Глава 57

Кэтрин тоже подводила итоги. На работе она сказала, чтобы ее возвращения не ждали. Она не могла даже думать о ней, ей нечего там делать – по крайней мере сейчас. От психотерапии она тоже отказалась, уже после второго сеанса, хотя, не исключено, в будущем еще раз попробует, только сменит врача. Вполне возможно.

Она посмотрела на мать. Они сидели бок о бок в сдвоенном кресле – Кэтрин с той стороны, где обычно усаживалась мать до смерти отца, а мать – на месте мужа. Обе пили чай и смотрели какую-то юмористическую телепередачу. Снизу раздался звонок, и Кэтрин подошла к домофону. Это Ник. Проходил мимо и решил заскочить, чтобы повидаться с бабушкой. Кэтрин почувствовала, что это не простая случайность. И оттого что он нарочно пришел сюда, у нее сердце подпрыгнуло от радости.

– Мама, это Ник, – окликнула она мать, и та с трудом вылезла из кресла и засеменила к двери.

– Привет, милый! – Она привстала на цыпочки и чмокнула его в щеку. – Ну как, тебе лучше?

– Да, ба, не волнуйся, у меня все хорошо, – сказал он, хотя это и не так. Он подавлен. Он одинок. Он наркоман. Ему нужна помощь. Повидаться с бабушкой – это уже хорошо, это поможет. Она всегда обожала внука. Ник и Кэтрин смотрели, как она взяла его руку, обхватила обеими ладонями, зарядила своей чистой, незамутненной любовью. Он немного оттаял, сел на место Кэтрин и потянулся к вазочке с конфетами, стоящей на столике.

Кэтрин пошла за чаем и в ожидании, пока чайник вскипит, задержалась у двери между кухней и гостиной. Она не сводила глаз с затылков матери и сына: они покачивались в унисон – у матери от тремора, теперь мучающего ее постоянно, у Ника от того, что он самозабвенно жевал сладости. Может, им обоим стоило бы полечиться? Но она сразу же отказалась от этой мысли: Ник и без того ходил к врачу, это часть реабилитации, и ей совершенно не хотелось вмешиваться в курс успешного, как кажется, лечения. Она заварила чай и села на пол, привалившись к ножке кресла, на котором сидел Ник.

– Хочешь сесть? – спросил он.

– Нет, нет, не беспокойся, мне и здесь хорошо, – откликнулась она, поглаживая его ногу.

Интересно, думала она, как бы отнесся Ник, если бы в семье были другие дети, если бы у него была младшая сестра или брат, отвлекающие на себя часть родительского внимания? Сама она была единственным ребенком, и детство у нее прошло счастливо – это был ее постоянный аргумент против разговоров Роберта о том, что неплохо бы завести побольше детей. Правда, у Ника едва не появился то ли брат, то ли сестра – этого она никогда не узнает.

Оказывается, Кэтрин вернулась домой из Испании беременной. Она упустила момент, поздно спохватилась. Циклы у нее всегда были нерегулярными, поэтому прошел целый месяц, прежде чем она сделала тест. Через неделю после возвращения на работу, в обеденный перерыв, она сходила в аптеку, купила набор тест-полосок и заперлась в туалете. Конечно, она понимала, что может быть всякое, но уверяла себя, что результат будет отрицательный. Заслуживает же она, черт возьми, хоть какой-то удачи? Видно, нет. Потому что результат оказался положительным. Внутри нее зарождалась новая жизнь. Она опустила крышку унитаза и какое-то время молча сидела, раскачиваясь взад-вперед и обдумывая ситуацию. Возможно, это ребенок Роберта. В выходные они занимались любовью. Правда, только однажды. Да, только один раз, несмотря на все ее ухищрения с нижним бельем. А может, это к лучшему? Ребенок поможет отвлечься, а она в этом очень нуждается. Не работа, а ребенок. Но чей? Что, если он будет похож на него? Что, если у него будут темные волосы и темные глаза? Она не заплакала, но и решения сразу принять не могла. Надо выждать, подумать. Она вышла из кабины, выбросила салфетку в мусорное ведро, выпрямилась и посмотрела в зеркало.

– Надеюсь, все в порядке?

Кэтрин так и подпрыгнула. Она не заметила, как в туалет вошел кто-то еще. Рядом, улыбаясь, стояла одна из ее коллег.

– Я про твой разговор с Тони – получила задание?

– А-а… ну да, вроде бы идея ему понравилась. Окончательный ответ даст завтра. – Она улыбнулась, оторвала кусок туалетной бумаги, поспешно вытерла руки, и бросила бумагу в ведро, убедившись, что она прикрыла использованный тест на беременность. У Кэтрин даже голова слегка закружилась – оказывается, она умеет заставить человека поверить тому, что ей нужно. Раньше она не замечала за собой таких способностей.

Чем больше она думала о ребенке, тем яснее понимала, что это невозможно. В конце концов, Кэтрин записалась на прием в клинику, сказав Роберту, что собирается на выходные к приятельнице за город. На самом же деле никуда из Лондона она не уехала. Все это походило на ночевку в пансионате в большой компании девиц. Кое-кто из них приехал из Ирландии. Все радовались тому, что дело сделано – сидели на кроватях, поедали бисквиты, пили чай и обменивались шутками с медсестрой, которая зашла, чтобы рассказать о контрацептивах. Кэтрин присоединилась к остальным. Ей было легко с этими женщинами, и их юмор – юмор висельника – оказался ей близок. Про изнасилование она и слова не сказала – не хотелось портить им настроение, хотя любопытно было бы узнать, одна она здесь такая или нет. Домой она вернулась в воскресенье вечером, бледная и усталая. Только тут до нее дошло, через что она прошла. Что-то выходные не задались, сказала она мужу.

Буду к семи. – Она прочитала сообщение Роберта и тут же ответила: – Отлично, жду.

Сегодня вечером всем им предстоял званый ужин. Она посмотрела на часы. Без четверти шесть.

– Ма? Помочь тебе причесаться? Хочешь, помою тебе волосы, а потом высушу?

– Да, спасибо, дорогая. – Мать с трудом поднялась со стула. – Твоя мама такая заботливая, – сказала она Нику, направляясь в ванную.

– Ты ведь едешь с нами? – шепотом спросила Кэтрин Ника.

– Э-э… – вздохнул он.

– Нет уж, милый, прошу тебя, не надо огорчать бабушку, она обрадуется, если ты будешь с нами.

– Ладно. Договорились. Да, между прочим, когда я уходил из дома, тебе принесли письмо. Мне пришлось за тебя расписаться. – Он протянул ей конверт. На нем была печать адвокатской конторы, той, что находилась здесь, рядом, на углу. Кэтрин поморщила лоб и надорвала конверт, пытаясь припомнить, какой же штраф она забыла заплатить. Оказывается, это письмо. Она дважды перечитала его, сложила пополам и спрятала в сумочку.

– Ты как, все в порядке?

Она кивнула. Роберт накрыл ее ладонь и убрал руку, только когда пришла пора включить сигнал поворота. Они свернули налево, сбросили скорость и медленно стали двигаться вдоль тротуара в поисках свободного места. Роберт остановился, и она отстегнула ремень. Он остался сидеть на месте и в последний момент мягко остановил ее.

– Не передумала?

– Нет. – Ей даже не удалось скрыть раздражения. Он уже в четвертый раз задал ей этот вопрос. Она открыла дверь и вышла из машины.

Оконное стекло в двери все еще разбито, но на сей раз Кэтрин воспользовалась ключом. Теперь дом вместе со всем его содержимым принадлежал ей. Она переходила из комнаты в комнату, оглядываясь и подбирая с пола то одно, то другое. Беспорядка здесь сейчас даже больше, чем при ее последнем визите.

– О Господи, – услышала она голос Роберта.

Она поднялась наверх, перегнулась через перила и увидела, что он стоит посреди гостиной с отвисшей от ужаса челюстью.

– Кошмар, – вновь донесся до нее его голос.

Да, так оно и есть. Все это – сплошной кошмар. Она открыла ближайшую к лестничной площадке дверь и заглянула в спальню Стивена и Нэнси Бригсток: двуспальная кровать, туалетный столик, массивный комод, гардероб. Постель сохранилась в том же виде, в каком была, когда Стивен Бригсток лежал на ней в последний раз. Кэтрин не придется самой освобождать ее от грязного белья: она наняла рабочих, через несколько дней здесь все будет чисто. Она услышала на лестнице шаги Роберта и через несколько секунд почувствовала на талии его руки, но нетерпеливо сбросила их и направилась в следующую комнату.

Это тоже спальня. Наверное, Джонатана. Стены выкрашены в бледно-зеленый цвет, на них остались отметины от картин или, может, плакатов, – четкие прямоугольники, свидетельствующие о том, что чего-то здесь недостает. Она вышла, миновала Роберта, который переминался с ноги на ногу, не зная, стоит ли ему идти за ней. Зря он сюда пришел. Он выглядел, словно муж, которого жена под присмотром владельца таскает по дому, совершенно его не интересующему. Она заглянула в последнюю оставшуюся наверху дверь. Реликвия семидесятых. Ванная, выкрашенная в цвет авокадо. Она закрыла за собой дверь и спустилась вниз. Роберт последовал за ней.

Они прошли через гостиную в кухню и выглянули в сад. С тех пор как ее тут не было, над растениями кто-то поработал. Ветки с деревьев обрезаны и выброшены – наверное, в чернеющую посреди газона яму. Огонь, видно, горел вовсю. И он шагнул в него последним. Соседи тогда в один голос жаловались на запах. Это был другой, непохожий на прежние, тлетворный запах, и они позвонили в управу. Кэтрин смотрела по телевизору выпуск местных новостей.

– Он не издал ни звука, – сказал один из соседей. – Ни разу не вскрикнул. Во всяком случае, никто из нас ничего не слышал. Естественно, если услышали бы, позвонили бы не в районный совет, а в «Скорую помощь». А так – просто поплотнее закрыли окна, когда он затеял этот свой фейерверк.

Новости Кэтрин смотрела вместе с матерью. Та от ужаса слова выговорить не могла, только бормотала что-то невнятное. Пожилой мужчина, живший один, погиб в огне. Полиция не увидела в этом ничего подозрительного. Рядом с телом была обнаружена канистра с бензином. Кэтрин понятия не имела, что погибший – Стивен Бригсток, узнала, только когда с ней связался поверенный покойного и сообщил о случившемся. Мистер Бригсток назначил ее своей единственной наследницей. В ее владение переходят этот дом и квартира в Фулхэме.

– Пошли, дорогая, – сказал Роберт.

– Нет, ты, если хочешь, подожди в машине, а мне еще надо побыть здесь.

Не желая бросать ее одну, он тоже остался, открыл буфет на кухне и брезгливо подался назад – настолько здесь было грязно. При этом он наступил на разбитую чашку, валяющуюся на покрытом толстым слоем пыли линолеуме уже бог знает сколько времени. Кэтрин смотрела, как он переходит в гостиную, придерживая, чтобы не запачкать, полы пальто. Огляделся, где бы присесть, но потом отказался от этой мысли.

– Почему бы тебе не подождать в машине? – спросила она. – Я с удовольствием побуду здесь немного одна.

Он непонимающе посмотрел на нее.

– Ну да, мне хотелось бы побыть одной. Пожалуйста.

– Точно?

Она кивнула.

– Я заказал столик на половину второго. Пообедаем на пристани Луиджи. На работу я сегодня не вернусь.

Роберт – чуткий человек. Он так старался, буквально изо всех сил. Он вышел из дома, а она подошла к окну и смотрела, как он сел в машину, потянулся к сотовому и набрал номер. Наверное, звонил на работу, и это ее радовало, ибо означало, что о ней он сейчас не думал, а потому можно было вздохнуть свободно. Она решила оставить его. Он еще об этом не знал. Эта мысль не покидала ее уже много недель, она боролась с собой: да или нет? Сейчас все стало ясно.

Ей следовало простить его, но не получалось. Она не могла его простить, потому что все это время видела, насколько легче ему удавались примириться с мыслью о том, что ее изнасиловали, чем с тем, что у нее была любовная связь. Разумеется, он был подавлен, потрясен, чувствовал себя бессильным: как же так, он ее не защитил. И тем не менее Кэтрин не могла отделаться от ощущения, что с этой правдой ему было свыкнуться проще, чем проглотить известие о супружеской измене. В самые горькие моменты ей казалось, что, случись ему выбирать, он предпочел бы для нее страдание, нежели радость незаконной любви. Ему сделали очень больно. Его предали. Он был так зол. Робурт сказал, что у него было чувство, будто он не знал ее, она стала для него чужой. А теперь ему казалось, что Кэтрин, его старая добрая Кэтрин, вернулась назад. Но он заблуждался: ей никогда уже не стать той женщиной, какой она была. Той Кэтрин – женой Роберта, которая не могла сказать ему правду. Той Кэтрин, которая была готова скорее тащить бремя на своих плечах, нежели делить его тяжесть с ним. Она была самодостаточной, независимой женщиной – Кэтрин, которой он мог гордиться. И это не его вина, скорее ее.

Она вспомнила один вечер – это было вскоре после того, как Николас выписался из больницы, – когда Роберт порывисто взял ее за руки и сказал: «Я никогда не прощу себя, Кэт!.. Как я мог поверить в то, что ты на такое способна?..» И с каждым своим словом он отрывал от себя частичку ее любви. Он плакал, и она тоже плакала, но их слезы текли, не перемешиваясь. Было слишком поздно. Надо бы им поплакать вместе много лет назад.

Ее слезы были смешаны со злостью. Роберт разложил перед собой эти фотографии и увидел на них не то, что над ней издевались, а то, что она якобы получала наслаждение. Он не заметил насилия и увидел лишь разврат. Ревность ослепила его, и он не смог понять, как все было на самом деле. И поэтому она не могла его простить. После смерти Джонатана она решила, что ей никогда и никому не придется рассказывать эту историю – не придется доказывать свою невиновность. Но Роберт поставил ее именно в такое положение.

Она открыла заднюю дверь и вышла в сад. На улице было сыро, моросил мелкий дождь; вдыхая влажный воздух и засунув руки в карманы, она смотрела себе под ноги, на потрескавшиеся серые плиты. Интересно, Стивен Бригсток сам их выложил? Она ступила на траву, теперь постриженную и превращенную в газон, и направилась к чернеющей невдалеке яме. Краем глаза заметила что-то желтое, обрывок ленты, зацепившийся за куст, – напоминание о недолгом полицейском расследовании. Из костра были извлечены и оставлены на месте несколько обуглившихся предметов: полиция старалась найти хоть какой-то след, способный объяснить случившееся. Но ничего, в общем, не обнаружила и пришла к заключению, что это был просто жест отчаяния со стороны старого одинокого человека. Она погрузила мысок туфли в черную жидкую массу. Роберт говорил ей, что, по словам Стивена Бригстока, книгу написала его жена. Так ли это? Может, да, а может, нет. Да и какое это теперь имело значение? Никакого, в общем.

Она посмотрела на дом и попыталась представить себе, как он выглядел когда-то. Молодая супружеская пара, маленький ребенок, первый в их жизни собственный дом. Ухоженный сад, солнце. Что еще – надувной бассейн? Пикник на траве? Но это уже ее воспоминания, к этому дому они не имели отношения. Она вспомнила себя, Роберта и Ника, когда он был маленьким, совсем маленьким. Еще до поездки в Испанию. Под ее присмотром он голышом беззаботно запрыгивал в бассейн и выпрыгивал назад, размахивая деревянной ложкой и колотя ею, как барабанной палочкой, по тарелке. Память, ее память. Ей представляется, что и у Стивена с Нэнси случались такие же моменты в саду, когда их сын был еще совсем ребенком. Бедные, бедные, думала она. Она больше не держала на них зла, ни на него, ни на нее. Видит Бог, сколько они перестрадали. Она даже была благодарна Стивену Бригстоку. Он до конца выслушал ее. Ни разу не назвал лгуньей. Не заставил доказывать свою невиновность.

На встречу с поверенным Стивена Бригстока Кэтрин пошла одна: про завещание она рассказала Роберту позже. Странное это было свидание: поверенный не выразил ни малейшего любопытства, не задал ни одного вопроса, касающегося ее взаимоотношений со своим клиентом, хотя завещание было изменено всего несколько месяцев назад. Тут все просто, сказал он, приступая к изложению последней воли Стивена Бригстока. Она промолчала. И лишь при расставании он передал ей письмо и сказал, что его клиент распорядился вручить его в собственные руки адресата. Тогда она его даже не открыла – ей понадобилось несколько дней, чтобы собраться с мужеством и прочитать.

Это было сбивчивое, неуклюже составленное письмо. Трудно даже поверить, что его написал профессиональный учитель английского языка. Ему не хотелось, чтобы оно было воспринято как «еще одна попытка нанести ей удар». Он надеялся на то, что «завещание не обременит ее». Писал, что скорее всего она захочет продать и дом, и квартиру, и надеется, что «вырученные деньги облегчат жизнь ей и ее семье». Слов компенсация, компенсировать он тщательно избегал. И закончил словами, что к тому времени, когда она получит это письмо, его «страданиям придет конец»; но он хочет, чтобы она знала: «Я отдаю себе отчет в том, что вы и ваша семья никогда не избавитесь от боли, которую я причинил вам». И самое последнее: «Надеюсь, вы извините мне недостаток мужества». Эта фраза ее смутила. Как ее понять – он что, считал самоубийство проявлением трусости, а себя трусом? Или говорил о том, что должен был – но не хватило храбрости – передать ей негатив лично, а не посылать по почте? Негатив, который, как он пояснил, так и не был проявлен. Они с женой просто не отдали его на проявку – словно снимок не получился. Он-то и был вложен в письмо: «…Теперь я посылаю его вам».

Она поднесла коричневый квадратик к свету: ее затемненное, смазанное спереди изображение. Тусклое зимнее солнце, то и дело скрывающееся за облаками, не позволяло ей разглядеть призрак в рамке более или менее ясно, но она знала, что он тут есть. Стивен Бригсток искал на этом негативе своего сына, но взамен нашел ее ребенка.

Он мог все видеть и слышать, если стоял на пороге открытой двери. Той двери, которую она считала закрытой. Двери, за которой, как она была уверена, мальчик спал. Но он встал с постели и открыл дверь. Он заглянул в комнату. Единственное светлое пятно на негативе: фигурка в белом, которую нельзя не заметить, если знать, что она там есть. Маленький призрак, незаметно возникший и незаметно исчезнувший.

Для сохранности она положила снимок в отдельную коробочку и теперь рассматривала его вновь и вновь, часто, для верности, под лупой. И услышать он тоже должен был все, в том числе и ее притворные стоны. И не сказал ни слова. Не позвал ее. Просто закрыл за собой дверь и вернулся в постель, слишком испуганный и потрясенный, чтобы говорить. Может, лежал какое-то время без сна, накрывшись с головой одеялом и стараясь понять, что же он только что увидел и услышал. А может, встав утром, решил, что все это ему просто приснилось. Так или иначе, увиденное и услышанное той ночью стерлось из памяти ее ребенка. Из памяти стерлось, но в мозгу навсегда застряла фигура матери. Матери – чужой, которой нельзя доверять, в которую нельзя верить. Все эти годы она пыталась представить себе, что было бы, если бы он увидел, что происходило с ней в том гостиничном номере в Испании. Ну так он все видел. И слышал. И признаки этого проявлялись во время его роста, при переходе из детства в отрочество и дальше, только она не сумела их рассмотреть.

Вчера Ник впервые увидел этот негатив. Кэтрин испугалась, что допустила ошибку, пожалела, что показала ему снимок.

– Я не помню… Я ничего не помню. – Он покачал головой, вгляделся в непроявленную фотографию, но так и не смог вернуться к себе – ребенку. На ресницах у него блеснули слезы, и она положила ладонь ему на руку. Он изо всех сил старался не заплакать, задерживал дыхание, глотал слезы. Она потянулась к нему – думала, он подастся назад, но Ник прижался к ней и положил голову ей на грудь, уже не сдерживая рыданий. Он позволял ей гладить себя по спине, по голове, а в ней нарастало благодарное чувство к сыну, который, наконец, дал ей возможность понять себя.