Глава 3
Хэйзел вернулась домой далеко за полночь и застала Бена за кухонным столом, доедающим хлопья: он возил ложкой в молоке, пытаясь выловить последние крошки. Родители тоже не спали – работали. Из окон студии на заднем дворе лился свет. Иногда, если находило вдохновение или поджимали сроки, они там даже ночевали.
Хэйзел не возражала. Девушке нравилось, что ее родители отличаются от остальных взрослых: они сами так ее воспитали. «Нормальные люди, – говорили Эвансы с содроганием. – Нормальные люди мнят себя счастливыми, ведь они слишком глупы, чтобы мыслить другими категориями. Лучше быть несчастным, но увлеченным. Правда, детка?» А потом смеялись. Хотя иногда, слоняясь по студии и вдыхая знакомые запахи скипидара, лака и свежей краски, Хэйзел задумывалась, каково это – иметь счастливых, нормальных, глупых родителей, а потом корила себя за подобные мысли.
Бен посмотрел на сестру васильково-синими, как и у нее, глазами из-под темных бровей. Его рыжие волосы выглядели неопрятнее обычного: в растрепанных кудрях даже листик торчал.
Хэйзел, ухмыльнувшись, вытащила его. Перед глазами все плыло: она была пьяна, губы немного припухли – Франклин слишком жадно в них впивался. Побыстрей бы обо всем этом забыть. Не помнить ни Джека, ни как по-идиотски она себя вела, ничего. Она представила огромный сундук и сложила в него все воспоминания: щелкнул навесной замок, и сундук, погрузившись в море, осел на самое дно.
– Как свидание? – спросила Хэйзел.
Бен, тяжело вздохнув, оттолкнул миску, и она заскользила по потертой скатерти.
– По правде говоря, ужасно.
Хэйзел, глядя на него, положила голову на стол.
С такого ракурса брат казался иллюзорным, как будто стоило ей прищуриться, и она смогла бы посмотреть сквозь него.
– Он был одет в резиновый скафандр? Костюм клоуна? Резиновый костюм клоуна?
– Нет, – Бен не засмеялся, только немного напряженно улыбнулся.
Хэйзел нахмурилась:
– Все хорошо? Что-то слу…
– Нет, ничего такого, – поспешил успокоить ее Бен. – Просто мы пришли к нему, а там его бывший. В смысле, они по-прежнему живут вместе.
Это даже звучало ужасно – девушка едва подавила стон.
– Серьезно? И он не потрудился тебя предупредить?
– Он сказал, что с бывшим у него все кончено. У всех есть бывшие! Даже у меня! А у тебя их вообще миллион! – он улыбнулся, и Хэйзел поняла, что брат шутит.
Но сейчас шутить на эту тему ей совсем не хотелось.
– У тех, кто не ходит на свидания, нет никаких бывших, – возразила она.
– Короче, когда мы вошли, этот парень сидел перед телевизором, и у него был такой убитый вид… Ясное дело, он не пришел в восторг, когда меня увидел. Да и вообще не был готов к чему-то подобному. Представляешь, мой «возлюбленный» сказал: его бывший такой клевый, что готов поспать на диване, а мы можем зависнуть в спальне. Так я узнал, что в квартире всего одна кровать. И тут же решил оттуда сматываться. Но как было это сделать? Я не мог ничего сказать, потому что это было бы невежливо. Совместное конструирование реальности, общественный договор и все такое. Я просто не мог.
Хэйзел фыркнула, но Бен не обратил на это внимания.
– Я сказал, что мне надо в ванную, спрятался там и попытался взять себя в руки. Потом глубоко вдохнул, вышел в коридор и шел до тех пор, пока не оказался за дверью и не спустился по лестнице. Можешь мне не верить, но я выдохнул только на улице!
Хэйзел рассмеялась, представив, как брат воплощал свой не слишком-то изящный план.
– Хочешь сказать, что сбежать – не невежливо?
Бен торжественно покачал головой:
– Не так неловко.
Она рассмеялась еще громче:
– А ты почту проверял? Он ведь наверняка напишет тебе и спросит, куда ты делся. Это не будет неловким?
– Издеваешься? Я больше никогда не стану проверять почту, – с чувством заявил Бен.
– Отлично, – вздохнула Хэйзел. – Значит, парни из Интернета – вруны.
– Все парни вруны, – уточнил Бен. – И девушки тоже. И мы с тобой. Только не говори, что никогда не врешь.
Хэйзел не ответила – брат был прав. Она врала. Много врала, особенно ему.
– А что у тебя? Как наш принц? – поинтересовался Бен.
За эти годы Хэйзел и Бен напридумывали тьму историй о рогатом мальчике. Они бесчисленное множество раз рисовали его красивое лицо и изогнутые рога папиными фломастерами, мамиными угольками, а до этого – своими мелками. Хейзел могла вызвать в памяти его образ, просто закрыв глаза: синий камзол, расшитый золотыми фениксами, грифонами и драконами; бледные, перекрещенные на груди руки; пальцы, унизанные сверкающими перстнями; необыкновенно длинные заостренные ногти; доходящие до икр сапоги из кожи цвета слоновой кости; и лицо с идеальными чертами, столь прекрасное, что, если долго на него смотреть, начинает казаться, будто все остальное, виденное тобой, невообразимо убого.
Наверное, это принц, решил Бен, когда они впервые его увидели: вроде тех, что бывают в сказках, с проклятием, которое можно разрушить только поцелуем истинной любви. В те времена Хэйзел была уверена, что его разбудит именно она.
– Принц такой же, как всегда, – пробормотала Хэйзел, не желая ни говорить об этой ночи, ни выдать свое нежелание. – Все как всегда. И все как всегда.
Девушка знала: Бен не виноват в том, как неудачно складывается ее жизнь. Она сама заключила сделку. Без толку теперь сожалеть о ней, а уж тем более обижаться на брата.
Они еще сидели на кухне, когда папа, словно сомнамбула, выплыл из студии, чтобы заварить чай и прогнать их спать. Горели сроки: иллюстрации, над которыми он работал, нужно отвезти в город уже в понедельник. Похоже, этой ночью спать он не ляжет – а значит, заметит, если и они не отправятся по кроватям.
Мама, вероятно, решила составить ему компанию. Родители начали встречаться в Школе изобразительных искусств в Филадельфии: их объединила любовь к детским книгам. В итоге Бен и Хэйзел – как ни унизительно – получили имена в честь сказочных кроликов. Вскоре после окончания Школы мама с папой вернулись в Фэйрфолд: без гроша в кармане, по уши в беременности и готовые пожениться, если семья отца позволит им бесплатно жить в доме его двоюродной бабки. Папа переоборудовал сарай на заднем дворе в студию и стал использовать свою половину, чтобы рисовать иллюстрации к книгам, а мама писала пейзажи Карлингского леса, которые продавала в городе – в основном туристам.
Весной и летом туристы буквально наводняют Фэйрфолд: поедают блинчики с кленовым сиропом в придорожном ресторане; расхватывают в сувенирной лавке футболки и пресс-папье с запаянным в смолу четырехлистным клевером; валом валят в шатер предсказаний узнавать свою судьбу; фотографируются на стеклянном гробе; устраивают пикники у озера Уайт или прогуливаются рука об руку по улицам и ведут себя соответствующе – будто Фэйрфолд самое странное и сумасшедшее место, которое им когда-либо доводилось посещать.
Каждый год кто-нибудь из туристов исчезает.
Кого водные ведьмы утаскивают в озеро Уайт: раздувшиеся трупы, пробившись сквозь плотный занавес водорослей, потом всплывают сквозь ряску. Кого насмерть давят лошади, несущиеся в сумерках под звон бубенчиков в гриве, с блистательными седоками из Народца на спинах. Кого находят подвешенными вверх ногами на деревьях, истекшими кровью и обглоданными. Кого обнаруживают на скамейках в парках с гримасами ужаса, застывшими на лицах, – явно умершими от страха. А некоторые просто пропадают.
Не много. Один или двое каждый сезон. Но достаточно, чтобы за пределами Фэйрфолда это замечали. Достаточно, чтобы появлялись предупреждения, памятки и тому подобное. Достаточно, чтобы туристы перестали приезжать. Но они не переставали.
Когда-то Народец был осторожнее. А их проделки – гораздо безобидней. Шальной ветер мог подхватить праздного туриста, поднять в воздух и отнести на добрую милю в сторону. Или приезжие, загуляв допоздна, могли вернуться в гостиницу и обнаружить, что прошло уже целых полгода. Иногда, проснувшись, они обнаруживали узелки в волосах. В карманах – вместо пропавших из них вещей – находилось нечто совершенно непредсказуемое. Масло, только что положенное на тарелку, слизывали невидимые языки. Деньги превращались в листья. Шнурки никак не развязывались, а тени выглядели немного растрепанными, как будто жили своей собственной жизнью.
В те времена люди почти не гибли по вине Народца.
Туписты, как с насмешкой говорили местные. И до сих пор говорят. Потому что все верят – не могут не верить: туристы сами тупят, потому и погибают. И если кто-то из Фэйрфолда пропадает без вести, считается, что он вел себя глупо, как тупист. Надо быть осмотрительнее. Жители Фэйрфолда привыкли думать о Народце как о неизбежном зле, стихийном бедствии, вроде бури с градом или течения, уносящего в море.
Настоящее раздвоение сознания.
Жители Фэйрфолда должны относиться к Народцу уважительно, но не бояться. Бояться – удел туристов.
Когда Хэйзел с Беном жили в Филадельфии, никто не верил их историям. Это были очень необычные два года. Брату с сестрой пришлось научиться скрывать свои странности. Но и возвращаться домой оказалось нелегко – ведь теперь они знали, каким нелепым Фэйрфолд был по сравнению со всеми остальными городами. Именно поэтому Бен надумал отказаться от своей магии – и своей музыки – совсем.
А это значило, что он понятия не имел, какую цену сестра заплатила за их поездку. Но, в конце концов, она не была туристом. Ей следовало быть осмотрительней. Хотя иногда, по ночам вроде этой, она мечтала рассказать свой секрет хоть кому-нибудь. Ей так надоело все время быть одной.
Той ночью, после того, как они с Беном отправились по кроватям, когда она скинула одежду и надела пижаму, почистила зубы и на всякий случай проверила, что кучка соленого толокна – от проделок фей – все еще лежит под подушкой, Хэйзел уже ничто не могло отвлечь от воспоминаний о том головокружительном мгновении, когда ее губы встретились с губами Джека.
Но во сне на месте Джека почему-то оказался рогатый мальчик. Его глаза были открыты. И когда девушка прильнула к нему, принц ее не оттолкнул.
* * *
Хэйзел проснулась в плохом настроении, со смутным ощущением беспокойства и грусти. Подумав, что прошлой ночью выпила слишком много, она проглотила таблетку аспирина и запила ее мутным глотком апельсинового сока. В огромной глиняной миске, стоящей посреди кухонного стола, мама оставила записку с прикнопленной десятидолларовой бумажкой – купить хлеба и молока.
Хэйзел со стоном потащилась наверх, чтобы надеть легинсы и свободную черную рубашку. Снова вставила в уши зеленые сережки-кольца.
Из комнаты Бена раздавалась музыка. Сам он больше не играл, но непрерывно слушал музыку в фоновом режиме – даже во сне. Если он уже проснулся, Хэйзел надеялась убедить его выполнить мамино поручение, а самой вернуться в кровать.
Девушка постучала в дверь брата.
– Впечатлительным не входить, – отозвался он. Хэйзел приоткрыла дверь и увидела, как Бен, прижимая к уху мобильник, прыгает, пытаясь втиснуться в узкие горчичные джинсы.
– Эй, – начала было она, – не мог бы ты…
Но он отмахнулся от нее, говоря в телефон:
– Ага, проснулась. Стоит напротив. Конечно, встретимся через пятнадцать минут.
Хэйзел застонала:
– На что это ты там соглашаешься?
Он бросил легкую усмешку в ее сторону и сказал собеседнику: «До встречи». На другом конце провода, несомненно, был Джек.
Бен с Джеком дружили долгие годы – даже когда Бен переехал, «вышел из шкафа» и с головой бросился в отношения с одним мальчиком из школы, которые закончились большим скандалом и бегством домой. Даже когда Джек впал в депрессию из-за Аманды Уоткинс, которая бросила его, заявив, что предпочла бы встречаться с «настоящим Картером», а не с его бледной тенью. Даже несмотря на то, что они слушали разную музыку и читали разные книги, а за обедом тусовались в разных компаниях.
И ее поцелуй с Джеком, конечно же, ничуть не пошатнул бы их дружбы. Но все же Хэйзел совсем не хотелось, чтобы Бен узнал, что натворила его сестра. А еще ей не улыбалась перспектива весь день наблюдать осторожничающего Джека – как будто она может на него наброситься или вроде того.
Но хоть она и чувствовала себя скверно, девушке очень хотелось снова его увидеть. Она до сих пор не могла поверить, что они – пусть всего мгновение – целовались. Вспомнив это, Хэйзел сразу почувствовала себя счастливой и отчего-то смутилась – как будто впервые за долгое время совершила нечто по-настоящему смелое. Хотя, разумеется, этот поцелуй был ужасной ошибкой. Оставалось только надеяться, что не все испорчено. Она никогда не сделает ничего подобного – честное слово. По крайней мере, сейчас девушка не могла себе этого даже представить.
Хэйзел уже и не помнила, когда увлеклась Джеком. Она влюблялась постепенно: потихоньку узнавала его, волновалась, если он обращал на нее внимание, и не могла перестать нервно болтать, когда он оказывался рядом. Но Хэйзел помнила, когда ее чувства обострились до предела. Она шла напомнить Бену, что ему пора домой – на урок музыки с одним из папиных богемных дружков, – и обнаружила у Гордонов на кухне компанию ребят, которые жевали бутерброды и валяли дурака. Джек сделал ей бутерброд с куриным салатом и аккуратно нарезанным помидором. Когда он отвернулся за парой кренделей, она схватила его жвачку, прилепленную к краю тарелки, и засунула в рот. Вкус клубники и его слюны подарил ей ни с чем не сравнимое ощущение отчаянного счастья – почти как поцелуй.
Эта самая жвачка до сих пор «сидела» на спинке ее кровати как талисман, который она просто не могла выбросить.
– Мы собираемся в «Лаки», – сообщил Бен, как будто собирался назвать место, куда она заведомо не согласилась бы пойти. – Выпьем по кофе. Послушаем музыку. Посмотрим, есть ли что-нибудь новенькое. Давай, мистер Шредер наверняка по тебе соскучился. Кстати, ты сама постоянно твердишь: что еще делать в этом городишке по воскресеньям?
Хэйзел вздохнула. Надо было ответить «нет», но она, казалось, сама искала неприятности: ни перед чем не останавливаться, перецеловать всех парней, разбередить старые чувства и воплотить все самые дурацкие идеи.
– От кофе не откажусь, – кивнула она, глядя, как ее брат берет красную куртку. По всей вероятности, она должна была символизировать восходящее солнце.
* * *
«Лаки» был большим, старым переделанным складом в скучной части Главной улицы – рядом с банком, зубным кабинетом и часовым магазином. Он пах книжной пылью, нафталином и французским кофе. Все стены были в разношерстных книжных полках – от резных дубовых до сколоченных из поддонов, – которые мистер и миссис Шредер, хозяева этого места, скупали за бесценок на гаражных распродажах. Рядом с огромным окном, выходившим на широкую реку, стояли два мягких стула и проигрыватель. Посетители могли слушать любые из имеющихся виниловых пластинок. Здесь же стояли две большие кофеварки. На крашеном столике теснились кружки и надтреснутая банка с табличкой: ВЕРИМ В ВАШУ ЧЕСТНОСТЬ. ПЯТЬДЕСЯТ ЦЕНТОВ ЗА ЧАШКУ.
В другой части помещения размещались стеллажи и вешалки с подержанной одеждой, обувью, сумочками и другими вещицами. Хэйзел подрабатывала здесь летом: в основном таскала сотни мешков, похожих на мусорные, и отсортировывала вещи, которые еще можно выложить на прилавок, от рваных, грязных и дурно пахнущих. Она отрыла множество классных штук, копаясь в этих мешках. Здесь было дороже, чем в «Гудвине», куда ее посылали родители, утверждая, будто новые вещи покупают исключительно буржуи; но в «Лаки» ассортимент был лучше, а она еще и скидку получала.
Джек, семья которого безоговорочно классифицировалась родителями Хэйзел и Бена как «буржуйская», покупал новую одежду в торговом центре, а в «Лаки» заглядывал за бесчисленными биографиями мало кому известных людей, которые заглатывал с такой же частотой, как другие выкуривают сигареты.
Бен приходил за старыми пластинками, которые очень любил, несмотря на то, что со временем они начинали заикаться, шипеть и крошиться. Он утверждал, что канавки лучше отражают звуковые волны, поэтому музыка получается более верной и глубокой, чем на дисках. Хэйзел считала, что ему просто нравится ритуал: вытащить пластинку из конверта, поставить на проигрыватель, пристроить сверху иголку – да так, чтобы попасть в нужное место, – а потом сжать кулаки, чтобы не начать отбивать ритм.
Возможно, последняя часть ему не нравилась, но он выполнял и ее. Каждый раз.
День был ясный и прохладный, ветер хлестал по щекам, румяня их. Когда Хэйзел с Беном входили в магазин, с десяток ворон, каркая, взметнулись с ели и взмыли высоко в небо.
Задремавший было мистер Шредер поднял глаза на звон дверного колокольчика, они с Хэйзел перемигнулись, и старик, усмехнувшись, снова откинулся в своем кресле.
В другом конце комнаты Джек поставил на проигрыватель пластинку Ника Дрейка, и его проникновенный голос, рассказывающий о золотой короне и тишине, заполнил магазин. Хэйзел исподтишка изучала Джека, пытаясь прочитать его настроение, но не уловила ничего необычного: чуть взъерошенные волосы, джинсы, двухцветные оксфорды, мятая зеленая рубашка и светящиеся серебром глаза. Он улыбнулся, заметив Хэйзел с Беном, но девушке его улыбка показалась немного натянутой, не отражающейся в глазах. В любом случае, это не имело значения, потому что взгляд Джека лишь скользнул по ней и остановился на Бене.
– Ну что, Брюс Уэйн, рассказывай, как ты на этот раз угробил свидание – увидел бэтсигнал?
Бен рассмеялся:
– Все было совсем не так!
С чего она вообще поцеловала Джека? Потому что без памяти влюбилась в него, когда они еще были детьми? Или ей просто захотелось?..
– Ага, – она буквально выдавливала из себя слова. – Бэтмен-то никогда не сбегал.
Бен был счастлив снова рассказать им о провальном свидании. Они налили себе по чашке кофе, пока он выдавал новую версию происходящего, утрированную и драматическую. Сосед оказался еще сильнее влюблен в незадачливого «бойфренда» Бена и куда более зол. А сам Бен еще смешнее обдумывал и воплощал в жизнь план побега. К концу истории Хэйзел уже понятия не имела, осталась ли в ней хоть капля правды, хотя какая разница? Бен мастерски рассказывал истории: а как она любила в детстве его сказки о рогатом мальчике!
– А что насчет вас, ребята? – наконец поинтересовался Бен. – Хэйзел не рассказала о прошлой ночи ничего даже отдаленно интересного!
Джек перестал смеяться.
– Неужели? – переспросил он после неестественно долгой паузы. Его янтарные глаза странно вспыхнули. – Она тебе не рассказала?
Хэйзел замерла.
Ее брат, нахмурившись, с любопытством переводил взгляд с одного на другую:
– Ну? Что?
– Том Маллинс надрался и полез на гроб – разбить хотел. Наверняка заработал проклятие, бедолага. – Джек грустно улыбнулся и запустил пальцы в свои жесткие каштановые кудри, приведя их в еще больший беспорядок.
Хэйзел наконец-то выдохнула – даже голова закружилась.
Бен покачал головой:
– Почему люди такое творят? Всякий раз, когда кто-нибудь пытается разбить гроб, случается какая-нибудь дрянь. Томми ведь плевать на принца, тогда зачем он это устроил?
Он по-настоящему расстроился: раньше Бен с Томом Маллинсом были друзьями – пока Бен не уехал, а Том не подружился с бутылкой.
– Может, ему просто осточертели старые добрые вечеринки и все те же старые добрые лица, – предположил, глядя на Хэйзел, Джек. Затем он уселся на стол, заваленный книгами, ремнями и шарфами. – Может, ему захотелось, чтобы хоть что-нибудь про изошло.
Она вздрогнула.
– Ладно, хватит об этом, – сказал Бен, качнувшись вместе со стулом вперед и чудом удержав чашку в равновесии. В свете, проникающем в комнату сквозь грязные стекла, его рыжие волосы казались золотыми. – Да что с вами такое? Вы как-то странно друг на друга смотрите.
– Что? Да нет же, – мягко возразил Джек. – Ничего подобного.
Хэйзел покачала головой, собираясь наполнить чашку новой порцией кофе.
– Хм, – сказала она, желая сменить тему. – Раз, два, три, четыре, пять – платье я иду искать.
С этими словами она сняла с вешалки полупрозрачное ярко-бирюзовое выпускное платье и закружилась с ним по комнате. Рядом висел костюм «в елочку», как две капли воды похожий на те, в которых ходили герои в ранних сериях «Безумцев». Джек поставил пластинку «Bad Brains», Бен примерил костюм, несколько туристов зашли в магазин за открытками, и все стало таким, как в обычный воскресный день. Бен сунул руки в карманы пиджака, в котором дефилировал по магазину (пришлось открыть ему страшную правду, что тот немного маловат), и Хэйзел взяла его красную куртку. Внезапно что-то выпало из кармана, отскочило от пола и прикатилось Джеку под ноги. Грецкий орех, перевязанный травинкой.
– Смотрите-ка, – сказал Джек, хмуро глядя на находку. – Как вы думаете, что это?
– Из моей куртки выпало? – спросил Бен.
Хэйзел кивнула.
– Давайте откроем, – Джек соскользнул со стола; на голове у него сидела нелепая шляпа-котелок. Движения парня были расслабленными и гибкими, что навело Хэйзел на те самые мысли, из-за которых она вечно влипала в беду.
Травинка легко развязалась, и две половинки ореха распались. Внутри оказался небольшой клочок бумаги, скатанный в трубочку.
– Дай посмотреть, – попросила Хэйзел, потянувшись к бумажке. Развернув полупрозрачный кусочек пергамента, она вздрогнула. Выведенные паучьим почерком слова гласили: Семь годков – отдай должок. Поздно сожалеть, дружок!
Они надолго замолчали. Хэйзел приложила невероятные усилия, чтобы не отбросить бумажку.
– Бессмыслица какая-то, – пробормотал Джек.
– Наверное, какая-то старая игрушка, купленная в городе, – голос Бена немного дрожал. – Волшебный орешек счастья. Дерьмовая подделка.
В самом конце Главной улицы стоял магазин, продававший сувениры охотникам на фей. Благовония, обережные мешочки с солью, смешанной с бузиной, карты «священных» фейских мест рядом с городом, кристаллы, расписанные вручную карты Таро и радужные наклейки на окна. Загадочные предсказания фей в орехах вполне могли там тоже быть.
– Так себе предсказание, – заметил Джек.
– Да уж, – поддакнула Хэйзел, стараясь, чтобы голос не выдал, как заходится ее сердце; стараясь вести себя так, как будто она не знала, кому предназначалась записка. Как будто все по-прежнему нормально.
– Да уж, – Бен, посмеиваясь, сунул скорлупки и бумажку обратно в карман. – Жутковато.
После этого Хэйзел могла только притворяться, что ей весело. Она смотрела на Бена и Джека, запоминая их. Запоминая людей и место, запах старых книг и звуки, которые издают обычные вещи.
Бен купил галстук-бабочку в горошек; потом они отправились в универмаг, где Хэйзел взяла пакет молока и буханку хлеба. Джек поспешил домой на ужин – у них была традиция играть всей семьей в настольные игры по воскресеньям, и каким бы глупым Картер с Джеком это ни считали, никому не разрешалось пропускать мероприятие. Хэйзел и Бен тоже пошли домой.
Не доходя пары шагов до двери, Хэйзел присела, чтобы налить немного молока в керамическую миску, которую мама поставила рядом с каменным заборчиком. Все в Фэйрфолде оставляли еду феям, чтобы продемонстрировать им свое уважение и завоевать их благосклонность.
Но из пакета склизкими кусками вывалилась простокваша. Молоко уже скисло.