«ПАРУСНАЯ БОЛЕЗНЬ» ВЛАДИМИРА КРЮЧКОВА
Под его непосредственным руководством советской разведке в 80-е годы удалось вскрыть столько иностранной агептуры в СССР, сколько пе получилось за все остальные годы советской власти
После печальной истории с ГКЧП отношение общества к фигуре Владимира Крючкова изменилось далеко не в лучшую сторону Журналисты в интервью его просто терзали — годами. А я не собирался спрашивать его об августовских событиях 1991 года вовсе. Потому что любой его ответ на мой вопрос о ГКЧП — будь он и самым правдивым — меня бы не удовлетворил.
Но тем не менее мимо этого человека при моем живейшем интересе к разведке пройти оказалось невозможным. Все дело в том, что Крючков возглавлял Первое главное управление КГБ СССР продолжительнейший период — четырнадцать лет, с 1974 по 1988 год. И за все это время в его компетентности по линии разведки не усомнился ни Андропов, ни кто-нибудь еще. Кстати, годы при Крючкове были для нашей разведки отнюдь не безуспешными.
Понимание этого исподволь подводило меня к мысли о необходимости встречи с ним — человеком со своими взглядами на разведку и на многое другое.
Генерала армии Владимира Крючкова сейчас большинство людей в нашей стране знает и помнит лишь как экс-председателя Комитета госбезопасности СССР. А многие СМИ, при необходимости вернуться к биографии Крючкова, продолжают представлять его как «последнего шефа КГБ». Коллеги, давайте быть точными. После Владимира Крючкова Комитетом — пусть и всего один день — руководил Леонид Шебаршин. А затем в главном кабинете на Лубянке воспредседательствовал Бакатин, который откровенно заявлял, что пришел развалить КГБ. Пришел, кстати, чуть ли не в обнимку с предателем Калугиным в качестве советника...
Как бы там ни было, «самыми яркими в жизни» Крючков назвал годы, проведенные в разведке. Об этом я и собрался побеседовать, прекрасно понимая, что говорить будет трудно. Но я и не представлял, насколько это будет тяжело для него. И дело тут не в каких-то причинах морального характера. Уж за разведку-то краснеть Крючкову было нечего. К профессиональной же доле скрытности я был готов, как и к сопутствующей эмоциональной сдержанности. По опыту знал, что разведчики не слишком щедры на ароматные приправы русской речи — привыкли ведь держать язык за зубами. Но неожиданностью стал очень тихий, какой-то надломленный голос собеседника и его едва различимые слова из-за слегка нарушенного звуковоспроизведения. Я почти лежал на разделявшем нас столе, изо всех сил стараясь дотянуться диктофоном до подбородка моего визави. Я видел и слышал человека, немало пережившего и, было видно, продолжавшего переживать в ходе разговора. Владимир Александрович извинился за ситуацию. Но держался спокойно, с достоинством и, что особенно важно, с уважением к собеседнику.
Он невольно-нечаянно рассек скорлупу обыденности... парусом. «Разведка поглощает человека целиком, на всю жизнь. Это знаете, как «парусная болезнь». Человек, который хоть раз в жизни ходил под парусом, не забудет этого ощущения уже никогда».
— Владимир Александрович, в свое время с вами в разведку ходил ваш подчиненный Владимир Путин. Сегодня он президент России. Что изменилось в вашем восприятии его?
— Мы работали в одной организации, но на разных уровнях. Я — в числе руководителей разведки, он за рубежом как оперативник. Если вы помните, в Дрездене. Помню, во время одной из поездок была у меня встреча с личным составом. Я там Путина видел. Но это было лишь визуальное знакомство. Узнал же я Владимира Путина как Владимира Путина в 1991 году, когда бывший мэр города на Неве Анатолий Собчак позвонил мне и попросил отпустить Путина с нашей работы на «гражданку». Собчак хотел взять Путина к себе. Помню, как этот уход происходил. Я, как обычно в таких ситуациях, навел справки, но личного контакта у нас не было.
Познакомился с Путиным я уже после того, как он стал главой ФСБ. Он пригласил меня в день моего рождения. Вручил приветственный адрес, букет цветов. Следующая наша встреча состоялась, когда он уже был президентом. Я вам скажу, что порасспрашивал товарищей, которые непосредственно знали его по службе. Ни одного критического отзыва, и все отмечали его надежность.
Конечно, он даже внешне выгодно отличался от своего предшественника, для которого были характерны непредсказуемость характера, бескультурье. А тут вдруг — и это было уже немало, к примеру, после пьяных эскапад Ельцина с дирижерской палочкой в Берлине — нормальный человек во главе государства.
Путин получил очень тяжелое наследство: взрывоопасную политическую ситуацию, катастрофическое экономическое положение, общество, переживающее состояние брожения. Я понимаю, исправить все будет не просто. Это ведь только разрушать легко. Страна оказалась отброшенной далеко назад. На сей счет проводились даже попытки калькуляций. Согласно им, если разрушать страну в течение года, то на восстановление уйдет пять лет. А мы при Ельцине разрушали десять!
Я на многие вещи смотрю иначе, чем Путин. Я ведь полагал, что реформы в нашей стране будут проходить в рамках социалистического общества. Я, кстати, до сих пор считаю, что в будущем это могло бы принести нам большие дивиденды. А что касается рыночных отношений, политического плюрализма, то ведь наша партия пошла по этому пути еще в 1990 году, отказавшись от своей руководящей роли в обществе. Только ведь действовать нужно было постепенно. Мы не должны были спешить к будущему кувырком. Переход от одного качества к другому требует времени. Мы еще долго будем расплачиваться за то, что натворили.
В моей книге «Личность и власть» я написал, что Путан —президент надежд. В том плане, что люди отнеслись к нему с доверием. Оправдает он или нет эти надежды, зависит главным образом от него. Я бы хотел, чтобы он в оставшиеся годы его президентства (интервью состоялось в декабре 2005 года — Примеч. авт.) окончательно вылез из той колеи, которую предложило ему прежнее руководство страны. В последнее время Путин, по моему мнению, встал на путь исправления создавшегося положения. В связи с этим, мне кажется, есть смысл его поддержать. При этом я все-таки хотел бы исправить неточность, допущенную уважаемой газетой, опубликовавшей мое интервью: это неправда, что я работаю в Межрегиональном фонде президентских программ.
— Насколько, по-вашему, правы те ученые мужи, которые — особенно в середине 90-х — предрекали, что в будущем значение разведки будет падать?
— Я работал в разведке в общей сложности два десятка лет. И до этого что-то уже знал о ней в профессиональном плане. И сейчас проблемы спецслужб меня всерьез интересуют. И скажу вам, что разведка — это инструмент, без которого не может обойтись ни одно уважающее себя государство мира. Ну, я при этом никак не хочу обидеть те государства, которые по тем или иным причинам сами ищут плечо другого в вопросах обеспечения собственной безопасности.
Без разведки можно в одно прекрасное утро оказаться перед ситуацией, к которой мы будем просто не готовы и у нас не найдется каких-либо заранее заготовленных — на крайний случай — рецептов для ее разрешения в нашу пользу. Не знаю, через сколько поколений отпадет необходимость в разведке. Но думаю, что этих поколений будет не один десяток.
Интересы разных государств не совпадают либо вообще не совместимы. Существует разница экономических и политических интересов, этнические, расовые, региональные проблемы. Их куча. И разом их не решишь. Ответ на все вопросы даст будущее историческое развитие. Но один совершенно определенный вывод я могу сделать уже сейчас. Так уж сложилось исторически, что Россия может обеспечивать свою жизнеспособность, только будучи сильной. Судьба у нас такая — быть только сильным государством. Без разведки это государство окажется в положении беспомощного слепого.
— Вы сторонник воссоздания многоцелевой структуры наподобие КГБ из 7—8 самостоятельных спецслужб, возникших на его обломках. Далеко не все их сотрудники разделяют вашу точку зрения. И, насколько я могу понять, больше всего у вас оппонентов как раз в рядах сотрудников внешней разведки.
— Во времена существования Комитета у нас была централизация сил для решения проблем безопасности как внутри Советского Союза, так и за его пределами. В 1991 году произошел раздел. Решение было сугубо политическим, продиктованным волей тех, кто боролся против советской власти. Я тогда говорил о том, что это нанесет вред. Ведь к руководству КГБ пришли люди с определенной им сверху задачей: не созидать, а разрушать. Бакатин в своей книге так и писал: он-де пришел в КГБ, чтобы разрушить его.
В итоге Комитет распался на 9 организаций. Кто от этого выиграл? Это было абсолютно невыгодно экономически. Потому что вместо одного человека в ранге или на положении министра потребовалось 9. Соответственно в девять раз возросло количество заместителей, коллегий и т.д. Бедная Россия!
Я, кстати, не сторонник того, чтобы сейчас все взять и вернуть вспять в одночасье. Для этого должны быть созданы соответствующие условия, должны быть в наличии — и в достатке! — кадры, средства, законодательная база. Осторожность требуется и аккуратность. Кстати, вопрос об отпочковании разведки, о предоставлении ей самостоятельности поднимался еще во времена существования КГБ. Я возражал. Потому что понимал, что в этом случае нарушится взаимодействие разведки и контрразведки. Вот в 80-е годы мы разоблачили очень много агентуры противника — десятки агентов. Нашли их не только с помощью Эймса. Некоторые из резидентов работали десятки лет. И не потому, что ленилась наша контрразведка — просто не в состоянии была пресечь их деятельность. А вышли мы на агентуру противника благодаря тем позициям, т.е. тем источникам, которые обрела разведка. И это неотразимый аргумент в пользу того, что разведку и контрразведку нельзя разрывать. Работай КГБ в разных ипостасях, нам бы того оглушительного удара по зарубежным спецслужбам нанести не удалось.
В последнее время в плане объединения кое-что сделано. Вот пограничники влились в ФСБ. Некоторые технические службы вошли в состав Федеральной службы безопасности. Это естественный процесс. Надо посмотреть, как он пойдет дальше. Но лично я полагаю, что этот вопрос сейчас не следует искусственно заострять. Нужно ли сталкивать лбами спецслужбы, когда опасность развала России велика?
— Я вот говорил некоторым собеседникам, что не очень-то настроен жить в Московском удельном княжестве. На что получал в ответ нечто довольно злобненькое: а что, разве люди в Лихтенштейне плохо живут?
— Да нам просто не дадут жить, как в Лихтенштейне. Представьте себе, что их на нашей территории возникнет, скажем, пара десятков. Лихтенпггейны будут, а нас нет. Нас разорвут, растопчут, а потом и вовсе переименуют. Практически у каждого государства по периметру российских границ есть к нашей стране те или иные претензии. Однизвучат откровенно и несколько навязчиво, о других до поры до времени предпочитают не говорить. Финляндия сейчас не поднимает территориальный вопрос, но мы тем не менее знаем, какие у нее виды на Карелию. В Польше время от времени появляются публикации с указаниями на то, что некоторые российские территории, мол, исконно польские. О стремлении Эстонии застолбить за собой право на тот или иной кусок российской земли и говорить нечего. Кто-то выдвигает финансовые претензии, безосновательные требования каких-то компенсаций. Да мало ли среди наших соседей охотников поживиться за наш счет. Распадется Россия — увидите массу проблем, которые немедленно всплывут, когда созреет ситуация.
—С ЦРУ в финансовом плане советской разведке всеїда было трудно тягаться. Но у нас была идея. Она приводила в ряды вашей агентуры «инициативников», которых и вербовать-то не надо было—требовалось лишь убедиться, что это не «подстава». А что осталось сейчас? Подкуп или шантаж — каких-нибудь гомосексуалистов или, не дай Бог, педофилов? С их помощью вершить благородное дело защиты интересов Родины? Как вы к этому относитесь?
— Агенты на нас работали и на материальной основе, и на идейной. Точные пропорции я вам сейчас не назову, но приблизительно половина на половину. Причем наиболее ценными приобретениями были те люди, кем действительно двигала идея. Мы ими особенно дорожили. Эти люди, как правило, были не очень богаты, но они никогда не позволяли себе брать какие-то деньги от нас, когда мы пытались им как-то помочь в материальном плане. А были и такие, кто работал за деньги. Но вот какие странные метаморфозы происходили с ними. Через пару лет работы на советскую разведку некоторые из них вдруг отказывались от оплаты своих услуг. Они тоже становились, так сказать, идейными. Потому что мы к агентуре с особым вниманием относились, с ней считались, они начинали понимать, что мы видим в них не просто агентов, а помощников, друзей, наших людей, одним словом.
Сейчас, конечно, иная ситуация. Мы встали на тот путь, который некоторые люди на Западе не приемлют. Естественно, их отношение к нам изменилось, и нашим разведчикам стало значительно труднее. Но вместе с тем симпатии к России все-таки есть. Мы ведь не поддержали американскую агрессию в Ираке. Мы не поддержали войну против Югославии, хотя мало что могли сделать в поддержку этой страны. Мы не поддерживаем агрессивные устремления США в отношении Сирии, Ирана. Мне кажется, если мы в нашей политике опять выведем на передний план борьбу за мир, справедливость, за честные экономические отношения, то опять обретем поддержку тех сил, которые симпатизировали нам прежде.
— Вы говорите о разведке как о деле рентабельном, о том, что рубль, вложенный в разведку, окупается многократно. Но ведь в свое время компетентнейшие люди то же самое говорили о космической отрасли. Кончилось тем, что сама наша космонавтика стала сидеть на голодном пайке.
С другой стороны, наши бывшие разведчики в своих мемуарах (Максимов. «Операция «Турнир») с горечью отмечают, что добытые ими с великим трудом ценнейшие иностранные научно-технические секреты так и остались никому не нужными.
—А я готов подтвердить свое утверждение о высочайшей степени рентабельности разведки. Прежде всего разведки научно-технической. Все элементарно. Мы же не покупаем какие-то ценнейшие новые технологии, образцы и т.д. Но тем не менее получаем их. Конечно, это тоже чего-то стоит. Но затраты в данном случае несопоставимы с реальными ценами. Нашими разведчиками добываются вещи, которые стоят даже не миллионы, а миллиарды. А некоторым вещам просто нет цены. Классический пример — похищение у американцев атомных секретов. Думаю, что Сталин, как бы ни старался, не смог бы найти денег на самостоятельную разработку и производство Советским Союзом атомного оружия. А что было бы с нами, если бы американцы оказались его единоличными обладателями? Полагаю, не надо объяснять.
Вот почему я утверждаю: разведка рентабельное дело. Но тут есть очень серьезная проблема. Информацию, полученную научно-технической разведкой еще надо реализовать. То есть, по сути дела, легализовать, перекрыть возможности для обвинений нас в воровстве, плагиате и т.д. В советское время над проблемами реализации информации работала специальная организация при Совмине. Была целая система, позволявшая максимально выгодно и безопасно использовать плоды труда разведчиков.
В последние годы НТР стала одним из важнейших направлений деятельности разведки. Кстати, не только у нас, но и у американцев. Они у нас тоже здорово воровали секреты. Вот, допустим, был такой Толкачев, агент американской разведки. Он передал американцам техническую документацию нашей системы опознания воздушных целей но принципу «свой — чужой». Это ж какой колоссальный ущерб был нанесен обороноспособности страны! Ведь эту систему нам пришлось менять, устанавливать, отлаживать заново в масштабах всех Вооруженных Сил.
Мы можем, конечно, попытаться изобретать все сами. Только не дороговато ли это нам обойдется? Мир взаимозависим. И утыкаться при этом в научную всеядность... Сейчас, к примеру, у Японии есть то, чего нет у Америки. А у Америки есть то, чего нет у Японии. Они тоже друг у друга воруют.
— Вы первым, насколько я понимаю, познакомили широкую советскую общественность с проблемой «агентов влияния». Но не все в эту проблему верят. В том числе и потому, что никакой очевидной борьбы с такими агентами не ведется. А возможно ли, на ваш взгляд, бороться с ними вообще — так, чтобы это не выглядело «охотой на ведьм»? Кстати, вы никогда и никого прямо не обвиняли...
— Правильно. Но всем всегда становилось ясно, о ком идет речь. Из уст председателя КГБ прямые обвинения не должны были исходить. Я ведь не суд. Но тем не менее ошибок тут не было.
Я думаю, действия, утверждения отдельных лиц, которые идут вразрез с нашими национальными интересами и приносят пользу исключительно другому государству, должны верно оцениваться теми, кто стоит во власти. Люди очень легко познаются по их делам, их позиция в той или иной форме может прослеживаться в средствах массовой информации.
Возьмите Козырева. В 1991 году он с чувством сожаления заявил о том, что, покончив с московским тоталитарным режимом, мы не покончили с тоталитарным режимом в Кабуле. Это было чудовищное заявление. Оно ясно давало понять всем, что Москва может пожертвовать Наджибуллой. Так и произошло. Он был зверски убит. И мы лишились искреннего друга. Козырев последовательно занимал проамериканскую позицию. А сейчас преспокойно живет в Америке.
— В чем, по-вашему, разница между агентами влияния и предателями?
— И те, и другие стремятся к одной цели, но разными средствами. Агент влияния действует политическими средствами, публично, проповедует идеи, исходя из интересов прежде всего других государств, в ущерб интересам своего государства. Но не выдает каких-то секретов, не продает их. Поэтому, с точки зрения судебной практики, он неуязвим.
А предатель секреты и передает, и продает, отчего наше государство терпит убыток. Вот так в общих чертах.
— Как-то в одном из интервью вы зацепили академика Арбатова...
— Арбатов работал при разных руководителях страны. Им были довольны, относились с уважением. Но после серии его выступлений я понял, что это не тот человек, который может принести пользу нашему государству, который укрепляет наши отношения с Америкой не на паритетных, что называется, началах, а путем сдачи наших позиций. Кстати, он активно выступал против нашей армии.
— О чем он, кстати, подробно рассказал в своей книге «Человек системы».
— И военные его терпеть не моти. Вот сейчас он может торжествовать: мы стали страной со слабой армией, а НАТО выдвинулось вплотную к нашим границам. Наших позиций это, как вы понимаете, не усилило. К счастью, наше руководство пытается как-то поправить положение. Но это пока первые шаги.
—Прогнозировала ли советская разведка в 80-е годы тот всплеск терроризма, который захлестнул сегодня мир?
— Прогнозировала. В 1987 году я выступал на совещании в МИДе. Говорил о том, что терроризм—это проблема, которой нам пренебрегать ни в коем случае нельзя. Уже тогда сказал о появлении примыкающих к террористическому движению некоторых групп, которые могут пойти на использование ядерного оружия. Потому что наступило время, когда создание такого оружия — пусть и в виде так называемой грязной бомбы — с технической точки зрения не представляет собой невыполнимую задачу для террористов. Какая бы бомба ни была, но ею они смогут шантажировать целые государства и даже регионы. Тогда некоторые участники совещания отнеслись к моему выступлению скептически. Но руководство МИДа тем не менее посчитало, что мое заявление заслуживает внимания.
Долгое время терроризм нас непосредственно не затрагивал. И это естественно. Мы не стремились обрести позиции в ущерб тем государствам, выходцами из которых были террористы. Но затем, после распада Советского Союза, эскалации внутренних конфликтов ситуация стала меняться. Самый показательный пример—Чечня. Это не сугубо внутренний конфликт. У чеченского терроризма международные корни. «Аль-Каида» против нас пока не идет. Но уже помогает. Я думаю, мы должны проводить очень осторожную, гибкую политику, чтобы не вызвать огонь на себя. Зачем?
К террористам можно подбираться разными путями. Один из них — оперативный, который позволит нам получать достоверную информацию об их намерениях. Чтобы избежать открытого столкновения с международным терроризмом, существует и другой путь — политический. Надо делать все, чтобы ослабить базу, на которой зиждется агрессивное отношение террористов к нашей стране. Это очень сложная проблема. Тот факт, что мы избежали какого-то нашего участия в американской авантюре в Ираке, позволяет надеяться на то, что мы заняли очень выгодную для нас позицию. Не уподобляться же американцам, которые действуют наскоком, не просчитывая ситуацию на много лет вперед.
—Вы многократно развенчивали как мифы всякие пересуды в СМИ по поводу существования «золота партии» и его исчезновения. Но не бывает же дыма без огня?
—Вы знаете, бывает. Я не понимаю позицию Горбачева. Ну, как ему не стыдно. Он тоже должен был бы сказать, что никакого «золота партии» не было. Все это миф, настоящий миф.
Когда КГБ и ЦК партии были ликвидированы, обнаружились документы, из которых следует, что мы передали братским партиям в течение 10 лет 200 миллионов долларов — на содержание аппарата, зарплату, отдых, лечение. Раньше такие вещи были тайной за семью печатями, а теперь вот документы попали в печать. И началась возня. Кому она была выгодна? Из публикаций я знаю, что новой властью были выделены огромные суммы—по некоторым данным, около 220 миллионов долларов, — чтобы найти... 200 миллионов. Выделенные деньги истратили, а «золота партии» не нашли. А его и не было.
США, кстати, всю эту крикливую кампанию не поддержали. Потому что им это было невыгодно. Потому что сами они тратят на поддержку нужных им партий и движений в разных странах миллиарды. Американцы просто не захотели привлекать к себе лишнего внимания. Я бы очень хотел, чтобы те показания, которые я добровольно дал в тюрьме, были опубликованы. А ведь они должны где-то быть. Я от руки написал тогда почти 30 страниц.
Горбачев знает, что никакого «золота» не было. Думаю: ну, скажи ты об этом. Нет, молчит.
— Владимир Александрович, что вы считаете своим самым большим успехом за время руководства внешней разведкой?
— Когда Андропов был на посту председателя КГБ, нам удалось укрепить разведку и в организационном, и в кадровом отношении, упрочить ее позиции за рубежом. Огромна роль разведки в разоблачении агентуры противника в нашей стране. Ведь за 80-е годы нам удалось вскрыть в нашей стране столько агентуры, сколько не было вскрыто за все годы советской власти. Я считаю это очень большим успехом. Мы обезвредили агентуру противника в ВПК, в Министерстве обороны, в ряде других организаций. И у себя в КГБ, в том числе и в разведке. Думаю, скоро придет пора, когда может быть обеспечена широкая гласность в отношении всего этого.
