Все знают, что такое арест, мало кто знает, что такое «съем» — негласное задержание, — когда в силу разных причин объект оперативной разработки должен неожиданно исчезнуть для своих близких, друзей и коллег по работе. Если же «снимаемый» подозревается в связях с иностранной разведкой, его пропажа должна остаться в тайне от его хозяев. Хотя бы на первое время.

«Снимают» и своих, и иностранцев. Для этого стараются подобрать малолюдное место, но случается, что объект приходится выдергивать прямо из толпы.

В бывшем Советском Союзе «съемом» поручено было заниматься специальному подразделению Седьмого управления КГБ СССР, так называемой «Группе А», которая после 1991 года стала известна как «Альфа».

Физически очень крепкие, в совершенстве владеющие приемами восточных единоборств «альфовцы» с поставленной задачей справлялись мгновенно, без сучка и задоринки. В крайнем случае прохожие могли заметить, как два человека помогают третьему сесть в микроавтобус «скорой помощи», потому что он то ли нетрезв, то ли ему стало плохо.

После «съема» объекты оказывались либо на Лубянской площади, либо в Лефортовской тюрьме.

29 мая начальник отделения «Альфы» подполковник Владимир Зайцев был вызван к начальнику Управления генерал-майору Евгению Расщепову.

Это был первый случай, когда молодой офицер оказался в приемной своего высокого шефа, и поэтому заметно нервничал, лихорадочно восстанавливая в памяти события последней недели в поисках возможных «проколов», за которые можно схлопотать взыскание.

Генерал, однако, встретил своего подчиненного, как старого приятеля. Угостил чаем и сдобой кремлевской выпечки, поинтересовался здоровьем близких и делами в отделении.

Через пять минут светской беседы генерал поднялся с кресла и объявил вконец обескураженному подполковнику, что тому предстоит разработать план «съема» советского гражданина.

— И чтобы у него ни один волос с головы не упал, пока он не «расколется»!

Зайцев понял, что генерал имеет в виду досадный промах — самоубийство Александра Огородника, старшего референта министра иностранных дел Андрея Громыко, и по совместительству шпиона ЦРУ по кличке «Тритон».

Задержанный с применением мер строжайшей конспирации Огородник на первом же допросе согласился с предъявленным ему обвинением в шпионаже в пользу США и вызвался собственноручно изложить обстоятельства вербовки и работы на ЦРУ. Попросил стопку бумаги и свою авторучку «Паркер» с золотым пером, отобранную при аресте. Пояснил, что долгие годы пользуется только ею, поэтому другой ручкой ничего путного написать не сумеет.

Не подозревая подвоха, торжествующие оперативники охотно выполнили пожелание — давно не попадались такие покладистые шпионы. Еще бы! После задержания Пеньковского «Тригон» был самой крупной птицей, которая угодила в силки контрразведки Союза! Безоговорочная готовность Огородника помочь следствию стала ясна сразу, как только он заполучил свой «Паркер». Выверенным движением он свинтил колпачок, пососал скрытый кончик ручки и замертво рухнул под стол.

Впоследствии эксперты установили, что шпион отравился сильнейшим растительным ядом из семейства курареподобных, секрет производства которого хранился в лабораториях только двух спецслужб мира — КГБ и ЦРУ. Убойная сила таких ядов во много раз превосходит цианистый калий. Но главное — они не оставляют никаких следов, которые можно было бы обнаружить в ходе аутопсии. В лучшем случае врачи констатируют наступление смерти в результате острой сердечной недостаточности или вследствие отека легких.

— Установочные данные объекта, — прервал размышления Зайцева генерал, — вам сообщат позже. Сейчас отберите самых надежных бойцов и поезжайте на Успенское шоссе, ознакомьтесь с обстановкой, где будете проводить «съем»…

Зайцев покинул начальственный кабинет в глубоком раздумье. Упомянутое генералом Успенское шоссе — средоточие госдач кремлевских небожителей, поэтому первой мыслью подполковника было, что его втягивают в некую рискованную политическую игру и он должен будет провести «съем» какого-нибудь «шишкаря» из ЦК или Политбюро. Горбачев встал во главе государства и партии только три месяца назад, в верхних эшелонах власти поговаривали о каких-то «реформах», в чем они заключались, никто понятия не имел. А ну как новоиспеченный генсек под реформами подразумевает аресты неугодных ему «бойцов старой гвардии» — членов прежнего Политбюро?!

Через пару дней Зайцева вновь вызвали к Расщепову. По кабинету уверенной поступью расхаживал незнакомец в дорогом, европейского покроя костюме при итальянском галстуке. Он явно превосходил хозяина кабинета и по званию, и по занимаемому положению. Не обращая внимания на присутствие молодого офицера, незнакомец хорошо поставленным командным баритоном время от времени бросал на ходу пару фраз хозяину кабинета и нарочито небрежно стряхивал пепел с английской сигареты.

Сначала Зайцев принял беспардонного эстета за номенклатурщика со Старой площади, но, услышав профессиональный жаргон, понял что перед ним как минимум заместитель начальника Второго Главка КГБ СССР — величина!

Наконец незнакомец удостоил своим вниманием застывшего в дверях Зайцева. Не представившись, вынул из лежащей перед Расщеповым папки черно-белую фотографию.

— Это — агент американской разведки, крупный специалист в области радиоэлектроники… Его пора «снять с дистанции». Субботу и воскресенье он проводит с женой за городом, на своей даче. Пьет не просыхая. Дача находится здесь, — эстет ткнул пальцем в карту. — Через 48 часов я жду план захвата. Анкетные данные объекта узнаете накануне операции!

Зайцева от последней фразы внутренне передернуло: «Воистину: конспирация должна быть конспиративной!»

«Если наш клиент напивается при каждом посещении дачи, — на следующий день докладывал Зайцев свои соображения генералам, — то в воскресенье вечером, когда супруги Толкачевы отправятся в Москву, за рулем, скорее всего, будет находиться жена шпиона. Двух «альфовцев», переодетых милиционерами, я выставлю у дороги, ведущей к даче. Один из них сделает вид, что отчитывает водителя грузовика, припаркованного у обочины. Второй сделает знак супругам остановиться. Как только машина Толкачевых остановится, из кузова грузовика выпрыгнут мои бойцы, окружат машину и произведут захват…»

…Все произошло так, как намечал Зайцев. Пока жена соображала, зачем их остановили, а Толкачев вышел из машины, «альфовцы» не только успели надеть наручники ему, но и порезать в клочья его одежду, чтобы удостовериться, что у него при себе нет яда.

Через несколько часов в Лефортово, так и не придя в себя от шока, «Сфиэ» собственноручно написал признание.

Последующие четыре дня Толкачева вывозили в те места Москвы, где он оставлял тайные метки для своего оператора, которые призваны были внушить мысль московской резидентуре ЦРУ, что у «Сфиэ» все в порядке.

13 июня 1985 года офицер КГБ, загримированный под Толкачева, в заранее обусловленном месте заложил тайник. Связник, сотрудник посольской резидентуры ЦРУ Пол Стоумбаф-младший, наблюдал за действиями «Сфиэ» из машины. Американец был схвачен, как только изъял из тайника предназначавшиеся ему секретные документы. Одновременно другая группа «альфовцев» на глазах у Церэушника схватила лже-Толкачева и затолкала его в машину «скорой помощи».

Захват «Сфиэ» на глазах у его связника был просчитанным ходом. Необходимо было создать впечатление, что Толкачев задержан по вине самого Стоумбафа, который-то и привел за собой «хвост». Делалось это для того, чтобы скрыть истинный источник информации о шпионской деятельности Толкачева — Эдварда Ли Говарда…

«…5 июня, в день запланированной явки в этом месяце, Толкачев выставил сигнал о готовности выйти на встречу. В указанное время он открыл фрамугу окна, выходящего на зоопарк. Все, казалось, было, как обычно, но наш разведчик «глубокого прикрытия», который должен был выйти на встречу со «Сфиэ», а это был Пол Стоумбаф, действовавший под прикрытием второго секретаря посольства, обнаружив за собой чрезвычайно плотное наружное наблюдение, решил встречу отменить.

13 июня, в день дублирующей, запасной встречи, снова был принят сигнал агента о готовности выйти на встречу. Стоумбаф, тщательно проверившись и не обнаружив за собой наружного наблюдения, прибыл к месту встречи на Кастанаевской улице. Ровно в 20.00 часов он подошел к будке телефона-автомата — ориентиру места встречи, — как к нему внезапно подбежали десять человек, одетые в военный камуфляж, и без церемоний скрутили его. Тут же появились некие мужчины в цивильных костюмах, которые, по мнению Стоумбафа, руководили захватом.

Разведчика заковали в наручники, усадили в автомашину-фургон и доставили в приемную КГБ на Кузнецком мосту, где обыскали. При нем оказались 5 миниатюрных закамуфлированных фотокамер, 4 страницы письменного материала, которые он должен был вернуть Толкачеву, 3 книги по архитектуре, 20 французских и 30 немецких чертежных ручек для сына агента, большое количество лекарств, сборник из 250 газетных и журнальных статей, о которых просил Толкачев и, наконец, пакет с 60 тысяч рублей — аванс из того вознаграждения, которое предназначалось агенту за 1985 год.

Процедура выемки и опроса Стоумбафа снимались видеокамерой в присутствии понятых. Следователь КГБ, не получив ответа на свои вопросы, в конце концов уведомил посольство США о задержании нашего разведчика. Пол Стоумбаф был освобожден в 24 часа 20 минут.

Арест оперативного сотрудника ЦРУ освещался в прессе Москвы, но не было никаких упоминаний о Толкачеве или его месте работы. Как и ожидалось, сотрудник ЦРУ, объявленный персоной non grata, с семьей был вынужден 15 июня покинуть СССР. Только в сентябре Советы официально объявили, что Толкачев был арестован в июне»…