Глава 22

Хэйзел проснулась в незнакомом месте. Воздух был напоен ароматом жимолости и далекими звуками арфы. Она лежала на большой, искусно сделанной кровати под серебристо-серым одеялом, легким, как шелк, но теплым, как гусиный пух. Ей хотелось поглубже зарыться в перины и продолжить спать, но она знала как минимум несколько причин, почему делать этого не стоит.

Перевернувшись, девушка увидела профиль Джека. Тот балансировал на наклоненном назад стуле, упершись в стену ногой. На его коленях покоилась открытая книга, но страниц он, казалось, не перелистывал. Мягкий свет свечи, стоящей возле парня, загадочно очерчивал контур его лица. Что-то в густых ресницах и мягких губах делало его одновременно и родным, и бесконечно чуждым в его красоте.

Девушка поняла, что сколько бы раз ни видела Джека до этого, она никогда не смотрела на него глазами ночной Хэйзел.

Кто же она? – задумалась Хэйзел. – Знает ли она, что натворила? Достаточно ли в ней той Хэйзел Эванс, которая ему понравилась? Была ли она той Хэйзел Эванс, которая понравилась бы ей самой?

Когда бы ее срок службы Ольховому королю истек – если бы тот не перехитрил ее, заставив служить себе вечно, или не убил на месте, – он бы наверняка забрал все ее воспоминания. Считала бы она свою ночную сущность навеки утраченной? Представляла бы пережитое зажившими рубцами, которые однажды и вовсе рассосутся?

Теперь-то Ольховый король не заберет у нее воспоминания. Они останутся с нею. Как и таланты, и знания.

Дневная сущность столько раз слышала историю о том, как Джек стал подменышем, но теперь, наблюдая за ним, Хейзел вспомнила, что слышала об этом и при дворе. Вспомнила, как его эльфийская мать объясняла, почему выбрала Картера – он был таким прелестным ребенком, теплым и сладким, и смеялся у нее на руках. Как та рассказывала об ужасе, когда горячий металл обжег Джека, о запахе горящей плоти и вое, который он издал – таком мучительном, что поверг бы в отчаянье даже баньши. О том, как смертные были безразличны к его боли и оставили у себя из злости и любопытства, чтобы показывать друзьям; как она боялась, что они сделают из него слугу для собственного сына. Хэйзел слышала истории о том, как домовые заглядывали в окна, чтобы удостовериться, что Джек в безопасности; как собирали желуди и каштаны на случай, если он проголодается ночью; как играли с ним в саду, когда его человеческая мама отворачивалась, и как щипали Картера, доводя его до слез.

Хэйзел вздохнула, уже готовая повернуться и заговорить, когда услышала, что в комнату кто-то вошел.

– Я послала тебе десяток записок, – сказала Иоланта. – Но ты не соизволил ответить ни на одну.

– Я был здесь, – Джек закрыл книгу и положил ее рядом со свечами. – Ты об этом знала. И могла прийти сюда и поговорить со мной в любое время – как сейчас.

Хэйзел приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на эльфийку, стоящую у земляной стены.

– Я понимаю твой гнев из-за моей сделки с Ольховым королем, но ты не понимаешь, почему было так важно…

– Что заставляет тебя так думать? – перебил ее Джек. В его голосе слышалось явное предостережение.

Хэйзел знала: подслушивать, притворяясь, что спишь, – плохо. Но еще ужаснее казалось сесть и признаться, что она проснулась. В конце концов, они при ней не секретничали, а просто разговаривали. Нерешительность заставила ее молчать слишком долго – пока Хэйзел, услышав тон Джека, не поняла, что они собираются обсудить нечто потаенное.

– Когда ты произносил перед Ольховым королем свою маленькую речь, мне показалось, что ты хотел сказать что-то еще, но потом одумался, – заметила Иоланта.

– Когда я предположил, что Верное сердце у тебя, это заставило меня призадуматься обо всех вещах, которые не сходятся.

– Ты полагал, что это я была творцом всего произошедшего. В этом ты ошибался – но оказался прав в том, что у меня имелся план. Как только я выяснила, что Верное сердце обнаружено, то подумала, что мы с тобой можем подождать, пока они не перебьют друг друга, – ткань мягко зашелестела, как будто эльфийка ходила по комнате. – Если бы и Северин, и Ольховый король умерли, остался бы только один наследник. Если бы ты не заговорил… Если бы он сражался с сыном на несколько минут дольше, все могло бы сложиться иначе. Ты не хочешь спросить, что я имею в виду?

– Нет, не хочу, – отрезал Джек.

– Ты боишься, я расскажу, кто твой…

– Я же сказал: я не спрашиваю, – перебил маму Джек. – И не спрошу. Если ты собираешься мне рассказать, я притворюсь, что ничего не слышал.

– Тогда мне не нужно ничего говорить, – заметила она. – Ты и так все знаешь.

Он надолго замолчал.

– Это твой дар, – продолжила она, – чувствовать, что у других на сердце. Северину понадобится кто-то с таким даром. Кто-то на его стороне, знающий мир смертных, как ты. Тебе больше не надо прятаться.

– Ничего не изменилось, – возразил Джек. – Я возвращаюсь домой – в мой человеческий дом, к человеческой семье. И меня не волнует, кто мой отец.

Хэйзел снова услышала шорох ткани:

– Они никогда не будут любить тебя. Они всегда будут тебя бояться.

– Это неважно. Подари мне время, чтобы я мог побыть человеком, – попросил Джек. – Ты снова и снова говоришь, что я никогда не стану смертным, что вспышка человеческой жизни так коротка, что не имеет никакого значения. Отлично, так позволь мне прожить мою человеческую жизнь. Пусть все смертные, которых я люблю, умрут и рассыплются в пыль. Позволь Ние быть моей матерью, Чарльзу – отцом, а Картеру – братом. Позволь мне быть Джеком Гордоном, и когда я это сделаю, когда все обратится в прах и пепел, я вернусь к тебе и научусь быть твоим сыном.

Она не проронила ни слова.

– Позволь мне сделать это, мама, потому что, когда они умрут, я уже никогда не смогу сделать этого снова, – его голос сквозил мрачной вечностью, которую Хэйзел раньше угадывала в голосах Северина и Ольхового короля. Он был одним из них, бессмертным и нечеловеческим. Но он задержится в ее мире немного дольше.

– Иди, – наконец согласилась Иоланта. – Будь Джеком Гордоном. Но помни – смертная жизнь оставляет горький осадок.

– И все равно я хотел бы полную меру, – ответил он.

Хэйзел продолжала лежать с закрытыми глазами, стараясь следить за дыханием и боясь, что кто-нибудь разоблачит ее притворство. Но после нескольких минут мерных вдохов и выдохов действительно заснула.

Когда Хэйзел снова проснулась, рядом был Бен – сидел на второй половине кровати, опираясь на мягкие подушки, к которым она прижималась с другой стороны.

Одна его рука была на совесть забинтована, второй он набирал эсэмэску.

Девушка, застонав, заставила себя сесть.

– Мы в Волшебном царстве? – заплетающимся языком спросила она.

– Возможно, – пожал плечами Бен. – Если такое место вообще есть. То есть, если мы все живем на одной территории, то технически всегда находимся в Волшебном царстве. Господа присяжные еще не вынесли вердикт.

Она пропустила мимо ушей вторую часть и сосредоточилась на первой.

– Значит, ты переписываешься в Волшебном царстве. И с кем же? Какая здесь ловится сеть?

Он состроил гримасу:

– С родителями. Мама перепугалась – как и все, кто был у Гордонов. Полгорода ломанулись в большую старую церковь на Главной улице, со всеми этими защитными штуками, врезанными в фундамент. Заперлись там с амулетами, консервами и прочей ерундой. Мама думала, мы тоже туда пойдем, но выяснилось, что мы не пошли, потому что мы – засранцы. Папа поехал нас искать. Я сказал маме, что ты вернешься домой сегодня вечером, если будешь лучше себя чувствовать. Ты ведь достаточно хорошо себя чувствуешь?

– Я? – напряглась Хэйзел. – А где Джек?

– Наверное, снова повез кровь Скоррели в больницу. Он потратил адову кучу времени, чтобы убедить людей, что это противоядие, но как только начало действовать, они попросили еще. Скоррель позволила Северину сделать надрез Верным сердцем, и он набрал целый флакон крови.

– А она по-прежнему?..

– Гигантское страшное древочудище? – он притворился, что тянется к Хэйзел пальцами-веточками. – О да. И кровь у нее ярко-зеленая. Но она с нами говорила, и голос у нее звучал… я не знаю… мило. Так сказал Северин.

Хэйзел зевнула и впервые за все это время осмотрела комнату. На полу лежал ковер с замысловатым узором, который, казалось, менялся тем сильнее, чем дольше она его разглядывала: зеленые полоски извивались, как змеи, и от этого кружилась голова. Девушка моргнула и перевела взгляд на резной сервант с дубовыми листьями, со стоящей на нем медной чашей. Рядом возвышались три стеклянных графина с какими-то жидкостями и кубок.

Еще в комнате была массивная скамья, устланная толстым зеленым бархатом с мерцающей золотой вышивкой по краю. Сверху лежала стопка одежды. Рядом весело потрескивал камин.

– А если не заморачиваться всеми этими измерениями, где мы? – спросила Хэйзел.

– Во дворце Ольхового короля, – Бен отложил телефон и соскользнул с кровати. На нем была уже другая одежда: черные джинсы и ржаво-оранжевый – под цвет волос – свитер с черным единорогом.

Хэйзел узнала в них обновки, которыми брат особенно гордился. Правда, она была совершенно уверена, что вчера он их не надевал. И не было никаких причин собирать вещи на ночь.

Проследив за ее взглядом, Бен скосил глаза на свитер.

– Северин приказал одному домовику сходить к нам и принести кой-какие вещички. Я попросил одежду для тебя и… много всякой всячины для себя.

Бен замолчал, как будто ожидая реакции сестры.

Хэйзел не нравилось, куда он клонит.

– Это имеет отношение к тому, что ты пообещал родителям, будто я вернусь вечером, но ничего не сказал о себе?

Он кивнул:

– Я остаюсь с феями.

Хэйзел выскочила из-под одеяла. Она была готова сделать все, что угодно, сразиться, с кем только понадобится. Может, сейчас у нее и не было Верного сердца, но она попадала в переделки и посерьезней.

– Что они тебе пообещали? На что ты торговался?

Бен покачал головой:

– Все совсем не так.

– А как? Это из-за Северина?

Бен вздрогнул:

– Нет, не из-за него. Или, по крайней мере, в основном не из-за него, – и его лицо залила глубокая краска.

– Он тебя лю-ю-юбит, – радостно закричала Хэйзел, одурманенная ощущением, что жива. – Он сказал, что лю-ю-ю-ю-юбит тебя, перед всеми!

– Хэйзел, – простонал Бен.

Мучить брата было очень весело. Позволяло снова почувствовать себя прежней.

Она схватила его за плечи, раскачала, и они, хохоча, вместе повалились на кровать.

– Ты должен его поцеловать! Так сильно, чтобы он почти подавился твоим языком. Надеюсь, ты это уже сделал? Потому что если нет, тебе лучше пойти и поцеловать его так прямо сейчас!

– Заткнись, – Бен попытался притвориться, что даже и не думал улыбаться. – О боже. Это отвратительно.

Хэйзел вдавила его глубже в перину:

– Но это не объясняет, почему ты не собираешься возвращаться домой.

Бен вздохнул:

– Я просто не могу продолжать жить с этой музыкой внутри – она как готовая разорваться бомба. Мне нужно выяснить, что это такое, и научиться ее контролировать. Но я не смогу узнать этого в человеческом мире. Только здесь.

– Но… – начала было она.

– Мне нужно перестать фантазировать о чужих жизнях и наконец разобраться со своей собственной.

– Тебе бы сначала домой вернуться, – посоветовала Хэйзел. – Объясниться с родителями. Попрощаться со всеми в школе.

– Возможно, – кивнул Бен, как будто сестра говорила дело, но соглашаться он не собирался. – Но во всех историях тебе дается лишь один шанс, и если его упускаешь, все пропало. Ты смотришь туда, где была дверь, но ее больше нет. Не бывает второго приглашения на бал. Это мой шанс.

Хэйзел хотела было запротестовать, но поняла, что это не ей решать. Вдруг он снова сможет открыть для себя музыку? Вдруг он сможет полюбить музыку так, как не позволял себе раньше – потому что слишком страшно любить то, что не можешь контролировать? Нельзя причинять людям боль и испытывать от этого удовлетворение.

– Я буду безумно по тебе скучать, – сказал Бен, глядя на сестру и убирая волосы, упавшие ей на лицо. – Прости, что раньше был с тобой не очень честен.

– Не говори так, – попросила Хэйзел. – Может, мы и не будем делить одну ванну, но я же по-прежнему смогу тебя видеть, правда? Я ведь провела половину последних пяти лет в Волшебном царстве, но не забыла дорогу домой. И твой парень теперь как-никак главный, так что есть на что рассчитывать.

– Как-никак, – кивнул Бен. – Да, конечно, мы будем видеться. Я не имел в виду, что не будем. Просто все станет… другим. Только пообещай мне, что постараешься стать счастливой.

Может, подумала Хэйзел, они оба смогут этому научиться. Не просто придумай-историю-в-которой-ты-будешь-счастлив, а по-настоящему. Она склонилась над братом, изо всех сил обняла его и не отпускала до тех пор, пока не заболели ребра. Но как бы сильно она его ни обнимала, девушка знала – этого всегда будет недостаточно.

– Обещаю, – прошептала она. – Я очень постараюсь.

Бен оставил сестру в комнате, чтобы та могла переодеться. Сняв дублет, она обнаружила россыпь ушибов и глубокую рану поперек туловища. Зачерпнула воды из металлической чаши и смыла большую часть крови и грязи. Прополоскала рот эликсиром со вкусом сосновой смолы и расчесала волосы золотым гребнем, который как по волшебству превратил спутанные космы в мягкие рыжие локоны.

Домовик выбрал для нее легинсы, черную футболку с изображением дымящейся чайной чашки, безразмерный серый свитер и ярко-зеленые кеды. Девушка обрадовалась привычным вещам. Разодранный рыцарский мундир она оставила на кровати. Вряд ли она снова его наденет, даже если получится починить.

Затем Хэйзел без лишних промедлений отправилась домой.

Сразу за дверью начинался длинный разветвленный коридор с самыми причудливыми дверями: огромными, крохотными, тонкими и широкими. Ручки и дверные молотки были справлены в форме серебряных гоблинских лиц со зловещими ухмылками и заостренными ушами – или золотых ветвей, усыпанных ягодами. Временами из-за них раздавались музыка или смех, временами слышались бормочущие голоса.

Вскоре она подошла к ступенькам, ведущим наверх – в огромное полое дерево, и выбралась наружу через длинное и узкое, как вход в пещеру, дупло.

Над головой светлело небо, воздух подморозило. Хэйзел плотнее закуталась в свитер, сетуя, что домовик не додумался принести куртку. Продравшись через кучи палой листвы, кустарники и папоротники, девушка добралась до дома. Парадная дверь висела на одной петле. Там, где эльфийский рыцарь ударил ее ногой, виднелась трещина.

Едва Хэйзел вошла на кухню, родители вскочили из-за потертого деревянного стола и бросились к ней.

– Господи, детка! – воскликнул папа, обнимая Хэйзел за плечи. – Мы так рады, что ты дома!

– Бен ушел, – выпалила девушка, потому что было бы жестоко позволить им думать, будто все вернулось на круги своя. – И не вернется. Решил остаться с ними.

– Садись-ка, – сказал папа. – Мы знаем. Он позвонил и все рассказал. Попросил, чтобы мы думали о Волшебном царстве, как о престижной школе-интернате в Швейцарии. Я сказал, что это больше походит на престижную школу-интернат в аду.

– Вы в порядке? – спросила Хэйзел, позволяя себя усадить. Наверное, Бен сказал им, что делает это только ради музыки. В этом случае родители согласились бы с чем угодно – даже с тем, что им не по душе.

– Нет, мы не в порядке, – покачал головой папа. – Но кроме как сказать ему, что мы не в восторге от его решения, ничего сделать не смогли.

Мама нахмурилась, водя пальцем по обгоревшему пятну на столе:

– Мы бы хотели кое-что у тебя спросить. Ты сражалась вместе с рогатым мальчиком – вы с братом, кажется, его знаете? Хэйзел, где ты научилась так драться? Как ты в это ввязалась?

– Это случилось очень, очень давно… – пробормотала девушка.

С тех пор, как она нашла в лесу мертвого мальчика и меч, ее родители очень изменились. Они стали такими родителями, у которых, казалось, просто не могло родиться дочери, подобной Хэйзел.

Возможно, поэтому оказалось так трудно рассказать им, какой дочерью она все-таки была.

Мама покачала головой:

– Мы просто рады, что с вами обоими все в порядке. Мы места себе не находили.

– Не надо обо мне волноваться – больше не надо. В этом нет смысла. Уже слишком поздно.

Может, родителям и удалось измениться, но ее изменить они не смогут. Она и так потратила слишком много времени, пытаясь себя переделать.

– Никогда не поздно волноваться, – заметила мама, потянувшись через стол и взяв Хэйзел за руку. Та сжала ее ладонь в ответ.

Несколько дней спустя школа снова открылась. Администрация разослала уведомления, что из-за недавних событий весь запас «снежных дней» за академический год исчерпан, и если школу снова потребуется закрывать, ученикам придется посещать ее до конца июня.

На стенах по-прежнему оставались трещины, а крыша позеленела от мха. Время от времени шальной порыв ветра гнал по коридору черное перо или сухой папоротник, но большую часть виноградных лоз и листьев убрали.

Вернулись Картер и Аманда. Девушка наслаждалась новым витком популярности, смакуя скандальные подробности того, что нечаянно услышала, пока спала волшебным сном. С Картером они больше не встречались.

Казалось, все снова стало нормальным – ну, кроме того, что ребята постоянно тормозили Хэйзел в коридорах. Все, даже Робби, хотели узнать, каков из себя рогатый мальчик и как она его нашла – ведь именно Хэйзел освободила его из гроба. Том Маллинс просил показать фехтовальные приемы на позаимствованной из чулана швабре. Во время обеда Леони трижды заставила Хэйзел рассказать, как Бен с Северином начали встречаться, а Молли требовала бесконечных заверений, что Скорбь за ней не вернется.

У каждого находилось, что сказать Хэйзел, но почти ни у кого не было, что сказать Джеку. Девушка видела, как ребята отворачиваются от него в коридорах, словно их страх и чувство вины объединились и сделали его невидимкой. Но Картер по-прежнему был рядом с братом, толкал его плечом и смеялся, заставляя их друзей смеяться тоже; заставляя их замечать Джека. Болтал о колледжах и предстоящем футбольном матче, о том, куда они пойдут в субботу вечером.

Было очевидно – страх перед Джеком скоро улетучится. Все позабудут, что в его жилах течет магическая кровь.

Но не Хэйзел. Когда они снова встретились глазами, его взгляд стал таким бездонным, что ей показалось, будто она вот-вот утонет. Его губы сложились в кривую улыбку, и ее сердце пропустило удар.

Она ему нравилась. Она – или та, дневная. Что же до Хэйзел, Джек ей не нравился: она его любила. Любила так сильно, что это уже причиняло боль.

Тот, кто преподносит свое сердце на серебряном блюде, заслуживает того, что получает.

Джек Гордон – хороший парень. Скоро он будет учиться в колледже далеко, далеко отсюда. У него появится нормальная человеческая жизнь, которую он проживет сполна, прежде чем начать другую, главную – бессмертную.

– Хэйзел, – окликнул он ее, бегом догоняя после последнего урока.

Они не разговаривали целых три дня, и девушке не хотелось, чтобы он догадался, как сильно она была рада услышать его голос. Парень выглядел не так, как до низвержения Ольхового короля: его уши стали чуть более острыми, лицо – немного тоньше, а в волосах заиграли зеленоватые тени. Но улыбка была все той же – совсем не похожей на улыбку Картера, принадлежащей Джеку, и только ему.

– Эй, подожди. Я хочу с тобой поговорить. Я подумал, что, может, мы…

Один лишь звук его голоса разжег в ней желание улыбнуться. Счастье захлестнуло ее почти до боли.

– Не думаю, что смогу, – выпалила Хэйзел.

– Сможешь что? – Джек выглядел озадаченным.

Но Хэйзел уже было не остановить.

– Со мной не все хорошо. Как с личностью. И я, наверное, только начинаю сознавать, насколько нехорошо. Я продолжаю вспоминать вещи, которые сделала, события, которые со мной произошли, – и все отчетливее понимаю: я не та девушка, с которой станет заводить отношения нормальный человек.

– Хорошая новость – я не совсем нормальный и не совсем человек, – заметил Джек.

– Я все испорчу, – пробормотала она. – У меня никогда не было парня. У меня никогда не было свиданий. А уж тем более – вторых свиданий! В том, что касается любви, я страшная трусиха. Я говорила, что хочу увидеть тайную сторону парней, но ты мне ее раскрыл, и теперь я хочу только сбежать подальше.

Он протянул руку, и она переплела свои пальцы с его. Девушка втянула воздух, глядя на их сомкнувшиеся ладони.

– Чего ты боишься? – спросил Джек.

– Тебя, – ответила она. – Себя.

Он кивнул, как будто теперь все обрело смысл.

– Я не хочу никого нормального. Не хочу никого безопасного. Я хочу тебя. Я полюбил тебя почти с первого мгновения, сразу, как увидел – дикую, неистовую и смелую, бегущую по лесу с фиолетовыми от черничного сока губами. Я понимал, что ты нравишься и всем остальным, но это ничего не меняло.

Щеки Хэйзел тронул румянец.

– А как же Аманда? Ты сказал, что полюбил меня, как только увидел, но мне казалось, ты любил ее.

Джек было улыбнулся, но через мгновение улыбка померкла.

– Я подменыш: ни рыба ни мясо, нигде не приходящийся ко двору. Аманда вписывается в этот мир. Я подумал, если она полюбит меня – если сможет меня полюбить, – это будет знаком, что я тоже вписался. Но она меня боялась. Как и все люди.

– Но не я, – возмущенно ответила Хэйзел. – Я не этого боюсь.

– Знаю, – сказал Джек. – Меня не пугает, что ты еще выясняешь, каково это – быть одновременно и ночной, и дневной. Я не боюсь запутаться или что-то испортить, потому что это мы. У нас нет нужды ни в первом, ни во втором свидании. Мы же ненормальные, помнишь? Мы сделаем все так, как ты захочешь. Отношения могут быть любыми, какими ты их видишь. Все зависит только от нас. Мы можем написать свою собственную историю.

– И с чего же мы начнем? – спросила Хэйзел.

Парень хитро взглянул на нее сверху вниз.

– С чего захочешь. Можем зависать после школы. Писать друг другу длинные письма. Можешь придумать мне какое-нибудь задание, чтобы я завоевал твою благосклонность.

– Ну нет, – возразила она, наконец улыбаясь, потому что это был ее привычный Джек – с нелепыми скулами и нелепыми идеями. – Если кто и должен выполнять задания, так это я.

Джек улыбнулся:

– Что ж, хорошо. Я могу придумать, как тебе завоевать мою благосклонность. Пожалуй, тебе придется принести мне большую чашку кофе и пончик. Или совершить массовое убийство всех моих врагов. Я еще не решил.

– Это меня не пугает. Ни капельки. А знаешь, чего еще я не боюсь?

Он покачал головой.

– Иди сюда, – позвала она, прислонившись к стене и притягивая его к себе, чтобы прижаться губами к губам.

Он издал тихий удивленный возглас – а потом другой звук, сквозящий отнюдь не удивлением.

Перед тем, как отправиться домой, Хэйзел открыла шкафчик, чтобы оставить учебники. Оттуда сразу же выкатился, дважды отскочив от пола, грецкий орех. Скорлупка была перевязана серебряной нитью. Открыв ее, девушка обнаружила внутри свиточек из тонкой вощеной бумаги, на которой рукой брата было выведено: Скоро полная луна. Приходи-ка к нам на пир. Не умею рифмовать. Она сжала записку в ладони и улыбнулась.