ДЕЛО ПАВЛИКА МОРОЗОВА

Вы помните, что творилось в России лет двадцать пять назад, когда в разгар перестроечной истерии начали сносить памятники, переименовывать улицы, выбалтывать государственные секреты, раскрывать военные тайны и... прозревать. Прозревали все! Вчерашние члены Политбюро не моргнув глазом заявляли, что они понятая не имели о зверствах, творимых большевиками и их вождями. Руководители спецслужб водили по кабинетам многолетних врагов, предлагая убедиться в том, что никаких секретов от них теперь нет.

Но больше всех старались так называемые идеологи, подпущенные к долларовой кормушке. Они понимали, что из неокрепших мозгов молодежи надо во что бы то ни стало выбить все святое, и прежде всего любовь к Родине, — иначе юноши и девушки не выберут пепси. И вот оказалось, что Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Олег Кошевой и Николай Гастелло никакие не герои, а тупые фанатики и если бы не такие, как они, мы бы давно пили немецкое пиво.

Потом героев оставили в покое и взялись за Павлика Морозова. Чего только о нем не писали, каким только проклятиям не предавали! И отца-то он продал, и всю деревню держал в страхе, и убили-то его за дело... Целый год изгалялись над памятью подростка. А когда перестройка канула в Лету и настала эра реформирования, а с ней и пора сенсационных убийств, о Павлике забыли. Но не надолго.

Некоторое время назад в прокуратуру Свердловской области обратился один из руководителей курганского отделения «Мемориала» с просьбой о реабилитации убийц Павлика Морозова. В своем заявлении он с едва сдерживаемым гневом пишет:

«А обратился к Вам с заявлением о реабилитации Морозовых и Кулуканова, осужденных по делу пионера-героя Павлика Морозова. Меня уведомили, что мое заявление направлено в Генеральную прокуратуру Российской Федерации. Прошло уже почти полгода, а никакого сообщения от Вас нет. Прошу сообщить, как решено дело о реабилитации Морозовых и Кулуканова».

Должен сказать, что правдоискатель из Кургана работу задал столь многотрудную, что все это время сотрудники Отдела реабилитации жертв политических репрессий только и делали, что тщательно изучали как дело 1932 года, так и все публикации, связанные с Павликом Морозовым. Так случилось, что на определенном этапе к этой работе подключился и я.

Итак, передо мной следственное дело № 374. Оно в двух томах и называется чудовищно просто: «Дело об убийстве Павлика Морозова». Но дело делом, а ведь есть еще и литературные произведения, посвященные этой трагедии. Одно из самых известных — поэма Степана Щипачева. Судя по тексту, кое-какие страницы дела автору показали: многие факты, приведенные в поэме, соответствуют действительности. Но есть и явные вымыслы, что, впрочем, вполне естественно, так как поэт писал не документальный очерк, а художественное произведение.

Начнем с места действия, довольно точно описанного в поэме:

Леса и леса — от Урала

До тундры седой, до морей.

Деревня в лесах затерялась,

Вьюги летят над ней.

У школы сугробы примяты,

Слышатся крики и смех:

Играют в снежки ребята,

Щеки горят у всех.

Павлик упрям — не сдается.

Хватает снег на бегу.

Он с четверыми бьется,

Весь до макушки в снегу.

Играть в снежки, подолгу пропадать в школе, помогать местному милиционеру—что угодно готов был делать Павлик, лишь бы не идти домой, где бесконечная ругань, пьянки и драки. Отец Павлика—Трофим Морозов был достойным сыном своего отца Сергея, в прошлом жандарма, а потом тюремного надзирателя. Да и бабка Павла — Ксения, как шушукались соседки, когда-то была профессиональной воровкой.

Так что и воровать, и лупцевать Трофим учился, не выходя из дома. А когда завел собственную семью, в искусстве рукоприкладства стал упражняться на жене и детях. Трофим числился в бедняках, поэтому по рекомендации властей его избрали председателем сельсовета: Трофим тут же купил портфель и стал, говоря современным языком, завзятым коррупционером сельского масштаба. Несколько позже Павлик скажет, что его отец «деньги измятые, комом, не глядя, в портфель совал».

Призрачная власть и дурные деньги так вскружили похмельную голову Трофима, что он решил бросить жену и уйти к молодой. В крестьянских семьях это было не принято, поэтому односельчане своего председателя осудили. Пришлось ему жить на два дома: то он ночует у молодухи, то учит уму-разуму старую жену, а заодно и четверых детей.

А вот помощи от него не было никакой. Так что лошадь, корова, земля — все легло на плечи Павлика, а ему всего-то двенадцать лет.

Мать лютовала, при каждом удобном случае досаждала бывшему мужу, позорила его, все скандалы выставляла напоказ и, как утверждали соседи, подговаривала Павлика так припугнуть отца, чтобы тот со страху бросил свою молодуху и вернулся домой.

Надо сказать, что кое-какой опыт по части припугивания у пионера Морозова уже был: совсем недавно он «заложил» своего родного дядьку Арсения Кулуканова, который доводился ему еще и крестным отцом. Вот как рассказывает об этом Степан Щипачев:

Большой,

Под железной крышей,

У Кулуканова дом,

Заборы ею всех выше,

Ворота с резным козырьком

На окнах висят занавески,

А посреди двора,

На зависть мальчишкам соседским

Стоит ледяная гора.

Хитер Кулуканов, а все же

Хлеб у него нашли!

Искали в стогах, копали

В сарае и во дворе.

Потом надоумил Павлик

Искать в ледяной горе.

— На что, говорит, им такая

Гора: кататься они

Мальчишек чужих не пускают,

А в доме девчонки одни.

Справедливости ради надо сказать, что в деле № 374 этого эпизода нет, зато есть другие, не менее красноречивые. Как бы то ни было, пионер Морозов почувствовал за собой немалую силу: он понял, что его боятся, и знал, что если захочет, то и отцу может насолить по первое число.

И тут, как нельзя кстати, подвернулся случай. Дело в том, что в окрестностях деревни Герасимовки жило много так называемых спецпереселенцев, а проще говоря, раскулаченных казаков, высланных с Кубани. Жилось им трудно, они рвались домой, но чтобы уехать, нужна была справка, что они выполнили все поставки и являются бедняками. Как раз в это время милиция задержала одного из таких спецпереселенцев, да еще с подложной справкой. Копнули поглубже: оказалось, что справку выдал Трофим Морозов. Когда копнули еще глубже — выяснилось, что таких справок Трофим выдал не один десяток. Выяснилось и другое: «бедняцкие» справки Трофим выдавал заведомым богатеям, тем самым помогая им избежать налогов.

Трофим все отрицал и говорил, что справки у него выкрали. Не исключено, что он бы отвертелся, но... у него был не просто бдительный, но неоднократно жестоко битый и обиженный за мать сын. Есть немало исследователей, которые уверяют, что никакого доноса на родного отца от Павлика не поступало, что все это выдумки и клевета на честного пионера. Увы, как ни неприятно в этом признаться, но донос был — и этому есть неопровержимое доказательство. В обвинительном заключении по делу № 374 (к этому документу мы вернемся несколько позже) есть такие строки:

«25 ноября 1931 года Морозов Павел подал заявление следственным органам о том, что его отец Морозов Трофим Сергеевич, являвшийся председателем сельского совета и будучи связан с местными кулаками, занимается под делкой документов и продажей таковых кулакам-спецпереселенцам».

А вскоре в здании местной школы состоялся судебно-показательный процесс. Тогда-то и прозвучала широко известная речь пионера Морозова, ставшая образцом для многих поколений доносчиков, изветчиков, стукачей, осведомителей, фискалов и наушников. Этого «подвига» история Павлику не простила и, видимо, не простит никогда.

Олитературенных вариантов этой речи существует много, но в деле № 374 есть «Выписка из показаний пионера Морозова Павла Трофимовича». Как вы понимаете, эта «Выписка» — документ официальный, поэтому никаких домыслов и редакторских поправок в нем нет и быть не может, поэтому пламенное выступление пионера зафиксировано так, как оно прозвучало на суде.

Да, чуть было не забыл! Очень важно подчеркнуть, чей незабвенный образ вдохновлял юного пионера. Степан Щипачев обратил на это особое внимание:

Стоит, как под знаменем, прямо,

Не скрыв от суда ничего.

С простенка, из тоненькой рамы,

Сталин глядит на него.

А теперь вчитайтесь в знаменательную речь двенадцатилетнего мальчонки, вчитайтесь в каждое ее слово — и вы поймете, как коверкали тогда юные души, как ломали вековые традиции любви и уважения к старшим, как большевистская идеология перерождала людей, превращая их в нелюдь.

«Дяденька, — обратился он к судье. — Мой отец творил явную контрреволюцию. Я как пионер обязан это сказать: мой отец не защитник интересов Октября, а всячески помогал кулаку, стоял за него горой. И я не как сын, а как пионер, прошу привлечь к суровой ответственности моего отца, чтобы в дальнейшем не дать повадку другим скрывать кулака и явно нарушать линию партии.

И еще добавляю, что мой отец сейчас присваивает кулацкое имущество: взял койку кулака Арсения Кулуканова, и у его же хотел взять стог сена. Но Кулуканов не дал, а сказал, что пускай сено лучше возьмет казна».

Суд прислушался к просьбе Павлика и влепил его отцу 10 лет ссылки.

«ЭТОТ СОПЛИВЫЙ ПИОНЕР НАМ ЖИТЬЯ НЕ ДАЕТ!» — размазывая пьяные слезы, орал Арсений Кулуканов.

— Что будем делать? — требовательно вопрошал он деда Сергея. — Твой сын уже на каторге. Теперь Пашка примется за меня, а потом и за тебя. Он же нас по миру пустит!

— Не пустит! — шипел дед. — Я с ним расправлюсь по-своему.

— Как хотите, но этого паршивца надо сжить со света... Я бы для этого дела никаких денег не пожалел, — добавил Арсений.

Восемнадцатилетний Данила, которому пока что не наливали, вскинул кудлатую голову и внимательно посмотрел на дядьку.

— Да-да, никаких, — подтвердил Арсений.

Положение Данилы в доме деда было довольно-таки сложным. До неожиданной кончины матери он жил в соседней деревне, а потом, тогда отец привел мачеху, все пошло вкривь и вкось: молодая хозяйка так люто невзлюбила пасынка, что Даниле пришлось бежать из дома. Он упал в ноги к деду, умолял не выгонять — и тот снизошел, правда, заявив, что работать придется за двоих.

Поначалу Данила не роптал, старался изо всех сил, работая за одни харчи. А когда подрос и стал ходить на улицу, все чаще ему становилось стыдно: ни гармошки, ни хороших сапог у него не было, а без этого на успех у девчат и на дружбу парней рассчитывать нечего.

На двоюродного брата Пашку Даниле было наплевать, а вот деньги, которые посулил дядька Арсений, пришлись бы очень кстати. Данила задумался... Раз родичи так люто ненавидят Пашку, значит, любое проявление такой же ненависти со стороны Данилы пойдет ему на пользу. Для начала он решил надавать братцу по шее. Подходящего случая ждать пришлось недолго.

Вот как несколько позже рассказывала об этом следователю ОГПУ мать Павлика — Татьяна Морозова:

«В ноябре 1931 года мой сын Морозов Павел доказал про своего отца, моего мужа Трофима Сергеевича, что он фабриковал документы и продавал их спецпереселенцам, за что его осудили на 10 лет.

Павлик учился в школе, состоял в отряде пионеров. После всего этого мой свекор Морозов Сергей Сергеевич поимел злобу к Павлику. Стал к нему проявлять ненависть и его внук Данила, который жил у деда. В последних числах августа, когда Павел зашел на их двор за нашей седелкой, к нему подскочил Данила и закричал: “Я тебя, коммуниста проклятого, все равно зарежу. Но если выйдешь из пионеров, то будешь жить!” На что Павел ответил: “Убивайте хоть сейчас, но из пионеров я не выйду!” Тогда Данила так сильно ударил его по руке палкой, что она тут же вспухла. Я подбежала, чтобы защитить сына. И тогда Данила ударил этой палкой меня, причем прямо по лицу, да так сильно, что тут же пошла кровь.

В это время из дома вышел Сергей Сергеевич и его жена Аксинья, то есть дед и бабка Павлика. Причем бабка стала говорить так: “Мой милый внучек Данила, я давно тебе говорю: зарежь ты этого проклятого коммуниста, а то он никому покоя не даст!”

Мы с Павликом ушли со двора, а Данила вслед крикнул: “Не я буду, если тебя, проклятого коммуниста, не зарежу!”» — закончила свои показания Татьяна Морозова.

Надо сказать, что этот случай не прошел незамеченным: на следующий день Павлик обратился к участковому милиционеру Якову Титову и подал заявление об избиении его самого и его матери. Заявление Титов принял, но разбираться, что к чему, не стал: несколько позже эта халатность ему будет стоить семилетнего срока заключения.

Через несколько дней, убедившись, что рука у Павлика зажила и он может работать по хозяйству, Татьяна отправилась по делам в Тавду. Три дня ее не было дома, и именно в эти дни случилось то, что до сих пор является предметом всякого рода обсуждений и разбирательств. У Степана Щипачева это выглядит так:

Осеннею позолотой

Осыпался лес, поредел.

Клюкву на мшистых болотах

Заморозок задел.

Павлик с братишкой Федей

Встали еще на заре.

Взяли пустые ведра,

Звякнув дверным кольцом,

И зашагали бодро

Тропинкою, к солнцу лицом.

А там, ще тропинка — вразвилку,

В ложбинке, где гуще тальник,

Стоит за кустами Данилка,

С ним рядом — какой-то старик.

Но вот, где кустарник повыше,

Мерзлой листвой шурша,

Навстречу Данилка вышел,

Сжав черенок ножа.

Встал на тропе — не пройдешь.

В зазубринах финский нож.

А вот как рассказывала об этом Татьяна в своих показаниях следователю ОГПУ:

«Второго сентября я уехала в Тавду, а 3-го Павел и Федор пошли в лес за ягодами. Вернулась я 5-го и узнала, что Паша и Федя из лесу не вернулись. Я стала беспокоиться и обратилась к милиционеру, который собрал народ, и люди пошли в лес искать моих детей. Вскоре их нашли зарезанными.

Мой средний сын Алексей, ему 11 лет, рассказал, что 3-го сентября он видел, как Данила очень быстро шел из леса и за ним бежала наша собака. Алексей спросил, не видел ли он Павла и Федора, на что Данила ничего не ответил и только засмеялся. Одет он был в самотканые штаны и черную рубаху — это Алексей хорошо запомнил. Именно эти штаны и рубаху нашли у Сергея Сергеевича Морозова во время обыска.

Не могу не отметить и того, что 6 сентября, когда моих зарезанных детей привезли из леса, бабка Аксинья встретила меня на улице и с усмешкой сказала: “Татьяна, мы тебе наделали мяса, а ты теперь его ешь!”»

Ни обмыть убийство внуков, ни как следует насладиться местью дед с бабкой не успели: надо же так случиться, что именно в тот момент, когда старуха затеяла стирку, чтобы замыть следы крови на штанах и рубахе Данилы, к ним пришли с обыском. И как старый жандарм мог так обмишуриться?! Не иначе как подвела крестьянская жадность: нет, чтобы уничтожить улики и сжечь окровавленную одежду, так нет же, жалко. И даже нож со следами крови старик не выбросил, а спрятал — в это трудно поверить, но факт есть факт — за иконы.

Деда с внуком тут же повязали и заперли в амбар. Это было большой ошибкой, так как подельников никогда не держат вместе, дабы они не могли сговориться. Напомню, что старик Морозов много лет служил надзирателем в тюрьмах Витебской губернии, острожные порядки знал назубок, поэтому предоставившуюся возможность уцелеть решил не упускать и тут же взялся за обработку внука.

Через несколько дней, когда Данила уже был в Тавде и им занялись профессионалы из ОГПУ, прижатый к стене балбес выдал деда с потрохами:

— Когда нас арестовали и посадили в амбар, мой дед сказал так: «Мой милый внучек, я сделал очень нехорошее дело — я зарезал своих внучат. Но мне жаль, что теперь пропадет мое хозяйство и мне придется под старость страдать. Ты пожалей меня и на допросе скажи, что ребят зарезал ты. Ты еще молодой, и тебе за это ничего не будет. Когда станут допрашивать, ты говори, что в лесу был с Дмитрием Шетраковым и его братом Ефремом. Говори, что Морозовых зарезали они, а ты ребятишек только держал, чтобы не убежали». Я послушался деда и на первом допросе именно так и говорил.

— А кому принадлежат окровавленные штаны и рубаха? — поинтересовался следователь.

— Деду, — не моргнув глазом соврал Данила. — Шестого сентября он ходил в них целый день.

В тот же день районный уполномоченный ОГПУ Быков произвел довольно простую экспертизу и составил акт, в котором говорится: «Я произвел обмер самотканых окровавленных штанов, обнаруженных при обыске в доме Морозова Сергея Сергеевича. При надевании на Сергея Сергеевича эти штаны на него не лезут, а на Данилу — в самый раз и сшиты по его росту».

Когда старому пройдохе зачитали показания Данилы, он не стал оправдываться и как-либо выкручиваться, а, тщательно подбирая слова, заявил:

— Убийство братьев Морозовых я не производил и своего внука брать на себя вину не подговаривал.

Для пущей убедительности он подкрепил эти слова не просто подписью, а отпечатком большого пальца.

Допросили и бабку Анисью. Вспомнив свой воровской опыт, она стала отрицать даже самое очевидное:

— Чьи штаны, не знаю. Почему в крови, тоже не знаю. А стирку я затеяла просто так: вижу, висят какие-то штаны, дай, думаю, постираю. Татьяне никаких слов о мясе не говорила. Свидетели, хоть их и много, врут! Окровавленный нож, который нашли за иконами, не наш. Как он туда попал, не знаю.

Но через несколько дней старуха сломалась. На одном из допросов она махнула на все рукой и решительно заявила:

— Братьев Морозовых убили мой муж и мой внук Данила. Придя домой из лесу, мой муж сказал: «Мы с Данилкой порешили, то есть убили, ребят Морозовых».

На очной ставке и дед, и Данила все отрицали. Потом Данила стал все валить на Кулуканова и даже на деда, уверяя, что убийство Морозовых задумали они, уговаривая Данилу принять в этом участие, а он решительно отказывался.

Но через неделю-другую, видимо, как следует поразмыслив и поняв, что ему не отвертеться, Данила начал давать совсем другие показания.

— Третьего утром я зашел к Кулуканову. Дядька Арсений сказал, что Пашка с Федькой только что ушли в лес. С моим дедом он, мол, обо всем договорился. Кулуканов дал мне 30 рублей и пообещал еще две пригоршни золота. Потом я вернулся домой, и мы с дедом пошли на пашню боронить и сеять. Там мы работали до полудня. Закончив работу, пошли домой, пообедали и отправились в лес, где встретили Морозовых с корзинами, полными ягод.

Поравнявшись с Пашкой, дед ударил его ножом. Увидя это, Федька бросился бежать. Дед крикнул: «Держи его!» Я припустился за Федькой, догнал его и схватил за пиджак. Тут же подошел дед и ударил его ножом. Все это произошло по наущению кулака Кулуканова. А Силин и Шатраков к этому делу совершенно непричастны. Так что их надо отпустить, — закончил Данила.

Но и в этих показаниях Данилы правды ровно столько же, сколько лжи. Да, Арсений Кулуканов был инициатором расправы. Да, старик Морозов не только одобрял эту преступную акцию, но и принимал в ней участие. Полностью в курсе дел была и бабка. Но исполнителем, а проще говоря, наемным убийцей стал Данила. Очень скоро он признался в этом и сам.

— Я подбежал с ножом в правой руке к Павлу и резанул его по животу, — рассказывал Данила. — Он упал и закричал: «Федя, братушко, убегай!» Но дед Сергей перехватил его и крепко держал. Я резанул Павла второй раз! Потом подбежал к Федьке и ударил его ножом в живот. Пока дед держал его сзади, я резанул мальчонку по шее. Когда дело было сделано, мы вернулись к Павлу, вытрясли ягоды из мешка и надели его на Павла спереди. Потом оттащили его вместе с Федькой в лес.

На этом следствие по делу об убийстве братьев Морозовых было закончено. Справедливости ради надо сказать, что следствие ответило далеко не на все вопросы. Скажем, эксперты не смогли с абсолютной достоверностью установить, что желтовато-коричневые пятна на штанах и рубахе являются следами крови. Такая же проблема и с ножом: кровь или не кровь на лезвии, ответить на этот вопрос абсолютно точно тоже не удалось.

Но суд на эти «пустяки» внимания обращать не стал и всех четверых приговорил к высшей мере социальной защиты — расстрелу. Арсения Кулуканова и Данилу расстреляли в марте 1933 года. А вот дед и бабка Морозовы приведения приговора в исполнение не дождались и умерли в тюрьме «при невыясненных обстоятельствах».

А теперь вернемся к письму руководителя курганского «Мемориала», в котором он пытается представить убийц братьев Морозовых как жертв политических репрессий и подлежащих немедленной реабилитации. Генеральная прокуратура России, тщательно рассмотрев дело, изучив все документы, взвесив все за и против, учтя все привходящие обстоятельства, пришла к следующему выводу:

«Приговор Уральского областного суда от 28 ноября 1932 года и определение судебно-кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР от 28 февраля 1933 года в отношении Кулуканова Арсения Игнатьевича и Морозовой Ксении Ильиничны изменить: переквалифицировать их действия со ст. 58—8 УК РСФСР на ст. ст. 17 и 58—8 УК РСФСР, оставив прежнюю меру наказания.

Признать Морозова Сергея Сергеевича и Морозова Даниила Ивановича обоснованно осужденными по настоящему делу за совершение контрреволюционного преступления и не подлежащими реабилитации».

Это заключение вместе с материалами дополнительной проверки дела № 374 было направлено в Верховный Суд России, который принял окончательное решение и убийцам Павлика Морозова и его брата Федора в реабилитации отказал.