Глава 6
Пасхальные костры
Поднимать, а тем более тащить тяжелые ящики по узким коридорам замка было нелегко, и люди в грязно-серой униформе без знаков различия, кряхтя и чертыхаясь, с трудом поворачивались в узких дверных проемах и на лестницах. Замок сгорел еще летом прошлого года, когда англичане и американцы совершили свой «террористический налет» на город. Тогда полыхали ярким пламенем тысячи домов Кёнигсберга, в считаные минуты превратились в прах дома Альтштадта — Старого города, стали зловещими дымящимися руинами Кафедральный собор, университет, почтамт, оперный театр, биржа и многие другие сооружения восточнопрусской столицы.
Северное крыло Королевского замка, где проводились работы, представляло собой остов некогда могущественного сооружения, построенного в годы господства Тевтонского ордена. Даже сейчас, когда все было разрушено, можно было видеть могучие стены со стрельчатыми окнами-арками, длинный ряд прямоугольных отверстий на уровне третьего этажа — следы рыцарской турнирной галереи, каркас старинного винного погребка «Блютгерихт» — «Кровавый суд», «примостившегося» у закопченных стен. Сгоревший орденский замок не утратил своего прежнего величия, только казался теперь более зловещим. В пустых закопченных оконных проемах виднелись мрачные ниши в стенах, скошенные, готовые рухнуть балки перекрытий, металлические решетки…
В течение последних трех недель в развалинах замка проводились интенсивные фортификационные работы по подготовке его к обороне. Для того чтобы это сделать наиболее профессионально, к работам были привлечены компетентные специалисты своего дела: бывший старший советник по строительству Ганс Гербах и советник кёнигсбергского управления подземного строительства Эрнст Мунир. Оба инженера неплохо знали особенности объемно-пространственной архитектуры Королевского замка, в том числе его многочисленных подземных лабиринтов и сооружений. Гербаха разыскали по указанию крайслейтера Вагнера в одном из батальонов фольксштурма, где он нес караульную службу на военных складах Шёнбуша, а Мунира — в подвале его полуразрушенного дома на Герхардштрассе.
Гербах и Мунир после инструктажа у крайслейтера Вагенра в подземном бункере под Домом труда были представлены в СД оберфюреру Бёме.
— Господа, не буду долго говорить о том, что вы волею судьбы становитесь участниками работы государственной важности, — говорил Бёме. — Степень секретности этих работ столь высока, что мы были вынуждены отвергнуть не одну кандидатуру, прежде чем остановились на ваших, вас, господин Гербах, мы знаем как истинного патриота Германии, кавалера Железного креста второй степени за участие в боях на Марне в 1914 году, а вас, господин Мунир, как человека, к помощи которого мы ни раз прибегали, когда этого требовали интересы безопасности. Мы уверены в вашей преданности фюреру. Поэтому доверяем решение столь ответственных задач.
Оба инженера-строителя заверили Бёме в том, что он может полностью полагаться на их преданность и что они готовы выполнить любое поручение.
Бёме представил инженерам двоих офицеров — оберштурмфюрера Крайхена и оберштурмфюрера Вурца.
— Эти сотрудники отвечают за сооружение и переоборудование подземных объектов в Кёнигсберге в интересах СД. Они будут контактировать с вами по некоторым вопросам. Вы обязаны выполнять все их указания беспрекословно…
— Но, господин Бёме, — робко проговорил Гербах. — Крайслейтер Вагнер, когда мы были у него на прошлой неделе, сказал нам то же самое про себя…
— Не понял… — Оберфюрер поднял брови.
— Он сказал, что мы должны беспрекословно выполнять только его указания.
Бёме недовольно посмотрел на обоих. В его сузившихся глазах прочитывался едва скрываемый гнев.
— Я еще раз повторяю: вы обязаны беспрекословно выполнять указания моих сотрудников. Что вам говорил крайслейтер — это его дело. Он отвечает за организацию фольксштурма и оборону города по линии партии. Я же отвечаю за все. Прежде всего за то, чтобы враги рейха и фюрера не могли помешать нашим доблестным солдатам защищать священную землю тевтонов. Я подчиняюсь только двоим начальникам — нашему фюреру Адольфу Гитлеру и рейхсфюреру Гиммлеру. Понятно?
— Так точно, господин оберфюрер! — ответил вдруг четко, по-военному Гербах. Наверное, в эту минуту ему вспомнились годы службы в кайзеровской армии и ротный фельдфебель, от зычного крика которого у них, молодых новобранцев, стыла кровь в жилах. — Все понятно, господин оберфюрер!
— Вурц, введите их в курс дела.
Так оба советника оказались посвящены в самые сокровенные тайны СД конца войны, в том числе связанные с созданием тайных баз «Вервольфа» на территории Кёнигсберга.
В течение буквально нескольких дней был прорыт туннель, соединяющий подземелье северного крыла Королевского замка с Альтштадтской кирхой. Он проходил через подвалы домов Старого города, петляя среди древних фундаментов, натыкаясь на дренажную систему, и соединялся с городским канализационным коллектором. На строительстве туннеля трудились свыше трех десятков человек, в основном польских рабочих из лагеря «Шихау» и строительного взвода «Оперативной группы Б».
Второй туннель, получивший условное наименование объект «Б-Зет», был сооружен в восточной части Королевского замка. Из подвалов здания Унфрида шел старый рыцарский подземный ход. От него был прорыт, вернее сказать, проложен среди фундаментов другой ход, который круто спускался вдоль Шмидештрассе в сторону Прегеля. Этот туннель уже не имел выхода в канализационный коллектор, но соединялся с рядом сохранившихся среди развалин Старого города водосточных колодцев. Гербах и Мунир руководили всеми работами по сооружению туннеля, не понимая только одного: зачем нужен подземный ход в этом направлении? Ведь поверхность земли здесь шла под уклон, дома были вдрызг разбиты еще во время августовской бомбардировки города, а близость реки позволяла опасаться, что даже после незначительного дождя ее воды могут затопить подземный туннель.
Руководивший этой работой оберштурмфюрер Вурц дважды пресекал неуместные вопросы инженеров о целесообразности строительства туннеля, а на третий раз просто пригрозил им:
— Господа! Ваш повышенный интерес к использованию объекта «Б-Зет», по-моему, заслуживает внимания гестапо.
Гербах и Мунир даже замерли от неприкрыто сделанной угрозы.
— Но, господин Вурц… — попытался что-то возразить советник Мунир.
— Ваше дело выполнять мои указания и не задавать глупых вопросов! Все!
На этом разговор был закончен, и инженеры больше ничего не спрашивали. Они тупо выслушивали указания оберштурмфюрера и продолжали руководить строительными работами.
К строительству второго туннеля были привлечены только русские военнопленные. Оборванные и грязные, они с трудом передвигались среди развалин, копошились в подземных казематах восточного крыла Королевского замка и многочисленных подвалах Старого города. Эсэсовская охрана покрикивала на них, подгоняла, заставляла быстрее выполнять невыносимо тяжелую работу — вытаскивать грунт и каменные обломки из подвалов, ломами и кирками пробивать толстые фундаменты, укреплять потолок туннеля металлическими балками и решетками.
В подземелье был протянут кабель и развешаны лампы-подсветки. В сумраке подвалов, при слабом свете этих ламп военнопленные казались призрачными тенями прошлых столетий. Охрана так их и звала — «призраки». Вся территория, где проводились работы, была оцеплена фольксштурмом, но ополченцы, стоящие в цепи, не могли видеть, а тем более знать характер работ, проводимых в замке. Они были осведомлены только об одном — в связи с подготовкой русскими генерального штурма города укрепляются все объекты, которые могут быть использованы для обороны. А в том, что скоро в Кёнигсберге развернутся уличные бои, не сомневался уже никто.
К тому моменту, когда оберфюрер Бёме получил от гаулейтера Коха указания об укрытии ценностей на объектах «W», то есть в подземных сооружениях «Вервольфа», а после этого согласовал все конкретные вопросы с доктором Роде, практически все объекты были построены, оборудованы и приспособлены для целей диверсионной борьбы. Теперь нужно было предпринять все необходимое, чтобы скрытно разместить в некоторых из них особо ценный «груз», предварительно освободив необходимые помещения от складируемых в них оружия, боеприпасов, снаряжения и продовольствия. Для этого уже не требовалась помощь Гербаха и Мунира. Оберфюрер Бёме лично поблагодарил их за четкое исполнение служебного долга, еще раз напомнил о том, что они обязаны все «забыть» и никогда, ни при каких обстоятельствах никому не сообщать о работах, в которых они принимали участие совместно с СД.
— Господин Гербах! Господин Мунир! Вы достойные солдаты фюрера! Вы профессионально выполнили поставленную перед вами задачу. Я обещаю вам, что руководство Имперского управления безопасности побеспокоится о ваших семьях и о вас лично. Я согласовал вопрос о вашей отправке в Германию морем. Вот пропуска и посадочные предписания. — Бёме протянул Гербаху документы. — Прошу вас прибыть завтра в Пиллау и обратиться к гауптштурмфюреру Нолле — начальнику нашего отделения. Он обеспечит вас всем необходимым, временно разместит в гостинице «Золотой якорь», а потом организует отправку в Шлезвиг-Гольштейн. До Пиллау вас довезет наша машина. Она будет стоять на Гендельштрассе около второго входа в полицай-президиум. Удачи!
Этими словами Бёме закончил непродолжительную беседу с Гербахом и Муниром в трехэтажном особняке на Лёнсштрассе, именуемом «виллой W».
Растроганные заботой оберфюрера, оба советника долго жали руку Бёме, подобострасно повторяя: «Спасибо, господин оберфюрер! Спасибо, господин оберфюрер!» Так как день был уже на исходе, они поспешили по домам, договорившись встретиться утром у полицай-президиума. Надо было срочно собрать вещи перед дорогой, которая могла стать спасением в, казалось, уже совсем безвыходной ситуации. Со дня на день ожидалось, что русские ворвутся в город.
Ганс Гербах жил на Штайнштрассе, неподалеку от перекрестка с Хаммервег. Дома здесь почти не пострадали, несмотря на регулярные авианалеты. Несколько зажигалок, упавших на соседний дом, быстро потушила бригада содействия противовоздушной обороне, в которую входили жильцы близлежащих домов и члены организации «Гитлерюгенд».
Несмотря на то что дом сохранился, жильцов в нем почти не осталось. Соседями советника были высокопоставленные чиновники городской администрации, но большинство из них покинули Кёнигсберг. Городской советник Куно Раабе был арестован гестапо еще в августе прошлого года. Как выяснилось, он был одним из активных участников заговора против Гитлера и по приговору «Народного трибунала» в Берлине был осужден к смертной казни. Президент восточнопрусского финансового суда Риде вместе с семьей поспешно покинул Кёнигсберг еще в прошлом году, а советник фон Кноблох канул в безвестность во время налета на город в августе 1944 года. Во всем доме оставались лишь сосед Гербаха по этажу, престарелый университетский профессор Мерц, которому со своей больной женой уже некуда было ехать, да беженцы из Инстербурга, занявшие пустующую квартиру на первом этаже.
Советник Ганс Гербах, занятый последние несколько дней строительством укреплений, почти не бывал дома. Его жена Эмма, после того как пришло известие о гибели их сына при наступлении англичан и американцев в Арденнах, постоянно сидела в старом кожаном кресле, перебирая письма и старые фотографии. Она словно помешалась — твердила какие-то бессвязные слова, время от времени плакала, потом надолго забывалась, закрыв лицо руками, и сидела так часами, не проронив ни звука. Ганс еженедельно приносил домой паек, получаемый в саперной части, к которой он был теперь приписан. Собственно, последнее время с продуктами в городе стало совсем плохо, и советник принес в этот раз лишь два фунта серого эрзац-хлеба, шесть банок сардин, две пачки маргарина, маленькую баночку суррогатного кофе и (о чудо!) аккуратно упакованную в цветную фольгу плитку темно-бордового, почти черного мармелада.
Из информации агента советской контрразведки Л об обстановке в городе перед штурмом его советскими войсками
«Снабжение населения Кёнигсберга продуктами питания было неплохое, и люди, в общем, жили лучше, чем раньше по карточкам… В большинстве случаев вместо говядины выдавалась конина. Картофель был почти что в каждом погребе, так как заранее был на основании приказа распределен по погребам…
Населению иногда выдавался дополнительный паек. На Пасху выдали пшеничную муку и сахар и, кроме того, водку… Я впоследствии не встретил ни одного человека, который утверждал бы, что ему пришлось голодать во время осады города. Управление здравоохранения давало слабосильным, желудочным больным и другим подобным гражданам ордера на получение молока, белого хлеба, жиров и т. д.».
— Эмма! Мы уезжаем! Завтра утром! — радостно выпалил Гербах, как только открыл дверь в квартиру.
В полумраке прихожей угадывались очертания книжных стеллажей и узкого шкафа, в котором у Гербаха хранились многочисленные чертежи и бумаги с инженерными расчетами. Дверь в комнату была прикрыта, и только узкая полоска у пола светилась слабым светом. Он торопливо разделся, повесив пальто на вешалку, прошел в комнату.
Жена сидела, как всегда, неподвижно в кресле. Перед ней на круглом обеденном столе стояла керосиновая лампа, тусклым, дрожащим светом освещая большую комнату, и лежали стопка писем сына да два альбома со старыми фотографиями.
— Эмма, опять? — укоризненно проговорил Ганс Гербах. — Прошу тебя, перестань! Его не вернешь. А нам надо жить.
Она посмотрела на мужа долгим потухшим взглядом. Помолчала, затем пошевелила губами, как бы собираясь что-то ответить, но выдавила из себя только тяжелый вздох. Потом, видно, собравшись с силами, сказала:
— А зачем? Зачем жить?
Гербах подошел к жене, положил руки ей на плечи, затем стал осторожно и нежно гладить ее по аккуратно уложенным волосам.
— Эмма, прошу тебя! Не надо! Завтра мы уедем. Уедем в Саксонию, к Крамерам. Они нас примут. А здесь будет кошмар. Поверь мне! Здесь…
— Иоханнес, я не хочу никуда уезжать! Что мы будем делать там, в Саксонии? Здесь у нас дом. Здесь жил наш мальчик.
— Эмма, ты ничего не понимаешь! Здесь будет ад! Я говорю тебе это потому, что я знаю. Сюда придут русские, и мы все погибнем. Я это знаю точно. Наци собираются уйти в подземелья и оттуда воевать с русскими. Это — безумие! Потом, когда война закончится, мы вернемся. Эмма, нам надо уехать!
— Ты знаешь, Иоханнес, вчера заходил профессор Мерц и показал мне русскую листовку, которую они сбросили с самолета. Русские пишут, что дадут нам отпраздновать Пасху, а потом все будет кончено. Это правда?
— Эмма, это сущая правда!
— Иоханнес, Пасха ведь сегодня?
— Да, Эмма.
— Как наш мальчик любил Пасху! Помнишь, Иоханнес, мы прятали крашеные яйца у тебя в кабинете, а он искал их… А помнишь, мы стояли все вместе у витрины кондитерской на Штайндамме, и Эрих смеялся на трех пушистых зайчиков…
Горькая улыбка скользнула по ее лицу.
— Не надо, Эмма. Прошу тебя, собери все необходимое в дорогу, а я схожу к профессору Мерцу и попрошу его приглядеть за квартирой, пока мы будем в отъезде.
— Хорошо, Иоханнес. Пусть будет так, как ты хочешь. Но я слышала, что в Саксонии тоже творится страшное. В Дрездене погибли тысячи беженцев, город в руинах…
— Да, это так, Эмма. И все же…
— Хорошо. Я буду собираться.
Ганс Гербах, успокоившись, что ему все-таки удалось уговорить супругу, вышел на лестничную площадку и постучал в дверь соседа. На ней блестела латунная табличка с надписью «Курт Вальтер Мерц. Доктор, профессор университета, доцент».
«Зачем людям нужно так много титулов, — подумал Ганс Гербах. — Это, скорее, похоже на надпись на кладбищенском памятнике. Не хватает только указать годы жизни». Потом вдруг спохватился. Ему стало даже немного стыдно.
Профессор Мерц всегда очень по-доброму относился к Гербахам. Это был интеллигентный, высокообразованный человек. Он жил своей размеренной, спокойной жизнью, никому не мешая и ни во что не вмешиваясь. В 1936 году он защитил диссертацию по философии эпикурейцев на философском факультете университета, где и вел семинар. Профессор Мерц и жил, сообразуясь с учением древнегреческого философа Эпикура, воздерживаясь от участия в общественной жизни и считая государство источником всех бед и несчастий человека. «Живи скрытно» — таков был девиз профессора, который он любил повторять в случаях, когда его приглашали в гости или предлагали поучаствовать в каком-либо увеселительном мероприятии. Жена у него умерла, детей не было, а большая красивая овчарка, с которой он выходил гулять по утрам и вечерам, совсем недавно бесследно исчезла, о чем профессор искренне горевал.
Профессор Мерц долго не открывал на стук Гербаха. Потом послышались шаркающие шаги и голос:
— Кто там?
— Это я, профессор Мерц, ваш сосед.
Раздались скрежетание замка, звон цепочки, и наконец дверь открылась.
— Господин Гербах, как я рад вас видеть! Проходите, пожалуйста.
В квартире все было, как раньше. Профессор любил порядок, и хотя жил один, у него всегда было убрано, чисто, опрятно. Богатая мебель говорила о том, что в этом доме всегда был достаток, что хозяин очень тщательно следит за тем, чтобы у каждой вещи было свое место. Книжные шкафы, картины в золоченых багетовых рамах, целая полка старинных ваз и кубков с краснофигурной росписью, блестящий фракийский шлем в стеклянной витрине в виде пирамиды, хрустальная люстра со множеством стеклянных «капелек», диковинные статуэтки на низком круглом столике — все это придавало квартире профессора вид музея. Говорили, что в молодые годы он много путешествовал по миру, участвовал в археологических раскопках и экспедициях.
— Проходите, пожалуйста, господин Гербах. Как давно вас не было видно. Я слышал, что вы призваны в фольксштурм. Это правда?
— Да. То есть теперь нет.
— Как это?
— Да так. Два месяца назад меня отозвали из Шёнфлиса, и я работал здесь, в городе.
— В городе?
— Да, в основном в Королевском замке.
— Где? В Королевском замке?! Да ведь он разрушен! Что же вы там делали? Восстанавливали его?
Вопросы сыпались как из рога изобилия. Гербах даже слегка улыбнулся — любознательность профессора совершенно не гармонировала с его образом жизни. Замкнутость и нелюдимость соседствовали с живым умом и ироничностью.
— Нет, господин Мерц. Мы не восстанавливали замок. Мы готовили его к обороне.
— К обороне?
— Да. Кёнигсберг не сегодня завтра будут штурмовать русские. Наверное, бои развернутся в самом городе…
— Неужели так плохо, господин Гербах? А диктор говорит, что мы «отстоим наш алькасар от еврейско-большевистских орд», что еще немного, и мы погоним русских от стен Кёнигсберга. Да еще и «чудо-оружие»…
— Не надо, профессор. Не шутите. Все действительно слишком плохо. Мы с Эммой уезжаем. Вам тоже надо бы уехать.
— Уезжаете? Куда?
— В Саксонию. К родственникам жены.
— А я слышал, что эвакуация уже закончилась, что в Пиллау уже нет ни одного корабля или катера, на котором можно было бы спастись. А дорогу на Пиллау разве русские еще не перерезали?
— Нет, не перерезали. Мы с Эммой получили специальный посадочный талон…
— Да что вы? А где дают такие талоны? Я что-то ничего не слышал об этом.
Гербах смутился. Он знал, что практически массовая эвакуация из города уже прекратилась, так как действительно было уже не на чем выбраться из города — поезда не ходили, дороги были загромождены разбитой техникой и войсками, скопившимися на узкой полоске суши вдоль залива Фришес Хаф.
— Нам устроили это в СД. Я последнее время работал под их руководством и выполнял очень важное задание по строительству.
— В СД? Господин Гербах, я знаю вас как прекрасного инженера-строителя, но СД — это же полиция. Причем тут полиция и вы?
— Извините, я не могу вам всего сказать. Я обещал оберфюреру Бёме держать все в тайне.
— Бёме? Это не тому ли Бёме, который работал раньше в полицай-президиуме? Я слышал, что он работал в Кауэне. Сейчас он, по-моему, возглавляет всю службу безопасности Восточной Пруссии.
— Да, господин профессор.
— Ну, Гербах, вы стали большой птицей, если получаете указания от самого Бёме. Он вам и дал талон?
— Да.
— Странно, странно.
— Что странно?
— Да я вспомнил одного своего университетского товарища. Он рассказывал мне (не знаю, откуда уж ему это известно), что этот самый Бёме — настоящий зверь.
— ???
— Вы помните советника Вальтера Шварца? Он работал в магистрате. В прошлом году после «злодейского покушения на нашего дорогого фюрера» его арестовало гестапо. Так вот, этот Бёме лично бил его так, что у бедного Шварца трещали кости и лопалась кожа. А еще мне рассказывали…
Профессор Мерц приблизился к Гербаху и, перейдя на шепот, продолжил:
— …он ненавидит интеллигенцию. Его любимое занятие — унижать образованного человека и издеваться над слабым…
— Дорогой профессор! Откуда все это вы взяли? Вы же…
— Что я? Если меня считают странным, если меня считают нелюдимым человеком… то… во всяком случае, меня не считают глупцом. Я не разучился слушать и понимать…
— Но без жестокости нельзя одолеть врагов рейха, нельзя эффективно сопротивляться врагу, нельзя, в конце концов, победить в этой войне!
Профессор укоризненно посмотрел на Гербаха.
— Господин Гербах, от вас я не ожидал, что вы будете нести такую чепуху! Вы, наверное, потеряли разум. Вы же были всегда рассудительным, взвешенным, человеком с самостоятельным мышлением. Вы…
— Не надо, профессор! Я не хочу об этом. Я зашел только за тем, чтобы сказать, что мы с женой уезжаем из Кёнигсберга. И поэтому просим присмотреть за квартирой.
— Присмотреть за квартирой? Так вы же говорите, что здесь будут уличные бои!
— Ну, может быть, до этого не дойдет. Говорят, из Хайлигенбайля выступили две танковые дивизии на подмогу…
— Господин Гербах, не будем себя обманывать. Все кончено. И это… — Он сделал рукой жест, как бы обводящий все находящееся в комнате. — Все это пойдет прахом. И нам некуда с вами ехать. Вся Германия сгинет во мгле. И не надо, не уверяйте меня в обратном. Впрочем, желаю вам уцелеть. Я, конечно, посмотрю за вашей квартирой. Да поможет вам Господь!
Он крепко пожал Гербаху руку.
Когда советник чуть было уже не прикрыл за собой дверь, профессор Мерц тихо сказал:
— Опасайтесь наци. Не верьте Бёме и его подручным. Это они погубили Германию. Раненый зверь еще опаснее, чем прежде. Прощайте!
Гербах был крайне озадачен произнесенной профессором тирадой. Тихий, мирный человек, он никогда не вел политических разговоров, всегда казался лояльным режиму. От него Гербах ни разу не слышал не только антинацистских высказываний, но и малейшего намека на критику. «Бедный профессор, он совсем обезумел от одиночества и чувства безысходности!» — подумал Гербах. Но почувствовал при этом какую-то неосознанную тревогу. Как будто доселе скрытая от него мысль вдруг неожиданно прозвучала из уст старого профессора.
Жена советника что-то перебирала в шкафу. На столе стоял раскрытый кожаный чемодан, который они купили еще до войны, когда впервые отправились отдыхать на Боденское озеро. Гербах окинул глазами книжные шкафы. Книги, сотни томов, которые достались ему по наследству от отца и которые он сам покупал, будучи в поездках. Здесь были преимущественно книги по строительству и архитектуре, всякие справочники, энциклопедии и иностранные словари. Предметом особой гордости Ганса Гербаха были подшивки «Центрального вестника управления строительства», начиная с 1881 года, а также многочисленные альбомы с фотографиями и чертежами различных сооружений Кёнигсберга.
«Все это придется оставить, — с горечью подумал советник. — Очень жаль, если все это сгинет в огне или будет разворовано. Очень жаль!»
— Иоханнес, а мы возьмем с собой это? — Жена протянула ему вазу в виде лилии с изумительным рисунком. Это был их свадебный подарок от отца Эммы. В нижней части вазы сохранились надпись, сделанная готической вязью, и дата: 14 сентября 1926 года. Жена всегда очень бережно относилась к подарку и берегла вазу как память об отце.
— Нет, Эмма. Мы возьмем только самое необходимое — одежду, обувь, теплые вещи, драгоценности…
— И письма Эриха…
— Да, и письма Эриха. Собирайся.
Ганс Гербах ходил по комнате, не зная, с чего начать. Тяжелый день завершения строительства подземных сооружений в замке, разговор с оберфюрером Бёме, слова профессора Мерца — все перемешалось в голове советника. Но было еще что-то такое, что не давало ему сосредоточиться. Какая-то невнятная мысль, которая блуждала где-то по закоулкам сознания и никак не приобретала для него более четкого очертания.
«Так, что же еще взять? — Взгляд Гербаха скользил по разложенным на диване вещам, по книжным шкафам, по письменному столу. — Так! Вот что надо взять!» И еще не отдавая отчета, зачем он это делает, Ганс Гербах открыл ящик стола. Синяя кожаная тетрадь была здесь. Он бережно взял ее, завернул в подвернувшуюся газету «Фёлькишер беобахтер» и убрал в чемодан.
Эта тетрадь была плодом длительных занятий советника. Занимаясь уже давно проблемами строительства и архитектуры, Гербах не оставлял надежды когда-нибудь опубликовать книгу на эту тему. В тетрадь он записывал казавшиеся ему наиболее интересными сведения об объектах, в строительстве которых принимал участие, свои мысли о перспективах градостроительства в Кёнигсберге, расчеты инженерных сооружений. Здесь же он поместил любопытнейшие с его точки зрения данные о подземельях Королевского замка. Все, что Гербах узнал от профессора Фридриха Ларса, подробно изучавшего это старое рыцарское сооружение времен Тевтонского ордена, он тщательно заносил в свою тетрадь. Несколько раз вместе с Ларсом из любопытства он принимал участие в обследовании глубоких подвалов и даже записал в тетрадь точные размеры подземных ходов. Все это пригодилось совсем недавно, когда он занимался планировкой и строительством новых подземных сооружений в Королевском замке под руководством СД.
И тут Ганса Гербаха словно ударило в голову. Ускользавшая от него мысль как-то сразу пронзила сознание: «Неужели нас с Муниром, знающих о тайных объектах СД в центре Кёнигсберга, просто так отпустят в рейх?» Он вспомнил слова оберфюрера Бёме о чрезвычайной секретности проводимых работ. Он вспомнил угрозу, прозвучавшую в голосе оберштурмфюрера Вурца, когда они проявили повышенный интерес к «тайне рейха». В его ушах еще звучали слова соседа: «Не верьте Бёме и его подручным… Раненый зверь еще опаснее, чем прежде».
Он вспомнил, как однажды кто-то рассказал ему, что эсэсовцы расстреливают военнопленных, которые строят и маскируют бункеры. Чтобы не могли рассказать врагу.
И только тут Ганс Гербах понял, какая смертельная опасность нависла над ним и его женой. «Конечно, мне надо было сообразить гораздо раньше. Никуда они нас не отправят, ведь мы с Муниром знаем то, чего не должен знать никто, кроме них. Скорее всего, нас просто застрелят в каком-нибудь укромном месте или столкнут в воду с катера».
Сначала страх, а затем ужас овладели Гербахом. В горле пересохло, в ушах раздался какой-то гул, по спине потекли ручейки липкого пота. «Все! Спасения нет! Деваться некуда…»
— Иоханнес, что с тобой? — Голос жены вернул Гербаха к жизни. — Ты что такой бледный? Раз решил ехать, то поедем. Смотри, я уже почти собрала все вещи.
— Эм… Эмма! Подожди! Я передумал!
— Что-о-о?
— Эмма, мы никуда не едем! Мы остаемся!
— Но почему? Всего час назад ты убеждал меня, что мы должны уехать в обязательном порядке. Что произошло?
— Эмма, я не могу тебе всего сказать. Но я думаю, что нам не дадут выбраться в рейх.
— Как это не дадут? Кто?
— СД.
— Служба безопасности?
— Да.
— Но почему? Это как-то связано с твоей работой в последние дни, да?
— Да, Эмма! Я узнал тайну, о которой не должен знать никто. Поэтому, скорее всего, меня не оставят в живых.
— Боже мой! И что же теперь делать?
— Ждать!
— Чего?
— Ждать, когда придут!
И тут пребывавшая после смерти сына в абсолютной прострации супруга поразила Гербаха. Она не только не согласилась с его обреченно безразличными рассуждениями, но и неожиданно предложила:
— Иоханнес! Прекрати паниковать! Ну, давай не поедем в Германию.
— Но тогда за нами придут сюда.
— Нет уж! Мы сегодня же уйдем отсюда.
Тут настало время удивиться Гансу Гербаху.
— Но куда?
— К дяде Альберту.
Дядей Альбертом в семье Гербахов называли дальнего родственника жены, который проживал в кёнигсбергском пригороде Фридрихсвальде. У него был хотя и маленький, но отдельный дом. Кроме дяди, которому было, наверное, уже более семидесяти лет, в доме жили две его дочери со своими детьми. Когда-то там было весело и шумно. Но после того, как оба зятя были призваны в армию, а фронт стал приближаться к Восточной Пруссии, в большой семье дяди Альберта поселилось уныние. В начале зимы рядом стоящий дом был разрушен прямым попаданием фугасной бомбы, и вся семья перебралась в подвал, благо он был глубокий и в каком-то смысле даже благоустроенный.
После гибели сына жена Ганса Гербаха стала чаще бывать у дяди Альберта, как бы восполняя утрату общением с его внуками. Последний раз она была в Фридрихсвальде в середине марта. Тогда было еще очень холодно, и она ужасно замерзла, пока добралась пешком в этот отдаленный пригород. Все вокруг было забито беженцами, войсками и военной техникой. Замерзшую и смертельно усталую, ее отпаивали обжигающим кофе с цикорием за большим столом, который стоял в подвале рядом с массивным котлом, еще сохраняющим тепло.
— Мы сейчас же уходим к дяде Альберту, — еще раз твердо проговорила Эмма.
— Хорошо. Пусть будет по-твоему.
— Ты забрал всё, что тебе может понадобиться? Ну там бумаги по строительству, твои записи…
— Эмма, что я могу сейчас взять? Мои книги и чертежи — их так много! Мне жалко оставлять буквально все! Если все это погибнет…
— Иоханнес! Я все понимаю. Нам надо идти.
— Подожди, Эмма. Я еще…
Гербах подошел к книжному шкафу, раскрыл нижние дверцы. Все пространство на двух полках было сплошь забито кальками и синьками, различными схемами и чертежами, пакетиками с фотографиями и коробочками с негативами. Советник немного покопался, вынимая то одно, то другое, и наконец нашел то, что искал.
— Вот, Эмма. Я возьму еще это. — Он протянул ей пачку вчетверо сложенных листков.
— Что это?
Ганс Гербах хмыкнул, улыбнулся, как бы извиняясь.
— Это светокопии чертежей подземелий Королевского замка. Когда мы занимались с профессором Ларсом обследованием рыцарских комнат и проводили раскопки на замковом дворе — ты помнишь, это было в тридцать втором, — старший инспектор Радке сделал для меня эти светокопии. На них мы с профессором отмечали то, что удавалось обнаружить нового, ну там разные ранее не известные ходы, замаскированные еще в Средние века ниши. Эмма, знаешь…
— Иоханнес, ты все такой же! Увлеченный, мечтательный и совершенно далекий от того, что сегодня происходит.
— Наверное, ты права, Эмма. То, что происходит сегодня, я не могу ни понять умом, ни принять сердцем. Все гибнет, все рушится. То, что вчера еще имело какое-то значение… — Он обвел глазами комнату. — Сегодня не стоит ничего.
— Нет, Иоханнес. Есть вещи, которые не зависят от времени.
— Да, Эмма. — И он посмотрел на перевязанную шелковой тесемочкой пачку писем, лежащую на крышке почти собранного уже чемодана.
Супруги Гербах покинули свою квартиру на Штайнштрассе в половине восьмого вечера. До Фридрихсвальде, где жил дядя Альберт, было ходу не более часа, так что они вполне успевали до начала комендантского часа.
Сразу после ухода Гербаха и Мунира оберфюрер Бёме вызвал оберштурмбаннфюрера Готцеля. Тот появился не сразу, доложив, что задержался из-за сеанса радиосвязи с диверсионно-разведывательной группой «Лесника», оставленной в районе Роминтенской пустоши.
— Господин оберфюрер! Наконец-то мы получили сведения от нашей W-группы. «Лесник» передает, что они приступили к выполнению задания. Потерь пока нет. К «Леснику» присоединилась группа, выброшенная восьмого марта в лесном массиве в тридцати километрах юго-западнее Инстербурга…
Готцель докладывал обстоятельно, со знанием дела, но, разумеется, еще не зная, что советская контрразведка уже имела достаточно полную информацию о составе и задачах присоединившейся к «Леснику» группы.
Из Докладной записки о результатах розыска агентуры противника органами контрразведки СМЕРШ Земландской группы войск в марте 1945 года
«…Группа имела задание:
проводить диверсионные акты на железной и шоссейной дорогах Инстербург — Кёнигсберг и совершать террористические акты над военнослужащими Красной Армии. Задание было рассчитано на 21 день.
Диверсанты вооружены немецкими штурмкарабинами, пистолетами и гранатами, а также имели жесткий и мягкий тол и магнитные мины. Все они одеты в гражданское платье, поверх которого имелись красноармейские шинели, шапки и ремни. Одновременно каждый имел фиктивную солдатскую или рабочую книжку восточного рабочего на вымышленную фамилию…
На случай задержания в расположении советских войск диверсанты имели легенду, что они якобы участвовали в боях под Инстербургом, 24 января с.г. часть их была разбита, а они, переодевшись в гражданское платье, скрываются по лесам…
Кроме того, при передвижении в нашем тылу лица, владеющие русским языком, выдавали себя за военнослужащих Красной Армии, сопровождающих якобы группу задержанных немцев…»
Оберфюрер Бёме поинтересовался у Готцеля сведениями о других группах «Вервольфа», но на данный момент ничего утешительного о них известно не было. Более того, накануне поступило сообщение о разгроме «отряда 038», во главе которого стоял очень опытный разведчик и диверсант капитан Адамский. Эта группа базировалась на одном из самых подготовленных и законспирированных объектов — подземном бункере с условным наименованием «Замок Зигфрида».
— К сожалению, господин оберфюрер, по нашим данным, весь отряд уничтожен оперативно-войсковой группой НКВД. Радист успел передать, что на окраине Шёнвальде завязалась перестрелка, капитан Адамский и несколько человек были убиты, а остальные приняли яд.
— Это тот самый отряд, который мы сформировали из оставшихся курсантов разведшколы?
— Да, оберфюрер. Все они закончили нашу школу здесь, в Кёнигсберге, потом в течение десяти дней готовились к заданию. Некоторые из них привлекались к оснащению всем необходимым законспирированных точек и подземных объектов «Вервольфа» в Кёнигсберге.
— Что-о-о? Вы хотите сказать, что эти люди были осведомлены о наших объектах в городе? — с негодованием в голосе спросил Бёме.
— Да, господин оберфюрер. Два или три человека привлекались к этой работе, по-моему, на объекте «Б-Зет»…
— Вы в своем уме, Готцель? «По-моему, привлекались»! Вы что, не понимаете, о чем вдет речь? Кто конкретно привлекался?
Готцель выглядел озадаченным, явно не ожидая такой реакции своего начальника. Он был готов к тому, что Бёме даст разнос за то, что группа, не успев начать диверсионные акции, оказалась разгромленной противником, что надежда на профессионализм Адамского не оправдалась. Но того, о чем спросил Бёме, Готцель не ожидал. Он вдруг явно почувствовал, что допустил большую промашку, не придав значения включению в состав «отряда 038» людей, осведомленных о местах дислокации объектов «W» в городе. Да и гестапо тут, видно, тоже кое-чего не досмотрело.
— Господин оберфюрер, я сейчас уточню, кто конкретно был включен…
— Доложите сейчас же, — со злостью в голосе проговорил Бёме.
«Идиоты! Кретины! Неужели они не понимают, что отправлять на задание в тыл противника можно было только тех, кто не привлекался к работам на конкретных объектах в самом Кёнигсберге? В противном случае мы не можем быть полностью уверены в том, что сведения о засекреченных объектах не станут известны „иванам“. А тогда…» Что было бы тогда, Бёме не хотел даже и думать. Весь план организации диверсионно-террористического подполья в Кёнигсберге летел к черту.
Бёме нервно ходил по кабинету. Он испытывал сильное раздражение, которое будило в нем чувство ярости.
Готцель вернулся буквально через пять минут. Сверившись со списком, он доложил:
— В составе «отряда 038» находятся три человека, которые участвовали в оборудовании объекта «Б-Зет». Это Вальтер Кюн, Эрнст Груббе и Хорст Мирус. Все они прошли подготовку в нашей разведшколе, все, кроме последнего, неоднократно забрасывались в тыл русских…
— Что они конкретно знают об объекте «Б-Зет»?
— Всё.
— Что значит «всё»?
— Они знают… — Готцель мельком взглянул в список. — Место дислокации объекта, его планировку, состав складируемого снаряжения, оружия и боеприпасов…
— Идиоты! — буквально взревел Бёме. — Вы что, не понимаете, что в разведке не бывает так, чтобы все знали всё! Какого черта вы привлекали их к оборудованию этого объекта? У нас что, не хватило живой силы? У нас что, есть проблемы с военнопленными?
Бёме не на шутку разошелся. На лице его выступил румянец, стало заметно, как начала слегка подрагивать левая щека. Готцель знал, что это — верный признак наивысшего недовольства шефа, и даже поежился от ощущения собственной беспомощности и невозможности исправить оплошность.
— Вы, Готцель, опытный контрразведчик! Мне известна ваша работа в Норвегии. Я знаю о ваших успехах в Орле и Брянске. На вашем счету заброска агентуры, которая нанесла серьезный урон врагу. Как могли вы, Готцель, допустить, что о наисекретнейшем объекте СД знают все, кому не лень?
— Простите, оберфюрер. Но об объекте знают очень немногие. Вот список… — Готцель потряс перед собой листом бумаги. — В нем указаны всего семнадцать человек немцев. Остальные — русские и поляки из Шихау — уже ликвидированы. У меня есть расписка охранного взвода СС.
— Да, но эти… Из «отряда 038». Вы говорите, они все погибли?
— По нашим данным — все. Но…
— Что «но»?
— Но, господин оберфюрер, вы же знаете, в боевой обстановке могут быть всякие неожиданности.
— Знаю. Поэтому не верю ни одному вашему слову о том, что все, кто не был убит в перестрелке у Шёнвальде, приняли яд и не рассказывают сейчас в русской контрразведке все, что им известно.
Готцель не знал, что и возразить. Он и сам не верил в то, что кто-либо из отряда, оказавшись в безвыходном положении, примет яд. Война, было всем очевидно, заканчивалась, и никому не хотелось уходить из жизни по своей воле. Это мог сделать либо фанатичный безумец, каких к этому времени в Германии оставалось не так то уж и много, или человек, точно знающий о том, что в стане врага его ждет неминуемая смерть.
«Мне-то уж точно придется принять яд, — подумал Готцель. — Русские, конечно, не простят мне ста тридцати брянских евреев и сорока партизан, „ликвидированных за антигерманскую деятельность“».
— Ладно. Мне все ясно. Объект «Б-Зет» может быть расшифрован, и нам следует считаться с этим. Да, кстати, а кто еще из немцев участвовал в оборудовании объекта?
— Это, в основном, группа оберштурмфюрера Вурца. Ну и, конечно, советники Гербах и Мунир.
— Готцель, вы головой отвечаете за обеспечение конспирации групп «Вервольфа». Эти специалисты, я имею в виду советников, очень хорошо помогли нам в оборудовании объектов «W». Они с честью выполнили свой долг перед фюрером и рейхом. Но они — гражданские люди. Служба в фольксштурме не в счет. Представляете, что будет, если они попадут в руки русских. В НКВД они быстро расскажут все. Не только расскажут, но и покажут…
— Я согласен с вами, господин оберфюрер. Но вы сами дали указание эвакуировать их из города в Германию, — возразил Готцель.
— Вы же опытный человек, Готцель! Неужели я вам должен объяснять, как следует исключить любую утечку информации к противнику. Любую! Даже потенциальную! Вы меня поняли?
— Так точно, господин оберфюрер. Любая утечка будет исключена.
— Да, и еще. Посмотрите у Гербаха на квартире. Не исключено, что у него дома может храниться большой архив, который ни в коем случае не должен попасть в руки русских. Для них получить чертежи подземных сооружений Кёнигсберга — значит получить ключи не только к нашим объектам, но и к хранилищам «груза». Понимаете, о чем я говорю?
— Так точно, господин оберфюрер. Все будет сделано. Об исполнении я вам доложу.
— Ну уж нет, Готцель, увольте меня от подробностей. Я верю в то, что вы справитесь с этой задачей и не допустите в будущем оплошности, которая получилась с объектом «Б-Зет».
Готцель с готовностью кивнул и вышел из кабинета.
Взвод эсэсовцев, прибывший к дому номер шесть по Штайнштрассе около одиннадцати, естественно, уже не застал супругов Гербах в своей квартире. Они покинули ее около четырех часов назад с двумя чемоданами и одной большой сумкой. В квартире был беспорядок — всем было понятно, что сборы супругов были столь поспешными, что обращать на это внимание они не стали.
Командир взвода с петлицами шарфюрера приказал быстро обыскать всю квартиру, а также узнать, кто из жильцов дома может сообщить о местонахождении Гербахов.
Через пару минут в квартиру ввели перепуганного профессора Мерца. По всему было видно, что он уже спал, когда в его дверь забарабанили эсэсовцы, и сейчас не мог взять в толк, чего от него хотят.
— Старик, скажи, куда ушел Гербах? Почему его нет дома?
— Я не-е-е знаю, — заикаясь, тихо произнес профессор. — Они были дома, господин советник заходил ко мне…
— Когда это было? — перебил его шарфюрер.
— Часа три-четыре назад.
— Зачем он заходил?
— Он сказал, что они с Эммой (это его жена) завтра утром уезжают в Саксонию и что он просит присмотреть за квартирой…
— Завтра утром? Но их же нет уже сейчас! Где они?
— Господин… офицер, я не знаю.
— Куда они могли уйти? Кто у них есть в городе? Родственники, друзья?
— Господин офицер, я не знаю. У них погиб сын, а все родственники живут в Саксонии, по-моему.
— «По-моему» или точно?
— Я не могу ручаться. Я не знаю.
— Ладно, отпустите старика.
Когда профессор Мерц скрылся за дверью, командир взвода эсэсовцев приказал:
— Все чертежи, все схемы, которые найдете в столе и шкафах, сваливайте на пол.
Через полчаса, когда все столы были обшарены, а содержимое книжных шкафов было свалено рядом с ними бесформенной грудой, в центре комнаты образовалась гора рулонов, пакетов и планшетов с чертежами. В эту кучу заодно полетели многочисленные коробочки с негативами.
— Это все? — спросил шарфюрер.
— Так точно. Остались только книги, подшивки журналов и газет. Да еще фотографии каких-то предприятий и портовых сооружений.
— Бросайте сюда же. Потом, ефрейтор, сложите все в мешок и вынесете…
Последняя фраза командира взвода эсэсовцев утонула в приближающемся вое летящего на небольшой высоте самолета.
— Флигералярм! Флигералярм! — заголосил кто-то на улице.
Шарфюрер приказал быстро всем оставить квартиру. Солдаты торопливо побросали все в мешок и вслед за своим командиром бросились на улицу.
Там творилось что-то невообразимое. Вой самолетов, грохот разрывов, треск пулеметных очередей. Вспышки от взрывов и огненные всполохи начинающихся пожаров, мириады искр, взлетающих в темное небо.
— Все в укрытие! Быстро! — прозвучала зычная команда.
Неподалеку раздался грохот. Что-то сильно ухнуло, ударило мощной струей теплого воздуха, затем запахло гарью и паленой резиной. На стене дома заиграли яркие отсветы пожара. Видно, бомба упала где-то совсем рядом и от нее загорелась какая-то хозяйственная постройка.
Эсэсовцы, орудовавшие в квартире Гербахов, попрятались от налета в подвал соседнего дома, на стене которого белой масляной краской огромными буквами было написано «LSK».
Когда двое из них попытались протиснуться в узкий проем подвальной двери вместе с мешком, набитым бумагами Гербаха, шарфюрер крикнул им:
— Куда претесь с ним? Идите, бросьте «барахло» в огонь. Туда, вон видите? — Шарфюрер указал на охваченные пламенем штабеля досок, сложенных рядом с кирпичным сараем, из узких окон которого валил едкий черный дым.
Эсэсовцы выругались, проклиная русские самолеты, а заодно шарфюрера и «барахло» в мешке. Они почти бегом, удерживая мешок за концы, приблизились ко все больше и больше разгоравшемуся костру из сваленных рядом с сараем досок и со всего размаху бросили его в огонь. Пламя дернулось, рассыпав искры, а затем с новой силой стало пожирать брошенную ему жертву. Эсэсовцы же, выполнив приказ, буквально влетели в проем подвальной двери, так как поблизости снова послышались взрывы бомб и пулеметная стрельба.
Оставалось несколько минут до полуночи. Пасхальное воскресенье первого апреля 1945 года было на исходе. В темноте ночи среди грохота бомбежки то тут, то там по всему городу полыхали костры. Пасхальные костры.
Из воспоминаний Героя Советского Союза Маршала Советского Союза И. Х. Баграмяна
«…1 апреля мы должны были начать предварительную авиационную подготовку, а артиллерия — огневую разведку и вскрытие фортов и дотов (этот термин означает снятие с железобетона земляного покрытия). Генерал-полковник Хлебников, глубоко огорченный, во второй половине дня доложил мне, что действия артиллерии не дают должного эффекта из-за низкой облачности, густого тумана и дождя.
Такая погода держалась до 5 апреля. Бомбардировочная авиация фактически так и не смогла начать удары. Лишь легким самолетам По-2 удалось произвести 766 вылетов в ночное время. Однако бомбы, которые могли поднять наши „ночные бомбардировщики“, были, по существу, безвредны для мощных сооружений Кёнигсбергской крепости…»
После ухода Готцеля Бёме еще несколько минут пребывал в задумчивости. «Если сведения об объектах „Вервольфа“ в Кёнигсберге, особенно об объекте „Б-Зет“, просочатся к русским, летит к черту весь план диверсионной борьбы, — думал он. — Но не только он. Зная объекты „Вервольфа“, русские обязательно выйдут на тайные хранилища музейных ценностей, а этого нельзя допустить. Тем более что гаулейтер однозначно дал понять, что будет строго следить за тем, как исполняется его приказ».
Мысли Бёме прервал адъютант, вошедший в кабинет.
— Господин оберфюрер, — сказал он, — только что получен для вас пакет с пометкой «Лично». Разрешите вскрыть?
Он аккуратно срезал ножницами нитки, которыми был прошит большой конверт с пятью сургучными печатями.
«Военные все играются в военную тайну», — с некоторой долей иронии подумал он.
В пакете была шифротелеграмма, подписанная начальником Главного управления имперской безопасности обергруппенфюрером Кальтенбруннером и состоящая всего из нескольких строк. В ней начальнику «Оперативной группы Б» оберфюреру Бёме предписывалось немедленно сформировать из подразделений СД и СС, дислоцировавшихся в Кёнигсберге, отдельный сводный полк СС, который должен взять на себя оборону центральной части города, правительственных и иных особо важных объектов.
«С комендантом крепости Кёнигсберг генералом от инфантерии Ляшем и гаулейтером Восточной Пруссии Кохом согласовано», — стояло в конце телеграммы.
— Хорошо. Вызовите через два часа ко мне Готцеля, Крайхена, Вурца, всех руководителей «W»-групп, подготовленных для действий в Кёнигсберге, а также начальников всех отделов и четвертого реферата Главного сектора СД.
— Слушаюсь, господин оберфюрер.
Бёме задумался. Раз Кальтенбруннер назначил его, контрразведчика, командиром боевого полка, значит, дела совсем плохи не только в Кёнигсберге, но и в Берлине. «Агония. Настоящая агония, — проносились безрадостные мысли в голове Бёме. — Неужели придётся сдохнуть здесь, среди обугленных развалин и трупов? Почему? Я что, не могу найти выход из создавшегося положения? Я, человек, держащий в своих руках нити тайной службы, обладающий властью над сотнями агентов и сотрудников СД, знающий самые сокровенные секреты рейха, должен уйти в небытие! Причем бессмысленно!»
Он встал, подошел к сейфу, достал из него топографический план центральной части города, стал внимательно его рассматривать, как будто видел в первый раз. План пестрел разноцветными значками, обозначающими многочисленные объекты «Вервольфа», законспирированные радиоточки, бункеры и тайные склады.
«Да, объект „Б-Зет“, скорее всего, расконспирирован, — продолжал мысленно рассуждать Бёме. — Помимо углубленного бункера, он имеет длинный туннель, проходящий под кварталами Альтштадта. Официально для сотрудников СД, принимавших участие в строительстве и оборудовании объекта, этот туннель должен служить местом скрытного временного сосредоточения трех диверсионных групп».
Предполагалось, что после того, как бои в городе прекратятся, две группы растворятся среди жителей города, укрывающихся в подвалах, а затем «просочатся» в другие районы Кёнигсберга, а третья будет продолжать базироваться в специально приспособленном подвале неподалеку от Альтштадтской ратуши. Но это было для всех. Для всех, но не для Бёме. О втором, более важном назначении туннеля знали всего трое — Готцель, Вурц и он сам, Бёме.
«Да, об этом могли догадываться те, кто строил и оборудовал туннель. Но советские и польские военнопленные были уже расстреляны, двое саперов-немцев, непосредственно руководившие строительными работами, официально погибли в одном из подвалов дома после прямого попадания в него авиабомбы. А Гербах и Мунир завтра уже ни с кем не смогут поделиться своими догадками. Прости, Господи, мои прегрешения!» — так или почти так думал Бёме.
Вторым назначением объекта «Б-Зет» был прямой подземный выход к Прегелю. Этим туннелем предполагалось воспользоваться в случае блокирования замка советскими войсками. Если кому-то из руководства СД довелось бы воевать в его руинах, то у них оставалась бы возможность вырваться из кольца окружения. А там — уж как повезет!
Бёме посмотрел на часы. До начала совещания оставалось около полутора часов. «Успею», — подумал Бёме и снова вызвал адъютанта.
— Срочно соедините меня с корветтен-капитаном Нойманом. Срочно!
— Слушаюсь, господин оберфюрер!
Корветтен-капитан Нойман возглавлял часть вырвавшейся из хайлигенбайльского котла группы «Морской команды донесений М-166», ранее входившей в состав реорганизованного абвера — германской военной разведки.
Это подразделение, сформированное в мае 1944 года, в последний год войны занималось разведывательной работой против советского военно-морского и торгового флота — на гидросамолетах забрасывало агентуру из числа эстонцев и латышей на длительное оседание в советском тылу. Гитлеровские военно-морские разведчики под ударами Красной Армии вынуждены были перемещаться вместе со своим штабом из Таллина в Данциг, из Данцига в восточнопрусское местечко Бальга, расположенное на берегу Балтийского моря, оттуда в конце января 1945 года — в Гарнекопф под Берлином и, наконец, в Нойхаген под Ростоком.
В Кёнигсберге находилась лишь часть команды, уцелевшая после позорного бегства из-под Хайлигенбайля. Из нее был сформирован отряд специального назначения, который по-прежнему, как и в Бальге, возглавлял корветтен-капитан Нойман. Но что делали его сотрудники в восточнопрусской столице и какие задачи решал сам Нойман, практически не знал никто. Никто, кроме Бёме, его самых ближайших сотрудников, а также некоторых руководителей кёнигсбергского гестапо.
А все дело в том, что разведподразделение «Морской команды донесений М-166», дислоцировавшееся в Кёнигсберге, по замыслу Штаба ВМС должно было обеспечить развертывание в восточной Балтике «Группы боевых пловцов Ост». Она являлась составным элементом соединения «К» — одной из самых секретных диверсионно-штурмовых частей гитлеровского военно-морского флота, состоявшей из отрядов человекоуправляемых торпед, взрывающихся катеров, боевых пловцов-одиночек и подводных лодок-малюток.
Начиная с сорок четвертого года, когда гитлеровской армии пришлось переходить к активной обороне, в Германии начались интенсивная разработка, производство и оснащение подводных лодок-малюток. Этим занялся в строгой секретности Научно-исследовательский торпедоиспытательный центр в Эккернфёрде. И уже в марте 1944 года были построены первые миниатюрные «одноместные торпеды».
Одновременно с этим военно-морское командование сформировало три морских штурмовых отряда боевых пловцов, которые действовали в составе соединения «К», созданного для осуществления диверсий — уничтожения важных военных объектов в прибрежных районах: кораблей, портовых сооружений, радиолокационных станций. И уже в августе 1944 года немецкие подводные лодки-малютки развернули боевые действия против сил вторжения союзников у французского побережья, в бухте Сены, где было потоплено несколько эсминцев и десантных судов. В феврале 1945 года они нанесли ощутимый удар по морскому конвою в проливе Па-де-Кале, а подразделения боевых пловцов буквально на глазах советских войск предприняли ряд диверсий — взорвали два моста в Штеттине и три моста, соединяющих остров Воллин с побережьем Померании.
Раздался зуммер полевого телефона. Бёме поднял трубку.
Телефонист на коммутаторе сообщил, что на проводе корветтен-капитан Нойман.
— Здравствуйте, Нойман! — делано бодрым голосом проговорил Бёме. — Хорошо, что я застал вас здесь.
— Рад приветствовать вас, оберфюрер! Я слушаю вас.
— Нам надо срочно встретиться.
— У вас?
— Нет, я через десять минут заеду за вами. Будьте на углу Эйтштрассе.
— Хорошо. Жду вас, господин оберфюрер.
Отряд специального назначения располагался в одном из капониров крепости в Пиллау, а сам Нойман имел рабочий кабинет в доме номер сорок по Кранцер Аллее. Для сотрудников спецслужб в Кёнигсберге этот адрес говорил о многом. До середины 1944 года здесь размещалась штаб-квартира одного из самых мощных подразделений военной разведки гитлеровской Германии — «Абверштелле Кёнигсберг». Но после покушения на Гитлера, в котором был замешан руководитель абвера адмирал Канарис и многие офицеры военной разведки, «Абверштелле Кёнигсберг» было ликвидировано, а весь, за малым исключением, личный состав влился в РСХА. Лишь незначительная часть сотрудников осталась в ведении первого армейского корпуса и вела сбор разведывательных данных о вооруженных силах и экономике Советского Союза путем допроса военнопленных в лагерях на территории Восточной Пруссии.
В здании на Кранцер Аллее, помимо подразделений СД, в трех кабинетах разместился реферат III-М, призванный как раз и обеспечить действия «Группы боевых пловцов Ост» в прибрежных водах Земландского полуострова и заливе Фришес Хаф.
Казарменного типа здание на Кранцер Аллее находилось совсем рядом, по ту сторону озера. Пешеходный мостик сгорел во время прошлогодней бомбежки, и жители Марауненхофа, если им нужно было попасть на Кранцер Аллее, должны были идти в обход.
Оберфюрер Бёме спустился по лестнице прямо в подземный гараж, где его уже ждал автомобиль. Водитель, видно, узнав от адъютанта, что шеф собирается куда-то ехать, уже сидел в машине и прогревал мотор. У Бёме был неброский, но очень надежный «ситроен-11», который в обиходе называли «гангстерским лимузином». Его конфисковали где-то на юге Франции еще в самом начале войны, а затем доставили сюда, в Кёнигсберг, с партией новых автомашин для нужд полицай-президиума. На нем Бёме разъезжал очень много в былые времена, когда город не был еще разрушен и прекрасное немецкое брусчатое покрытие позволяло ему передвигаться с предельной скоростью. Особенно резво «ситроен» бежал по автобану Кёнигсберг — Берлин, где развивал скорость свыше ста двадцати километров в час. Бёме очень любил быструю езду и никогда не упускал случая пронестись с ветерком где-нибудь за городом.
Машина с незажженными фарами, благо водитель дорогу знал назубок, свернула на Герцог-Альбрехт Аллее и осторожно поехала в сторону высокой, напоминающей средневековую рыцарскую башню кирхе. Ни огонька вокруг, только трамвайные рельсы слегка поблескивали среди еще совсем голых кустов. Дважды машина проезжала через узкий проход в баррикадах, сооруженных из кирпича, камня, металлической арматуры и всякого подручного материала. Причем в баррикаду рядом с кирхой был буквально вмонтирован двухвагонный кёнигсбергский трамвай, полностью засыпанный внутри щебнем и обломками. В обоих случаях охранявшие баррикаду фольксштурмисты, завидев автомобиль оберфюрера, открывали проход и пропускали машину.
Обогнув кирху справа, машина выехала на усаженную липами и густым кустарником Розенкранцаллее, пару раз подпрыгнула на выбоинах у небольшого мостика через ручей и наконец оказалась на Кранцер Аллее. Здесь, в районе казарм, несмотря на сумерки, ощущалась активная жизнь — слышались тарахтение танковых моторов, шум подъезжающих и отъезжающих грузовиков, крики команд.
Несмотря на темноту и необычный вид, Ноймана Бёме увидел сразу. Тот стоял, как они договорились, на углу Эйтштрассе — высокий офицер в шинели армейского образца с кожаными нагрудными клапанами, туго перетянутой ремнем, и в форменной фуражке с блестящим козырьком.
— Дружище, что с вами? Зачем этот маскарад? — Оберфюрер, выйдя из машины, пожал руку Нойману. — Почему вы в таком виде? Вам что, надоела морская форма? Или позор адмирала заставляет вносить коррективы в свой внешний вид?
— Здравствуйте, господин оберфюрер! — проговорил тихо Нойман, казалось, совершенно не обратив внимания на вопросы Бёме. — Вы хотели что-то обсудить?
— Садитесь! В машине теплее.
Нойман и Бёме уселись на заднее сиденье «ситроена».
— Давай-ка, сверни куда-нибудь. Нам надо поговорить, — небрежно бросил шоферу Бёме.
Через пару минут машина уже стояла в глухой, тупиковой улочке среди деревьев и редких домов. Здесь, чуть в стороне от Кранцер Аллее, было довольно тихо. Дома, преимущественно одноэтажные, были либо брошены своими хозяевами, выехавшими из Кёнигсберга в глубь Германии, либо пустовали по каким-то другим причинам. Когда-то здесь рядом, на берегу озера в деревянных домиках располагалось множество яхт-клубов, всяких спортивных обществ, повсюду были фруктовые сады и цветоводческие хозяйства. Сейчас же все было в запустении. Это чувствовалось даже в темноте, хотя бы по тому, что машина постоянно наезжала на какие-то брошенные предметы, кучи мусора.
Бёме и Нойман вели разговор, прохаживаясь вдоль улицы, то удаляясь, то приближаясь к стоящей машине. Бёме был одет в теплую пуховую куртку, поэтому он не так чувствовал холод апрельской ночи, как Нойман. Тот же, подняв воротник и засунув руки в карманы шинели, изрядно продрог. Но вопрос, который они обсуждали, был настолько конфиденциален, что вести разговор в присутствии шофера Бёме не стал.
— Господин корветтен-капитан, сегодня я назначен командиром отдельного сводного полка СС, который будет оборонять центральную часть города и особо важные объекты. Нам надо согласовать действия диверсионных групп «Вервольфа» с вашими «боевыми лягушками» при самом неблагоприятном развитии событий.
— В принципе, задачи, которые поставлены перед нами командованием военно-морских сил, не пересекаются с вашими. Вы действуете на суше, мы — на море и в заливе. Мы сформировали четыре небольшие группы, на объекте базирования «Грот» находятся в состоянии готовности несколько мин-торпед, около полусотни мощных подрывных зарядов. Намечены цели в Пиллау, а также в Кёнигсбергском заливе и заливе Фришес Хаф…
— Слушайте, Нойман! Я все это знаю. Соответствующая директива у нас есть, и мои люди уже обговорили с вашими все вопросы оперативного взаимодействия. Уже все, даже наш повар, знают ваш любимый пароль — «Либава»… — Бёме улыбнулся, довольный своим остроумием. — Господин корветтен-капитан, меня интересует другое. Насколько я слышал, в ваше распоряжение поступили «ластоногие». Я правильно информирован?
— Вы имеете в виду «Зеехунд»?
— Конечно!
— Господин оберфюрер, от вас не может быть никаких секретов. Мы действительно только вчера перегнали из Нейштадта совершенно новую лодку. Она стоит в «Гроте».
— Насколько я знаю, в отличие от остальных она не одноместная, а трехместная. Это правда?
— Господин оберфюрер! Вы великолепно информированы обо всем!
— А как же! СД знает все! Это абвер мог позволить себе заниматься интеллектуальными упражнениями, а мы — работаем!
— Да, господин оберфюрер, «Зеехунд» — прекрасная лодка. Я уже давно имею дело с «Группой боевых пловцов Ост», не раз видел всяких там «негеров» и «биберов», но эта лодка — просто шедевр! Дизельный мотор в шестьдесят лошадиных сил, дальность хода — двести семьдесят миль, погружение на глубину до семнадцати метров! Это уже настоящая подводная лодка, но в миниатюре! Представляете, она уходит под воду за каких-нибудь пять-шесть секунд! Я не подводник, но понимаю, как…
Тактико-технические данные немецкой сверхмалой подводной лодки «Зеехунд»
«ЗЕЕХУНД» (тип XXVII В5)
Длина… 11,86 м.
Высота… 1,36 м.
Водоизмещение… 12,3 куб. м.
Двигатель… 1 дизельный мотор 44,1 квт/60л.с.
Скорость… 7,7 узл.
Дальность хода… 270 мор. миль
Глубина погружения… 30 м.
Экипаж… 1–3 чел.
Вооружение… 2 торпеды G7e.
— Все это хорошо, Нойман. Я понимаю, что «Зеехунд» может действовать на море. А может эта подлодка, например, войти в реку?
— В реку? Вы имеете в виду…
— Да, я имею в виду Прегель.
— А зачем?
— Вы, господин Нойман, как старый еврей, отвечаете вопросом на вопрос!
— Господин оберфюрер, я просто хотел сказать, что не понимаю смысла вашего вопроса. Если вы хотите выяснить, может ли «Зеехунд» войти в реку, мне надо знать, зачем это нужно. При каких обстоятельствах, в каком положении, конкретно на каком отрезке Прегеля и так далее…
— Господин корветтен-капитан, я веду речь только об одном: о том, может ли подводная лодка-малютка войти по Кёнигсбергскому каналу в Прегель, достичь центра города, ну, положим, где-то в районе нового железнодорожного моста, а затем вернуться назад?
— Я… не могу сразу вот так вам ответить. Во-первых, для этого надо тщательно изучить лоции, оценить фарватер…
— Я это понимаю и без вас! Я спрашиваю: вам нужны дополнительные указания, чтобы подводная лодка вошла в Прегель или вы можете решить это сами?
— Это моя прерогатива. Командиры всех четырех групп подчинены непосредственно мне. Я принимаю решение о характере боевого использования «Зеехунда» и других специальных сил и средств.
— Тогда, Нойман, будем играть в открытую.
— Я не понимаю.
— Объясню. Через несколько дней в городе начнутся уличные бои. Я думаю, что они продлятся недолго и Кёнигсберг падет до середины апреля. У меня в городе остаются группы «Вервольфа», большая агентурная сеть, а также законсервированные радиоточки и потайные базы. Но мне, возможно, потребуется вывезти из города одного человека…
— Одного человека? Кого?
— Очень ценного агента. Он сейчас выполняет специальное задание, полученное непосредственно от рейхсфюрера.
— А при чем здесь я?
— Нойман, вы все понимаете. Только прикидываетесь. Мне нужно вывезти этого агента на «Зеехунде», так как другого пути, вероятно, уже не будет.
— Насколько я понимаю, это невозможно.
— Почему? Ведь «Зеехунд» — трехместная лодка!
— Фактически двухместная, но ее экипаж — командир и бортинженер. Я даже не представляю себе, может ли один человек управлять ею!
— Поговорите с опытными боевыми пловцами, теми, кто уже плавал на «зеехундах»…
Нойман задумался, как будто вспоминая что-то.
— Постойте, господин оберфюрер. По-моему, это было в Дюнкерке. Там был блокирован наш гарнизон, и три «Зеехунда» доставили туда «масляные торпеды» — продукты для окруженных частей. Кто-то из группы рассказывал мне, что одна из подводных лодок управлялась только командиром. Ну, для того, чтобы взять побольше продуктов…
— Вот видите, корветтен-капитан. Значит, можно.
— Может быть, может быть. Во всяком случае…
— Во всяком случае, — перебил его Бёме, — вы можете рассчитывать на особую благодарность рейхсфюрера и вознаграждение…
— Что вы имеете в виду?
— В смысле благодарности рейхсфюрера?
— Нет, в смысле вознаграждения.
— Я имею в виду, что вы лично получите тридцать пять тысяч рейхсмарок.
Нойман посмотрел долгим взглядом на Бёме и тихо, как-то с сожалением сказал:
— Завтра они превратятся в простые бумажки.
— Вы правы, корветтен-капитан. Мировой эквивалент лучше денег. Вы получите золотом, вернее, золотыми украшениями, по цене равными этой сумме. Согласны?
— Господин оберфюрер! Я люблю ясность и был бы несерьезным человеком, если бы не поинтересовался, когда, где и каким образом мне будет передано вознаграждение…
— Разумеется, Нойман. Первую половину вы получите завтра, а вторую — когда лодка будет у железнодорожного моста. Договорились?
— Хорошо. Я согласен. Но мне нужно время.
— Дорогой Нойман, вот времени у нас как раз и нет. Русские будут здесь в считаные дни.
— И все-таки, господин оберфюрер. Завтра к вечеру я сообщу…
Нойман замолчал прислушиваясь. Вдали слышался нарастающий гул летящих самолетов, затем дальние разрывы бомб.
— Давайте поторопимся. Через пару минут русские самолеты будут здесь, — с тревогой в голосе проговорил Бёме.
Они быстро сели в машину. Но, не доехав до казарм на Кранцер Аллее каких-нибудь пятидесяти метров, вынуждены были остановиться.
Грохот взрывов, огненные вспышки, пунктиры трассирующих пуль, редкие выстрелы зениток — все слилось в раздирающий барабанные перепонки гул, погрузилось в кромешный ад.
Руководитель службы безопасности всей Восточной Пруссии, вновь назначенный командир сводного полка СС, высший офицер СД оберфюрер Хорст Альвин Бёме лежал, уткнувшись в грязь, рядом с колесами своего автомобиля. Вжимаясь в землю и закрывая руками голову, в этот момент он думал только об одном — как выжить, спастись в этом страшном, наполненном огнем и грохотом мире. Рядом с ним лежал командир отряда специального назначения военно-морской разведки корветтен-капитан Нойман, который так же, как и Бёме, молил бога о пощаде. Оба они еще пять минут назад обсуждали план предстоящего вывоза из Кёнигсберга «особо ценного агента», один — стараясь до последнего момента оттянуть сообщение о том, кто конкретно должен быть вывезен, а другой — смутно догадываясь, что этим человеком, скорее всего, будет… сам оберфюрер Бёме.
В разных местах города полыхали пожары, тысячи искр взмывали вверх в той стороне, где находились склады лакокрасочной фабрики, то и дело раздавался грохот падающих стен и рушащихся перекрытий, слышался вой сирены, доносились крики людей. Очередная бомбежка повергала город в хаос, сеяла смертельный страх и безысходное ожидание развязки.
Заканчивалось первое апреля 1945 года, пасхальное воскресенье последнего года войны. Повсюду горели костры — пасхальные костры возмездия.
