6
Витебск встретил нас ярким солнцем. Западная Двина отливала серебром, а золотом — купола церквей и соборов. На берегу, поросшем зеленой свежей травой, усеянной цветущими лютиками и одуванчиками, то тут, то там появлялись женщина или сгорбленный старик с ведрами. Набрав воды, они с трудом карабкались по крутому берегу обратно.
— Партизаны взорвали водокачку! — заметил кто-то из едущих в вагоне пассажиров.
— Витебск немцы считают неблагонадежным, — подхватил сосед, мужчина лет сорока пяти, с решительным, волевым лицом. — После захвата города и существенного разрушения командир эсэсовцев полковник фон Гуттен объявил приказ о введении нового порядка и о том, что Витебск отныне немецкий, и в честь великой Германии будет построена крепость Цвинбург. Л окружной комиссар Фишер издал ряд указов, каждый пункт которых заканчивался угрозой: «Будет повешен!», «Будет расстрелян!», «Будет наказан по законам военного времени!» И теперь то на одной, то на другой площади по несколько дней висят наши люди. Потому, господа хорошие, — он погладил свои подстриженные усы, — и взрывают то водокачку, то склад с горючим, либо мстят на другой манер, как, скажем, убили помощника бургомистра Брандта...
— Сейчас его сынок издает газеты «Новый путь» и «Белорусское слово», — перебил его сидящий рядом юноша...
Мы вышли к полуразрушенному, закоптевшему вокзалу и зашагали по унылым, безлюдным, обгорелым улицам, словно по ним прошел огненный смерч.
В городской управе, проверив документы, нас провели к бургомистру.
Всеволод Борисович Родько встретил любезно: поднялся с кресла, вышел из-за стола и пожимал крепко руку, со словами:
—Добро пожаловать! С приездом! Нашего полку прибыло! Очень рад, очень рад! — Потом обратился ко мне:
— Вла... простите, Иван Васильевич, мне звонил Георгий Сергеевич, просил выправить документы. Все сделано. Вот ваше удостоверение, заверенное немецким командованием, — и протянул его мне. Потом, повернувшись к остальным, продолжал:
— А вы, господа, сейчас дадите свои координаты, и мы тут же все обстряпаем!
И в самом деле, не прошло и часа, как все было готово. На столе появились четверть водки, стаканы, какая-то закусь, и после, видимо, уже давно «накатанных» тостов бургомистр принялся рассказывать о сложившейся в Витебске обстановке, которая все усугублялась из-за партизан—этих глупцов, упорно отстаивающих жидовскую власть.
—А правда ли, что немцы в городе вылавливают евреев? — спросил сидевший со мной рядом Федор Курбатов.
— Их племя заслуживает изоляции! И не только изоляции! Вспомните, что они сделали с Российской империей? По переписи в конце прошлого века в Витебске проживало около шестидесяти процентов евреев. Ходеры, Талмуд-Тора, раввинское училище—ешибот, мужская и женская гимназии, коммерческое училище, вся торговля, не говоря о шинках... После революции они окончательно сели на голову нашему нищему белорусскому народу! Девятого июля сорок первого большая их часть эвакуировалась в поездах, на машинах и пешком в сторону Сурожа. А оставшихся, по распоряжению шефа Витебска обер- штурмбаннфюрера Генриха Бременкампфа, почти поголовно уничтожили в октябре. Так что вылавливать уже некого...
— Убивать всех подряд, по-моему, больше чем варварство! — не успокаивался Федор.
Родько зло поглядел на Курбатова:
— Значит, им, ради наживы, можно провоцировать мировые войны, поработать Россию можно?! Уничтожить, войной, голодом, разрухой, тюрьмами, лагерями, расстрелами сотню миллионов россиян — пустяк! А наш Иванушка-дурачок все еще сидит с повязкой на глазах и размахивает дубинкой! А тот, кто снял повязку, кто познал фальшь их демагогии,—тот больше чем варвар!..
Федор открыл было рот, но я тихонько подтолкнул его коленом. И он промолчал.
Тем временем бургомистр, покрасневший от выпитой водки, выпучив глаза и время от времени ударяя кулаком по столу, переходя с баритона на фальцет, выплескивал злобу:
— Это проклятое люциферово племя убийц, грабителей и стяжателей, замешанное на крови христиан.
Сидящие переглянулись. Родько это заметил.
— Да! Да! Здесь, неподалеку от Велижа, в прошлом веке схватили двух христианских мальчиков, остригли им ногти, сделали обрезание, качали в бочке, перевязав ремнем под коленями, и стали колоть по всему телу, собирая вытекающую кровь. Потом мертвых сбросили с пристани в Двину...
— Ну знаете... — забасил Федор.
Родько отмахнулся и яростно продолжал:
— Весьма уважаемый писатель, лексикограф, работал в качестве чиновника Министерства внутренних дел России, является автором весьма серьезного труда: «Розыск о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их». В них описано сто тридцать четыре ритуальных убийства. И кто автор? — Родько сделал паузу.
Все пожали плечами и переглянулись, потом уставились на бургомистра.
— Не таращите глаза!.. Наш знаменитый составитель словаря, Владимир Даль!..
Его слова ошарашили.
Увидев, что мои ребята все больше хмелеют и могут наговорить лишнего, о чем помышлял, видимо, бургомистр, я поднялся и стал прощаться.
Мы вышли на крыльцо. Навстречу по ступенькам поднимался высокого роста худощавый мужчина в штатском. Я тут же узнал в нем Гункина. Поглядев на меня, он заулыбался:
— Здраво! Добро нам дошао! Как си? Ты с ними? — он, кивнув в сторону оставшихся, протянул руку.
— Здравствуй, Николай! А ты тут что делаешь? — И, пожимая руку, заглянул в глаза.
—Ведаю паспортным столом. Иду к бургомистру. Он у себя? Понимаешь... — он с надеждой посмотрел на меня,—очередная неприятность... Кругом шуруют партизаны. Население недовольно, кто может, драпают из Витебска... На днях, — он понизил тон и почти шепотом продолжал,—из Первой больницы рано утром бежал полковник Тищенко Павел Николаевич, начальник штаба Двадцать Девятого стрелкового корпуса. Он был тяжело ранен под Невелем, попал в плен, немцы им очень заинтересовались. Пролежал в Велиже до марта, потом его перевели на Лабазную. А вслед за ним исчезли уже из Второй городской больницы товарищи полковника, летчик Шатиришвили и еще пять человек. Это уже на Ветеринарной, где директором сестра нашего Жоржа Околовича, Ксения... Понимаешь?
— А тебе-то что? Убежали, и ладно!
— Бременкампфа, оберштурмфюрера, знаешь?
— Шефа СС Витебска? Слыхал, но лично Бог миловал.
— Беснуется он, послал шефа уголовной полиции Туровского ко мне сегодня утром собрать данные, на чье имя регистрировались паспорта в управе в последние дни. Пристал, как ножом к горлу! — Гункин почесал себе нос. — Понимаешь?! Дело такое... — и снова замялся. — Четырнадцатого приходила Ксения Сергеевна и зарегистрировала вроде целую пачку паспортов. Дело в том, что я распорядился предоставить ей самой отмечать своих больных... Сам понимаешь — сестра
Жоржа. И вроде свалял дурака. Вот и хотел посоветоваться с нашим «Раком».
— Не торопишься ли? Сначала убедись, в какой мере причастна и причастна ли вообще к этой операции доктор Околович, а потом уже что-то затевай. Родько только недавно вовлечен в наш Союз, и так сразу его отпугнуть, навалив такое дело, неблагоразумно. Ксению Сергеевну я не видел, но полагаю, она настоящий русский человек: Жоржа она не предала, когда он посетил ее и мать в Ленинграде, из Витебска не бежала... Главное, не забывай, мы не фашистские холуи, нам следует приглядываться, прислушиваться... принюхиваться, стараться всем существом понять, что нужно, что хочет наш народ. Наябедничаешь на уважаемого врача, Родько с перепугу доложит немцам, а те, недолго думая, арестуют бедную женщину. Ты знаешь, чем это чревато. Исходя из всего, не советую вмешиваться в историю.
— Ты прав! — согласился Гункин и, подхватив меня под руку, повел по ступенькам на тротуар.
— Хорошо, я Туровскому ничего не сказал... А кто эти люди?
— Будущие энтеэсовцы! Хочу с ними перебраться на ту сторону!
— С одобрения немцев?
— Ты же знаешь, кого мы готовим в лагерях под Берлином!
— Полицаев, маленьких бургомистров...
— Полицаев, провокаторов, карателей, одним словом, холуев на оккупированной территории, — перебил я Гункина в ожидании его реакции.
Он только уныло кивнул головой и, не отпуская моей руки, спросил:
— Вы куда? Немного вас провожу.
— Очень хорошо. Нам отвели помещение на Марковщине, покажешь дорогу. Ладно?
Мы шли впереди, следовавшая за нами группа громко о чем-то заспорила. И тут же нас нагнали Силка и Федор.
— Скажыть, начальники, — обратился к нам Силка,—хиба той, шо пысав про ритуальны убийства, той Даль, росыянин?
— Говорят тебе — немец! — рубанул рукой Курбатов.
—Отец Владимира—Иоганн, датчанин, мать—полунемка, полуфранцуженка. Родился Владимир в Луганске в 1801 году, под конец жизни принял православие. В тридцатых—сороковых годах был одним из самых популярных писателей России под псевдонимом Казак Луганский.
Удивленно поглядел на них Гункин и покачал головой, — стал прощаться:
—Заходи сегодня вечерком ко мне, расскажешь, что на свете делается. — И объяснил, как пройти на Марковщину.
Устроившись, я предложил ребятам побродить по городу, а сам отправился на Ветеринарную во Вторую городскую больницу. Уж очень заинтересовало меня предположение Гункина о связи Ксении Околович с бегством полковника Тищенко и группы его товарищей. Повод был: привет от брата.
Некрасивая женщина маленького роста, подозрительно на меня уставясь, выслушала меня, холодно поблагодарила и, сославшись на занятость, поднялась.
— Ради бога, извините меня, Ксения Сергеевна, что затрудняю, но мне позарез нужно встретиться с вашим главным врачом, Чертковым, кстати, это в его интересах, — и посмотрел многозначительно ей в глаза, небольшие, серовато-голубые, холодные...
На ее лице появилась настороженность. Она внимательно, оценивающе измерила меня взглядом и уже более мягко сказала:
— Вы ошиблись, господин Дорба, Нестор Иванович возглавляет не нашу, а Первую городскую больницу, на Лабазной. Но ходить к нему сегодня не советую, я только что оттуда — у него неприятности, так что он вряд ли сможет принять.
Я решил бросить пробный камень:
— Немцы, конечно! Был сегодня у Родько, рассказывал, будто витебчанки, желая спасти военнопленных и вышедших из окружения бойцов и командиров, вступают в фиктивные браки, свидетельствуют в городской управе, что они местные жители, и тем обеспечивают возможность получить паспорта, хотя подобные добрые дела чреваты неприятностями!
— Да, да, конечно, господин Дорба. Но мы, врачи, спасаем людей на другой манер, мы их лечим! — И встала.
Я попрощался, подумав: «Может, она боится провокации, или в кабинете вмонтирован микрофон, а скорей всего, осторожничает! Надо ее поймать на улице или зайти на дом».
Протянув уже руку к дверной ручке, но вдруг увидев, как она поворачивается, я инстинктивно отскочил в сторону — эту молниеносную реакцию усвоил давно. Начальник даже самой захудалой контрразведки обязан это делать безукоризненно. Распахнув дверь, в кабинет влетела молодая девушка и единым духом выпалила:
— Всех, во главе с полковником, довела до Курьина к Райцеву... Что? — И осеклась, быстро оглянулась и вытаращила испуганно на меня свои большие глаза.
Ксения Сергеевна побледнела и, глядя то на меня, то на нее, выдавила:
— Ты что, Тамара, путаешь? Я посылала к больной Раевой в Курьино... Как она?
— Прошу вас, Ксения Сергеевна, и вы, девушка, не беспокойтесь! Я не предатель, клянусь честью! Час назад я разговаривал с Гункиным, и он рассказал о бегстве полковника Тищенко и его товарищей из больницы, намекал, что вы могли оформить им паспорта, и собирался посоветоваться с бургомистром Родько. Я уговорил этого не делать. Тем не менее впредь будьте осторожней. Подобно вам, я хочу бороться с фашистами. Со мной в Витебск прибыло шесть военнопленных. Все они настоящие люди, и я надеюсь, что вы обе нам поможете добраться до Райцева.
Женщины чувствуют, в моменты крайнего напряжения, опасность тонко. Моя искренность, может быть, чрезмерная горячность, их убедили. Они успокоились. Я просидел у них с добрых полчаса и договорился зайти к Околович вечером и рассказать, что делается во Франции и Германии. Тамара Бигус, провожая меня, лукаво посмеиваясь и протягивая мне руку на прощание, не утерпев, заметила:
— И как такой плотный, сильный мужчина ухитрился молниеносно скользнуть за дверь?
— Когда такая красивая девушка ее распахивает — все живое, в том числе такой медведь, как я, должно посторониться... А теперь до вечера!
День стоял по-настоящему весенний: небо голубое-голубое, светило ласково солнышко, и на душе было радостно. Свершилось что-то очень важное. Предстоит сделать первый решающий шаг. Раскрыть новую страницу жизни «Такова воля судьбы, — подумал я, — странные совпадения: встреча с Гункиным в нужную минуту, потом темпераментная, веселая Тамара. Интересно, на какую стезю я ступил восемнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок второго года?»
Не торопясь, я бродил по городу, время от времени останавливаясь. У некоторых церквей и общественных зданий стояли полицаи на часах. Заинтересовавшись, я подошел ближе и увидел через отворенную дверь над чем-то трудящихся людей, видимо, горожан, понял, что это изоляционно-трудовой лагерь.
Мое любопытство привлекло внимание часового. Он что-то крикнул, и тут же появился разводящий и направился ко мне. И в этот момент ко мне подошли Федор и его два товарища — Михаил и Георгий. Откозырнув, Федор отрапортовал:
— Гуляем, как приказали, господин начальник!
Полицай, намеревавшийся, видимо, проверить мои документы, попятился, откозырнул и повернул обратно. Мы двинулись дальше.
— Гулять надо с пользой! Скажем, узнать расположение военных объектов, штабов, зенитных установок и раздобыть карту города. И чем информация о враге будет обширней и разнообразней, тем ласковей нас примут!
Мост над Двиной, к которому мы подошли, охранялся немецкими часовыми. Полюбовавшись красавицей рекой, мы направились на улицу Толстого в городскую полицию, чтобы, по словам Родько, выполнить формальность, поскольку он обо всем договорился, и получить талоны в столовую.
На Марковщину домой мы пришли уже под вечер. Действовал комендантский час, и, чтобы попасть к Околович, следовало торопиться, что я и сделал.
Дом, где жила Ксения Околович, стоял напротив 2-й больницы. Я поднялся на четвертый этаж и позвонил. Дверь открыла Тамара Бигус, со словами:
— А мы вас ждем!
В небольшой прихожей меня встретила с любезной улыбкой Ксения Сергеевна, жестом приглашая войти:
— Познакомьтесь, Мария Афанасьевна Кузнецова. Моя добрая подруга и помощница.
Сидящая в кресле женщина с пышными, вьющимися волосами протянула руку, потом вскочила, поцеловала меня в щеку, воскликнув:
— Спасибо вам за Ксюшу! За всех!
— Не надо меня благодарить, не надо! Это долг каждого русского. Кем бы он ни был.
— А теперь, друзья, давайте сядем за стол, и вы нам расскажете о том, что происходит в мире, а мы поделимся своими новостями, — попросила хозяйка.
На белоснежной скатерти-простыне расставлены тарелки, рюмки, какая-то рыба в большом блюде и пузатый графин с водкой.
—Прежде чем поделиться нашими маленькими тайнами, — начал я после второй рюмки, — хочу поведать о себе и о том, что довелось пережить за этот год во Франции и Германии, а потом, если сочтете возможным, послушаю вас.
Женщины закивали головами. Известно, что откровенность вызывает у собеседников ответную реакцию. И я начал свой рассказ о себе, своей деятельности в НТСНП, настроениях белой эмиграции в Югославии, о том, с какой целью был послан Байдалаковым в Париж. Как встретил там своего лицейского товарища Ивана Каткова—участника Сопротивления, как свела меня судьба с Жераром, Лили Каре, как надул Гуго Блайхера и намекнул о полученном от «Икс» задании, какую работу провести с военнопленными.
Они слушали меня затаив дыхание. Поражал раскрывавшийся иной мир. А Тамара то и дело подкладывала мне в тарелку и подливала в рюмку, каждый раз касаясь коленом моей ноги, что все больше развязывало мне язык.
— Мы, как солдаты в окопах, «исповедуемся» друг перед другом, — начала после недолгой паузы историю своей жизни
Околович. — Вы, Иван Васильевич, родились в помещичьей усадьбе, селении с поэтическим названием Бандуровка, а я, дочь священника, — в небольшом эстонском городке Аренбурге. По сравнению с вашей моя жизнь скучна и однообразна. Отец, не стану о нем говорить, тяжело... Помогали старшая сестра, дядя, ныне арестованный немцами в связи с убийством заместителя бургомистра Витебска Брандта. Училась, стала врачом и к началу войны получила назначение врача-ординатора туберкулезной больницы имени Кагановича, на Марковщине. Одиннадцатого июля сорок первого года вошли немцы, и с этого момента я очутилась на оккупированной территории. Восемнадцатого июля был объявлен приказ о явке всего медперсонала в немецкую комендатуру.
—Все было так неожиданно, все так верили в сталинское «ни шагу» и вдруг — такое! — вмешалась Мария Афанасьевна.
— Я решила вместе с легко раненным и скрывающимся у нас в больнице офицером, — продолжала Ксения, — перейти линию фронта. И мы отправились по Смоленскому шоссе до Рудни. И уже надеялись на успех, как нас километрах в пятнадцати за городом остановил немецкий патруль и «в связи с военными действиями» приказал возвращаться. Объяснила я свое отсутствие тем, что навещала больного в деревне и простудилась. На другой день, узнав о моем прибытии, назначенный немцами заведующий горздравом Купреев, поговорив со мной, решил назначить меня главврачом Второй городской больницы. Вскоре посетил меня брат, Георгий, и познакомил с белоэмигрантом Николаем Федоровичем Гункиным, который вскоре занял пост начальника паспортного стола. Под предлогом наличия в больнице тяжело раненных нетранспортабельных больных, я попросила предоставить мне право являться лично и оформлять документы. Разрешение я получила и, пользуясь им, имела возможность под видом паспортов больных перерегистрировать большое количество паспортов, нужных мне для оказания помощи целому ряду советских граждан. У нас уже имеется десять конспиративных квартир. Мы все больше и больше бойцов переправляем к партизанам. Восьмого меня вызвали в деревню Курино, где со мной вел долгую беседу начальник разведывательного отряда Ефимов, с которым, надеюсь, вы еще познакомитесь, и дал ряд заданий.
Околович поднялась, подошла к буфету, что-то отодвинула и, вытащив флакон с прикрепленным к нему рецептом, прочитала:
«Первое—указать на плане Витебска сгоревшие кварталы, а на сохранившихся отметить размещение штабов, частей и огневых точек. Второе — следить за продвижением войск и особо тщательно за прибытием химкоманд. Добыть противогаз.
Третье — узнать структуру, методы работа и вооружение полиции. Установить ее личный состав и политическую характеристику отдельных работников.
Четвертое — установить, какие цели ставит перед собой руководящий состав организующегося Белорусского народного дома.
Пятое — составить список кандидатов и комсомольцев, оставшихся в Витебске, с указанием их политических настроений.
Шестое — раздобывать и снабжать отряд образцами фашистской литературы, приказами.
Седьмое — дать полные сведения об административных работниках русской типографии, их политнастроениях, о корреспондентах газеты "Новый путь" Витбиче, Горском и Андрееве».
Она положила пузырек с рецептом обратно и, остановившись возле меня, заметила:
— Не думайте, что я такая дура и там все так и написано! Дудки! Да, кое-что уже сделано, я надеюсь, что вы с товарищами поможете. А о полковнике Тищенко и его группе расскажет Тамара, она водила их к партизанам.
—Расскажу по дороге в Курьино, хорошо? Ха-ха-ха! Берете меня за проводника? — и озорно сверкнула глазами.
— Я думаю задержаться в Витебске еще несколько дней и за это время постараюсь собрать нужные сведения, полагаю, мне удастся выполнить по пунктам все!
— Все не надо. Кое-что уже сделано. Марии Афанасьевне удалось узнать о том, какие цели преследует Белорусский народный дом, а теперь она занята составлением списка комсомольцев...
Вдруг послышались выстрелы, потом прозвучала автоматная очередь.
— Это у кирпичного завода стреляют! — определила Тамара. — Который уже раз, — она взглянула на часы. — Половина одиннадцатого. Через десять минут на нашей улице появится патруль. Немчура в своей точности до идиотства доходит. Все, кому нужно, знают, когда и где ходят фрицы.
Мы встали и направились к окну, выходившему на Ветеринарную. Ксения погасила лампу и раздвинула широко тяжелую портьеру. Сверху неосвещенная улица проглядывалась с трудом.
Тамара, поглядывая из окна на улицу, принялась рассказывать, как, пользуясь скрупулезной точностью немцев, особенно баварцев, — а их видно по красным сытым рожам, — она уже знает, когда и как почти безопасно идти через Витебские ворота.
— А там рукой подать до Четвертой ударной армии генерал-полковника Еременко. Мне рассказывали, что в районе Понизовье—Лионозово—Рудня командованию 358-й стрелковой дивизии партизаны сообщают данные о расположении вражеских частей да еще поставляют фураж...
— Во! Смотрите! — воскликнула Околович, ткнув пальцем в сторону улицы.
По мостовой шагали, с автоматами на плечах, три немца в касках.
Я стал прощаться. Договорились о новой встрече и о том, что примерно через неделю Тамара поведет нашу группу через Витебские ворота.