Глава 51

У Кэтрин на ладонях кровь. Смешанная с потом, она покрывала их плотной красной пленкой. Это ее собственная кровь из пореза на тыльной стороне правой руки, образовавшегося, когда она разбила стекло, чтобы дотянуться до замка. Она сидела в своей машине, припаркованной у дома Стивена Бригстока, и вытирала ладонь о джинсы.

Постучать она и не подумала. Просто вломилась в дом и закрыла за собой дверь. Шторы были задернуты, и в полумраке она не сразу обнаружила, что шагает по пустыне жизни. Обеденный стол завален немытыми чашками, тарелками, пустыми консервными банками, из которых торчали вилки. На полу валялись клочки бумаги, в углу униженно корчился старый валлийский туалетный столик – ящики выдвинуты, дверцы распахнуты. Лишь один порядочный предмет бросился ей в глаза в этой комнате – письменный стол, опрятный и прибранный, на котором стояли фотография шестидесятых годов в серебряной рамке с изображением молодой пары и ноутбук, с откинутой крышкой и темным экраном. Легким прикосновением пальца она разбудила его и тут же отпрянула: ей со своей странички в «Фейсбуке» подмигивал Николас. А рядом было послание Роберта, извещающее о состоянии здоровья сына.

Она пересекла кухню со всей ее грязью и зловонием и подошла к окну в глубине дома. Она знала, что он наверняка слышит ее шаги; знала, что, скорее всего, он наверху, но торопиться ей было некуда. Взгляд ее задержался на яблоне, усыпанной плодами: за садом никто не присматривал, но все равно он сохранял свою красоту. Нестриженый газон покрылся бурьяном, мощный кустарник горделиво противостоял нашествию грозящих задушить его сорняков. Тлел вчерашний костер. Она вышла из дома и вгляделась в остатки того, что он пытался уничтожить.

Она почувствовала его присутствие прежде, чем увидела: стоящий на пороге открытой двери согбенный человечек, натянувший кофту жены на костлявое голое тело. Она разразилась гневной речью, но он даже не пытался возражать, просто моргал, понурившись, и дрожал всем телом.

Кэтрин помнила больше того, что поведала ему. Невысказанные слова метались у нее в голове, но она удерживала их, чтобы не сбить. Надо было донести до него суть. И ей это удалось. Дослушав, он не произнес ни слова, просто сидел на стуле, вцепившись руками в его края и опустив голову.

– Мне очень жаль. – Она удивилась, ибо сказано это было не им, а ею. Она не собиралась произносить этих слов, они вырвались сами собой. С ними она встала и удалилась.

И только тут перестала сдерживаться и позволила себе разрыдаться. Из глаз ее потекли годами копившиеся слезы.

Когда Джонатан улыбнулся сидевшей за стойкой бара и только что закончившей разговаривать по телефону с Робертом Кэтрин, она улыбнулась в ответ. Улыбка была машинальной, и все же она смутилась и, не обращая внимания на жест Джонатана, приглашающий ее присоединиться к нему, поспешила к лифту и поднялась к себе в номер. Она заперлась на ключ и подошла к кровати, на которой, уходя, уложила Николаса. Ребенок крепко спал, широко раскинув во сне руки. Она открыла дверь в соседнюю комнату и отнесла его на собственную кровать. Потом приняла душ и легла. Ничего той ночью не произошло. Ничего.

На следующий день они с сыном отправились на пляж. Было рано, а Николас проснулся еще раньше, в семь, так что на море они оказались около половины девятого. Она вспомила охватившее ее чувство одиночества, но также и блеск солнца, еще не слишком жаркого, и еще – разбегающийся на мили и мили в разные стороны светлый песок. Помнится, она сказала тогда Нику: пляж сейчас только наш. Он принялся неустанно таскать ведерком воду из моря. Они строили городок, по крайней мере она строила, ибо Ник, не вполне схватывая суть происходящего, считал, что ведра с песком, который шел на строительство магазинов и домов, существуют лишь для того, чтобы опрокидывать их и снова наполнять. Она помнила, как терпелива была тогда, и в то же время несколько стыдилась своего терпения. Стыдилась именно потому, что осознавала его, оно не было естественным. Но все равно она терпела и терпела, никак не одергивала сына. И пока он ровнял дома с землей, начинала строительство дорог, орудуя лопаткой, прокладывала в бесформенных кучах песка кривые улочки.

Через пару часов стали появляться люди, и к полудню пляж заполнился. К этому же времени Николас прилично поджарился на солнце и устал. Они пошли в кафе перекусить, прихватив с собой с пляжа все, кроме полотенец. Они шли, держась за руки, и Кэтрин вспомнила, как хорошо у нее было на душе. Она снова чувствовала в своей ладони пухлую ладошку Николаса и вспоминала, как ласково ее пожимала, а он отвечал на пожатие. Послезавтра им предстояло уезжать, и Кэтрин впервые почувствовала, что чудесно провела с сыном время под этим ослепительным солнцем.

Ник пообедал без всяких капризов, и на десерт она взяла мороженое – ему ванильное, себе клубничное. Возвращаясь на пляж, они менялись, слизывая мороженое друг у друга. Она вспомнила каплю мороженого, повисшую на носу у Ника, когда он потянулся к ней в тот же самый момент, как она собиралась передать ему свой шарик. Он захихикал, чувствуя на лице приятную прохладу, и измазал щеки и подбородок. Попытался было слизнуть мороженое языком, но не дотянулся, и Кэтрин пришлось пустить в ход подол пляжного платья, чтобы вытереть сыну лицо и отогнать слетающихся на запах сладкого ос.

Вернувшись, изрядно вспотевшие на солнце, на пляж, они улеглись на полотенца. Она вспомнила, как сняла платье и уселась, раздвинув ноги, а Ник уютно устроился между ними и прижался к ее обнаженному животу. Она читала ему какую-то книгу и чувствовала, что тело его постепенно тяжелеет, а голова клонится в сторону. Он уснул. Она бережно оторвала его от себя и положила рядом, укрыв платьем, чтобы он не сгорел на солнце. Он спал уже больше часа, а она все это время читала уже свою книгу и чувствовала себя счастливой. По-настоящему счастливой. А потом она и сама задремала, свернувшись калачиком рядом с сыном, прикрывая его, как наседка.

Когда Ник проснулся, проснулась и она. Распрямившись, она увидела Джонатана. Между ними были люди. Он находился ближе к морю, чем они с Николасом, но видно ему их было хорошо. Он лежал на животе, лицом в их сторону. Интересно, давно ли он здесь, мелькнуло у нее в голове. Она сделала вид, что не замечает его, и повернулась к Нику, одновременно доставая из сумки бутылку воды. Вот тогда-то он, должно быть, и сделал несколько снимков. Самого этого момента она не помнила, но фотографии видела. Кадр: они с Ником сидят на полотенце, она протягивает ему воду. Пластиковая бутылка нагрелась, на вкус вода, наверное, ужасна, но Ник не пожаловался. Она вспомнила, что смутилась, почувствовав себя почти обнаженной. Положим, в этом смысле она ничуть не отличалась от всех остальных, и все же ей сделалось как-то неловко, и она сдвинула ноги и подтянула спустившуюся с плеча бретельку бикини.

Около трех Кэтрин и Ник ушли с пляжа и вернулись в гостиницу. Она не помнила, чем они занимались следующие два часа, но во всяком случае время прошло мирно. Потом они поехали в город. Кэтрин предпочла бы прогуляться, но для Ника расстояние было слишком большим, и пришлось попросить швейцара вызвать такси. Они зашли в кафе, заказали пиццу, а потом пошли бок о бок по узеньким улочкам и в конце концов вышли на площадь, где Ник так и ахнул от изумления, увидев карусель. Казалось, она сошла прямо со страниц детской книжки. Нику захотелось прокатиться на лошади самому, но так, чтобы на другой, прямо за ним, ехала мама. Она вспомнила, как усадила его в седло, убедилась, что он крепко держится за перекладину, а потом, как Ник и просил, устроилась сзади. Всякий раз, когда лошадь под ней опускалась и понималась, круг за кругом, она чувствовала, как к горлу подступает тошнота, да и беспокоилась, что Ник, то и дело оглядывавшийся на нее, может свалиться. Но все прошло благополучно, мальчик был в восторге, приключение оказалось лучше некуда.

За каруселью последовала спиральная горка. Не слишком высокая, как раз для ребенка его возраста и роста. На сей раз она за ним не последовала, справедливо опасаясь, что желоб окажется для нее слишком узок, осталась внизу и смотрела, как он поднимается наверх с ковриком в руках, а потом, раскрасневшись, с блестящими глазами, несется в ее сторону. Полет окончился под раскаты общего смеха. Мягкое приземление. Все хорошо. Пора было возвращаться в гостиницу, и они направились на поиски стоянки такси. Ник устал и расхныкался. Он хотел, чтобы его взяли на руки, но она не соглашалась, говоря, что идти осталось совсем недалеко. Она пообещала ему вернуться сюда завтра, накануне отъезда. И не обманула. Они действительно вернулись на эту маленькую ярмарку, но за это время та успела измениться. Кэтрин старалась представить ее прежней, но ничего не получилось.

Вот и стоянка. Только машин на ней не было, лишь знак «такси» и изображение автомобиля с шашечками. Очереди на такси не было, но народа вокруг полно – кто-то сидит в кафе, кто-то прогуливается по улицам в этот ранний вечерний час, заглядывая в витрины магазинов.

Она взяла-таки Ника на руки, и он, сонный и пахнущий сахаром, уютно прижался к ее груди. И тут она увидела его, Джонатана, имени которого все еще не знала. Он сидел рядом с какой-то девушкой в кафе на противоположной стороне улицы. Девушка изучала карту, а он, перегнувшись через ее плечо, тоже высматривал на ней что-то. У девушки был удивленный вид, и Кэтрин вспомнила, что еще подумала тогда: интересно, они путешествуют вместе или только что познакомились? Он внезапно поднял голову и поймал взгляд Кэтрин, а она поежилась и отвернулась, высматривая такси. Она вспомнила, какое облегчение испытала, когда машина подъехала, даже не одна, а сразу три. Она поставила Ника на ноги и наклонилась к водителю, объясняя, куда ехать. Потом, отъезжая, выглянула в окно и увидела, что Джонатан провожал ее взглядом.

Она взяла ключ на гостиничной стойке и поднялась в номер. Ник почистил зубы и надел пижаму. Она задернула шторы и присела на кровать почитать ему на ночь. Ему нравилось спать в собственной кровати, при том условии, что она оставит дверь в свою комнату открытой, что Кэтрин ему и пообещала. Так он сможет увидеть ее, если проснется ночью. Не успела она закончить чтение, как Ник заснул, она поцеловала его, вернулась к себе в комнату и прилегла на кровать. Шторы не были задернуты, и в комнате был слышен шум улицы, где сейчас, в преддверии ночи, было гораздо более оживленно, чем раньше. Она на мгновение прикрыла глаза и почувствовала себя очень счастливой. Побалую себя напоследок, подумала она и решила выпить перед сном бокал вина и выкурить сигарету на балконе.

Заперев дверь в номер, она спустилась вниз и заказала большой бокал белого вина. В баре никого не было, да оно и понятно: кому придет в голову сидеть в такой вечер в этом довольно безликом помещении? Она подписала чек и пошла с бокалом наверх, старясь не пролить его, когда отпирала дверь. Посмотрела, как там Ник. Он сбросил простыню и спал в позе, к которой привык, будучи еще младенцем: упершись ладонями в подушку. Сегодня у них с Ником был особенный день. Роберт уехал, но она уже не скучала по нему. Это осталось позади. Собственно, только сейчас она вспомнила, что именно в тот день не скучала по мужу. Ей было хорошо с Ником, она была полностью поглощена сыном. Просыпаясь утром, она испытывала смутную тревогу: впереди был долгий день, и ей придется всячески развлекать Ника, стараясь ни в коем случае не раздражаться. Но этот день пролетел незаметно, она просто, как всегда о том мечтала, растворилась в нем, так что они стали единым существом. Теперь она вспомнила, что в тот день ей подумалось: отъезд Роберта был даже к лучшему. Потом она об этом забыла. Эта мысль совершенно улетучилась. Когда она недавно, несколько недель назад, раскричалась на Роберта, что, мол, он не должен был оставлять их с Ником одних, что ей было плохо, что она не хотела, чтобы он уезжал, ей казалось, что все так и было. В каком-то смысле это и было верно, но Кэтрин совершенно забыла то чувство умиротворенности и покоя, которое испытала, проведя весь день с сыном. Все это только сейчас ожило в памяти. А до этого оставалось полностью стертым.

Она взяла бокал с вином, сигарету, вышла на маленький балкон, присела и посмотрела на улицу, где протекала своя жизнь, и чуть ли не впервые ей не хотелось быть ее частью. Она была счастлива. Сейчас, сидя в машине напротив дома Стивена Бригстока, она говорила себе, что в тот вечер была счастлива. Глаза ее наполнились слезами, она с трудом сдерживалась, чтобы не разрыдаться, думая, что это был последний раз, когда ей было по-настоящему хорошо. Неужели все последующее «счастье» – только иллюзия. Не совсем, не совсем. Но то ощущение счастья… про него она старику не сказала. Ибо оно не имело отношения к истории, которую ему следовало знать. Ей не хотелось смешивать разные вещи. Суть дела – вот что она должна была до него донести.

Кэтрин допила вино и вернулась в комнату, закрыла за собой дверь и задернула шторы. Было еще относительно рано, но она чувствовала усталость. Душ, книга, кровать. Она уже сняла туфли и начала стягивать платье, когда краем глаза уловила какое-то движение. Она быстро снова натянула платье и обернулась, выставив перед собой наполовину, как в смирительной рубашке, закрытые рукавами руки. Шторы были задернуты, в комнате темно, но она видела, что на пороге кто-то стоял. Высокий, широкоплечий. До нее доносился его запах. Быть может, обоняние сработало раньше зрения. Да, это вполне вероятно, потому что запах мужского лосьона был острым и резким. Дверь была заперта, она слышала, как в руке у него позвякивали ключи. Наверное, она сама их оставила снаружи, старясь не пролить вино. Чертово вино. Она рывком вытащила руки из рукавов и выставила вперед платье, как щит. Но не успела и рта раскрыть, крикнуть, чтобы он убирался, как почувствовала на губах его ладонь. Большую, горячую, потную ладонь. Она до сих пор ощущала вкус его пота. Все это она рассказала старику. Что все последующие годы ощущала исходивший от его ладони запах страха, а может, это было возбуждение. Вкус и запах: вот что отложилось в памяти. И избавиться от этого было невозможно. Ужасно, что она так легко забыла ощущение счастья и так ясно помнила эту мерзость.

Она попыталась ударить его, но он перехватил другой рукой ее ладонь, заставив выпустить платье. Он разглядывал ее тело, она извивалась, стараясь высвободить руки, и в конце концов он их выпустил и, покосившись на открытую дверь, за которой спал Ник, приложил палец к губам. Потом полез в карман, вытащил перочинный нож, открыл его и приставил острие к ее левой груди. Просунул лезвие под чашечку лифчика и слегка надавил. Другой рукой он держал ее за горло и тащил за собой к двери в комнату Николаса. Закрыл ее, запер, действуя рукой, в которой сжимал нож, – другая по-прежнему оставалась сомкнутой на ее горле.

– Пикнешь – лицо порежу, а потом за сына примусь!

Он не угрожал ее убить. В этом случае она, может, еще бы поборолась. Не поверила бы и поборолась, а так – поверила, что он готов изуродовать и ее, и Николаса. Он провел лезвием по внутренней стороне руки – получилась прямая линия, затем еще одна, под прямым углом к первой, так что получился крест, четкий красный крест. Таким образом он демонстрировал остроту ножа. Он протянул руку и заставил ее слизнуть кровь.

Она удивилась, услышав его голос. Поразилась прозвучавшей в нем ненависти. Раньше, несколько дней назад, когда она впервые поймала на себе его взгляд, и потом, когда он на пляже издали чокнулся с ней бутылкой пива, и далее, когда улыбнулся, сидя у стойки бара, она никак не могла подумать, что он способен на такие слова. И голос его она представляла совершенно иным. Ласковым, теплым. Дура, сучка несчастная. Позор, стыдно думать, что тобой любуются. Почему она сразу не поняла, что не является в его глазах человеческим существом? Для него она – не больше, чем звереныш, которого можно мучить, нечто такое, на чем можно выместить все свои горести, всю свою ненависть. Ей казалось, что с его стороны это был просто невинный флирт. Она заставила себя вспомнить все подробности, но старику отцу их описывать не стала. Ей одной предстояло прочитать эту стенограмму, ей одной придется извлечь из-под спуда лет все эти подробности, смести пыль и вглядеться в них, какими бы они ни были. Нельзя себя щадить.

Он включил ночник, чтобы получше разглядеть ее, прислонился к двери, ведущей в комнату Ника, и велел ей раздеться. Через плечо у него была перекинута небольшая сумка, он снял ее и поставил на пол. Затем вытащил фотоаппарат и повесил его на шею. Все это время он не спускал с нее глаз. Разглядывал. Убеждался, что она не трогается с места. Она вспомнила, что тогда у нее мелькнула мысль: может, он собирается ее шантажировать? Он отошел от двери и пересек комнату. Кажется, ключ от спальни Николаса остался в замке.

– Снимай! – Он ткнул острием ножа в лифчик. Она спустила бретельки, повернула бюстгальтер застежкой вперед и расстегнула крючки. Все это можно было бы сделать гораздо проще, прямо на спине, но она сознательно тянула время. И ей показалось, что эти жалкие уловки сработали. Она думала, что ей удастся добежать до двери в комнату Николаса, отпереть ее и снова запереть, теперь уже изнутри. Но не успела она вынуть ключ из скважины – он никак не поддавался, – как Джонатан схватил ее за плечо, круто развернул и сильно ударил по лицу. Так ее еще никогда не били, ее вообще не били, разве что мать пару раз шлепнула в детстве. В ушах у нее зазвенело, зубы вонзились в десны.

– Мама? Мама, это ты? – раздался из-за двери слабый детский голос.

Он прижал ей нож к подбородку.

– Сделай так, чтобы он заснул, тебе же будет лучше.

– Все в порядке, малыш. Тихо, тихо, вот так, хороший мальчик.

Возможно, голос ее показался сыну странным, звучал как-то не так. Он окликнул ее:

– Мама, ты ведь обещала оставить дверь открытой… – В его голосе зазвучали слезы.

– Ну так и открой дверь, – прошипел он ей прямо в ухо. – А потом запрешь.

Она повиновалась, в надежде, что запрет, но изнутри, однако он оказался слишком проворен и успел просунуть ногу в образовавшуюся щель. Сам он отступил в тень, но она чувствовала, что он не спускает с нее глаз, смотрит, как она садится на постель к Нику, гладит его по голове. Наблюдает за ними обоими.

– Чем это так пахнет? – спросил Ник.

Запах мужского лосьона.

– Это у них в гостинице такая жидкость. Шампунь называется. Я душ принимала, – сказала она, целуя его в лоб.

– Противный запах, – пробормотал он, и она попыталась улыбнуться.

– Засыпай, малыш, я здесь. Только мне тоже хочется спать.

– Ты обещала не закрывать дверь, – повторил он, стараясь держать глаза открытыми, но они упорно слипались.

– Да-да, конечно. Прости меня. Смотри. Дверь открыта. Засыпай, солнышко. – И она снова принялась гладить его по голове и гладила, пока глаза у него не сомкнулись, и он заснул. Заняло это всего несколько минут. Она слышала, как он переступает с ноги на ногу где-то позади нее. Чувствовала, как он склоняется над ней и Ником. Видела, как он смотрит на Ника, вынимает нож, проводит им по воздуху прямо над головой спящего ребенка – слева направо. Лезвие колеблется над ресницами ее малыша. Затаив дыхание, она встает и направляется к двери. Нужно как можно скорее увести его отсюда. Слава Богу, он идет за ней. А если бы Ник проснулся?.. Как бы он себя повел?

Вернувшись к себе, она велела ему запереть дверь, и он улыбнулся, решив, видно, что она не хочет, чтобы им мешали.

– Так-то лучше, – сказал он. – Ну и что дальше?

Направляясь к Нику, она натянула на себя футболку, теперь сняла ее, на сей раз медленно. Ей хотелось взять над ним верх. Только бы он не сделал больно ей или Нику. Может, он просто хочет посмотреть? Стягивая футболку через голову, она услышала, как щелкает фотоаппарат. Она не знала, что ей делать. Позировать, что ли? А нет, так что?

На ней остались одни трусики. Обыкновенные белые трусики. Приличные. Скромные. Он был явно разочарован. Он подошел к гардеробу, открыл верхний ящик, пошарил внутри. Наткнулся на нижнее белье, купленное Робертом как раз перед этой поездкой, и протянул ей.

– Надевай, – бросил он.

Она повиновалась.

– Садись на кровать.

Она села на кровать.

– Так, немного поглубже. Расслабься.

Как же, расслабишься тут. Тем не менее она закинула руки за голову и немного откинулась назад.

– Раздвинь ноги.

Она выполнила приказание.

Он сел на стул и посмотрел на нее.

– Руки под трусы.

Вот мерзавец, подумала она, но сделала, как было велено.

– А теперь побалуй себя. Мне надо, чтобы ты кончила.

Как это? Нет, это невозможно. Но придется. Ее пальцы задвигались, а он в ожидании прильнул к объективу фотоаппарата. Все сухо. Ни малейшей влаги. Пальцы заработали быстрее, и она услышала: щелк, щелк, щелк. С его приближением ее пальцы двигались все чаще, и она закрыла глаза и откинула назад голову. Она приоткрыла рот, шумно выдохнула, застонала…Все это был спектакль, она знала, что ей не кончить, но он-то об этом не знал. И вот – окончательный стон, окончательный выдох. Теперь оставалось ждать. Она боялась пошевелиться, мучительно гадая, все ли это или ему нужно что-то еще. Пойдет ли он к ней или достаточно того, что было? Щелк, щелк. Да кончится ли когда-нибудь это проклятое щелканье? Она медленно убрала руку. Так же медленно повернулась и посмотрела на него. Он сидел. Выглядел умиротворенно, на шее болтался фотоаппарат. Ножа видно не было.

– А теперь уходи, – сказала она. – Пожалуйста.

Внезапно всей его умиротворенности как не бывало, в руке снова блеснуло лезвие ножа. Она сделала ошибку. Не надо было говорить этого. Надо было притвориться, что ей хорошо. Он стиснул нож, полоснул им по ее трусикам, стиснул ей руку и прижал к себе. Влажно. В ноздри ей ударил едкий запах спермы. Она почувствовала, как отвердевает его мужское естество, сердце у нее учащенно забилось, горло перехватил спазм. Она поняла, что это еще далеко не все, и съежилась от страха. Ее охватила паника. Ей было страшно за себя, за своего малыша. Ее ладонь сомкнулась на его пенисе, и ей неудержимо захотелось оторвать его. Он отдернул ее руку.

– Подожди, – сказал он так, словно это ей не терпелось испытать его. – Повернись.

– Пожалуйста, не надо… – Она заплакала, втайне надеясь, что в нем зашевелится что-то подобное жалости. Но он просто шагнул к двери в спальню Николаса.

– Хочешь, чтобы он узнал, что нравится мамочке? – На мгновение она с ужасом подумала, что будет, если Ник и впрямь увидит происходящее.

– Ладно, больше не буду. Извини. – Он посмотрел на нее. –  Пожалуйста, отойди от двери, – сказала Кэтрин.

Она опустилась на колени, оперлась о пол руками, повернулась к нему спиной, и он сорвал с нее и так уже едва державшиеся трусики.

– Улыбайся, – бросил он. Она повиновалась. – Мне надо тебя видеть. – Она повернула голову и изобразила улыбку. –  Повторим. – Он подался назад, давая ей вновь заняться собой.

Она закрыла глаза. Она пряталась от него, пытаясь собраться с мыслями. Что делать? Надо, чтобы он ушел. Она должна убрать его подальше от Ника. Нельзя ли уйти вместе с ним из гостиницы?..

– Чего это ты остановилась?

А она и не почувствовала. Начала заново, быстрее, еще быстрее, до боли в запястье, а потом он грубо схватил ее, вломился, с болью, кровью, повернул к себе лицом, впился в ее рот! Она почувствовала его зубы, его слюни, горький привкус лосьона на кончике языка. Она не могла издать ни звука, и не потому, что он зажал ей рот. Разве может она позволить себе вскрикнуть, когда за стеной Николас? Что это? Неужели он кончает и этой муке приходит конец? О Господи, поскорее бы, поскорее бы он убрался отсюда. Он вдавил колено в ее бедро и заработал с новой силой – толчок, толчок, толчок. Ну, вот и все. Да, но он молод и готов к новой атаке. А потом к следующей. Но наконец он все же изнемог. Сколько времени прошло? Несколько часов. Кажется, много часов. Три с половиной. Это продолжалось три с половиной часа. И она позволила ему унизить себя. Она не сопротивлялась, не кричала. Она думала о Нике. Не кричи. Не плачь. Он лег рядом с ней на кровать, взял за руку, повернул к себе и улыбнулся.

– Спасибо, – сказал он. – Все было просто замечательно.

А ей хотелось, чтобы он сдох. Чего бы только она не отдала, лишь бы увидеть, как он умирает. И вот это она его отцу сказала, пусть знает. И ей не хотелось делать вид, будто она стыдится этого чувства. Было так, как было. Именно это чувство она тогда испытывала.

Он достал из дорожной сумки пачку сигарет и протянул ей. Она покачала головой. Он щелкнул зажигалкой.

– Только не здесь, – возразила она. Ник почувствует запах дыма, но прямо говорить этого она не хотела. Не хотела напоминать ему о Нике. Она кивнула в сторону балкона. Он раздвинул шторы, открыл дверь и вышел наружу.

– Точно не хочешь? – спросил он, поворачиваясь, и вновь протянул ей пачку, и она решила, что лучше все же закурить, взяла сигарету, последовала за ним на балкон и прикрыла за собой дверь.

Они стояли бок о бок, глядя вниз на проходящих мимо людей, веселых, нормальных людей, вдыхающих свежий вечерний воздух. Иные поднимали голову. Двое стоят на балконе и курят. Довольны жизнью. И никому не приходило в голову, что это насильник и его жертва. Она вспомнила, как сделала последнюю затяжку. Уходя, он поцеловал ее, словно ничего не произошло. Это было еще одно оскорбление.