По всей вероятности, после отъезда в 1916 году из Японии Роман Ким не мог здесь оказаться в следующие годы. Революция и Гражданская война в России, учеба в университете, а потом служба в контрразведке ОПТУ не создавали благоприятных условий для путешествий. Сугиура Дзюго умер в своей резиденции в феврале 1924 года. Сугиура Рюкити скончался в Харбине. Настоящий отец Кима, живший после 1923 года в Москве, в 1928 году поехал во Владивосток, заболел в поезде и тоже завершил свой земной путь. От японского прошлого у Кима остались только воспоминания. Но… только ли? И если ничто нам не дает повода заподозрить его в том, что он мог быть в Японии в довоенные годы, то тексты уже не оперативного работника госбезопасности, а произведения крупного советского писателя-детективщика Романа Николаевича Кима наводят на некоторые неожиданные размышления.

Полковник КГБ СССР в отставке, японовед А. А. Кириченко, будучи курсантом Высшей школы КГБ в Москве, однажды видел Кима на «встрече ветеранов с молодежью». Понятное дело, и ветераны, и молодежь были весьма специфическими, а потому вопросы и ответы мало кого могли удовлетворить. С обеих сторон это были скорее намеки и полунамеки. В беседе с Иваном Просветовым А. Кириченко потом вспоминал, как «когда кто-то спросил Кима о том, что он делал во время войны, писатель на несколько секунд растерялся, а потом вдруг ответил: “Работал в логове врага”». Что это значит? Не знал, как сказать, что сидел в камере и занимался переводами? Или не только сидел? А может быть, Роман Николаевич имел в виду работу в Куйбышевской «шарашке», куда ему для перевода стекались выкраденные у японских разведчиков документы? Или что-то другое? Шансов узнать это наверняка у нас нет практически никаких, но предположить кое-что мы можем. А для этого откроем послевоенные произведения Романа Кима, и вот что будем иметь в виду. Сам автор как-то заявил в беседе с коллегой: «Мои книги — честные рассказы о том, что я знаю, — о борьбе разведок… Для меня в книгах о разведке есть только одна специфика — в них я не могу сказать все, что знаю». «Знаю только это, но все рассказать не могу» — это правило Кима — ключ к пониманию его работ. От этого и будем отталкиваться.

Вскоре после войны в июльском номере толстого советского литературного журнала «Новый мир» за 1947 год вышла статья Р.Н. Кима «Японская литература сегодня». Начиналась она весьма реалистичной зарисовкой послевоенного Токио: «На полуобгорелых столбах наклеены плакаты, на них начертано тушью: “Наши рисовые кадки пусты!”, “Нам грозит голодная смерть!”, “Приходите все на общее собрание жителей квартала для борьбы с голодом!” На пустырях, где сложены, как дрова, покрывшиеся ржавчиной снаряды, — их никто не охраняет, — бродят бездомные. Мужчины в костюмах европейского фасона, но в деревянных сандалиях на босу ногу, женщины, причесанные по европейской моде, как героини американских фильмов, но в рабочих шароварах, с ребенком на спине.

Перед лотками, на которых разложены крохотные лепешки с начинкой из каштанов, ломтики бобовой пасты и вареные каракатицы, стоит толпа. Покупающих мало, потому что цены на яства в так называемых новых иенах. Жалованье — 500 иен, на эти деньги надо прокормить семью, а пирожок величиной с пуговицу — 20 иен. Остается только смотреть и глотать слюнки. Тут же рядом — уличная лотерея. Если улыбнется богиня счастья, можно выиграть целых три сигареты “Кэмел”.

Пробегают рикши — вид транспорта, снова вошедший в моду в Токио после войны. На рикшах восседают джи-ай — это название американских солдат прочно вошло в японский язык. Издали доносится пение — демонстранты идут к площади перед резиденцией императора. Они несут плакаты: “Дайте еду, чтобы мы могли работать!”, “Чашку риса!” Они идут мимо наспех сколоченных бараков, раскрашенных как коробки для конфет, кинотеатров и дансхоллов. Кинотеатры и дансхоллы переполнены, японцы соскучились по развлечениям.

А на другой стороне улицы выстроились книжные лавки. Продуктовые и другие магазины блещут пустыми полками, процветают только книжные. За эти годы японцы изголодались по духовной пище не меньше, чем по рису и развлечениям».

Далее Роман Ким на нескольких страницах подробно, если не сказать дотошно, разбирает проблемы послевоенной японской литературы — с именами, выдержками из книг и статей, фактами, датами, тиражами. Допустим, что всю фактуру Ким почерпнул из трофейных журналов, газет, передач радио. Возможно, о чем-то рассказали так называемые сибирские пленные, в допросах которых он неминуемо должен был принимать участие, но не единого (!) свидетельства о том нет. Можно согласиться и с тем, что внешний облик города, в котором он вырос, бывший Кин Ёрю тоже сумел себе представить по внешним источникам. Правда, представил как-то уж очень живо и достоверно, но ведь на то он и писатель, не так ли?

Но вот спустя четыре года в том же «Новом мире» появляется первый политический детектив Романа Кима, его первая повесть: «Тетрадь, найденная в Сунчоне». Книга написана по свежим документальным материалам корейской войны, но, кроме нескольких любопытных аллюзий (например, одного из героев зовут Пен Хак — как отца Кима), ничего особенно корейского в ней нет. Во всяком случае, как раз все корейские эпизоды вполне можно было воссоздать по газетным и журнальным публикациям, особенно если добавить к ним знание реалий, а они, как мы понимаем, у Кима были, и мастерство. Но в том-то и дело, что по сюжету в Корее действие только начинается и заканчивается, а практически весь основной сюжет разворачивается в военном и послевоенном Токио. Восточная столица выписана здесь с таким мастерством и таким знанием деталей, что очень трудно себе представить уровень фантазии человека, способного так придумать реальность. Неслучайно в японское издание книги — то самое, с дворцовой площадью на обложке, были вложены рекламные анонсы: «То, о чем не знают японцы, знает писатель-иностранец!» И по большому счету «Тетрадь, найденная в Сунчоне» — уникальный путеводитель по Токио 1945–1946 годов. Судите сами.

Начать экскурсию, конечно, лучше всего с дома Сугиура. На страницах повести в нем живет бывший начальник военного училища, возможно, находившейся по соседству военной академии, по прозвищу Осьминог (можно не сомневаться, что у него был реальный прототип): «Разговор с Осьминогом произошел в противовоздушной щели, вырытой в заднем дворике его дома в Усигомэ, в квартале Вакамия. Старик строился вполне комфортабельно: дно щели было устлано циновками, сделан брезентовый навес — на стенках полки для посуды и табачного прибора — и, так как часто приходилось ночевать в щели, поставлена жаровня для обогревания ног». Чуть позже это место упоминается еще раз: «…офицерское общежитие около Кагурадзака, совсем недалеко от дома Осьминога». В бытность свою в доме Сугиура влюбленный подросток Кин Ёрю вряд ли мог концентрировать свое внимание на таких деталях, как наличие в районе Кагурадзака офицерских общежитий. Помимо учебы у него были, как мы помним, другие интересы, далекие от военного дела. Но общежитий, казарм и вообще военных в Кагурадзака стало особенно много в тридцатых годах, перед войной, что особенно удивляло в выборе этого места для дома Вукелича. Откуда о «милитаризации» района знал Ким?

Особенно подробно в книге описана неудачная попытка офицерского мятежа 15 августа 1945 года, состоявшаяся после объявления о капитуляции Японии. Упоминаются Кудандзака — как раз очень «военное» место со времен Мэйдзи, где располагаются ныне скандально известный храм Ясукуни и Музей воинской доблести Юсюкан, набережные рек Сумида и Канда, Сибаура. Очень реалистична зарисовка бесплодного хождения главного героя по Токио:

«Над площадью (императорского дворца. — А.К.) низко пролетели самолеты. Они сбросили листовки. Листовки медленно, как лепестки вишни, спускались на трупы. Я поднял одну, упавшую возле Сасаки. Она призывала всех верных слуг государя идти с орудием на гору Атаго — бороться до конца за честь и достоинство императорской хризантемы». Гора Атаго — самое высокое место в центре старого Токио. Сегодня ее почти не видно из-за массовой застройки, да и рядом с ней самой выросли небоскребы «Атаго грин хиллз» и «Тораномон хиллз», с верхних этажей которых вершина горы выглядит милой зеленой лужайкой у их подножия, а когда-то это была высотная доминанта Токио, примерно такая же, как Суругадай на противоположной части города. Наверху с начала XVII века существует храм Атаго-дзиндзя, откуда раньше велось наблюдение пожарных за деревянно-бумажным Эдо. В 1945 году здесь действительно можно было бы организовать показательную точку для совершения массовых самоубийств — с японской точки зрения это было бы лучшим способом защитить честь и достоинство императорской хризантемы «разбившись подобно яшме». Но героя — диверсанта и разведчика, настоящего головореза, полного решимости выпустить себе кишки, не пустил на гору Атаго пожилой полицейский, и в ответ «я вынул коробку сигарет и предложил ему. Он поклонился и взял сигарету.

— На дворцовой площади уже собираются зеваки, — сказал я. — Не хочется на глазах у всех… Здесь, на горе, было бы хорошо.

— В таком случае идите в парк Уэно, — посоветовал чиновник, — там около храма Канъэй никого нет. Только положите около себя визитную карточку или служебный пропуск и напишите адрес ваших родных. — Он снова почтительно поклонился».

С точки зрения нормального европейского читателя процитированный фрагмент выглядит абсурдно. Только что размахивавший мечом профессиональный убийца, разрубавший американских пленных наискось, от плеча до поясницы, чтобы достать и съесть еще теплую сырую печень врага, идет на гору Атаго, исполненный желанием совершить самоубийство. Ему преграждает дорогу пожилой полицейский, и офицер покорно останавливается, угощает стража порядка сигаретами и спокойно выслушивает рекомендации по поводу того, где сейчас лучше вспороть себе живот. Этого не смог бы написать ни один американский или европейский автор, это — очень по-японски.

Кстати, от Атаго до Уэно не меньше часа пешего хода. И хотя место это действительно подходящее для самоубийства (в 1868 году там вскрыли себе животы десятки мятежных самураев), дойти до него по дотла сожженному разбомбленному городу, по пустырям, усеянным битой черепицей, разрушенным дорогам и провалившимся мостам было непросто. Ноги унесли героя Кима в сторону от Уэно и привели его в Вакамия-тё — к дому Осьминога, но теперь мы понимаем, что это самого автора ведут воспоминания и приводят к дому его детства и юности, дому, которого тоже нет, — мятежные офицеры по ошибке забросали его гранатами. Старого, знакомого и родного Токио больше нет.

Но проходит два года, и все чудесным образом меняется. Скрывавшийся в горах от американской военной полиции герой повести возвращается в город: «Общежитие в Усигомэ стало неузнаваемым. У входа висела большая вывеска — на ней было написано по-английски “Манила-клуб” и нарисован щит с косой полосой и лошадиной головой в углу. А рядом с этой вывеской висела совсем маленькая — “Представительство компании по производству дрожжевых удобрений”.

Токио выглядел именно так, как должна была выглядеть покоренная и обесчещенная столица. Всюду зияли выжженные пустыри, но на Гиндзе в Асакуса, Синдзюку и Уэно жизнь кипела вовсю. Ярко раскрашенные бараки-кинотеатрики, кафе, дансинги, бары — были переполнены. Одних кафе в Токио функционировало свыше двадцати тысяч. Большинство вывесок было выдержано в духе новой эры: “Кэпитал”, “Сентрал”, “Парадайз”, “Сван”, “Майами”, “Нью”, “Флорида” и так далее. Перед этими пестрыми бараками толпились размалеванные девицы — панпаны. Эту кличку им дали их главные клиенты — американские солдаты. Панпаны были одеты по последней европейской моде и носили высоко взбитую прическу, прозванную “атомной бомбой”. Впрочем, воспоминание об этой бомбе сохранилось не только в виде прически. Я встретил в метро женщину со следами ожогов и разноцветными полосами на лице. Мне сказали, что она из Хиросимы — ее так изукрасили лучи бомбы. Токио с его выжженными пустырями и кварталами пестрых бараков был похож на эту женщину из Хиросимы».

А вот еще один эпизод, свидетельствующий о глубоком знании обстановки в Токио в то время: «Сидя в деревенском бесте, я целыми днями спал от скуки. После переезда в Токио я решил избавиться от этой привычки и начал принимать хиропон — патентованное бодрящее средство, вошедшее в моду после войны… Он стоил дешевле американских сигарет, продававшихся в “Тоёко” — магазине бывшего премьер-министра принца Хигасикуни».

Герой Кима садится в троллейбус на станции Ёцуя (это недалеко от Усигомэ), бесцельно бродит по Западной Гиндзе, попадает в переделку с американской военной полицией на рынке в Киссёдзи, «где собираются спекулянты со всех концов столицы», наконец, под конвоем «мы спускаемся вниз к Тамеикэ и направляемся в сторону Хибия. Вскоре передо мной появилось семиэтажное здание Общества взаимного страхования жизни — штаб американского главнокомандующего».

Это здание существует и сегодня, хотя и в несколько перестроенном виде. Расположено оно к северо-востоку от хорошо знакомого нам парка Хибия и выходит фасадом с массивными колоннами на угол императорского дворца. Хорошим ориентиром служит теперь роскошный отель «Пенинсула», построенный справа от бывшего штаба (если стоять спиной к дворцу) и через один дом от него. Несмотря на то что здание надстроено и выровнено по общей многоэтажной линейке квартала Маруноути, спереди до сих пор выступает тот самый, вполне узнаваемый семиэтажный фасад, а внутри по-прежнему можно встретить командующего американскими оккупационными силами в Японии генерала Макартура, уже в виде бронзового бюста в небольшом музейчйке, открытом не каждый день.

Когда-то «Макаса», как произносят его имя японцы, привлекал значительно больше внимания, чем теперь. Жил он на территории американского посольства, в забор которого несколькими годами ранее въехал на своем «Цундапе» Рихард Зорге, а свой ежедневный выезд на службу в здание страховой компании «Дай-ити сэймэй», прозванное теперь просто «Дай-ити», то есть «№ 1», обставлял с диктаторской пышностью. К десяти утра — обычному времени выезда Макаса — перед главными воротами американского посольства собирались любопытные токийцы, провинциалы, приехавшие в столицу, журналисты. Ворота отворялись точно в половине одиннадцатого и выпускали в сопровождении охраны на мотоциклах огромный черный «кадиллак», купленный Макартуром на Филиппинах у местного сахарного магната. Вместо номеров к радиатору и багажнику были прикреплены голубые пластины с пятью звездами на каждой, обозначающие, по американской военной традиции, статус владельца автомобиля — полного генерала. Строго говоря, номера тоже были, вернее, номер: «1». Ровно через пять с половиной минут машина с этим номером останавливалась у здания с таким же номером, и человек № 1 в послевоенной Японии поднимался в свой кабинет.

Жизнь в Токио постепенно менялась, и снова герой Романа Кима описывает эти изменения так, как если бы они действительно происходили у него на глазах. «В доме напротив станции Йоцуя, на котором висела вывеска “Гостиница Фукудая”, помещался штаб группы морских офицеров, а в гостинице “Вакамцусо” в районе Усигомэ помещался штаб группы военных врачей-бактериологов. Клуб “Романс” на Западной Гиндзе — в здании, примыкающем к телеграфному агентству Денцу, был штабом офицеров, окончивших разведывательную школу Накано.

Кафе “Акахоси” в районе Сибуя служило явочным пунктом для офицеров штаба армии в Корее, а контора Ии — для офицеров-генштабистов, работавших по русской линии. Эти штабы и явочные пункты офицерских групп были рассеяны по всему Токио под вывесками кафе, ресторанов, гостиниц и прочих предприятий.

…Все нити от этих компаний, контор, артелей, содружеств, клубов и кафе сходились в одном месте — в главной конторе в квартале Хибия, которая официально именовалась General Headquarters — главная штаб-квартира, сокращенно GHQ».

Роман Ким скрупулезно перечисляет детали и названия, места явок и тайников, понятные только посвященным: лютеранский институт в Нагано, квартал Сагиномия, Дом собраний в Хибия, некий особняк с воротами старинного типа в квартале Таканава (там и сейчас есть пара таких — какой из них?), кафе «Субару» в Юракутё, редакция газеты «Иомири» на Западной Гиндзе (на месте!), кабаре «Шанхай», там же и станция Синагава. В то, что эти адреса автор называет не просто так, заставляет поверить четкая логистика перемещений и вот еще какой нюанс. В повести много героев, в основном это офицеры разведки, генералы японской армии, несколько американцев. О том, что Ким был лично знаком с некоторыми из них, известно из его биографии. Например, «представителя министерства иностранных дел — Огата, бьшшего советника нашего посольства в Маньчжоу-Го, а до этого секретаря посольства в Москве», военных атташе Кавабэ, Касахара, Ямаока Ким знал как «резидентов японского генерального штаба», он лично работал против генерала Миядзаки — руководителя разведывательного бюро в Сяхаляне-на-Амуре и против адмирала Маэда — бывшего военно-морского атташе в Москве.

Некоторые герои «Тетради…», как, например, «Малайский тигр» Цудзи Масанобу, встречаются и в других произведениях Кима. Интересно, что при этом писатель зачем-то смешивает двух реально существовавших людей. «Малайский тигр» — это генерал Ямасита Томоюки, командовавший войсками, захватившими Малаккский полуостров и Сингапур. Он был повешен по приговору американского трибунала 23 февраля 1946 года. А вот полковник Цудзи Масанобу, служивший в армии «малайского тигра» и прославившийся своими зверствами как по отношению к собственным солдатам, так и по отношению к пленным и мирному населению, бесследно исчез. После войны, справедливо опасаясь обвинения в военных преступлениях, он некоторое время скрывался в Таиланде, но потом с удивлением понял, что никто его преследовать не собирается, и вернулся в Японию, где написал мемуары и стал… депутатом парламента. В 1961 году Цудзи отправился на партизанскую войну в Лаос, где наконец и сгинул. Официально он был объявлен умершим в 1968 году, и на его родине маньяку-садисту ныне поставлен памятник. В целом же вся его история сильно напоминает сюжет «Тетради, найденной в Сунчоне». Но как и откуда мог об этом знать репрессированный писатель из Советского Союза в 1951 году? Загадка.

Таких загадок, как мы убедились, биография и книги Роман Николаевича Кима хранят великое множество. Одна из главных — как ему удалось написать «путеводитель» по послевоенному Токио, если он должен был быть в это время в Москве? Ответ на этот вопрос, пока, во всяком случае, у каждого будет свой. Но мы с вами, путешествуя по современному Токио, будем видеть теперь еще несколько маршрутов, мест, памятных точек, связанных на этот раз с еще одним человеком удивительной судьбы, настоящим «ниндзя с Лубянки» — Романом Кимом. Или Кин Ёрю — кому как больше нравится.