5
Мишка подогнал свой «дерьмовоз» к домику № 85, холодно кивнул радостно выбежавшему навстречу хозяину и великодушно позволил ему собственноручно засунуть гармошчатую кишку в выгребную яму. Включив насос, Курылев присел на ступеньку машины, закурил «Шипку» и пригорюнился. Было от чего! Во-первых, его вызвал к себе начальник отдела культуры и физкультуры и наорал в том смысле, что, мол, когда он, Юрятин, брал его, Мишку, к себе на работу, то ожидал от него гораздо большего. «Не стараешься, Курылев, — нехорошим голосом закончил разнос подполковник. — Ох, не стараешься!» Во-вторых, с Леной по-настоящему Мишка не виделся уже почти две недели: все киносеансы отменили из-за этого идиотского спектакля. Курылев никак не мог въехать, зачем эту изолянтскую самодеятельность снимают на пленку да еще по личному приказу помощника И. О. по творческим вопросам Н. Шорохова. В Демгородок понаехали разные киношники, развязные, любопытные, всюду шныряющие: у изолянта № 241 (бывшего министра юстиции) они сожрали на огороде весь горох. Мало того, поселок перевели на спецрежим, а в съемочную группу подбавили еще нескольких осветителей и помрежей, ничем не отличающихся от остальных, разве только глазами — безмятежно-запоминающимися. И хотя Лена, получив в этом спектакле маленькую роль, постоянно присутствовала в клубе, даже поговорить с ней Мишка не решался, боясь чужих глаз и гнева подполковника Юрятина. Наконец, слава Богу, съемки закончились, кинокодла во главе с режиссером Куросавовым и драматургом Вигвамовым уехала восвояси, следом за ними отбыли и дополнительные осветители-помрежи, но тут у Лены заболел отец — сердечный приступ. Ее освободили от посещения воспитующих киносеансов «по уходу», и долгожданная встреча в кинобудке снова отдалилась. И в довершение всего Мишка не мог теперь останавливаться возле ее палисадника: спецбудку в «Кунцево» достроили, и там круглосуточно дежурили спецнацгвардейцы. А злыдень Ренат сказал как бы между прочим, мол, художники пишут портреты своих любимых, портные шьют любимым самые красивые платья, а ассенизаторы… ну, и так далее. Ведь именно он, Ренат, заставил Мишку познакомиться с Леной, именно заставил…
— Вот, леди, ваш сероглазый король! — Сержант с галантной издевкой кивнул на Мишку. — Он спрячет вас в своем замке. А я, как верный вассал, буду ходить дозором и охранять вас от драконов…
— Спасибо, — еле слышно проговорила она.
В кинобудке Мишка усадил девушку на диванчик, который благодаря интендантской дальновидности можно было разложить в обширную двухспальную кровать, если, конечно, отодвинуть в сторону ящик с песком. Потом достал электрический чайник, налил из крана воды и вставил штепсель в розетку.
— Чай будешь? — напрямки спросил он, полагая, что свинопасу обращаться к принцессе на «вы» как-то даже и неприлично.
— Буду, — кивнула она. — Спасибо вам…
Из зала доносились настолько разнузданные звуки, что даже думать о ситуации, в какой они издаются, не хотелось. Мишка поменял бобины и заварил чай.
— Звать-то как? — спросил он девушку и снова почувствовал себя алешкинским подпаском в обществе благородной девицы.
— Пятьдесят Пять-Б…
— Ну, это ясно… А на самом деле?
— Лена…
— Миша…
— Я знаю…
Не вставая с дивана, она дружески протянула ему узкую ладонь. Деликатно пожимая ее, он почувствовал, что кончики Лениных пальцев, ну, просто ледяные.
— Англичане говорят, холодные, как огурец! — улыбнулась она.
— А у нас говорят, руки холодные, зато сердце горячее!
— Может быть, и так, — погрустнела Лена. — Только теперь это ни к чему…
— А тебя сюда никто на аркане не тянул, — заметил Мишка, разливая чай по кружкам.
— У папы сердце… И спазмы мозговых сосудов…
— На черта же он с такими мозгами в политику поперся?
— Он хотел, как лучше…
— Уже слышали, — усмехнулся Мишка и протянул Лене дымящуюся кружку.
— Я ведь не знала. — Она подняла на Мишку грустные глаза. — Я в Англии жила. Я там в Кембридже училась… — Лена машинально выговорила «Кембридж» по-английски. И это почему-то особенно возмутило Мишку.
— Ну, конечно, Новосибирский-то университет далеко! Кембридж поближе! — Он нарочно выговорил «Кембридж» так, будто произошел тот от слова «кембрик», а сам Курылев не офицер, а типичная отечественная пьянь-темень в исполнении сатирика-русофоба.
— Я там писала диссертацию об Уайльде! — точно не замечая измывательства, ответила Лена и подула на чай.
— Ну, ясное дело: Василий Иванович Белов для вас не фигура! Вас только голубые интересуют! — В сердцах саданул Мишка и понял, что хватил лишку.
— А почему вы так со мной разговариваете? — спросила Лена, холодно глянув на осведомленного ассенизатора.
— А как мне с вами разговаривать?
— Как с человеком.
— А вы думали с вашим папашей о том, что я человек, когда кусок колбасы штуку стоил? Когда мне зарплаты на три дня хватало, а потом хоть сапоги жри?! Вы думали, когда страну, как мацу, на куски ломали?!
— Спасибо за чай. — Лена поставила кружку на табурет и встала.
— Ну, понятно: это же не «липтон», это всего-навсего «Цветок российской Аджарии»!
— Нет, не поэтому.
— А почему?
— Он горячий, — ответила Лена и заплакала.
Мишка пожал плечами, опустился перед табуретом на колени и подул в кружку, но не рассчитал — несколько чаинок вместе с кипятком попали ему в глаз.
— Ух, е-е-елки мота-алки!
— Что с вами?! — испугалась она.
— У-у-ю… Вот ослепну теперь, и выгонят меня с работы! — завыл Мишка, жмуря невезучий глаз.
— Подождите! Дайте я посмотрю. Я осторожно…
Внимательно сузив глаза и приблизив свое лицо к курылевскому, так что стало слышно ее дыхание, Лена сначала осторожно осмотрела возможные повреждения, а потом теперь уже теплыми, а не холодными пальцами легко стряхнула чаинки с зажмуренного века.
— По-моему, ничего страшного. Можете открыть глаз.
— Боюсь!
— Не бойтесь!
— Свет! — воскликнул Мишка. — Я вижу свет!
— Миша, вы мне нарочно разрешили прийти сюда, чтобы поиздеваться? — вдруг спросила Лена.
— Нет, не для этого.
— А для чего?
— Жалко мне тебя — вот для чего… — ответил Мишка и снова почувствовал себя свинопасом, повстречавшим на дороге босую, оборванную, попавшую в беду принцессу. — Рехнешься ты здесь со своим папашей!
— Я знала, на что шла! — гордо вскинулась она.
— Знала? — глумливо изумился Курылев.
— Да!
— Да-а?
— Нет, не знала… — тихо ответила Лена и снова заплакала…
Мишка тяжко вздохнул, щелчком послал в кусты докуренную до полного ничтожества сигарету и поймал себя на том, что ощущает в душе и теле какую-то пустоту, или, если выражаться по-военному, некомплектность. Звучит, конечно, нелепо, но зато точно. Это опущение теперь всегда появлялось у Курылева, когда он долго не виделся с Леной. «Похоже на любовь, — поднимаясь, чтобы выключить насос, подумал Мишка. — Юрятин узнает — убьет!» Изолянт № 85, в прошлом знаменитый редактор популярного еженедельника, счастливо улыбаясь, бросился вытаскивать из ямы кишку.
— Господарищ оператор, — отдышавшись, предложил он. — Свежую газетку посмотреть не желаете? Еще никто не видел…
— В дом заходить не положено! — строго ответил Курылев, чтобы только отвязаться.
— А я сюда принесу! Я мигом…
Дело в том, что на общем собрании обитателей Демгородка изолянт № 85 был почти единогласно избран главным редактором стенной газеты «Голос свободы», которая после мягкого нажима генерала Калманова стала называться просто «Голос». Делалась газета с размахом — 1, 5 м х 3, 5 м. А оформлял ее, между прочим, один из самых высокооплачиваемых в мире художников, придумавший в свое время нашумевший стиль «посткоммунистической идологии». Суть этого стиля, даже точнее — метода, сводилась к тому, что художник привозил из подмосковного пионерского лагеря, скажем, гипсового пионера, вставлял ему в руки, скажем, переходящее знамя областного совета профсоюзов и называл все это, например, «Идологема 124/6Х-9», а потом продавал за сумасшедшие деньги на аукционе Сотби. Взяли художника в тот самый момент, когда он в тайно нанятой мастерской — владелец сразу сообщил куда следует — заканчивал свою новую работу, призванную отразить его, абсолютно неверное, понимание произошедших в России перемен. Это была бронзовая статуя адмирала Нахимова, выкрашенная в красно-коричневый цвет и испещренная бесчисленными строчками, повторявшими на 24 языках одну-единственную фразу: «Над всей Испанией безоблачное небо». Кстати, саму статую он задешево купил на Украине, где к тому времени уже заканчивалась замена москальского пантеона на свой, кровноприсущий. Но справедливости ради нужно сказать, не всегда вражьи статуи валили с пьедесталов и ставили свои кумиры, иногда ограничивались переименованием: так, известный памятник гетману Хмельницкому в Киеве был в целях экономии объявлен памятником гетману Мазепе… Когда адмиралу Рыку сообщили о творческом проступке знаменитого художника, он посмеялся, поиграл своей серебряной подзорочкой и молвил, пусть, стало быть, в Демгородке поживет, пока по-правдашнему рисовать не выучится, а то ведь чужое пакостить — дело нехитрое…
— Что я вам сейчас покажу, господарищ оператор! — Запыхавшийся № 85 пытался развернуть перед Мишкой здоровенный рулон ватмана.
— Может, не надо?
— Надо-надо! Подержите, пожалуйста, угол. Ага! — Счастливый редактор показал пальцем в центр листа. — Гвоздь номера!
В рубрике «Огородные новости» сообщалось, что изолянты № 481 (бывший сопредседатель партии «Демократическая Россия») и № 168 (бывший генсек компартии) включились в конкурс на самую большую тыкву, выращенную без применения химических удобрений. Информацию написал № 47 (бывший посол в США), и она была проникнута тонкой иронией профессионала, снисходительно наблюдающего несбыточный энтузиазм дилетантов. В прошлом году № 47 выкатил на суд общественности двенадцатикилограммового гиганта!
— Правда же, интересно?
— Безумно, — вяло отозвался Мишка, разглядывая лист, оформленный куриной лапкой, которую обмакивали в разные краски. Раздел «Страницы истории» открывался фрагментами мемуаров изолянта № 177 (бывшего шефа внешней разведки). Довольно убедительно он доказывал, что приписываемые поселенцу № 180 (бывшему командующему стратегической авиацией) слова «За демократию Кремль разбомблю!», якобы сказанные им в дни августовского (1991 г.) псевдопутча, есть не что иное, как выдумка безответственных и зловредных журналистов. Но Мишка-то сразу смекнул прицельный смысл этих самых мемуаров: участки обоих изолянтов располагались рядом, а над домиком бывшего стратегического летчика по личному распоряжению адмирала Рыка была подвешена на тонком тросике здоровенная авиационная бомба. И хотя все вокруг уверяли друг друга, что «она не заряжена», это были уже четвертые оправдательные мемуары, написанные соседями несчастного военлета, погорячившегося в далеком августе 1991 года…
— Ах, если б вы знали, господарищ оператор, что у нас в редакционном портфеле! — закатывая глаза, сообщил № 85.
— Мне без разницы, — буркнул Мишка и, повернувшись к редактору спиной, направился к машине.
— Я понимаю… Но зато все оригиналы тщательно хранятся! — Семеня рядом, информировал № 85. — Они от руки написаны. Понимаете?..
— С меня хватает, что я ваше говно вожу, — отрубил Курылев, впрыгнул в кабину и захлопнул дверцу.
Упорный изолянт все никак не отставал. Сбитый с толку этой назойливостью, Курылев сам не заметил, как оказался в «Кунцево», возле домика № 55. А ведь зарекался! Спецнацгвардеец, дежуривший возле новенькой будки, завидев Мишку, блудливо заулыбался и махнул рукой. И хотя Курылев понимал, что парень фамильярничает совсем не из-за Лены, а из-за этих чертовых секс-кадриков, но все равно было неприятно и горько. Лена в палисаднике возилась с клубникой, кажется, обрезала усы. Увидав знакомую машину, она поднялась с коленей и, упершись руками в бедра, выгнула затекшую спину. Но у Мишки от этого обыкновенного огородного телодвижения сердце налилось тяжкой истомой. Лена тем временем сняла с головы косынку и поправила волосы, что на их языке жестов означало: сегодня они увидеться не смогут. Курылев в ответ приложил правую руку к левой стороне груди и, уже проехав участок № 55, еще раз глянул на Лену через боковое зеркало: она стояла, уронив руки, и печально глядела вслед машине. Мишка сразу подумал вот о чем: при первой же встрече нужно будет предостеречь ее от таких взглядов! Он даже мысленно хотел сформулировать, каких именно взглядов, чтобы потом доходчивей объяснить Лене, но не успел… Произошло то, чего Мишка никак не ожидал. Она вдруг торопливо повязала косынку вокруг шеи, наподобие пионерского галстука. А это на их секретном языке означало, что стряслось нечто чрезвычайное — подробности в тайнике! Тайник Мишка оборудовал на параллельной Пятой улице в щели между бордюрными камнями. Правда, если говорить честно, этим тайником они еще пока ни разу не пользовались. Да и разработанный Курылевым язык жестов тоже пока служил им в основном для нежных развлечений ладонь, приложенная к сердцу, означала: «Я тебя люблю!».
Записку Мишка решился прочитать, только миновав третий КПП. В ней, как и договаривались, печатными буквами по школьным клеточкам было написано: Я БЕРЕМЕННА.