Проверяя Пеньковского на безопасность его работы в СССР, «коллеги» усилили бы свои подозрения о подставе. Но они на такую проверку не пошли сознательно. Западным спецслужбам, и в первую очередь СИС, была важна фигура с имиджем ценного агента, пусть даже провалившегося. Советская сторона раскусила эти настроения в стане противника.

Спецслужбы Запада не захотели изучить действия Пеньковского на признаки подставы: он — информатор (о действиях Запада), он — дезинформатор (против Запада), он — провокатор (с целью компрометации, дискредитации, дезорганизации действий противника). Этого «принципиальный» Джибни не подметил. А ведь только после Парижа КГБ — ГРУ получили целый «букет» сведений о путях передачи материалов на Запад, то есть о каналах связи.

И потому Джибни помогает всем на Западе убедиться, что Пеньковский сверхценен. «В анналах разведок всего мира это могло быть названо величайшей утечкой секретной информации», — говорит он. Но ему помогала и советская сторона: «В течение всего года советская пресса всеми силами пыталась понизить значение ущерба, нанесенного советскому государству», — отмечал Джибни. (Вопрос: а нужен ли был столь шумный процесс, чтобы затем публично «отмываться» от факта провала советской госбезопасности с «делом»?!)

А пока, в 1963 году, после суда, в глазах соотечественников Пеньковский был «рядовым служащим, круг знакомства которого не выходил за рамки ресторанов и их завсегдатаев — пьянчуг и бабников».

Легко представить, как жадно «коллеги» Пеньковского ловили его слова о связях в высших военных кругах, среди которых маршал артиллерии Варенцов и глава ГРУ Серов. Рассказ Пеньковского о том, как маршал на своем дне рождения представил его министру обороны Малиновскому как «человека Серова», «коллеги» должны были особенно оценить. И чтобы они увлеклись мыслью о его высоких связях, Пеньковский заставлял «коллег» покупать для его «знакомых» подарки. Так было в Лондоне и так было в Париже.

Парадокс, но в главу «Важные персоны» Джибни вложил чуть ли не все сведения о десятках людей, собранных СИС и ЦРУ за многие годы и вдруг оказавшихся «связями» Пеньковского. Это уже был с «черной пропагандой» со стороны заказчиков на книгу и на ее автора — ЦРУ и СИС — «творческий перебор».

Не следует лукавить и советской стороне при оценке книги Джибни. С антисоветской точки зрения его «Записки» сделаны почти талантливо — обилие фактов. Но пытливого читателя, тем более критика или советолога не проведешь. Книга-то вышла, но сразу оказалась на полках книжных магазинов под рубрикой «черная пропаганда».

Известно, что «ошибочная информация» в отношении противника выглядит как дезинформация в адрес своей страны. Так вот, в «Записках» такой информации — пруд пруди!

Теперь о периоде, который можно охарактеризовать как работу «под колпаком» советских спецслужб. «Подозрения» Пеньковского об их слежке за ним должны были усилить попытки «коллег» более тщательно организовывать связь с ним в Москве.

Вот как он подогрел эффект его тревоги при встрече с Винном в июле 1962 года. Докладывая о встрече с Пеньковским сотрудникам из СИС, Винн сказал: «Он сильно нервничал и пояснил причины: “За мной установлена слежка"». Тогда «коллегами» начал прорабатываться его «побег» на Запад, так как в подобной ситуации о выезде за рубеж по линии ГК КНИР не могло быть и речи.

Для советской стороны «подготовка к побегу» — это выявление канала через «зеленую границу» или иным путем. Пеньковский получил новый, искусно изготовленный советский паспорт. И тут начались «игры в под давки» — было решено задокументировать «тайные встречи» Пеньковского с Винном на кинопленке.

Кто видел этот фильм, даже непрофессионал, тот мог воочию удивиться примитиву в работе профессионала Пеньковского. Отрывки из него показывают время от времени в наших телепрограммах.

Это походило на ребячество, хотя, и это вернее всего, сотрудники наружного наблюдения просто честно выполняли задание по слежке за Пеньковским. В чем ребячество? Все делалось на виду у сотрудников НН — визуальный контакт, сигналы рукой, мгновенный разговор и исчезновение Пеньковского в подъезде дома (весьма похоже, что такой сценарий навязал Винну сам Пеньковский).

Так завершилась его последняя встреча со связником, который о тревоге агента узнал не только с его слов, но и увидел состояние Пеньковского своими глазами. «Тревогу» и собственный испуг Винн увез в Лондон, к «коллегам» агента.

Последняя встреча с Винном, заснятая на кинопленку, впоследствии демонстрировалась в суде. Наивно? Да. Но доказательно.

Были трудности у Пеньковского с дезинформацией Запада о советских МБР. Этих ракет в то время в Союзе было мало, но время работало на Страну Советов, как это случилось и в вопросе с отечественной атомной бомбой. Выиграть это время в обоих случаях помогла разведка.

Однако на фоне деяний «неуправляемого» (мнение Запада!) советского лидера того времени и одна ракета с ядерным боезапасом была головной болью для США.

Переданная на Запад Пеньковским информация о том, что Советы не готовы к ядерной войне и «Хрущев войны не хочет», сыграла важнейшую роль в Карибском кризисе. В это время Кеннеди испытывал сильнейшее давление со стороны своих военных. Но, располагая подобными сведениями от «ценного агента» ЦРУ, президент США удержался от военной конфронтации с СССР. Советский Союз вывез ракеты с Кубы в обмен на неприкосновенность режима Фиделя Кастро. И еще выторговал себе ликвидацию ракетных баз в приграничной с Союзом Турции.

Вот какова цена одной фразы Пеньковского: «Хрущев войны не хочет!» Были у американской стороны в это время и другие источники — официальные. Но Пеньковский числился в реестре агентов с ценной информацией, исходящей из высших военных кругов Союза. И судя по ее реализации, считавшейся достоверной. Американцы поверили этой информации, а Советы выиграли партию с Кубой и МБР — с нашими ракетами стали считаться.

Слежку Пеньковский «обнаружил» еще в начале 1962 года, но поскольку КГБ имел практику вести наблюдение за многими должностными лицами, то он сказал своему начальству в ГРУ об этом факте и довел до сведения «коллег» на Западе, что в этом нет ничего особенного.

Но «обнаружение» Пеньковским НН — этап в операции советских спецслужб против западных. Ибо их подводили к мысли о невозможности выезда Пеньковского на Запад в краткосрочные командировки (и причины для такого отказа всегда найдутся — тот же «пьяница» или «бабник»).

Джибни пишет: «Осторожный человек сразу же залег бы на дно. Например, уже в июле Пеньковский мог бы предупредить западные спецслужбы, что он на некоторое время прекращает с ними связь. Кроме того, он должен был бы уничтожить улики — все компрометирующие его предметы, хранящиеся в домашнем тайнике». Джибни сваливает «халатность» Пеньковского на его самоуверенность и пренебрежение опасностью. (Как говорят в Греции, пренебрежение опасностью… из чувства собственного достоинства.) Так, по крайней мере, он объяснил действия профессионала со значительным жизненным опытом.

И для Пеньковского (подстава он или не подстава?!), и для других разведчиков, в том числе и для автора этой книги, по роду профессиональной работы больше подходит позиция талантливого руководителя внешней и военной разведки, главы Разведуправления ГШ РККА Яна Берзина, высказанная им в 1934 году: «В нашей работе дерзость, бесстрашие, риск и решительность должны сочетаться с осторожностью. Такова диалектика нашей профессии».

Джибни говорит, что Пеньковский забыл об осторожности — ну, как дитя — руки помыть! Но, вернее всего, дело было с точностью до наоборот: это качество, и другие, названные Берзиным, пригодились Пеньковскому в работе с СИС и ЦРУ — все же он был фронтовиком и выпускником двух академий, в числе которой — разведывательная.

Легенда о том, что сотрудники КГБ обнаружили в недрах архивов сведения о его отце-белогвардейце, в адрес Запада работала, и агент стал в глазах «коллег» невыездным. Со слов СИС и ЦРУ, Джибни рассматривает причины интереса к Пеньковскому о стороны КГБ.

Значит, западные спецслужбы все же анализировали возможность их собственного провала?! Но где же они были раньше? Почему не оставили Пеньковского в Париже? И снова напрашивается ответ: им нужен был провал… для поднятия собственного престижа. Почему? Вот что могли выявить западные спецслужбы, анализируя поведение собственного агента.

Первое. Частые встречи с Винном — их было множество. Винн проходил в качестве «доверительной связи агента по линии ГРУ». Джибни говорит, что ГРУ якобы готовило вербовку Винна. Тогда почему западные «коллеги» не помогли Пеньковскому приобрести источника в Англии в лице Винна, укрепив таким образом «полезность работы сотрудника ГРУ “под крышей”»? Пеньковский это предлагал?

Вернее всего, потому, что Винн-подстава — хлопотное дело, и СИС понимала, что ее «информацию» из недр МИ-6 (английская разведка) аналитики ГРУ быстро обнаружат. А может быть, и не нужна была вербовка Винна? Винн был глубоко зашифрованный сотрудник СИС, иначе чем объяснить, что позднее он попал в ситуацию Питера Райта, который «вынес сор из избы». Винн опубликовал собственную книгу о работе с Пеньковским. И все же в глазах западных спецслужб это был «камень» в пользу агента.

Второе. Стоимость подарков и сувениров превышала ту сумму денег, которые полагались Пеньковскому при выезде за рубеж. Но деньги могли принадлежать его «связям» в Москве. В «высшем свете» (сотрудники ЦК, Минобороны и другие лица из «верхушки») передача денег для заказных закупок выезжающему за рубеж лицу — это обыденное дело. И это еще один «камень» в его пользу.

Третье. Повышенное внимание к контактам Пеньковского с английскими и американскими дипредставителями. Но это хорошо прикрытая его работа по линии ГК КНИР (а также ГРУ). Еще один «камень».

Четвертое. Винн мог быть шпионом (так о нем думали в КГБ). Но это уже заботы и конфликт внутри КГБ — ГРУ, ибо последнее ведомство «застолбило» Винна за собой. «Камень» опять налицо.

Пятое. Не могли остаться незамеченными выходы Пеньковского на огромное количество материалов из спецбиблиотек Минобороны и Академии ГРУ. Причем эти материалы явно не имели отношения к его функциональным обязанностям. Об этом в КГБ могли узнать согласно инструкции после первого его визита в спецбиблиотеки. Значит, он мог работать под контролем КГБ с первого дня контактов с Западом, когда готовил и нес им первую информацию из этих библиотек. Это «камень» огромного веса.

Шестое. КГБ должны были насторожить связи Пеньковского— влиятельные друзья га «верхушки». Цепочка: друзья — Пеньковский — Запад. Это близко к истине. Сомневаться и проверять — это обязанность КГБ. Ведь связи (друзья) — это утечка информации даже внутри страны. Значит; Пеньковский должен был находиться в поле зрения советской военной контрразведки. «Камень» еще один.

Седьмое. При возникновении неясностей КГБ вел себя осторожно. Если сомневался, то-искал доказательства, которые могли перерасти в подозрения. Подозрения — это право получить разрешение на слежку, обыск в квартире, подслушивание… Причем разрешение на уровне руководства КГБ, не ниже зампредседателя. «Камень» — ого-го! Ведь дома у Пеньковского был, как говорят на Западе, «шпионский набор».

Конечно, суд в мае 1963 года был показательным. Роли были распределены, а участники использовались втемную. Суд был, конечно, лучше, чем в 30-х годах. Однако военные прокуроры на этом суде были заложниками своего времени и действовали так, будто им было нужно отчитываться за каждое слово на партсобрании. Это впечатление остается и более чем через сорок лет, когда листаешь книгу «Судебный процесс» (М., 1963).

Документов было предостаточно. Видимо, следуя сценарию, Пеньковский признался в «тщеславии, уязвленном самолюбии и в жажде легкой жизни».

Как же прав Джибни, говоря, что «суд не мог найти логического объяснения одному: как Пеньковский, столь процветавший в этой системе, смог предать ее». Как представляется, об этом следовало бы задуматься западным «коллегам» их агента. Но им этого и не нужно было. Ведь формально мотивы его поведения с Западом определяли его последующие действия в работе со спецслужбами или… в игре с ними!

И гособвинитель Горный, и защитник Пеньковского Апраксин отмечали положительные стороны его карьеры. Они говорили, что его поступок остается неожиданным, как первородный грех, и совсем уж непонятным.

Грамотный специалист, генерал-обвинитель Горный в суть дела проник — история жизни Пеньковского не давала повода стать предателем. Он понимал и открыто удивлялся (по Джибни): «Герой войны, блестящий офицер и ответственный работник солидного учреждения, способный служащий морально разложился и встал на путь предательства».

Сам Пеньковский на суде на вопрос «Когда вы переродились?» дал точный ответ: «В 1960 и 1961 годах, когда вступил в контакт с англичанами в Лондоне». На самом деле перерождение его началось значительно раньше — в 1957 году в Турции, но об этом на суде не было сказано ничего.

Недавно пришлось перечитать «Судебный процесс». И остро почувствовать, точнее, попытаться представить, что мог испытывать Пеньковский на скамье подсудимых в эти пять дней — с 7 по 11 мая 1963 года.

Автор исходил при этом из рабочей гипотезы: он — не предатель. А если так, то для него суд был тяжелейшим испытанием. Конечно, он готовился к нему. Но глубину трагедии судебного публичного разбирательства он смог понять на процессе. И вернее всего, в то время у него не могло быть ликования по поводу «достигнутых оперативных успехов по делу». Человек — существо коллективное, и он должен был чувствовать, как взгляды презрения давили на него.

И слава богу, что чаша сия лично автора миновала…

И если Пеньковский остался живым, то он не мог бы залить перенесенное на процессе алкоголем. Джибни по поводу отношения Пеньковского к выпивке отмечал, ссылаясь на мнение «коллег» из СИС и ЦРУ, — он пил очень умеренно. Его «коллегам» задуматься бы: мог ли Пеньковский пить до потери над собой контроля в ситуации разведчика, действовавшего в тылу врага?!

В заключительной главе Джибни сам себя озадачивает, в то же время обращаясь и к западным спецслужбам: «…невольно возникает вопрос: как могло случиться, что сотрудники КГБ и ГРУ допустили, чтобы человек с таким "темным пятном" в биографии достиг в советском обществе столь высокого положения? Почему они раньше не занимались происхождением полковника? Что же произошло в их системе тотальной проверки?»

Все верно, за исключением главного: досье в «деле Пеньковского» и личное дело офицера Пеньковского — это две разные вещи. В его личном деле в ГРУ и в его деле спецпроверки в КГБ ответы на любые вопросы имеются, только в досье «дела» — в виде блестяще разработанных легенд.

Проницательный Джибни и Винн в своих книгах верно ставят вопрос: «Жив ли Пеньковский?» Однако причины оставления его в живых ошибочны (и по Джибни, и по Винну) — в чьих «интересах было сохранить ему жизнь»? Как представляется сегодня, причина оставить его в живых другая (по-нашему): игра закончена, но ее результаты продолжают операцию «Дело» все эти десятилетия. И Пеньковский исчез из мира сего. Формально исчез.

На Западе его предательство нарекли «Феномен Пеньковского». Но шло время и все чаще серьезные и лишенные конъюнктурного подхода к оценке «феномена» исследователи — политики, советологи, специалиста по спецслужбам — обращали свой взор к такому сложному явлению, как операции по тайному влиянию.

Фактически любая литература о Карибском кризисе увязывает его разрешение с личностью Пеньковского. Когда выстраивается ряд проблем, которые решались в период кризиса, то уже не столь категорично, как это было в 1962 году, присваиваются лавры победы американской стороне.

Фактические материальные затрата в этом кризисе советской стороны — это расходы на переброску войск на Кубу и обратно (операция «Анадырь»), а политический результат… Он особенно ярко высветился с позиции прошедших десятилетий: Куба суверенна, и ей не угрожает агрессия со стороны США.

И вот главный вывод: Советский Союз в результате операции «Анадырь» переломил ситуацию в ракетно-ядерном противостоянии в свою пользу — Соединенные Штаты с ним стали считаться, как с великой ядерной державой. И сама угроза ядерной войны как средство разрешения конфликтов между странами стала явлением бесперспективным.

Каждая из сторон — американская и советская — стремится присвоить себе заслугу в ограничении ядерного оружия. И каждая из сторон теперь может кивать на Пеньковского как на одного из фигурантов в начале этого процесса.

Лично для автора — апологета рабочей гипотезы — Пеньковский не был предателем. «Феномен Пеньковского» имеет положительную окраску для советской стороны, и потому его «дело» может занял, место среди таких акций тайного влияния советского периода деятельности наших спецслужб, как «Заговор послов», «Трест», «Снег», «Монастырь» — «Березино» и др.