Искание – это не фиксированное действие с единичной целью, ибо из века в век оно меняется. В эпоху Средневековья ищущие жаждали вознаграждения в небесах, и хотя они не могли заранее знать, найдут они его там или нет, тем не менее все аспекты общественной жизни, от странствующих монахов до величественных соборов, были сфокусированы именно на этом. Огромная масса людей, живших в Средние века на протяжении восьми столетий (с 400 до 1200 гг. н. э.), вообще не имела надежды на обретение власти или денег. Они могли лишь любить друг друга, но жили при этом в «долине слез», где каждый день вынуждены были вести борьбу за выживание. Лучшее, на что они могли надеяться, – убежище в монастырях или монашеских обителях. Очень многие выбирали именно этот путь. Однако ища там прибежища от жестокого мира, они неким образом отворачивались от самой веры. Известно, что каждый век судят по плодам его. Так вот, эпоха веры, как некий скол веков, отмеченных доминированием христианства, не заслуживает этого названия. Если Иисус глаголет истину, вера – это та сила, с помощью которой можно создать идеальный мир, где все желания исполняются: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Матф. 7:7). Если вы ищете, то знамением вашего успеха служит исполнение желаний. Вы убедились, что ум – высшая сила. Что бы ни делали христиане по приказу церкви во исполнение этого обещания – веровали, были послушны воле Божьей или жили без греха, – для несчастных, страждущих толп средневековых верующих этого было недостаточно.
Если мир – страшное и неуютное место для жизни, искание ведет к отречению от него. Поскольку жить сегодня гораздо легче, чем в Средние века, у нас гораздо меньше причин отрекаться от мира, хотя давнишнее убеждение, что мир – «долина слез», вызывает у многих людей чувство, что религия противится исполнению желаний. Если и есть христианские учения, наставляющие, как этого добиться, то знают о них от силы несколько верующих. Собственно говоря, современные верующие не особо сильны в религиозных учениях: согласно опросу, проведенному в 2012 году Исследовательским центром Пью, где американцам задавали 32 вопроса о религии, ответившими правильно на большинство из них (в среднем 20,9) были как раз атеисты. (В этом смысле интересен такой факт: Питер Гомес, выступавший с проповедью перед либеральной конгрегацией в Гарвардском колледже, попросил собравшихся назвать эпистолы, то есть апостольские послания, в Новом завете. В ответ робко поднялась чья-то рука и голос спросил: «Кто такие эпистолы, жены апостолов?»)
Сегодня искание практически полностью является частным делом, и единодушия в цели такого искания нет никакого. Требуется немалое мужество, чтобы отступиться от религии, в которой мы были воспитаны. Немецко-американский протестантский теолог и философ-экзистенциалист Пауль Тиллих в 1952 году написал бестселлер «Мужество быть», отразивший страх людей его поколения перед атомным веком. Холокост и ужасы двух мировых войн соскоблили веру в Бога до самых последних слоев краски. Жизнь бессмысленна – таково было общераспространенное мнение, царившее в те годы. Тиллих, видя такую ситуацию, задает вопрос: «Для чего мы здесь?» Жизнь, говорит он, автоматически ставит этот вопрос. Если жизнь заставляет вас спрашивать, почему вы здесь, – значит, вы автоматически хотите получить ответ. Два вида деятельности – задавать самые насущные экзистенциальные вопросы и отвечать на них – формируют круг. Вопросы приводят к ответам исключительно в силу той причины, что вы живете.
Я не думаю, что ситуация, описанная Тиллихом, с тех пор значительно изменилась. Сегодня Бог низведен до уровня персонажа бытовых анекдотов, а терроризм стал повседневным жупелом, хотя угроза ядерного уничтожения стала понемногу идти на убыль. У ищущего нет того прочного помоста веры, на котором он мог бы стоять. Найти в себе мужество быть – значит возвысить свое сердце, дабы оно поднялось над бессмысленностью существования.
Эта смелость не кажущаяся и не внушенная. Во многих отношениях поиск трудней обретения самой веры. Вера – пассивное действие; она не требует постоянного самоанализа и исследования себя, как этого требует искание. Верующие, теряя веру, становятся нервными, их одолевают мучительные сомнения и неуверенность. Поэтому они должны отгонять эти сомнения. Искание же, с другой стороны, начинается с сомнений, которые служат основой для поисков истины. Оно приветствует неуверенность, которая в данном случае лучше, чем жесткая, догматичная уверенность. Ищущие – смелые люди: они не боятся быть отличными от большинства, не боятся отречься от привычного уюта религиозной общины внутри церковных стен. Они открыты различным духовным идеям из других традиций, помимо иудео-христианской. Именно по этим причинам современное светское общество, которое вовсе не враг духовности, и создает благодатную почву для нее.
Когда кто-то говорит мне, что он нашел Бога, меня тут же подмывает спросить его, как этот Бог выглядит. Если бы говорящий дал мне вполне определенный ответ, я бы попросил его продолжить поиски. Вот что имеют в виду буддисты, когда ответствуют: «Если встретишь на пути Будду, убей его». В предвзятом мнении нет никакого проку: если оно и ведет к чему-то, то лишь к желанию вновь ухватиться за тот же вымысел. Бог же – или Будда – не поддается никакому вымыслу. Впрочем, я стараюсь не говорить это людям ищущим, ибо это пахнет капитулянтством. Я просто говорю, что вопросы, окружающие Бога, вторичны. Прежде чем вы сможете познать Бога, вам нужно познать реальность.
Если бы мне пришлось назвать одну движущую силу, превращающую обычного человека в человека ищущего, я бы предпочел эту: люди хотят быть реальными. Желание верить, которое в прошлые столетия фокусировалось на Боге, вылилось в стремление к реальной жизни – той жизни, которая консолидирует, которая обогащает смыслом и целью, которая приносит исполнение желаний. Холокост и все прочие массовые ужасы породили жуткое чувство нереальности. Чувство неприкаянности становится таким глубоким и всепроникающим, что мы буквально несемся по жизни, работая как безумные и с еще большим безумием предаваясь развлечениям, даже не сознавая и не отдавая себе отчет в том, что существует иная реальность.
Но в самом начале, когда современная жизнь только-только стала пугать своей нереальностью, только у нескольких свидетелей хватило мужества взглянуть этой правде в лицо. Примо Леви, итальянский еврей, – один из немногих, кто был отправлен в Освенцим и выжил. В конце 1940-х годов, через несколько лет после того как советская армия захватила концлагерь и освободила узников, Леви написал трогательные воспоминания о том, каково это – вернуться в родной Турин, где все хотят одного – забыть о нацистах и возвратиться к обычным желаниям и радостям жизни. Поначалу Леви только и делал, что настойчиво говорил всем об Освенциме: не в состоянии молчать об этом ужасе, он останавливал прохожих на улице или обращался к незнакомым пассажирам в поездах. Это пошло ему на благо, ибо он в конце концов восстановил утраченную было связь с людьми. Но он больше не чувствовал, что он реален, как это чувствовали другие. Ему казалось, что он отделен, изолирован, что он блуждающий призрак. Его борьба с самим собой за то, чтобы вновь почувствовать себя реальным, иногда доходила до крайностей. Один из его друзей вспоминает такой необычный эпизод: когда Леви проходил мимо куста дикой хурмы, он внезапно с маниакальным остервенением набросился на него и начал рвать и жадно пожирать плоды.
Химик по образованию, Леви вдруг почувствовал неодолимую тягу изложить словами пережитое им в Освенциме. В результате на свет появились мемуары «Человек ли это?» – трогательный рассказ об опыте выживания в концлагере. «Вероятно, если бы я не написал эту книгу, – поведал Леви своему биографу, – я бы остался на этой земле одним из проклятых». Но он нашел в себе мужество продолжать жить, несмотря на невыносимые страдания. И я благодарен ему, что он – как и многие другие, кто до конца боролся за то, чтобы выйти из этой страшной депрессии, оправиться от этой душераздирающей травмы и даже безумия, – показал нам, что желание быть реальным – очень мощная движущая сила. Переведенное в русло нормальной жизни, искание обладает несколькими существенными ингредиентами, которые связывают нас воедино.
Что делает человека искателем?
● Желание быть реальным.
● Мужество идти навстречу неизвестному.
● Нежелание быть одураченным иллюзиями.
● Потребность чувствовать себя состоявшимся.
● Способность стать выше материальных удовольствий.
● Намек на другие уровни существования.
Если все эти ингредиенты присутствуют внутри вас – значит, вы человек ищущий. Вполне возможно, что они таятся в вас в виде еще не проросших зерен; тем не менее вы чувствуете некое внутреннее беспокойство, внутри вас шевелится некое желание. У людей религиозных слово «желание» вызывает беспокойство. Разве Господь не хочет, чтобы мы отказались от всех желаний? Если, как нам внушают, секс, деньги и власть – ловушки на пути в рай, то соблазн желаниями противен Богу. Однако Фрейд называл секс, власть и любовь к женщине первичными силами жизни. (Естественно, он обращался к мужскому миру.) Человеческая натура устроена так, что мы постоянно стремимся к этим «благам». Если это так – а миллионы людей целью своей жизни ставят именно эти «блага», тем самым вроде бы доказывая, что это именно так, – то каким образом искание может предложить что-то лучше?
В этом смысле люди ищущие как бы олицетворяют обманчивую личину общественности. С одной стороны, этот проект выглядит как чисто религиозный, как своего рода охота за единорогом, где в роли этого мифического животного выступает Сам Бог. А с другой стороны, духовность Нового Века ассоциируется у нас с кристаллами, ангелами, духами, ченнелингом и общением с мертвыми. Легко высмеивать подобные вещи, и атеисты, ищущие любые доказательства, свидетельствующие об иррациональности религии, с радостью пополняют ими свой арсенал. (На мой взгляд, подобное высмеивание указывает лишь на то, что атеистам свойственна нетерпимость: они на дух не переносят духовность и разбивают вдребезги все ее аспекты, оставляя разве что самые безобидные и выхолощенные.) Но проблема гораздо глубже – наша острая тоска по реальности и что с ней делать.