Судя по всему, история с картинами и бриллиантами для майора Гришаева была неожиданной и несколько сбила его с толку, но, приняв от Лидии Андреевны заявление о разделе имущества с мужем: все, что в квартире — мое, а то, что на даче — его, он вернулся к основной теме следствия. Время от времени стращая Русланову ее личными антисоветскими высказываниями, он выпытывал главное:

— А что говорил Жуков в Свердловске, когда к нему ездили ваши общие знакомые, в том числе его давняя любовница Лидия Захарова? А не приписывал ли он себе лишних заслуг в битве за Москву? Не занимался ли самовосхвалением? Не окружал ли себя людьми, которые курили ему фимиам? Не жаловался ли на то, что после войны его отстранили на задний план?

То ли в силу искренности, то ли от недопонимания сути происходящего, но на некоторые из этих, далеко не безобидных, вопросов Лидия Андреевна ответила положительно.

Параллельно шли допросы ее мужа генерала Крюкова. Он признал всё: и то, что посещал притон «Веселая канарейка», и то, что в своем госпитале содержал самый настоящий бордель, а девушек награждал боевыми орденами, и то, что превратился в мародера и грабителя — в дом тащил все, от мехов, тканей и ковров, до зубных щеток, унитазов и водопроводных кранов.

Даже по нынешним временам таких ворюг и мародеров — поискать. Видавшие виды сотрудники МГБ только за голову хватались, составляя опись изъятого при обыске имущества. Трофейные «ауди», «хорьхи» и «опель-адмиралы», рояли, аккордеоны, сервизы, меха и драгоценности — это понятно, при случае можно продать и перебиться, когда наступит черный день. Но зачем одному человеку, да еще генералу, 1700 метров тканей, 53 ковра, 140 кусков мыла, 44 велосипедных насоса, 47 банок гуталина, 50 пар шнурков для ботинок, 78 оконных шпингалетов и 16 дверных замков? Что с ними делать, куда девать?

Понимая, что имеет дело с человеком, мягко говоря, необычным, следователь протянул ему соломинку.

— Как все эти вещи попали к вам? Может быть, они были приобретены честным путем?

Но генерал не стал хвататься за соломинку и рубанул по-кавалерийски прямо:

— Каким там честным! Ясно же, что я превратился в мародера и грабителя. Когда наши войска вошли на территорию Германии, я стал заниматься грабежом, присваивая не только то, что было на всевозможных складах, но и обирая дома, покинутые бежавшими жителями: брал все, что попадало под руку. Однажды части моего корпуса захватили склад дорогих ковров. Кое-что я взял лично себе, кое-что распределил среди командиров корпуса и совсем немногое сдал государству. Кроме того, старясь обезопасить себя и заручиться поддержкой на случай, если мое мародерство станет известно, много ковров, сервизов и отрезов тканей я посылал вышестоящим начальникам, в том числе и маршалу Жукову, его адъютанту генералу Варенникову и другим. Много вещей я скупал за бесценок, разъезжая по Германии со своей женой Руслановой.

Вещей стало так много, что они не могли поместиться на двух наших квартирах, поэтому часть вещей пришлось хранить на даче Руслановой в Подушкино. Кроме того, я вывез из Германии четыре автомашины: «опель-адмирал», «ауди» и два «хорьха».

— Зачем же столько автомашин? Ведь вас же возили на служебной.

— А я сдавал их в аренду. Тот же «опель-адмирал» сдавал за хорошие деньги скорняку своей жены по фамилии Каб. Немалые деньги принесли и ковры — 30 штук я сдал в комиссионку.

Следователь решил перепроверить показания Крюкова и вызвал на допрос владельца «Веселой канарейки» Марьянова.

«Что касается спекулятивных махинаций Крюкова, то они были очень масштабны, — показал он. — На продаже вывезенного из Германии барахла он нажил огромные деньги. А механизм был очень простой: Русланова получала со склада воинской части, которой командовал муж, продукты и обменивала их у немцев на меха, ткани, хрусталь и драгоценности. Потом Алавердов и Туганов доставляли все это в Москву, а сестры Крюкова — Мария и Клавдия перепродавали по баснословным ценам. Участвовал в этих операциях и племянник Крюкова—Юрий, который числился его адъютантом».

— Выходит, что у вас был своего рода семейный подряд? — зачитал следователь Крюкову показания Марьянова. — В грабительско-спекулятивных делах участвовали все ваши родственники?

— Практически все, — понуро выдавил Крюков.

— Ну, хорошо, а ваши боевые заслуги, как быть с ними? Ведь вы удостоены множества орденов и даже «Золотой Звезды» Героя Советского Союза.

— Какие там заслуги, — махнул рукой генерал. — Если бы не Жуков, меня могли бы расстрелять еще в декабре 1942-го: тогда, в бою под Сычевкой я потерял почти весь корпус. Выручил Георгий Константинович, поручившись за меня и ограничившись строгим внушением. Не проявил мой корпус особых доблестей и при штурме Берлина, но Героем Советского Союза с подачи Жукова я стал. Как вы понимаете, за это надо было платить, и я стал одним самых преданных ему людей.

— А не приписывал ли себе Жуков липших заслуг, не занимался ли самовосхвалением?

— Еще как занимался! — поняв, чего от него хотят, воскликнул Крюков. — Он не раз называл себя спасителем Родины, говорил, что это Родина ему обязана всем, а не он ей. В своем зазнайстве он дошел до того, что стал противопоставлять себя Верховному главнокомандующем товарищу Сталину, бесстыдно заявляя, что заслуга в разгроме немцев принадлежит только ему, Жукову. И к разгрому немцев под Москвой Верховный не имеет никакого отношения, все сделал он, Жуков. К тому же он всегда враждебно относился к партии и политаппарату в армии.

Всё, генерал Крюков следствие больше не интересовал — самое главное он сказал. Хозяева Лубянки ликовали! Они получили то, чего хотели, и тут же доложили о результатах следствия Сталину. Что было дальше? А дальше было заседание ЦК, на котором гремели такие громы и сверкали такие молнии, что только чудом можно объяснить, почему не арестовали и не расстреляли Георгия Константиновича Жукова. Но в опалу он попал серьезную, и от руководства армией его фактически отстранили.

Если быть честными и последовательными до конца, то было за что. Я понимаю, что это неприятно, что лучше бы этого не знать, что было бы прекрасно, если бы белые одежды всенародно любимого маршала так и оставались белыми. Но вот ведь беда — существуют факты, которые никак не перечеркнуть, как говорится, что было, то было, и на самом деле белые одежды оказались изрядно замаранными. Вот докладная записка за подписью министра госбезопасности Абакумова, которая легла на стол Сталина 10 января 1948 года.

«Совершенно секретно. Товарищу Сталину И.В.

В соответствии с Вашим указанием, 5 января с.г. на квартире Жукова в Москве был произведен негласный обыск. Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями. В процессе обыска чемодан не обнаружен, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате. В шкатулке оказалось: часов — 24 шт., в том числе золотых — 17 и с драгоценными камнями — 3; золотых кулонов и колец — 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями; другие золотые изделия (портсигары, цепочки, браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В ночь с 8 на 9 января с.г. был произведен негласный обыск на даче Жукова, находящейся в поселке Рублево. В результате обыска обнаружено, что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей. Например, шерстяных тканей, парчи, пан-бархата и других материалов — свыше 4000 метров; мехов — собольих, лисьих, обезьяньих, котиковых, каракулевых — 323 шкуры; шевро высшего качества — 35 кож; дорогостоящих ковров, вывезенных из дворцов Германии — 44 штуки; ценных картин классической живописи — 55 штук; дорогостоящих сервизов — 7 больших ящиков; серебряных гарнитуров и чайных приборов — 2 ящика; аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук; уникальных охотничьих ружей — 20 штук. Это имущество хранится в 51 сундуке, а также лежит навалом.

Кроме того, во всех комнатах, на окнах, этажерках и тумбочках расставлены большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы. Вся обстановка, начиная от мебели и ковров, украшений и кончая занавесками на окнах, — заграничная, главным образом немецкая. На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке.

Что касается не обнаруженного на московской квартире Жукова чемодана с драгоценностями, то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена Жукова, и при поездках берет его с собой. Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями».

Само собой разумеется, к этому было добавлено 7 вагонов с уникальной мебелью, которая принадлежала Жукову: они были задержаны на таможне еще в августе 1945-го.

Прочитав эту докладную записку, Сталин пришел в бешенство и распорядился все это имущество конфисковать. Самого маршала он велел пока что не трогать, но глаз с него не спускать.

В принципе цель, поставленная первыми лицами МГБ, была достигнута: Жуков, за плечами которого армия и непререкаемый авторитет в народе, от власти отстранен, и теперь всеми делами в стране будут заправлять генералы с Лубянки.

Осталось совсем немногое: подчистить хвосты и упрятать в лагеря арестованных. Прежде всего, надо было разобраться с Руслановой —не на волю же ее отпускать. А сколько дать? Этот вопрос решался просто. Суд, а вернее, Особое совещание, как правило, утверждало предложенный следователем срок. Но сперва запросили справку о состоянии здоровья Лидии Андреевны — а как же, надо знать, на сколько ее хватит, выдержит ли морозы и работу на лесоповале. Вот она, эта совершенно секретная справка, выданная санчастью Лефортовской тюрьмы:

«При освидетельствовании здоровья заключенной Руслановой Лидии Андреевны оказалось, что она имеет хроническое воспаление печени и желчного пузыря, катар и невроз желудка, а также вегетативный невроз. Годна к легкому труду».

А раз годна, то получайте, Лидия Андреевна, 10 лет лагерей, само собой, с конфискацией имущества. Через несколько дней ее затолкали в спецвагон и отправили в город Тайшет Иркутской области.

«Среди зеков было много актеров, певцов и музыкантов, — несколько позже вспоминал один из бывших заключенных. — Возникла идея собрать их в культбригаду. Было дано указание экипировать всех членов в новое лагерное обмундирование и выписать максимально возможный паек. В нашей бригаде оказались актеры Киевской оперы, Днепропетровского, Николаевского и даже Большого театров. Великим подарком для нас стало появление с очередным этапом Лидии Андреевны Руслановой. Я с ней познакомился на вахте лагупнкта, когда охранники ее беззастенчиво шмонали.

Больше всего меня поразил не сам унизительный обыск, а то, что Лидия Андреевна появилась в роскошной, отделанной черно-бурой лисой, шубе, в сапогах из тончайшего шевро и белой пуховой шали. Удивительное дело, но вертухаи этой роскоши не тронули, и время от времени она появлялась среди нас в таком виде, как бы напоминая, что где-то за колючей проволокой есть другой мир, и рано или поздно все зэчки буду выглядеть так же, как она.

И вот первый концерт. Народу в барак набилось видимо-невидимо! Лидия Андреевна трижды поклонилась людям и долго стояла молча. А потом, едва сдерживая слезы, сказала: “Дорогие мои. Злая доля забросила нас в этот далекий край. Надо ли говорить, как всем нам плохо. Но я рада, что могу хоть как-то облегчить вашу участь. Если мои песни помогут вам, пусть не надолго, забыться, я буду счастлива. И еще. Мне сказали, что аплодисменты в лагере запрещены, так что не вздумайте хлопать, а то концерт просто-напросто запретят. Пусть это будет мой первый концерт без аплодисментов, но ваше молчание я запомню на всю жизнь, оно дороже восторженных оваций”.

И она запела. Боже правый, как она запела! Барак то сотрясался от рыданий, то заливался звонким хохотом. Наша культбригада стала популярной, мы стали выступать и в других лагерях. Но, как поется в одной песне, недолго музыка играла. Однажды Лидии Андреевне в очень грубой форме приказали петь перед лагерным начальством: у них была какая-то пьянка и начальник лагеря решил потешить себя и всю свою шатию-братию выступлением известной всей стране певицы. Тогда-то и прозвучали ставшие крылатыми слова Руслановой: “Петь я вам не буду. Нужно было слушать меня в Москве”. И, кивнув на зарешеченные окна, добавила: “И вообще, соловей не поет в клетке”.

Надо ли говорить, что это вызвало страшный гнев начальства, нашу бригаду в тот же день прикрыли, а певиц, артистов и музыкантов отправили на тяжелые работы».

Но для Лидии Андреевны этим дело не закончилось. Вскоре в Москву пришла бумага, в которой говорилось, что «Русланова распространяет среди своего окружения клеветнические измышления и вокруг нее группируются разного рода вражеские элементы из числа заключенных, поэтому 10 лет лагерей следовало бы заменить на 10 лет тюремного заключения».

На Лубянке эту просьбу тут же удовлетворили. А как же, ведь по всем бумагам Русланова проходила как «особо опасный государственный преступите». В июне 1950-го Лидию Андреевну перевели в печально известный Владимирский централ. Там она встретила своих старых знакомых, с которыми дружила еще в «допосадочные» времена, в том числе известную писательницу Галину Серебрякову, киноактрису Зою Федорову, жену расстрелянного секретаря ЦК Кузнецова и многих других.

Прошло три года. Многое изменилось в стране за это время и, прежде всего, не стало Сталина, а потом и Берии. В марте 1953-го Георгия Константиновича Жукова назначают первым заместителем министра обороны. Первое, что он сделал, это позаботился о друзьях, оказавшихся за решеткой. Сперва он вытащил Крюкова, которому влепили 25 лет лагерей.

Потом подключился к пересмотру дела Руслановой, причем не один, а вместе с Хрущевым. В результате Особое совещание при министре внутренних дел СССР приняло решение приговор в отношении Руслановой отменить, дело прекратить, из-под стражи ее освободить и полностью реабилитировать.

В августе 1953-го Лидия Андреевна уже в Москве — в Москве, но в самом прямом смысле слова на улице, квартира-то конфискована, прямо хоть на вокзал иди. Но на вокзал идти не пришлось, о ней позаботились: в гостинице Центрального дома Советской Армии ее ждал вполне приличный номер. Жила она там довольно долго: во всяком случае, в письме, отправленном 4 февраля 1954 года в Министерство внутренних дел, обратный адрес — гостиница ЦЦСА.

А это письмо, между прочим, тоже небезынтересно и добавляет еще одну, немаловажную грань в характер Лидии Андреевны. Помните Алексеева и Максакова, которые на допросах весьма нелестно отзывались о Руслановой? Она этого, естественно, не знала и по-прежнему считала их друзьями. Русланова не была бы Руслановой, если бы бросила друзей в беде! Едва придя в себя после заключения, она отправляет заместителю министра внутренних дел письмо, в котором просит пересмотреть дела Алексеева и Максакова, так как «оба осуждены в связи и на основании моих вынужденных показаний».

В принципе на этом можно было бы поставить точку. Но, листая дело Лидии Андреевны Руслановой, я снова и снова убеждался в справедливости старой русской поговорки: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся, как раз и угодишь». Ну, разве могло прийти в голову одной из популярнейших советских певиц, что она окажется за решеткой, что целых пять лет будут вычеркнуты из ее жизни, что в пятьдесят три года ей практически с нуля придется начинать свою певческую карьеру?!

Но Лидия Андреевна перешагнула через пропасть забвения и снова вышла на сцену. Ее первый после освобождения концерт состоялся в зале имени Чайковского. Уже за два часа до начала концерта к залу было ни подъехать, ни подойти. А когда она вышла на сцену, все, кому удалось попасть внутрь, встали и в едином порыве ураганными аплодисментами приветствовали любимую певицу. А потом она запела, так запела, что тут же умолкли сплетники, поджали хвосты злопыхатели, а народ еще двадцать лет валом валил на ее концерты, чтобы услышать неповторимо удалые и зажигательные «Валенки».

И вот ведь как бывает, первый концерт Лидии Руслановой состоялся в 1923 году в Ростове-на-Дону, там же, ровно пятьдесят лет спустя, состоялся ее последний концерт. Будто что-то предчувствуя, ростовчане долго ее не отпускали. А так как концерт проходил на стадионе, Русланову усадили в открытую машину и попросили объехать вокруг футбольного поля. Лидия Андреевна буквально впорхнула в машину, взяла микрофон и во всю мощь своего удивительного голоса грянула все те же «Валенки»!

Стадион заревел от восторга и попросил сделать еще один круг. «Газуй Г» — ткнула она в плечо водителя и снова запела. Так, с зажигательной песней, она и покинула стадион. Народ ее такой и запомнил — моложавой, гордой, статной, и такой голосистой, каких русская земля рождает раз в сто лет. Недаром разбирающиеся в русской песне люди называли ее Шаляпиным в юбке.