Глава шестнадцатая
Поиски тайника: надежды и разочарования
Trahit sua quemque voluptas
Публий Вергилий Марон, древнеримский поэт (70–19 гг. до н. э.)
Пишущая машинка была уже старая. Буквы ложились неровно, иногда вдруг неожиданно в результате сбоя появлялся пробел там, где он совсем был не нужен. Получалось как-то неаккуратно и несолидно, словно это был совсем ничего не значащий документ, какая-нибудь внутренняя опись или выписка из архивных материалов. А документ был довольно примечательным. На титульном листе стояло: «Калининградская геолого-археологическая экспедиция. Отчет по объекту „Бывшее имение Э. Коха“ (св. сп. № 3). г. Калининград. 1983 год». И дальше на семи листах шло достаточно подробное описание работы экспедиции по проверке версий о захоронении Янтарной комнаты в районе совхоза «Майский».
Отчет начинался оптимистической фразой:
«Объект „Бывшее имение Э. Коха“ включен в сводный список… в 1969 году в связи с многочисленными заявлениями, на основании которых рабочая группа Министерства культуры РСФСР предложила к проверке, как одно из наиболее вероятных мест захоронения музейных ценностей».
Далее следовало краткое перечисление поисковых работ, проведенных в конце шестидесятых — начале семидесятых годов в этом районе, заявления советских и иностранных граждан, дающие основание считать его перспективным объектом поиска, а также все, что было сделано здесь экспедицией. Конец же отчета был отмечен печатью разочарования:
«Проведенные работы показали, что на проверенных участках ценностей нет. Объект очень насыщен взрывоопасными предметами, которые периодически вывозились вплоть до 1981 года. Считаем заявления граждан о возможном захоронении на объекте проверенными, поисковую работу законченной, а материалы передаем в Комиссию на закрытие».
Это означало, что на территории бывшего имения гаулейтера Эриха Коха не удалось обнаружить ровным счетом ничего. Ничего, несмотря на то, что экспедицией была проведена большая работа. Какая?
Прежде чем приступить к поисковым работам в бывшем Гросс Фридрихсберге, Елена Евгеньевна Стороженко, назначенная начальником экспедиции в 1974 году, внимательно изучила все заявления, поступившие ранее, и материалы предшествующих поисков. Картина оказалась достаточно противоречивой.
Особый интерес представляли сведения, полученные от иностранных граждан, бывших жителей Кёнигсберга, которые имели какое-либо отношение к событиям, происходившим в имении Коха.
В начале семидесятых годов гражданин ГДР Вернер Граам, проживавший до 1945 года в Кёнигсберге, сообщил, что в связи с публикацией в газете «Фрайе Вельт» статьи о Янтарной комнате вспомнил один эпизод периода войны. Будучи пятнадцатилетним юношей, он обучался слесарному делу у владельца мастерской на Кайзерштрассе Иоганна Альберта, который, являясь старейшим членом НСДАП, был хорошо знаком с гаулейтером. Во всяком случае, Кох не раз присылал за ним машину и приглашал на товарищеский ужин «старых бойцов» в кёнигсбергскую пивную «Альтер Хирш» на улице Альтштедтише Лаштассе, где 1 марта 1925 года состоялось учредительное собрание первой ячейки гитлеровской партии. Однажды Альберт пригласил парня совершить загородную прогулку на автомобиле. Вернер помнит, что они ехали мимо католической кирхи Святого Адальберта, через Йудиттен, пересекли окружную дорогу и вскоре оказались за городом. Здесь Иоганн Альберт остановил машину и, указав на высокую каменную стену, сказал юноше, что за оградой располагается резиденция гаулейтера. Вернер обратил внимание на шум моторов, рокот каких-то механизмов, увидел небольшую группу военнопленных, перетаскивающих металлические конструкции непонятного назначения. На каждом шагу попадались солдаты в эсэсовской форме, пару раз сотрудники полевой жандармерии проверяли у Альберта и Граама документы. Какие работы проводились в районе Гросс Фридрихсберга, Рудольф Граам так и не узнал, но, прочитав в «Фрайе Вельт» о поисках Янтарной комнаты, решил поделиться своими воспоминаниями.
С Граамом состоялось несколько бесед. Он достаточно подробно описывал тот памятный день, когда оказался вместе с Альбертом в непосредственной близости от имения гаулейтера. Вернер вспоминал разные несущественные детали: во что был одет Иоганн Альберт, какого цвета был тент на автомобиле, какая погода стояла в тот день. Но все это, естественно, не помогало поискам, так как не позволяло точно определить смысл увиденного Граамом. Впрочем, один раз немец упомянул важнейшую деталь разговора с Альбертом. Когда они уже садились в автомобиль, Иоганн Альберт, раздосадованный назойливым вниманием военной полиции, процедил сквозь зубы что-то вроде: «Ну да, эти тыловые крысы до смерти рады, что их поставили на охрану подземной виллы Эриха, вместо того, чтобы на фронте проливать кровь за фюрера». Что подразумевал близкий друг Коха, упоминая «подземную виллу», Граам объяснить, конечно, не мог, так как не придал никакого значения словам Альберта. Трудно сказать что-либо определенное, опираясь лишь на эту случайно оброненную фразу. Во всяком случае, вполне можно предположить, что Альберт с досады на жандармов проговорился о чрезвычайно важном секрете своего партийного патрона. Да, собственно говоря, «старый боец» НСДАП вряд ли принимал пятнадцатилетнего Граама всерьез, и фраза предназначалась совсем не ему, а вырвалась просто как проявление крайнего недовольства и раздражения.
Не менее интересным было заявление жительницы польского города Познань Стефании Рогатской, которая сразу после немецкой оккупации Польши в 1939 году в течение нескольких лет проработала служанкой в доме Коха. Она рассказала, что в 1944 году супруга Коха неожиданно сообщила ей о предстоящем отъезде в центральную Германию, так как фронт с каждым днем приближался к Восточной Пруссии. Рогатская должна была поехать вместе с женой Коха. Накануне отъезда та распорядилась, чтобы Стефания сходила в примыкающий к «паласту» (так они звали дом Коха) бункер и принесла из первой комнаты чемоданы с ручными часами. Стефания спустилась в подземелье, взяла два тяжеленных кожаных саквояжа из груды разных вещей и собралась было подниматься наверх. Но в этот момент она обратила внимание на свет, проникающий через неприкрытую дверь из четвертой комнаты. Оттуда раздавался знакомый приглушенный голос. Стефания подумала, что там находится личный шофер гаулейтера — Корнблюм, крепкий блондин с громадными кулачищами, который всегда подтрунивал над ней, но относился в целом доброжелательно. Рассчитывая попросить Корнблюма донести тяжелые чемоданы, она вошла в комнату. То, что она увидела, было настолько неожиданным, что Стефания не смогла сдержать возгласа удивления.
Из «Справки о беседе сотрудника милиции г. Познань
со Стефанией Рогатской». Январь 1972 года
«…Открыв дверь в четвертую комнату, Рогатская увидела четыре деревянных сундука, стоящих напротив входа, и на них еще четыре таких же. Посередине комнаты была выкопана яма, из которой торчала коричневая переливающаяся глыба, достигающая потолка. Рядом стоял Кох с лакеем Корнблюмом…
Увидев Рогатскую, Кох рассердился и прогнал ее. За неделю до этого Рогатская заходила в эту комнату, и там ничего не было… Она уехала с женой Коха, сам же Кох остался якобы проследить, чтобы дом взорвали…»
В беседах, которые проводили по нашей просьбе польские коллеги, Стефания подробно рассказывала о том фантасмагорическом видении, которое наблюдала в подвале «паласта». Особенно ее поразили громадные размеры переливающейся каменной глыбы, а также то, что Корнблюм стоял с наполненным водой ведром в руках. Весь пол вокруг ямы был мокрый, а сама глыба прямо-таки лоснилась от влаги. Поэтому Стефания поняла, что шофер поливал глыбу из ведра. Нелепее картины трудно было себе представить. Она не успела даже открыть рот, чтобы извиниться, как Кох грозно рявкнул: «Вон отсюда!» Лицо его побагровело от злобы. Стефания никогда не видела хозяина таким рассерженным и поспешила ретироваться. Спрашивать о происшедшем Стефания, конечно, не стала, только заметила, что Корнблюм на следующий день как-то очень пристально на нее посмотрел, будто испытывал, обратила ли она внимание на необычность вчерашней сцены.
Скоро вихрь событий захватил Рогатскую, и она, находящаяся в самом пекле гибнущего мира, ни разу и не вспомнила о бомбоубежище, лоснящейся глыбе, деревянных сундуках. Весной сорок пятого на косе Хела ей удалось бежать от своих хозяев. Многократно рискуя жизнью, она вернулась на свою опустошенную родину. Услышав о показаниях, которые давал Кох, отбывавший пожизненное заключение в польской тюрьме, Стефания вспомнила о событиях последних месяцев войны и попросила передать эту информацию в Советский Союз.
Интересные сведения сообщил бывший сотрудник Института по охране памятников Восточной Пруссии Герхард Штраус, проживающий в Берлине. По прошествии многих лет он не изменил музейному делу и стал в Восточной Германии директором Института истории искусств. Участвовавший в розыске Янтарной комнаты еще в 1949 году, Штраус высказал предположение, что этот шедевр и, возможно, некоторые другие ценности спрятаны где-то в районе Йудиттена. Ему якобы рассказывал один «надёжный друг» о том, что вся территория к западу от этого кёнигсбергского района являлась охотничьим угодьем гаулейтера, и именно здесь он в конце войны распорядился спрятать награбленные ценности. Когда Герхарда Штрауса спрашивали, кто же этот знающий человек, он не сообщал о нем никаких подробностей, кроме того, что в годы войны он был офицером инженерно-саперных войск и принимал участие в каких-то работах в районе Гросс Фридрихсберга. В 1981 году Штраус многозначительно писал руководству Калининградской экспедиции: «Мне кажется, что мой друг знает об этом совершенно точно». Кто он, так и не удалось выяснить. Но на собственноручно начерченном плане местности Герхард Штраус черным крестиком обозначил «район, использованный Эрихом Кохом для сооружения тайника».
Небезызвестный Георг Штайн, один из активнейших зарубежных инициаторов поиска Янтарной комнаты, проживавший в Германии, сообщал, что ему стало известно от некоего Альфреда Кляйна, что тот якобы видел Янтарную комнату 12 июля 1944 года в имении Коха. При каких обстоятельствах это происходило, Георг Штайн объяснить не мог. Однако он выдвинул целую «гросс-фридрихсбергскую версию».
Из письма Георга Штайна
«…Летом 1944 года объекты были вывезены из замка и доставлены сначала в Гр. Фридрихсберг… Часть ценностей в начале января 1945 года… была погружена на автомашины для того, чтобы отправить их через Нойкурен в рейх. После неудачи первой транспортировки… всякая дальнейшая перевозка прекращается… В районе Йудиттен, Гр. Фридрихсберг, Варген, Метгетен, Вальдгартен имеется примерно восемь бункеров, расположение которых мне хорошо известно, три из них находятся в лесу рядом с границей владений Коха. Эти бункеры очень интересны, так как до 1941 года вермахт предоставил их в распоряжение местных групп гитлерюгенда… Местные мастера из Йудиттена, в том числе знакомый мне плотник Эрлих в течение года работал по укреплению этих бункеров. Затем эти укрепленные пункты были включены в запретную зону…»
Георг Штайн допускал, что именно в этом районе было проведено захоронение сокровищ, причем он упоминал в связи с этим начальника пожарной школы в Метгетене Фидлера, имя которого уже встречалось на страницах этой документальной повести.
Экспедиция располагала многочисленными свидетельствами старожилов, участников штурма Кёнигсберга, бывших военнопленных, военнослужащих, проходивших службу в послевоенные годы в частях, дислоцировавшихся в указанном районе, а также участников различных комиссий и групп, осуществлявших розыск похищенных фашистами ценностей. Сведения были крайне противоречивыми. Причем зачастую данные одного заявителя противоречили утверждениям другого. И это создавало такую пестроту версий, что в глазах рябило.
На объекте под номером три, то есть на территории бывшего имения Коха, начались поисковые работы. В 1969–1970 годах Калужская геофизическая экспедиция по договору с Калининградской экспедицией провела серию изысканий с помощью специальных приборов. На разной глубине было обнаружено девять аномальных участков. Последующее бурение скважин и исследование металлическим щупом показало, что во всех случаях в земле обнаруживались валуны, трубы, металлический лом. Потом в этих местах работал экскаватор, десятки рабочих лопатами, ломами и кирками ковыряли землю. Но все безрезультатно. Ни один из раскопов не дал положительных результатов. Везде было одно и то же — битый кирпич, щебень, глина, куски бетона, металлическая арматура, различный строительный и хозяйственный мусор.
Я отчетливо помню, как мы работали в июле 1969 года на «объекте № 3» — в бывшем имении Коха. Стояла палящая жара, и лишь спуск в глубокие подвалы с сырыми стенами спасал от теплового удара. Скупая запись в толстой общей тетради позволяет сейчас восстановить ход событий.
Из дневниковых записей A. C. Пржездомского.
19 июля 1969 года
«…В имении Коха работали топографы и геофизики… У озера в центре совхоза „Майский“ стоял броневик. Саперы закончили свое дело. Вчера они взорвали последний снаряд на дне озера. Его осушают. Очень много легенд говорят о том, что на дне его что-то спрятано.
В нескольких десятках мест обнаружены крупные аномалии. Мы осмотрели развалины (остатки фундаментов) служебных помещений имения, заросший бассейн для купания со странными колодцами вокруг».
Тогда меня поразила всеобщая вялость и нежелание вести какие-либо серьезные работы. Начальство на объекте почти не появлялось, рабочие, раздобыв поллитровку, скрылись где-то между сараями, солдаты, скинув гимнастерки и сапоги, загорали на берегу пруда. И только ученый из Ленинграда, профессор-биофизик, все мерил шагами территорию, держа в вытянутой руке алюминиевую проволочку, изогнутую посередине. Древнейшее искусство лозоискательства помогало геофизикам выявить подземные полости и скопления металла. Однако тогда, в 1969 году, на территории имения ничего, кроме кучи боеприпасов и ржавых винтовок, обнаружить не удалось.
В 1973 году геофизики из Калуги снова подвергли территорию имения детальному изучению и вдруг пришли к обнадеживающим результатам.
Из «Отчета о результатах геофизических работ
в Калининграде и его окрестностях,
проведенных в 1973 году»
«…Имение Коха. Этот объект весьма интересен с точки зрения захоронения ценностей. Аномальные поля… под купальней были проинтерпретированы на ЭВМ… Нулевая изодинамия от купальни идет на северо-восток и объединяет аномальные поля от каменного жилого дома и от „купальни“. Это сочленение аномальных полей интересно с точки зрения возможного подземного хода, связывающего эти два сооружения…
Вторым заслуживающим внимания участком является жилая площадь, на которой ранее стояли дом Коха, убежище-бункер и подземный ход, связывающий дом с бункером… Весь этот участок заслуживает проверки…»
Кстати говоря, спустя семь лет, в 1981 году снова попробовали вести поиск геофизическими и биоэнергетическими методами. На этот раз в работу включились курсанты военного училища во главе с преподавателем Авениром Петровичем Овсяновым. В поиске опять принимал участие крупный ученый, теперь уже доктор геолого-минералогических наук, который с помощью биолокации помог установить три значительных аномальных участка. Опять буры и щупы, опять лопаты, ломы, кирки, натужный скрежет ковша экскаватора. И снова — ничего.
Беседы с людьми, обладающими какой-либо информацией, которая может представлять интерес, также оказались бесплодными: мозаика отдельных фактов, домыслов и преданий не укладывалась в логическую схему. Все сведения были настолько противоречивыми, что строить на их основе поисковую работу было практически невозможно.
Осенью 1974 года по вызову экспедиции из Горловки приехал некий Остапчук, решивший рассказать нечто важное. Решение пригласить его в Калининград созрело после получения письма с воспоминаниями о событиях военной поры.
Из письма Остапчука в редакцию газеты
«Калининградская правда». Август 1973 года
«Уважаемая Редакция!
Я много читал про Янтарную комнату и мне вот уже 30 лет не дает покоя один вопрос. Я в 1944 году работал в районе Калининграда в имении Эриха Коха в Гросс Фридрихсберге… В сентябре м-це в его доме в имении строился железобетонный тайник, то место я очень хорошо помню. Тайник был шириной примерно 4 на 4 метра в квадрате. Он был построен и очень хорошо замаскирован — причем глубоко в земле. Когда его строили, то в бетон была вставлена очень толстая железная арматура, причем очень густо, не могу знать, что в этом тайнике есть, но надеюсь, что он не пуст…»
Свое решение через тридцать лет после войны поделиться воспоминаниями он объяснил тем, что «боялся своего прошлого» и рассчитывал, когда подрастут сыновья, вернуться в Калининград, найти сокровища и «обеспечить детей на всю жизнь». Остапчук указал место строительства подземных сооружений. Прибывший туда экскаватор сделал большой раскоп на глубину три с половиной метра, но… ничего не обнаружил. Остапчук только развел руками.
Спустя некоторое время объявился некий Дробот, который рассказывал о том, как в годы войны он, военнопленный немецкого лагеря в Метгетене, участвовал в земляных работах в районе имения Коха. Сначала пленные копали длинные траншеи, а затем с помощью кранов устанавливали в них метровые бетонные кольца, наглухо заложенные с обеих сторон кирпичом. Траншеи потом были тщательно засыпаны и утрамбованы.
Из «Заключения по объекту „Бывшее имение Коха“»
«…Дробот Д. В. в своем заявлении указал, что… железобетонные трубы метрового диаметра опускались в отрытые траншеи, заполнялись имуществом… Имущество в траншеи складывали офицеры, а пленных отводили якобы за тир. Глубина захоронения метр-полтора от поверхности земли. Место захоронения — восточнее тира метров 100–150…»
Дробот, также как и Остапчук, указал место земляных работ. Оно находилось неподалеку. После этого — опять раскопы и опять никаких результатов.
Житель совхоза Белов рассказал, что, копаясь в огороде, обнаружил толстый бронированный кабель, тянущийся к бомбоубежищу, в котором был оборудован ледник. Своими воспоминаниями поделился и совхозный шофер Семенихин, который еще в 1960 году вел самостоятельные раскопки в подвале развалин бывшего дома Коха. Были и другие заявления, но, к сожалению, ни одного прямого указания на захоронение каких-либо ценностей, не говоря уже о самой Янтарной комнате.
В 1983 году Калининградская экспедиция еще раз тщательно проверила подземный бункер Коха, находящийся «под подозрением». Было сделано два раскопа, проведено исследование металлическим щупом. Снова никаких результатов! В отчете о проделанных работах резюмировалось:
«Скрытых помещений не обнаружено. Консультант-фортификатор преподаватель Калининградского высшего военно-инженерного училища им. Жданова дал заключение, что четырехметровая засыпка вокруг бункера служит своеобразным амортизатором для бомбоубежища и типична для построек такого рода… Считаем проверку объекта законченной и материалы на закрытие передаем в комиссию».
Так совершенно безрезультатно закончилась поисковая эпопея, связанная с одним из самых интересных объектов — бывшим имением гаулейтера Восточной Пруссии Эриха Коха.
Весной 1996 года, когда я в очередной раз бродил между поросших бурьяном и кустами фундаментов дома, и осматривал то, что осталось от гидротехнической системы имения — «бассейн», колодцы, остатки шлюзов, пруд, превратившиеся в болото каналы, везде царило запустенье. В самом центре хозяйственного двора бывшего имения, где когда-то давно был разбит парк и установлен фонтан с фигуркой мальчика, восседающего на дельфине, — заваленная мусором яма с жалкими обломками посередине, в которых угадывались очертания скульптуры. Пусто, заброшено, тоскливо. Крыши сараев провалились, ярко-оранжевая черепица зияла пробоинами и черными дырами. И только деревянная башенка-надстройка со следами часов и флюгером, казалось, продолжала как ни в чем не бывало взирать на окружающее запустение.
А я помню те дни, когда здесь, в самом центре совхоза «Майский», шли интенсивные поисковые работы. На берегу пруда стоял бронетранспортер саперов, около остатков ворот — наш экспедиционный салатовый автобус. Геофизики разворачивали свою аппаратуру между обоими входами в бункер-бомбоубежище, а мы, разморенные июльской жарой, сидели на траве и обсуждали перспективы работ на объекте. Все мы — приехавший из Павловска Анатолий Михайлович Кучумов, начальник экспедиции Мария Ивановна Попова, профессор Баженов из Ленинграда, мой товарищ Виктор Купцов и я — сходились в том, что работа здесь по всем признакам не может быть безрезультатной, и в конце концов именно отсюда пойдет везение и мы сделаем первые крупные находки, которые вселят уверенность в поисковиков, послужат новым импульсом для дальнейших работ. О Янтарной комнате, как таковой, мы не говорили, понимая, сколь мала вероятность того, что Кох решился спрятать ее именно здесь, в своем имении. Скорее всего, речь могла идти о личных коллекциях гаулейтера, да о собранных впопыхах отовсюду предметах старины и произведениях искусства.
К слову сказать, Елена Евгеньевна Стороженко тоже считала имение Коха одним из самых перспективных объектов. Во время нашей последней встречи в 1992 году мы не раз возвращались к мысли, что надо бы основательно поработать в этом месте. Елена Евгеньевна вспоминала различные обстоятельства, волновавшие ее, — в частности, обнаруженные на восьмиметровой глубине аномалии, свидетельствующие о возможном наличии глубоко под землей какого-то мощного сооружения. Тогда на рубеже семидесятых как будто кто-то специально противодействовал поисковикам: то завальцовывалась или застревала в скважине бурильная труба, то рвалась приводная цепь, то неожиданно цементировался песок. Так и не удалось тогда до конца довести поисковые работы. С началом девяностых, казалось, сама судьба открывает новые возможности для поиска сокровищ…
Но этим надеждам, как Вы уже знаете, не суждено было сбыться, как, впрочем, и большинству надежд, связанных с поисками Янтарной комнаты. Вихрь новой жизни, сметающий на своем пути все устоявшиеся представления и обесценивающий накопленный опыт, не принес уверенности в том, что в ближайшем будущем мы наконец хоть немного продвинемся в благородном деле возвращения человечеству бесценных достояний мировой культуры. Сейчас все, от министра до инженера, от крупного коммерческого босса до рядового брокера, от маститого профессора до студента-первокурсника — все озабочены только одним — где достать деньги. Погоня миллионов людей за «золотым тельцом», стремление их чисто по-американски «делать деньги», забывая об интересах великого государства, пренебрегая его выдающейся историей и культурой, — все это, кажется, безнадежно отодвигает на задний план любые идеи, связанные с поисками утраченных произведений искусства. Но Россия уже не раз доказывала всему миру, что на переломных рубежах своей истории способна собрать воедино духовную силу нации, преодолеть трудности и выйти на путь созидания, где будет место не только рациональному расчету и прагматике действий, но и благородным порывам бескорыстного служения Отечеству. Тогда, наверное, и откроются новые возможности для тех, кто готов, не рассчитывая на вознаграждение и славу, взяться за трудное дело поиска культурных ценностей, утраченных в годы Второй мировой войны.
