Надев наушники, я слушал, лежа на диване, последние известия: «Наши войска, — передавала «Немецкая волна», — успешно продвигаются вперед, захватывая десятки тысяч пленных, уничтожая военную технику... советские части бегут... не пройдет трех-четырех недель, Красная армия будет окончательно разгромлена, и на башнях Московского Кремля будет реять наша свастика...»

Английское радио сдержанно сообщало об отступлении русских армий, о бомбежках Москвы, а комментаторы предсказывали скорое падение советского строя. О том же твердили радиостанции ряда стран.

С отвращением вертя ручку настройки, я думал: «Все вы, сволочи, радуетесь гибели нашей России»! — И вдруг услышал: «Брача и сестри, говори радио "Слободна Югославия"... Рат тек почине... Доле фашизам! Живела наша майке Русия»!

Моя родная, верная Сербия, такая на нас, эмигрантов, не похожая! Ты сначала нам помогала как русским. Вместе с нами была убеждена, что советская власть «чифутска»! А после поражения «ленинской гвардии» в 1936—1937 годах ты, моя Сербия, уверовала, вместе со всеми советскими народами, в Сталина и в день нападения на СССР обратилась с воззванием к Югославии встать на борьбу с захватчиками... Майке Русие!

Часы на стене пробили шесть. Я встал, оделся, вышел из дома. Что преподнесет мне сегодня ночью судьба? Встреча назначена в небольшом бистро на соседней улице. Увидав меня, Жерар помахал рукой, допив свой кофе, поднялся, пригласил сесть рядом и бросил:

—  Сейчас он придет!

Павел Иванович опоздал минут на десять. Поздоровавшись, он окинул взглядом сидящую неподалеку молодую пару, старика, уткнувшегося в газету, и заказав на ломаном французском слуге кофе и рюмку абсента, подождал, пока он отойдет, и повернулся ко мне:

—  Ну как?

—   Гуго Блайхеру я сообщил, что Анита Лонг передала архив Маркса своей подруге Марии Жановье. Арестованная, как я понимаю, была предупреждена и подтвердила все. За что переведена из строгого изолятора в тюрьму.

—   Значит, клюнул! А вы сказали, что Жановье весьма состоятельная дама, что у нее собственный дом в Обервиле?..

—Разумеется! Выслушав все, он спросил: «А где сейчас эта дама? В Париже»? Я только пожал плечами: «Дамочки в бархатный сезон редко бывают в душной столице. Им наплевать — воюют или нет. Они хотят понежиться на пляже. Я подходил к дому, но позвонить не решился, чтобы не вызвать подозрения»... Он только хрюкнул, проворчав: «Ферфлюхте вайбе!»

Жерар заерзал на стуле, посмотрел по сторонам и склонился ко мне:

—   Я побывал в доме Мари не раз. Советую сделать так: перелазите через калитку в сад, по аллее доходите к дому, поднимаетесь на балкон. Дверь обита железом и заперта изнутри. Пусть Блайхер и его люди возятся с замком, а вы обойдите дом с левой стороны — в третьем окне форточка плотно прикрыта, — открыв ее, поверните шпингалет, толкните левый ставень, и вы в гостиной! А оттуда идите в прихожую и отпирайте этим людям, простите, нелюдям!

—  Ха! Ха! И говорю: «Битте шен! Я не действую ауф треу унд глаубен». Немчура сразу зауважает! А где тайник? А?

—  Справа от камина в гостиной, под картиной с морским пейзажем. Открывается просто: следует только дернуть за проволоку, торчащую примерно сантиметров на двадцать внутри камина. Так что тебе не придется в саже запачкаться! — И Жерар похлопал меня по плечу. — Бон шанс!

Обсудив еще кое-какие детали, мы разошлись, договорившись встретиться на другой день.

Вернувшись домой, я улегся на свой роскошный диван. Разгулялись нервы. Душу томило нехорошее чувство...