишель ощутил страх, ужасный, невыносимый страх при мысли, что весь его замысел может пойти прахом.

Если Суска в Панаме, он один не сможет проделать все то, что задумал, после того как Фершо будет мертв, ему просто не хватит сил.

Фершо мертв… Думая об этом, он не спускал глаз со старика, развалившегося в шезлонге. Тонкая усмешка скользнула по его губам.

Были ли в жизни великого Фершо такие дни, как этот в его, Мишеля, жизни?

Вспоминая подчас свою жизнь в Африке, старик проводил рукой по лбу и вздыхал:

— Мне все стоило таких усилий, Мишель, всегда, всю жизнь…

Можно было по думать, что гнет этих усилий давит на него. Все существо его выражало такую усталость, что, казалось, Фершо только и мечтает о том, чтобы раствориться в небытии.

Нет, Фершо не пришлось пережить то, что выпало на долю Мишеля в этот день. Мишель весь взмок от пота.

Костюм, который он не успел сменить, был перепачкан.

В ботинки набралась вода.

В четыре часа старик все еще диктовал. Было почти пять, когда Мишель снова выбежал на улицу. В восемь он все еще искал Суску. Оставалось двенадцать часов. Не возникнет ли завтра утром, если все пройдет, как задумано, еще какое-нибудь препятствие?

Из осторожности — денег тоже не было, но ведь он мог и одолжить, как уже делал не раз, — Мишель не решился зарезервировать себе билет на самолет. А на дальних трассах часто не оказывалось свободных мест!

Оставалось надеяться на везенье. Все должно было выясниться в последний момент.

В полдевятого он снова зашел к Жефу, и тот понял, как он устал, как обеспокоен. В его взгляде застыл молчаливый вопрос; но у Мишеля хватило сил ничего не спрашивать, постоять рядом с картежниками, хотя его бил озноб и перехватывало горло. Он смотрел на свое отражение в зеркале и гордился тем, что никто не может увидеть на его лице и тени слабости.

— Все еще ищешь Суску?

Он пожал плечами, словно это не имело значения.

Тогда Жеф сказал:

— Я скажу тебе, где его можно найти наверняка. Иди К Педро в негритянский квартал. Спустись в подвал.

Информация оказалась точной. Старый Педро, державший в деревянном доме маленькое кафе, где почти никто не бывал, преградил было Мишелю дорогу. Но остановить того уже было невозможно.

В подвале он обнаружил с полдюжины туземцев и даже, как ему показалось, белого, с блуждающими глазами распивавших чичу.

— Суска!

Тот взглянул на него пустыми глазами.

— Идем. Мне надо поговорить с тобой.

И с ужасом подумал: а что, если, накачавшись чичи, Суска будет ни на что не годен?

Огромный, вялый Голландец последовал за ним. Они пересекли бульвар под проливным дождем и остановились под чьей-то лоджией.

— Послушай, Суска, ты мне нужен сегодня вечером, через час-два…

Он до боли сжал его руку. И говорил тихо, задыхаясь, путанно, горячо дыша ему в лицо:

— Я дам тебе, сколько захочешь.

А что, если Жеф солгал? Если Суска…

— Пошли. Ты спрячешься и обождешь, пока на веранде не зажжется свет. Понял? Ты не уйдешь? Что ты сказал?

Тот ответил, что сначала хочет вернуться к Педро, что ему надо еще выпить чичи. Мишель возражал. Огромный и молчаливый, Суска не сдавался.

— Ладно. Пошли вместе. Я обожду тебя у двери.

Понял? Но поторопись. Ты не напьешься?

Мишель прижался к стене дома, спасаясь от дождя.

Но уже так промок, что это не имело никакого значения.

Как ни странно, но за ведь день он лишь раз вспомнил Гертруду Лэмпсон: проехала машина, направляясь в «Вашингтон». Американка выполнила свою роль. Даже если он не встретит ее в Чили, ничего не изменится. Дело ведь будет сделано.

Главное теперь заключалось в том, чтобы продержаться несколько часов.

О том, что он весь день искал Голландца, знает Жеф.

Завтра он все поймет, и Мишель жалел, что не сможет быть рядом, чтобы увидеть его взгляд в этот момент.

Вот именно! Он будет далеко от всей этой убогой жизни, так же далеко, как в Панаме от сумрачных улиц Валансьенна. Он даже не будет о них вспоминать. Разве думал он об отце и матери? Вспоминал ли он Лину?

Ровно столько, чтобы представить себе ее лицо, да и то весьма смутно.

Рядом незаметно возник Суска.

— Пошли.

Он провел его, поставил в подворотне в сотне метров от дома Вуольто, убедившись, что оттуда можно увидеть свет на веранде.

Открыв дверь ключом и не заперев ее за собой, он стал подниматься вверх по лестнице.

Вот тогда он впервые почувствовал слабость. Становившись на третьей или четвертой ступеньке, он схватился за перила. Ноги стали ватными и отказывались его слушаться. Итак, сейчас он должен будет все сделать. Подумав, что через несколько минут все будет кончено, он вдруг вспомнил ногу Фершо, которую брат отрезал тому в джунглях Африки, и автоматически двинулся дальше.

Горло его перехватило с такой силой, что в этот момент никто на свете не смог бы вырвать у него хоть слово.

— Под дверью Вуольто виднелся свет. Как и другие коммерсанты, они подсчитывали выручку поздно вечером.

Во дворе Дика Уэллера грузили машину — видимо, прибыло судно.

Мишель открыл дверь. В квартире было темно, но зажечь свет он не решился.

Узнать, спит ли Фершо, было невозможно, не подойдя к нему близко. Тот мог часами лежать с широко раскрытыми глазами.

Почему ему вдруг вспомнилась ночь, когда он ждал часа, чтобы отправиться к Лине в таверну из дома в дюнах? С трудом вспоминая лицо жены, он зато четко видел толстушку с фермы, которую окликнул через ворота, и которая в конце концов открыла ему дверь, и вместе с влажным утренним воздухом до него донесся запах хлева…

На кухне он открыл ящик, в котором оставил лучший нож и молоток.

Что бы стал он делать, если бы в эту минуту Фершо заговорил с ним? Несмотря на дождь, было не совсем темно. До веранды доходил свет газовых фонарей на бульваре, и когда глаза привыкли к темноте, можно было различить окружающие предметы.

Не было слышно ни малейшего шума, даже слабого дыхания спящего.

Уж не вышел ли куда-нибудь Фершо? Нет. Различив его тело на простыне, он сделал несколько быстрых шагов, сжимая в руке молоток, и изо всей силы нанес удар. Покачнувшись, Мишель боялся лишь одного — лишиться чувств. Услышанный им треск от удара молотка по голове был самым зловещим из когда-либо слышанных в жизни звуков. Зато Фершо не издал ни крика, ни вздоха, Боясь проявить слабость, Мишель чуть было сразу не зажег свет, чтобы подать сигнал Суске. Почему ему показалось, что старик не умер? Несмотря на темноту, он видел его глаза, которые были раскрыты и смотрели на него.

Тогда, чтобы окончательно с этим покончить, он нанес несколько ударов ножом в грудь, а последний так сильно, что с трудом извлек нож из раны.

Теперь все было кончено. Дело сделано. Ему хотелось пить. Поискав, что бы выпить, он увидел рядом с походной кроватью Фершо бутылку молока, с ко горой старик не расставался. Он сделал несколько больших глотков, отдавая себе отчет, что убитый только что пользовался этой бутылкой.

Было ли старому кайману, как называл его Жеф, так же трудно, когда он убил трех негров? Вряд ли ему, который говорил о затраченных в жизни усилиях, словно о горе, которая давила на него, пришлось за всю жизнь затратить столько сил, сколько Мишелю за один лишь день.

Он никак не мог найти пуговицу, чтобы расстегнуть пояс. Для этого следовало перевернуть тело. Руки его уже были липкими. Тогда он разрезал пояс перочинным ножом и, обнаружив банкноты, стал набивать ими карманы.

Только после этого он на секунду зажег свет, избегая смотреть на походную кровать. И, стоя на лестничной площадке, стал ждать Голландца. Тот поднялся по лестнице так тихо, что Мишель увидел его только тогда, когда он оказался рядом и дотронулся до него.

— Идем, — прошептал он.

Вместе они перетащили походную кровать в комнату, откуда свет не был виден с улицы.

— Вот то, что я обещал тебе. Теперь обожди меня.

В своей комнате он зажег свет и оказался наедине со своим отражением в зеркале. Каким-то чудом на его белом костюме не оказалось ни капли крови. Он вымыл руки в тазу, и вода стала розовой. Ему снова захотелось выпить. Разве теперь это имело какое-то значение?

Он слегка причесался и ополоснул лицо. Ему предстояло до конца выполнить намеченную программу.

Хладнокровие снова вернулось к нему.

Спустившись на второй этаж, он постучал к Вуольто.

— Войдите.

Через приоткрытую дверь Мишель увидел в зеркале шкафа г-жу Вуольто в пижаме. Ее муж на кухне разбирал счета.

— Извините, что беспокою вас в такой поздний час.

Господин Луи получил телеграмму. Мы должны уехать рано утром и будем отсутствовать один-два месяца.

— Вы оставляете квартиру за собой?

— Пока да. Если же по какой-то причине мы не вернемся, я напишу, чтобы вы продали мебель. Квартплата внесена за два месяца вперед.

— Этими делами занимается моя жена. Ты слышишь, Розита? Квартира оплачена?

— Все в порядке, — ответила та из постели. Было слышно, как заскрипели пружины.

— Если я вас не увижу…

— Наверняка мы увидимся завтра утром. Вы сядете на «Висконсин»?

— Возможно. Да. Не знаю точно. Как пожелает господин Луи.

— Значит, возвращаетесь во Францию?

Это был услужливый человек, приверженный условностям, потому что достал из шкафа графин с ликером и наполнил две рюмки.

— Господин Луи не придет с нами чокнуться?

— Вы же его знаете!

— Тогда за ваше здоровье и счастливого пути.

Это была единственная рюмка, выпитая Мишелем за весь день, да и то размером с наперсток Они прождали до двух часов, пока уснут Вуольто.

Голландец молчал, уставившись расширенными от чачи глазами в одну точку.

— Ты все понял, Суска?

Веки Голландца сомкнулись — он понял.

Наконец все стихло. Грузовичок Дика Уэллера вернулся пустой, и они услышали, как запирают на засов гараж.

— Пошли.

Мишель погасил всюду свет, он не хотел видеть труп, и вдвоем они снесли Фершо вниз по лестнице, стараясь не задевать стены и перила. Выбрав самый разумный маршрут — по улице, на которой в этот час не было видно ни души, — они миновали дома и явственно услышали шум моря.

Обойдя вокзал, который выглядел ночью скоплением металла, они ступили на песок пляжа. Теперь на них обрушились потоки соленой воды, смешанной с дождевой.

— Я могу рассчитывать на тебя, Суска?

Они приблизились к самой кромке воды. Но перед тем, как бросить труп в воду, Голландцу надо было выполнить еще одно дело.

В течение получаса Мишель стоял, прижавшись спиной к вокзалу, не видя ничего, кроме белого предмета на гребнях волн, и прислушиваясь к грохоту океана.

Затем мимо него промелькнула чья-то тень. Это был Суска, державший в руках пакет размером с человеческую голову.

Обратно он пошел другим путем. Но ноги сами привели его к кафе Жефа. Остановившись под фонарем, чтобы убедиться, что не осталось никаких следов происшедшего, он толкнул дверь.

Десяток французов с «Висконсина» если сосиски и луковый суп. Увидев его издали, Жеф нахмурился — так поздно Мишель сюда никогда не приходил.

Мишель опять видел себя во всех зеркалах кафе. Он гордился собой, как гордился своим голосом, когда произнес:

— Кажется, я пришел попрощаться.

— Уезжаешь?

— Старик получил известия.

Поверил ли ему Жеф? Это уже не имело значения.

— Что-нибудь выпьешь?

— Пива.

— Да ну!

И тотчас спросил:

— Ты все же нашел Суску?

— Нашел.

Жеф, который привык чокаться за всеми столиками и рассказывать анекдоты, не стал расспрашивать. Других завсегдатаев не было. Напо возился на кухне.

— Дай мне пару сосисок! — крикнул ему Мишель.

Он не стал садиться, а съел сосиски около стойки, макая их в горчицу.

Все было кончено. Он уезжал. Бросив монету на мрамор столика, он, сам не зная отчего, не захотел пожать руку Жефу, который пил с кем-то шампанское.

— Уже уходишь?

— Может, еще завтра зайду.

Он не придет. Они его больше не увидят. Едва за ним захлопнется дверь, как все эти люди станут его прошлым, потеряв приметы реальности и оставив о себе лишь смутное воспоминание.

Около часа он бродил под дождем, прежде чем решился вернуться к Вуольто. Он снова рисковал — хозяин вполне мог подняться к ним, чтобы попрощаться с Фершо.

Остальное он все предусмотрел заранее. До мельчайших подробностей. Пересек кухню, зажигая всюду свет, чтобы убедиться, что не оставил следов. Тряпкой, которую потом сжег, вытер на террасе пятна крови.

Потом разделся и принял ледяной душ. Обнаженный до пояса, чтобы не намокла рубашка, он собрал вещи — их вещи: надо было ведь забрать и вещи Фершо. Потом он надел лучший костюм и затолкал банкноты в заранее купленный в магазине Ника Врондаса бумажник. Мишель нарочно пошел туда, чтобы выяснить, заметил ли Ник пропажу зажигалки. Сейчас от этой зажигалки он прикурил сигарету.

Он был спокоен, ощущая только какую-то пустоту.

Сосиски Жефа давили на желудок. Почувствовав, что его может стошнить, он проглотил ложку соды.

Наконец все было готово. Он привел к дому фиакр и погрузил в него чемоданы.

Часы тянулись ужасно медленно, минутная стрелка еле двигалась. До отлета самолета ему было совершенно некуда деться.

Проезжая по особому кварталу, Мишель заметил в розовом свете маленького салона знакомую бретонку и велел остановиться:

— Обождите меня.

Та не ожидала его увидеть.

— Мне хочется с вами проститься. Рано утром мы уезжаем.

— Так мило, что вы вспомнили про меня. Выпьете чего-нибудь?

Обращаясь ко всем на «ты», она неизменно говорила ему «вы». Почувствовав усталость, он прилег на ее постели. Но затем испугался, что заснет. Через несколько часов с этим миром будет покончено.

— Выпьете чего-нибудь?

Она прикрыла дверь, как поступала всегда, когда принимала клиента. Напротив под дождем блестел круп лошади. Кучер спрятался в укрытии.

Расскажет ли женщина Жефу, что он приходил к ней?

Чтобы Жеф узнал и об этом, он занялся с ней любовью. А затем долго разговаривал, словно с самим собой.

— Знаешь, у меня жена в Европе. Правда, забавно?

— Красивая?

Если бы у него была фотография Лины, он бы показал ее. Но фотографии у него давно не было.

— Вероятно, я никогда больше не вернусь в Колон.

Не знаю. Но если вернусь…

Они поняли друг друга. Если он вернется, то лишь для того, чтобы за рулем большой машины проехать мимо этой улицы в «Вашингтон».

Этой ночью он прощался со всеми мерзостями здешней жизни.

— Пора.

— На каком корабле вы отплываете?

— Тс-с!

Моде силой всучил ей стодолларовый билет. И об этом Жеф тоже, возможно, узнает. И поймет.

Кучер спросил, куда ехать.

— В «Реллис».

Ему не хотелось показываться в «Атлантике», где он мог встретить Рене. Никогда еще мир не казался ему таким нереальным, как этой ночью. Он ездил по ночным кабакам, по пивным, заказывал вино, к которому не притрагивался. Видел вблизи и издалека чужие лица.

Люди смеялись. Мужчины приставали к девушкам, которые лениво отталкивали их. Ему казалось, что в этом мире он больше не сможет прожить ни минуты.

В баре, открытом всю ночь из-за прихода «Висконсина», он увидел парня в фуражке южноамериканской авиакомпании.

— Поди-ка сюда, малыш.

— Что угодно?

— Ты не знаешь, есть ли места на утренний рейс?

— Какой?

— Бангкок — Лима — Вальпараисо.

— Кажется, остались. Позвонить?

Ему показалось, что эта ночь напоминает ему ту, далекую, в Брюсселе, с «Мерри Грилл» и «Паласом», со шлюхой чье имя он позабыл, и ее мягкими грудями.

— Места есть, мсье. По крайней мере, два.

— Хватит и одного.

Он дал ему на чай, как это делали люди в «Вашингтоне», и послал официанта отнести рюмку кучеру.

Угрызения совести его не терзали. Он чувствовал, что никогда не будет их испытывать. Призрак Фершо не преследовал его. Он уже и позабыл о том деле, совершить которое оказалось куда проще, чем он думал.

Разве Фершо испытывал когда-нибудь угрызения совести? А Жеф?

И тем не менее что-то непоправимо изменилось в нем.

Он смотрел новыми глазами на окружающее оживление, на людей, лица которых внезапно возникали перед ним крупным планом.

Только что, разговаривая с немолодой бретонкой, он ей сказал:

— Моя малышка…

Он чувствовал себя старым. Ему казалось, что он заблудился на школьном дворе во время перемены, и даже вид огромного француза из Бордо, жующего сосиску, не сняв с головы бумажный колпак, который на него напялили в «Мулен Руж» или «Атлантике», не способен был вызвать у него улыбку.

— В аэропорт!

Светало. Дождь шел не переставая. Ему запросто продали билет, и он среди первых занял место в салоне.

Только тогда, заметив у кромки поля бар, Мишель бросился туда. Ему хотелось выпить, он имел наконец на это право. Проглотив четыре или пять порций виски, он взобрался в самолет последним, когда уже стали убирать трап.

Мишель Моде прожил три месяца в Южной Америке в компании — или, скорее, за счет — Гертруды Лэмпсон.

Его видели в Буэнос-Айресе, Рио, Пернамбуку, Ла-Пасе и Кито.

Для поездки в Мексику они сели в Каракасе на яхту американской подруги м-с Лэмпсон.

В Гаване к ним присоединились несколько человек из высшего общества, в том числе одна кубинка двадцати семи лет, на которой он женился через три недели, когда яхта причалила в Нью-Йорке.

У них родилась девочка. Но несколько позже он согласился, на очень выгодных условиях, предложенных ему родителями жены, дать ей развод.

Пятнадцать лет спустя, в Сингапуре, под именем капитана Филипса он состоял, как говорили, в наилучших отношениях с леди Уилки, приближенной к английскому двору.

Это был молодой, худощавый мужчина, загоревший на солнце, занимавшийся всеми видами спорта, обладатель конюшни для игры в поло, отличный танцор, умевший много выпить, не пьянея.

Несмотря на его молодость, волосы на висках у него стали слегка серебриться, в улыбке сквозила необъяснимая ирония, а глаза, контрастируя с обычным оживлением, были неподвижны.

Он любил шутя повторять — по крайней мере так это воспринимали, дружно протестуя, его собеседники:

— Такой старик, как я…

При этом испытывал наслаждение от сознания того, что он один знает, насколько он прав.