Итак, важнейшим местом работы в Токио, местом получения самой важной и ценной информации, являлось для Зорге немецкое посольство. Разумеется, право на доступ к неиссякаемому кладезю ценной информации надо было завоевать. Рамзай приступил к штурму позиций немецкого МИДа, еще не прибыв в Токио — он, как настоящий аналитик, начал изучать обстановку в Японии по чужим публикациям, докладам, книгам. Юлиус Мадер, возможно, несколько «задирает» ситуацию, но доля истины в следующем его высказывании есть: «Разумные доводы Зорге (относительно внешней политики и экономики Японии. — А.К.) привлекли в Берлине внимание не только представителей сферы экономики, они пригодились, например, и доктору Герберту фон Дирксену, готовящемуся занять пост германского посла в Японии; с помощью материалов и комментариев, опубликованных Зорге, Дирксен мог в основных чертах составить себе представление об этой стране. Несомненно также и то, что он запомнил имя их автора, ибо по прибытии в конце 1933 года в Токио в качестве вновь аккредитованного посла Германии стал искать встречи с Зорге, ставшим к тому времени уже известным корреспондентом». То, что сам Герберт фон Дирксен о таком интересе в своих мемуарах не вспоминает, неудивительно — он писал их уже тогда, когда стало известно, что Зорге не только талантливый журналист-аналитик. Однако они действительно не раз встречались в посольстве, хотя, судя по всему, обстановка во время этих встреч была нейтрально-официальной. Об этом свидетельствуют некоторые сохранившиеся фотоснимки тех времен, а почувствовать атмосферу, в которой существовала германская миссия 1933–1938 годов, можно, знакомясь с воспоминаниями фон Дирксена: «Ко времени моего прибытия в Японию условия для работы германского посла в этой стране были идеальными, почти идиллическими. Япония — одно из самых отдаленных от моей родины мест, а это само по себе бесценный плюс в профессии дипломата. Никакой другой пост не доставлял больших удобств и приятностей в повседневной жизни иностранца вообще и дипломата в частности, чем работа в Японии: красивая, гостеприимная и интересная страна, в которой смешались черты дальневосточной культуры и западной цивилизации, очень недорогая жизнь, квалифицированный и дружелюбный японский персонал, неограниченные возможности для комфортабельных путешествий, удобства на морских и горных курортах с их европейскими отелями, исторические храмы и замки с ценными коллекциями произведений искусства… Светская жизнь в Токио была более напряженной, чем это мог предположить случайный наблюдатель, пребывающий в уверенности, что огромное расстояние, отделяющее нас от Германии, лишало нас гостей из родной страны. Это действительно факт, что за исключением нескольких богатых семей, японцы в целом не принимают гостей в собственном доме, а делают это в ресторане, куца приглашают друзей на вечеринку с гейшами. И тем не менее у нас бывало много гостей из-за границы, особенно с тех пор, как германский торговый флот приобрел три новых первоклассных пассажирских корабля — “Gneisenau”, “Scharnhorst” и “Potsdam” — и все они по очереди стали заходить в Японию. В течение весны и лета ежегодно наблюдался устойчивый поток германских гостей из процветающих немецких общин Китая и Маньчжоу-го, в то время как и немцы, жившие в Токио и Иокогаме, также занимали много нашего времени. Большинство из них были богаты и имели высокое положение в обществе, и потому ожидали индивидуальных приглашений в посольство и Немецкий клуб, после чего приглашали нас к себе.

…Даже когда принцы крови посещали какие-то приемы, это порождало запутанные проблемы, которые приходилось срочно решать. На поминальной службе, проводившейся в немецкой церкви по случаю смерти президента фон Гинденбурга, мне впервые пришлось удостовериться, могут ли быть заняты галереи в присутствии принца Чичибу, который сидел внизу, как раз напротив алтаря. Сцена всегда была очень впечатляющей, когда толпа выказывала свое благоговение и почтение перед императором, соблюдая в его присутствии глубокую тишину, что вдвойне поражало, учитывая живой темперамент японского народа».

На встрече с принцем Титибу или Чичибу, учитывая разницу в транслитерации, присутствовал и Рихард Зорге. Правда, непонятно, на том ли самом протокольном мероприятии, которое описывал посол Дирксен, или на каком-то другом, но фотография, запечатлевшая разведчика с принцем крови, хорошо известна. Из-за внешней схожести принца и императора Сева некоторое время даже считалось, что Зорге встречался с самим потомком Солнца. Где происходили эти встречи, доподлинно неизвестно, но вполне возможно, что в самом посольстве, а находилось оно прямо напротив императорского дворца. По сложившейся в начале эпохи Мэйдзи традиции, представители ведущих империй мира стремились получить земли для своих дипломатических миссий в Токио как можно ближе к заповедному островку, окруженному рвом и крепостной стеной, где жил император. Посольства России, Великобритании и Германии следовали именно этому правилу. Правда, как мы помним, во времена Зорге советская миссия уже переехала довольно далеко от дворца, на холм Мамиана, а вот посольство Германии и, вероятно, резиденция посла этой страны и Немецкий клуб — увы, последние два адреса пока точно не установлены, хотя Рихард Зорге очень и очень часто посещал их, находились прямо напротив дворца Потомка Солнца.

Оригинальное описание месторасположения германской миссии оставил посол фон Дирксен. Речь идет о «мятеже молодых офицеров» в феврале 1936 года: «Третья пехотная дивизия, расквартированная в Токио, подняла мятеж под командованием группы молодых офицеров, захватив контроль над жизненно важными районами столицы… Мы отправились на машине в дом военно-морского атташе, куда уже были эвакуированы моя жена и другие леди из посольства. Поскольку телефоны еще функционировали, у меня состоялся долгий разговор с генералом Оттом, который вместе с остальным персоналом был осажден в здании посольства, расположенном всего лишь в сотне ярдов от военного министерства.

Поскольку величественное здание парламента находилось как раз напротив нашего посольства, и штаб-квартира Генерального штаба также была недалеко, здание германского посольства оказалось в районе величайшей стратегической важности…

После довольно тревожной ночи мы были готовы к худшему, и с 8 утра ждали первого взрыва. Но в 8.30 было по-прежнему тихо, и в 9 часов мы осторожно поднялись наверх, на крышу, чтобы оценить обстановку. С этой удобной точки мы смогли заметить небольшие фигурки, слезавшие по одному с куполов парламентского здания. Очевидно, мятежники капитулировали».

Где же это место, с которого так хорошо было видно купол здания японского парламента, построенного, кстати говоря, по образу и подобию берлинского Рейхстага? Оно находилось недалеко от уже хорошо знакомого нам отеля «Санно», откуда начал свою жизнь в Японии Рихард Зорге и где мятежники устроили свой штаб, а сегодня зажато узкими и широкими дорогами, высокими охраняемыми заборами, стекающими с высот храма Хиэ-дзиндзя к императорскому дворцу. Весь этот район поглощен теперь почти бесконечным комплексом зданий современного японского парламента, хотя историческое здание японского «рейхстага» по-прежнему возглавляет этот довольно безликий архитектурный ансамбль. Увы, здание посольства, возможно, проекта Джошуа Кондера — «главного архитектора» мэйдзийского Токио — старый, красного кирпича с белой отделкой особняк, напоминающий здание Токийского вокзала или музей Мицубиси в Маруноути, уже давно снесен. На месте, где раньше располагался оплот нацизма и место службы «Рамзая», выстроен комплекс зданий парламентской библиотеки, и, глядя на него, представить картинку семидесятилетней давности довольно сложно. А жаль — место это знаковое, доктор Зорге проводил здесь много времени, и проводил так, что японские дипломаты только диву давались. Ганс Мейснер воспоминал: «Как секретарь посольства, я выполнял обязанности начальника протокольной службы, должен был следить за соблюдением этикета на приемах и ведал их организацией. С этим у меня никогда не было хлопот. А вскоре после того как Отт стал послом, в Японию приехала одна из русских княгинь, близкая родственница русского императора Николая Романова. Теперь она жила в Германии и стала немецкой подданной, а поэтому наше посольство должно было позаботиться о ней. Во время визита княгини в Токио с ней произошел удивительный случай в нашем посольстве. Княгиня была приглашена на официальный прием. Был приглашен и Зорге. После обеда гости вышли из-за стола и группами разошлись по фойе.

Я заметил, что Зорге о чем-то строго говорит княгине. Мне показалось, что разговор не очень нравится гостье, и я решил помешать ему. Однако меня срочно вызвали к телефону, и мне не удалось сделать того, что я хотел.

Возвращаясь в фойе, я чуть было не столкнулся с княгиней в прихожей. Она быстрыми шагами направлялась к лестнице в свою комнату. По лицу ее текли слезы. Я, наверное, вскрикнул от удивления; помню, она приложила руку ко лбу и жестом показала мне, что не хочет ни о чем разговаривать. Я еще смотрел ей вслед, когда она вдруг остановилась, потом подошла ко мне и раздраженно сказала: “Это ужасно. Как он смеет так говорить!” Больше она не произнесла ни слова и только попросила меня никому не рассказывать о том, что я видел и что она тогда сказала. Сославшись на головную боль, она ушла к себе в комнату, а я вернулся в фойе и передал послу, что княгиня, почувствовав себя немного нездоровой, ушла к себе.

Мой взгляд остановился на Зорге. Он нервно ходил взад-вперед по залу, лицо его было злым. Тогда я подумал, что он сделал княгине какое-то оскорбительное замечание, которое привело к взаимной вспышке гнева. Теперь я понимаю, почему тогда так нервничал Зорге. Всем было хорошо известно, что княгиня ненавидит коммунистов. Зорге, тоже зная об этом, по-видимому, умышленно напомнил ей о судьбе ее семьи и, может быть, даже попытался оправдать действия большевиков. По-моему, именно это и вызвало столь болезненную реакцию у княгини. А поведение Зорге в тот момент, когда я, проводив княгиню, вернулся в фойе, видимо, можно объяснить как сожаление о том, что он зашел так далеко в своем разговоре с княгиней.

… Теперь я сознаю, что если бы тогда официально доложил кому следует о поведении Зорге, то княгиня наверняка подтвердила бы все мной сказанное. Но Зорге везло даже тогда, когда другой на его месте обязательно бы оказался в беде из-за допущенной ошибки».

Мысль о том, что Рамзаю везло как раз потому, что никто не ждал от иностранного шпиона такого поведения, известна. Но повторю еще раз: дошедшие до нас описания поведения Зорге в быту — и дома, и даже, как видим, на дипломатических приемах, неизбежно приводят исследователей к выводу, что такое везение было четко рассчитанным психологическим приемом. Акцентируя на людях те свойства своей натуры, стороны характера, которые были ему присущи в значительно меньшей мере, чем казалось окружающим в Токио, Зорге добился того, что ему стали многое прощать, а на его выходки смотрели сквозь пальцы и немецкие дипломаты, и японские полицейские. То, что в действительности разведчик не был «ухарем-донгуаном», понятно из его послужного списка и особенностей карьеры. Каждый день его службы в Коминтерне и в советской военной разведке, работы в науке и в журналистике подтверждал то, что доктор Зорге прежде всего был серьезным специалистом, пропагандистом, вербовщиком, аналитиком. Более того, в китайский период его работы в разведке советский резидент допускал промахи в конспирации, на что ему было указано и из-за чего отчасти он был отозван в 1932 году в Москву. Урок не прошел даром: виновник внимательнейшим образом разобрался как в себе, так и в особенностях работы на Дальнем Востоке. В Японию он прибыл не только подготовленным как журналист-международник, но и как разведчик со своей уникальной, а потому — и практика это подтвердила — нераскрываемой моделью поведения. Причем никто особо не удивлялся, когда Зорге мгновенно снимал со своего украшенного многочисленными шрамами лица маску невыдержанного пьянчуги и становился вдумчивым исследователем, заставившим квартиру тысячью томов высоконаучных книг, или внимательным, тонким репортером. Так происходило, например, в следующем главном месте его работы — в штаб-квартирах информационных агентств Домэй, Дэнцу, ДНБ и многих других средств массовой информации, работавших в те годы в Японии.

Свидетельствует американский журналист О. Томпсон: «с 1936-го по лето 1941 года я находился в Токио в качестве корреспондента Юнайтед пресс. Мой корпункт находился на седьмом этаже здания агентства Дэнцу. В том же коридоре располагались рабочие помещения Немецкого телеграфного агентства (ДНБ), агентств Гавас и Ассошиэйтед Пресс. Зорге часто заходил к своим коллегам из ДНБ. Я встречал его и на японских пресс-конференциях… Несмотря на наше поверхностное знакомство, Зорге мне нравился. Он был дружелюбным, отзывчивым парнем….Мне особо запомнился один случай. Японская полиция приставил к Зорге агента для постоянной слежки, как это она проделывала со многими из нас. Однажды этот агент пришел в корпункт, чтобы поболтать с моим помощником-японцем. Последний сказал мне, что прибывает в радостном настроении, так как Зорге попал в мотоциклетную катастрофу и в настоящее время находится в больнице Сен-Люк, отчего у полицейского высвободилось время для личных дел (то есть Зорге встречался с Одзаки, а потом передавал «отчеты» Клаузе-ну под присмотром тайной полиции? — А.К.). Я отправился в больницу, где узнал, что Зорге получил незначительные травмы и уже выписан. Когда я сказал об этом полицейскому, он пулей вылетел из комнаты, спеша вновь занять свой наблюдательный пост. Мне кажется, что за Зорге следили гораздо интенсивнее, чем за большинством из нас».

Что же это за удивительное здание, где находились одновременно и Дэнцу, и ДНБ, и Домэй, которые едва ли не каждый день посещал Зорге, и Гавас, и Ассошиэйтед Пресс, которых он, как идеологически выдержанный японский журналист, чурался, но где точно так же — почти каждый день — усердно трудился помощник «Рамзая» Бранко Вукелич? «Поистине, оно было бы достойно вывески “Штаб-квартира советской разведки в Токио в 1930-е годы”, если бы сохранилось», — с печальной уже привычкой подумал я и решил проверить. Но… здание сохранилось.

Наверно, каждому токийцу хорошо известна эта постройка в готическом стиле, напоминающая здание Ясуда в Токийском (бывшем императорском) университете, и выложенная коричневой плиткой, как это было модно в эпоху Мэйдзи. Здание, возведенное по проекту архитектора Коити Сато, появилось на юге парка Хибия незадолго до приезда Зорге — в 1929 году, когда самый старый в Японии парк, разбитый в европейском стиле, восстанавливали после Великого землетрясения 1923 года. Построенный за два десятилетия до уничтожившего большую часть Восточной столицы бедствия, парк Хибия сразу стал служить одной из основных презентационных площадок столицы. Увы, это именно здесь уже в 1904 году прошли первые выставки трофейного — русского оружия, захваченного японскими войсками на полях Маньчжурии.

Парк неоднократно перестраивался, и сегодня он уже не такой европейский, как раньше. Три из пяти зон парка ныне выполнены в японском стиле, и только две — в западном. Но даже при этом японские секции распланированы, как говорят садовники, регулярно — по-западному. Все в этом парке симметрично или по крайней мере четко выверено, даже если кажется, что где-то что-то посажено или построено случайно. Практически круглый год цветут цветы, которые меняют в зависимости от сезона, через всю территорию парка проложены тенистые и не очень аллеи, которые хоть немного оживляют слишком уж прилизанную, немного «пластиковую» красоту парка, а жарким буддийским летом дают вожделенную прохладу. Такие же аллеи существовали и семьдесят лет назад, когда величественное здание на окраине парка еще не было культурным центр Хибия. Оно строилось совсем под другие нужды, использовалось журналистами многих стран, и именно здесь Зорге и Вукелич почти каждый день черпали значительную часть той информации, что шла потом в зашифрованном виде в «Висбаден» и «Мюнхен» — Владивосток и Москву. Мы уже знакомы с одной из версий распорядка дня Рамзая, а вот как описывал его начало дня служивший с ним в посольстве Мейснер: «Завтрак у посла вскоре стал традицией. Каждое утро Зорге, просмотрев свежие газеты и побывав в японском телеграфном агентстве “Домэй Цусин”, отправлялся в посольство. Там он знакомился с поступившими за ночь телеграммами о положении в стране и за рубежом. В семь часов утра Зорге являлся на завтрак к Отту и докладывал ему обо всем, что произошло в мире за истекшие сутки. Отт был в восторге от талантливого журналиста, умевшего быстро оценить факты и доложить о них так четко. Никто не мог и подозревать, что все это было только мастерски исполняемой театральной ролью и имело целью добиться расположения единственного на Дальнем Востоке человека, который мог предоставить полную свободу действий в посольстве и открыть доступ ко многим его секретам».

Однако далеко не всегда Зорге отправлялся из Хибия в посольство. Если по каким-то причинам он попадал в «Домэй» во второй половине дня, то нередко, пройдя старыми парковыми аллеями, подходил к коричневому деревянному домику в немецком стиле, который напоминал ему вторую родину — Германию, возможно, тосковал по ней, как кинематографический Штирлиц, собирая листву в Бабельсберге, тосковал о Сибири. Напротив домика есть выход из парка, ведущий в уже хорошо знакомый нам, а еще лучше знакомый когда-то самому Зорге, отель «Империал» и в квартал, где «Рамзай» бывал почти каждый вечер — Гиндзу. И бывал там не один.