Книга:
Эныч
Назад:
3
Дальше:
5
4
Плотно зашторены окна. Мягко шелестят кондиционеры. Посредине комнаты — просторный дубовый стол. На столе — кипы бумаг, многочисленные ряды папок, развернутая карта города с фломастерными пометками — стрелками, кружками, крестиками. Одна из стен представляет собой многократно увеличенный дубликат лежащей на столе карты, только без стрелок и крестиков, а с помигивающими на разные лады красными лампочками. Потрескивает пульт управления общей компьютерной системы. За пультом — майор Степанчук. Неподалеку от майора, в кресле-вертушке, расположился генерал Плухов. Он периодически поглядывает то на схему, то на выстроившиеся в три этажа у соседней стены мониторы. По комнате от стола к схеме, от схемы к Степанчуку, от Степанчука к мониторам прохаживается Джугашхурдия. В дальнем конце комнаты сидит на стуле и посасывает колпачок авторучки Ландсгербис. Иногда он что-то записывает в блокнот.
Гудит зуммер на пульте. Степанчук переключает тумблер.
— Первый слушает.
— Говорит девятый. «Сокол» сообщает о выборе варианта «Пестрая лента». Группой «Чугуна» проведены новые акции. Пропали дети из «Огонька»— детского сада номер один. Там же, на сетке ограждения, попал под гипнотическое воздействие лейтенант Голайбо из двадцать седьмой группы наблюдения. Доставлен с тяжелым сотрясением мозга в реанимацию. В сад нами послан двенадцатый. Произведено надругательство над памятником Народного Подвига. Характер и форма надругательства аналогична предыдущим. Технические средства, применяемые при диверсиях, остаются невыявленными. Продолжаем наблюдение.
— Принял.
Степанчук щелкает тумблером. Смотрит на генерала.
— Детский сад, — говорит Плухов, — это что-то новое. Дети, несомненно, похищены. Но с какой целью?
— Отвлекающий маневр, — предполагает Степанчук. — «Чугун» готовит нападение на аэродром. Или… — он почесывает подбородок, — или в случае провала они надеются использовать детей в качестве заложников.
— Неужели все-таки поняли, что мы у них на хвосте? — генерал покачивает седой головой.
— Дэатэлност вашэго Чугуна-Энова затрагываэт важныэ государствэнныэ ынтэрэсы страны, — Джугашхурдия, остановившись у стены-схемы, наблюдает за вспыхивающими лампочками. — Гдэ, скажытэ на мылост, ваш пэрвый сэкрэтар обкома? Чэм он занат в такыэ отвэтствэнныэ мынуты?
— Утром мы встречались с товарищем Борисовым у него в кабинете, — говорит генерал. — Получив вчера нашу телефонограмму, он был вынужден прервать отпуск и вернуться в город. Меня он заверил, что целиком полагается на опыт и оперативность нашей организации.
Генерал косит глаз в сторону Степанчука. Тот, склонившись над пультом, поигрывает кнопками.
— Да, новые акции, конечно, усугубляют положение, — генерал закуривает. — Но по первому же сигналу капитана Дельцина мы готовы нейтрализовать действия противника. Пока они нам весь город на попа не поставили.
— Я лично буду их допрашивать, — поднимает голову от пульта и выпячивает подбородок Степанчук. — Применю, как и с Тульским, «фаларидова бычка». Если не расколятся, пущу в ход свои собственные изобретения. А на крайний случай есть у меня одна задумка.
— Толко нэ забывайтэ, — поднимает палец Джугашхурдия, — что сэйчас нэ трыдцат сэдмой год, товарыш…
— …майор, — подсказывает Степанчук.
— …товарыш Стэпанчук. Джугашхурдия переходит к столу.
Звонит городской телефон. Плухов недовольно ворчит:
— Кого еще там?
Степанчук берет трубку. Слушает. Говорит:
— Потом… Хорошо… Потом, — положив трубку, усмехается. — Опять наш Дядин уполномоченный, ректор духовной академии отец Алексий на своих отроков стучит и, как всегда, не вовремя… Внимание! — Степанчук глядит на схему. — Через две-три минуты главный объект войдет в поле зрения пятого монитора.
Кресло поворачивает генерала лицом к цветным экранам. Стремительно продвигаются от окна к мониторам орлиный нос и вороные усы Джугашхурдии. Перебирается поближе Ландсгербис. Встает за спиной генерала, дышит ему в затылок.
— Они должны показаться из Третьего Интернационального переулка, — предупреждает Степанчук. — Это в правом углу монитора, между Дворцом Счастья и палаткой приема стеклопосуды. Видите очередь?.. А вот и они.
На экране появляется фигура Эна Эновича. Чуть позади идут Коля и Гена. Коля размахивает руками, что-то рассказывает. Гена утирает ладонью лицо.
— Жарко на улице, — произносит генерал, тянется за сифоном. — А вот Кувякин не снимает пиджак…
— Меня интересуют телодвижения Кувякина, — говорит Степанчук. — Нормальные люди так руками не машут. Или это сигнал?
— Пожалуйста, приблизьте изображение, майор, — говорит Плухов. Вглядывается в экран.
«Ишь как закрякал, — отмечает Степанчук, двигая микшер. — Па-жал-ста. Глядишь, и спасибо скажет. Перед Москвой выпендривается».
— Благодарю вас, — произносит генерал. Гасит окурок о панель пульта. — А Энов, надо признаться, уверенно держится. Ни один мускул на лице не дрогнет. Будто не на задании, а на прогулке. Матерый враг.
Эн Энович задевает ногой за торчащий из асфальта кусок рельса. Падает, встает, продолжает идти.
— А это что, ынтэрэсно, за фынт? — настораживается Джугашхурдия.
— Да. Это не случайность, — хмурится генерал.
— Сначала жестикуляция Кувякина, теперь лжепадение «Чугуна», — говорит Степанчук. — Налицо присутствие постоянной связи с сообщниками.
— Надо поскорее разобраться в их системе сигнализации. Передайте видеозапись в отдел дешифровки, майор, — генерал разминает новую сигарету.
Эныч, Коля и Гена подходят к остановке трамвая. Гена ставит чемодан между ног.
— Чемодан поставил, — констатирует Степанчук. — Обратите внимание: между ног. А Кувякин сразу же руки в карманы убрал.
Генерал бросает взгляд на часы.
— Вы готовы, товарищ Ландсгербис? В десять пятьдесят вам надлежит подключиться к проведению операции. Капитан Дельцин рассчитывает на вас… Да, нелегко сейчас капитану.
Степанчук регулирует резкость изображения. Замечает:
— Надо полагать, им долго придется ждать. Трамваи сюда редко заглядывают.
Джугашхурдия поглаживает усы.
— Товарыш Стэпанчук, пока оны стоят, нэлзя лы уточныт, что там проызошло с паматныком?
Степанчук, не отрываясь от экрана, вызывает «девятого». Уточняет подробности. Джугашхурдия сосредоточенно выслушивает сообщение. Резюмирует:
— Осквэрнэныэ сватын — это наыболээ коварный удар по государствэнным ынтэрэсам страны.
— Вернемся-ка к предыдущему сообщению, — вынув изо рта авторучку, тихо говорит Ландсгербис. — Я о событии на привокзальной площади, у другого памятника, где ваш сотрудник, находясь под гипнозовлиянием, совершил нападение на заслуженную скотницу…
— Неприятный момент, — генерал гасит сигарету, складывает руки на груди. — Майор Денисов — наш старейший, самый опытный специалист-эпизодник. За все время работы не имел ни одного провала, а тут…
— Хорошо — жив остался, — говорит Степанчук. — Если б интимный резервуар у Новодворской оказался чуть больше, голова бы вошла целиком, и тогда уж… Кстати, принцип все тот же — что с трубой, что с Тульским, что здесь — ничего ниоткуда не извлекается.
— Особенно обращает на себя внимание демонстративно-извращенный характер вражеских акций, — произносит Ландсгербис. — Очевидно, по их расчетам, подобные эффекты должны создать в городе трудноконтролируемые эмоциональные всплески.
— Нэ забывайтэ, что пострадавшаа ны кто ынаа, как дэпутат мэстного совэта, да к таму же наш внэштатный сотруднык… Сначала оны… эта… мэстнаго, а потом и Вэрховнаго захотат!
— Не позволим, — твердо говорит генерал. — Мда-а, серьезную игру затеяли, ребята…
— Я вот что хотел у вас спросить, товарищ Плухов, — постукивает блокнотом по спинке кресла Ландсгербис. — Много ли в вашем городе иностранцев?
— Майор, дайте, пожалуйста, распечатку, — распоряжается Плухов.
— Пожалуйста, Петр Сергеевич, — мгновенно откликается Степанчук. — В городе на сегодняшний день один иностранец. Болгарин. На монгола очень похож.
— Ыз соцыалыстычэского лагэра? — удивляется Джугашхурдия.
— Все они одним миром мазаны, — машет рукой генерал. Наблюдает в мониторе действия объекта: «Чугун» скребет спину. Плухов почесывает нос. — А кто у нас, Эдуард Иванович, за этим братцем-помидорщиком приглядывает?
— Как он год назад появился, я к нему сразу младшего лейтенанта Якоря прикрепил, — улыбается Степанчук.
— Есть ли здесь связь?.. — генерал задумывается. — Ну, хорошо, майор, запросите санкцию прокурора на арест. Про запас.
— Это мы хоть сейчас оформим, Петр Сергеевич. Прокурор всегда у нас в дежурной части торчит. В го играет. Бланки с печатями у меня в сейфе. Только фамилию вставить… Его не то Ангел Дядю Сынов, не то Сын Дядю Ангелов величают…
— Ишь ты, — генерал хмыкает. — Сынок Дядин! Как их только с такими именами к нам впускают.
— А им тут у нас быстрее атеистами сделаться, — говорит Степанчук, регулируя контрастность изображения.
— Да. Займытэс ыностранцэм, — говорит Джугашхурдия. — Толко нэ забывайтэ, что сэйчас нэ тэ врэмэна. Процэс общэвропэйской квартыры.
— Шутки шутками, но надо учитывать, — вновь слышится тихий голос Ландсгербиса, — что, как к иностранному, так и к имеющему выход за рубеж отечественному материалу, подход требуется крайне осторожный. Наши противники по каждому пустяку шумиху поднимают. Любой наш шаг вызывает нежелательный резонанс. Необходимы четкость и внимательность. Мне, к примеру, довелось одним батюшкой заниматься, имевшим имидж гонимого за веру. Он свою службу в антисоветские сборища превращал. Пришлось его брать: Ох как на Западе раздуделись! Мы думали, как до суда дойдет, так без международного скандала дело не обойдется. Хотели сначала составить обвинение по статье о гомосексуализме. Но я с ним две недели поговорил по душам — о Дяде, о вере, о добре, немножко о жизни нашей земной — он и осознал свои прежние заблуждения. Публично покаялся. Мы таким образом убили сразу двух зайцев — и человека спасли, и Запад на место поставили.
— Умно, — генерал протирает увлажненный дыханием Ландсгербиса затылок.
— Трамвай, — говорит Степанчук.
Подергивая корпусом, к остановке подползает полинялый вагончик. Проглатывает Эна Эновича, Колю и Гену. Тащится в угол экрана и скрывается из виду. Степанчук выключает монитор.
— Ну, что же, майор, — Плухов встает, разминает затекшие ноги. — Распорядитесь-ка насчет чайку. Будьте добры.
«Чайку захотелось? — Степанчук нажимает кнопку. — С сахаром? А ничего не слипнется?» Плухов идет к столу.
— Итак, подведем итоги…
— Это же надо! — возмущается прижатый к кассе Коля. — Сколько эту каракатицу прождали! Лучше б пешком пошли. Через ракетный завод… Полегче наваливайся!.. Я там дырку в заборе знаю… Черт-те что!.. Давайте ваши три копейки… Держите билет.
Эныч и Гена отделены от Коли несколькими спресованными телами пассажиров. Из середины салона несется тоскливо-плачущий мужской голос:
— Ну, куда я подвинусь… Ну куд… д-да… Ведь весь зажат… Е… бн… в… в конце-то концов!
— Эныч! — кричит Коля. — Ну, как вы там устроились? Кишки не полопались? Генка! Чемодан не потерял? Держись, земеля! Это тебе не в поезде проводницу барахтать!
Коля смеется.
— Весело вы тут живете, — выдергивая пиджак из-под ног пассажиров, говорит Гена. — Задержаться что ли у вас в городе?.. Вот только с работой у вас как?.. Ты где работаешь, Эныч?
— На чугунке, — отвечает Эныч. — Раньше на танковом вкалывал. На конвейере. Ушел.
— Что? Платили мало?
— Да. И людей там давят. Как мух.
— Эныч! — кричит Коля. — Вы о чем там шепчетесь? Без меня хотите кирнуть?
— Без тебя попробуй кирни, — отзывается Эныч.
— А на чугунке что у тебя за работа? — интересуется Гена.
— Как и везде, — говорит Эныч. — Бери больше, кидай дальше. Отдыхай пока летит.
— Граждане! — орет Коля. — Минуту внимания! Среди нас под видом простых трамвайных зайцев, едут два выдающихся представителя рабочего класса. Эныч, передай свой автограф вон тому лысому, на задней площадке, а мне три копейки подкинь на фонд будущих детей-инвалидов.
Довольный своей шуткой, Коля гогочет.
— Я-те подкину, — огрызается Эныч.
— Эй, лысый! — продолжает Коля, обращаясь теперь к гражданину на задней площадке. — Ты что это гражданочку в угол зажал? Думаешь, не видим? А ну руки покажи!.. А вы, гражданочка, не краснейте! Может, вы с ним заодно?.. Эх, везет же этому лысому!
— Долго нам ехать, Эныч? — спрашивает Гена, ощупывая ногой чемодан.
— Так, — говорит Эныч. Загибает пальцы. — «Артиллерийская», «Пролетарская», «Краснобогатырская», «Силикатная», «ЖБК», потом «Магазин „Колобок“», и наша.
— «Колобок» давно снесли, — подсказывает кто-то из пассажиров. — Там теперь редкие газы выпускают. А остановка называется «Мазилово».
— «Партизан» не снесли? — беспокоится Эныч.
— Пока стоит, — охотно отвечает пассажир. — А там: кто ж может заглянуть в пучину моря жизни?.. Кстати, я здесь старожил. Могу на любой вопрос ответить.
Трамвай дрожит, скрипит, резко останавливается. Передняя площадка стонет. Открываются двери. Народ устремляется к выходу.
— Граждане! — кричит Коля. — Куда же вы? Не все сразу! Двери-то хоть пожалейте.
— Что это с ними? — спрашивает Гена. — Куда они ломанулись?
— Видите дом? — старожил указывает на серое здание с бойницами. — Это наш знаменитый театр Мимики и Жеста. Сзади него кости иногда выкидывают. Безо всякого блата приобрести можно.
Полуопустевший трамвай трогается. Коля перебирается к друзьям. Становится, потирая бока, рядом с Энычем.
— Да, неплохое у вас в городе обеспечение. Наверно, останусь, — Гена отряхивает пиджак. — Как ты посоветуешь, Коля?
— Мне не жалко, — говорит Коля. — Оставайся. Житуха — сам видишь!..
— Хороший город. Охрово-бордовый. Обязательно оставайтесь, — советует старожил. — Не пожалеете. По количеству добываемой радиации значительно уступает Талды-Курганским открытым урановым карьерам. Плюс там пыли и копоти много, а у нас только чуток свинца и ртути в воздухе. Оно и полезно для здоровья. И море есть свое — солончаково-заасфальтировавшееся. Маленькое, правда, искусственное, но свое. Возле испытательного термоядерного полигона раскинулось.
— Бывали в Талды-Кургане, папаша? — удивляется Гена.
— Упаси Дядя, — смеется старожил. — На дядька мне это надо? Смотрите телепередачу «Клуб кинопутешественников» — во всех местах побываете… Ну, чем еще интересуетесь? Спрашивайте, а то мне сейчас выходить.
— Ну и выходи. Не задерживай, — говорит Коля. — Ты, Ген, поменьше слушай этих путешественников. Не видишь разве, он на стакан напрашивается. Вали-ка, дяденька, к своему телевизору. Там сейчас как раз твои Танды-Манты показывают.
Старожил отходит к дверям.
Трамвай останавливается. В вагон, тяжело дыша, пытается влезть старуха с мешком.
— Ох, помогите, сыночки. Силов моих больше нету.
Гена подхватывает старуху под мышки, втаскивает в вагон.
— Ох, спасибо родемый, — пыхтит старуха. Отдувается. — Дай тебе Дядя здоровья. Да жену работящую.
Старуха, продолжая охать, тащит свой мешок по проходу. Пристраивается возле другой старухи, в сером ситцевом платке.
— Ох, сестрица, намаялась я, совсем замоталась, — говорит первая старуха второй. — Шишнадцать городов объехала и нигде ничего нету. Конских яблок только с десяток кило насобирала, да керамзитогого шлака вместо соли пососать перехватила. — Старуха крестится. — Слава Дяде, шлак еще есть. Ох! Ну, камыша подгорелого немного купила. Еще кой-чего. А мужик-то мой, инвалид — паровой котел таскал, надорвался; а где он тот котел? — ждет меня в деревне голодный. Приеду, в чем кашу варить?
— И не говори, милая, — соглашается старуха в платке. — У нас в городе и очередей-то не стало. Не за чем стоять. Так что не майся, уезжай к своему бедолаге, подкорми его конскими яблочками. Зря только ноги у нас себе стопчешь. Совсем голодно.
— Это ничего, что ничего нет. Как-нибудь переживем. Мы люди скоромные. Дядя терпел — и нам велел. Лишь бы войны не было… А камыша-то, сестрица, я в вашем городе достала. Грех вам жаловаться!
— Неужели? — фальшиво удивляется «платочек». — Надо же! Да только мы его и не видим, камыша-то. Приезжие все разбирают. Житья от вас нету, вороги!
«Платочек» отворачивается к окну.
— Граждане! Приготовьте ваши билеты! — раздается гнусавый голос с передней площадки. С задней площадки такой же голос вторит:
— Билеты ваши приготовьте! Граждане!
По вагону проносится встревоженное шуршание. Коля подмигивает товарищам, достает из кармана билеты. Шепотом поясняет:
— Не зря я у кассы стоял.
Контролеры движутся по вагону, сходятся в центре. Это похожие друг на друга старухи в форменных сизых шинелях. Их пронизывающие взгляды обшаривают скрючившиеся фигуры пассажирок в платке и с мешком. «Платочек» достает какие-то тряпочки и лихорадочно их разворачивает. «Мешок» растерян и безнадежно неподвижен.
— А ваш? — строго спрашивают контролеры. — Ваш? А?
— Ох, сестрицы, — причитает старуха с мешком. — Дядя свидетель. Шишнадцать городов объехала. Совсем замоталась. А мужик-то мой — инвалид…
— Гражданка, вы нам голову не морочьте, — обрывают старуху контролеры-близнецы. — Показывайте билет или платите штраф. Понятно? Штраф платите или билет показывайте.
. — Сестрички, родненькие… Ох!
— Нет у нее билета, — ябедничает старуха в платочке. — Я видела, что она его не брала. Приезжие — все такие. Объедают нас, обжирают, а мы — в трамваях за них плати!
Контролеры впиваются ногтями в старуху, в мешок, тащат то и другое к выходу. Старуха вопит. Вопят и контролеры. Голоса перемешиваются:
— Шишнадцать!.. Раз билет не купила!.. Дядя, мужику-инвалиду!.. Милиция покажет!.. Пример для молодежи!.. Жрать нечего!.. Заплотишь штраф!.. Ох!..
Все трое и мешок вываливаются через распахнувшиеся двери на улицу.
— Повязали бабусю-безбилетницу! — смеется Коля. — Отберут у нее теперь все добро!.. И Дядя не поможет. А у тебя-то, Генк, в чемодане нет котла? Пригодился бы для бабок, которые тебе твоя бабца отвалит. Нам на следующей выходить!..
…Просыпается динамик, хрипит. Трамвай останавливается. Подготовившихся к выходу Колю, Гену и Эна Эновича окутывает теплое, ядовито-пахучее облако. Коля кашляет, зажмуривается и выпрыгивает из вагона, верещит снизу из густого тумана. Гена в нерешительности застыв на верхней ступеньке, прислушивается. Верещание сменяется отчаянной руганью. Гена оглядывается на Эныча. Гневается нетерпеливый динамик, веля Гене поторопиться с высадкой. Отпустив поручни, тот отталкивается, делает кульбит и приземляется. Обернувшись, различает тронувшееся тело трамвая. Колина ругань переходит в глухой стон.
Через минуту туман немного рассеивается. Гена видит Эна Эновича, застывшего в позе былинного героя. Правая его ступня — на теле поверженного недруга, левая погружена в асфальтовую кашу. Оказавшийся в роли недруга, Кувякин тщится освободиться из-под могучей подошвы Пересвета-Эныча. Гена подает богатырю руку, помогая выбраться из асфальтовой кучи. Затем извлекает из нее обессилевшего Николая. Смахивая облепившую того крошку, соболезнует:
— Здорово ты вляпался, кореш. Не сильно обжегся? Коля не отвечает. Стонет.
— Ослеп ты, что ли? — ворчит Эныч, снимая левую запачканную плетенку. — Всю дорогу под ногами вертишься, сучок непри…
— Черти нерусские! Опять нашу кучу разворотили! — приятелей окружают разъяренные работницы в желтых жилетах. Угрожающе выставляют гигантские совковые лопаты и ломы. — Чтоб вам повылазило! Щас будете обратно кучу собирать! Чечня проклятая! Убить вас мало!
— Потише, бабоньки! — обороняется Гена, поддерживая обмякшего Колю. — И так человек при смерти! Не нарочно же мы!
— Еще разговаривают! — лопата нависает над головами друзей.
— Бей их, Зойка! Лиза, врежь тому квадратному ломом промеж рогов! Отучим их безобразничать!
Гена перемещает Колю себе за спину, прикрывает чемоданом свои голову и грудь. Эныч невозмутимо возится с плетенкой.
— Эй, подруги! — требовательно звучит в стороне мужской голос. — А ну, кончай! Хватит лясы точить, не на трибуне! Кто за вас рельсы таскать будет?
— Бригадир… Бригадир, — переговариваются работницы, отступая от приятелей.
— Вот так и убивают, — обретает дар речи Коля. — Абзац… По этому случаю вмазать бы поскорее стаканище… — Он потряхивает обоженными кистями рук, потом ощупывает поясницу. — Ну и туша ты, Эн Эныч! Все мне кости поотдавил.
Коля, одной рукой массируя крестец, похлопывает другой по карманам. Говорит с досадой:
— Ну вот. Еще и мои медяки трамвайные гавкнули… Наверняка на краснуху хватало… Давай, Генк, двигай. Вон твой «Партизан». Мы с Энычем тебя здесь подождем… Оставь чемодан. Покараулим.
Гена смотрит в указанном Колей направлении. Видит облупленные буквы — название кинотеатра. Под буквами натянуто красное полотнище с надписью: «Искусство должно быть доступным, как…» Далее полотнище поворачивает за угол здания.
— Да. Подождите, — Гена кивает. — Я скоро. А чемодан с собой захвачу. Тут у меня кое-что для подруги припасено. Побазарю с ней малость, присмотрюсь, потом за хобот и к ногтю. Ну, я пошел.
Гена решительно направляется к входу в кинотеатр. Коля провожает его взглядом, сплевывает.
— За чемоданчик-то свой переживает наш дружок. Никак со своим барахлом расстаться не может. Прикипел. Сердцем прирос. Нет, Эныч, что ни говори, а сколько волка ни корми, у ишака дядек толще. Слушай, а вдруг он не вернется?
— Вернется, — говорит Эныч. — Пить хочется. Медяки не все растерял?
— Посмотрим, — Коля перебирает в кармане мелочь. — Копеек десять наскребу.
— Хватит. Пошли к бочке с квасом.
У бочки выстроилась длинная очередь. В руках у покупателей — банки, бидоны, канистры, ведра, баки. На кране висит табличка «Кваса нет». Привалившись к колесу, похрапывает, что-то бормоча, продавец в грязном халате. Рядом, метрах в пяти от бочки, под перекосившейся саклей-навесом, жарит что-то на открытом мангале редковолосистая, одетая в джинсы и засаленную верблюжью поддевку, с рыжей бородой и носом боксера, неопределенных лет и национальности личность.
— Хачапури!.. Сулугуни!.. Мацони!.. Подходи, давай! Ешь!.. Потом квас лучше кушать будешь! Слышь, кацо?!. Тебе говорю, генацвали!..
— Счастливый человек, — замечает Коля, кивая в сторону квасника. — Поел, попил и балдеет себе на здоровье. А нам с тобой, Эныч, и не оставил. Видишь, чего написано?
— Квас-то есть, — бубнят в очереди. — Ждем вот когда продавец проснется.
— Так мы щас этого дядька дрожжевого вмиг разбудим. Да, Эныч?
— Будить нельзя, — волнуется очередь. — Обидится и совсем уйдет… Вы подождите немного. Обычно он больше двух часов не спит. Так что полчасика всего потерпеть осталось.
— Зачем будить джигита? — вступает в разговор шашлычник. — Нельзя! Удачи не будет!.. Сациви, гурджуани, хинкали!.. Подходи, пробуй давай, э-кх!..
— А вдруг он во сне к театру за костями побежал? Тогда до вечера прождете, — шутит Коля.
— Вон ты какой грамотный отыскался, — возмущается очередь. — Не хочешь — не стой. И другим не мешай. И так нас этот рыжий ирод своими запахами совсем замучил, да еще ты тут. Были бы у тебя дети, так посмотрели бы мы на тебя. Бездельник. С ранней зари бы вставал, дядиного света не видел. Раздрыга.
— Тогда стойте и нюхайте здесь своих жареных барсиков, — сглатывая слюну, машет рукой Коля.
— Ладно. Пошли к автоматам. — говорит Эныч.
Подойдя к автоматам с газированной водой, Коля достает из кармана брюк монетку и бросает ее в щель. Тонкой струйкой наполняется стакан. Пока Эныч пьет, Коля берет из крайнего автомата еще один стакан и прячет его в карман пиджака. Оглянувшись, замечает неподалеку, у газетных стендов, сосредоточенно читающего гражданина.
— Чего там пишут, товарищ?
— Ничего, — пожимает плечами читающий гражданин. С еще большим вниманием вглядывается в газетные строки.
Коля понимающе кивает.
— Ну что, Эныч, удовлетворил жажду? Поплыли поближе к дверям.
Около киоска спортивных лотерей толпятся милиционеры. Топчут разорванные бумажки лотереи «Спринт». Рвут и кидают новые.
Коля и Эныч прибавляют шагу.
— Вот она, правда нашей жизни, Эныч, — шепчет Коля, — квасника-то в вытрезвяк не везут, а нас с тобой — чуть что, сразу вяжут, сволочи…
У входа в кассовый зал еще два милиционера штрафуют торговку укропом. Получив деньги, устремляются к лотерейному киоску. Расстроенная торговка пересчитывает пучки, бормочет:
— Не везет сегодня служивым, не будет мне никакой выручки. Дядя, сгорел бы скорее этот окаянный киоск… Молодые люди, укропчику не желаете? Только что с грядки — бери без оглядки.
— Ты бы нам лучше соленый огурец предложила, хозяйка, — отвечает Коля. — Куда нам твой укроп. Разве что в одно место засунуть.
— У вас, пьянчужек, одно на уме, — серчает торговка. Замахивается пучком. Коля посмеивается.
…В дверях кинотеатра появляется Гена.
— Дуйте сюда, ребята… В общем такой расклад. Анютка побежала башли занимать. Минут через пятнадцать обещалась бросить на клык червонец. Мы, пожалуй, с вами внутри подождем. Фильмец посмотрим. Чего нам на улице маячить? Лягавым зенки мозолить… Нас туда пропустят, я с билитершей договорился.
— Кажись, все хоккей, Эныч, — Коля потирает ладони. — А Гена — парень не промах. Живем!
…Друзья входят в зал. Занимают ближайшие свободные места на последнем ряду.
— Куда ты идешь, Красная Шапочка? — звучит с экрана вкрадчивый голос.
— К ба-абушке, — отвечает тонкий голосок. Гена, усаживающийся последним, засовывает чемодан под кресло.
— Минут через пять пойду ее подгоню, — обещает он приятелям.
— А поддать, Ген, можно будет здесь, прямо в зале. Магазин здесь под боком. Я пулей сгоняю, — шепчет Коля. — Сколько брать, две? А может, на три наскребем?
— А что у тебя в корзинке? — допытываются с экрана. Под Энычем скрипит кресло.
— И пожрать надо взять, — говорит он.
— Эй, потише там! — сердятся в середине зала. — Детишкам мешаете.
— До свидания, Серый Волк. Тороплюсь я, — говорит Красная Шапочка.
Коля смотрит на экран.
— Заспешила девчушка. Знает который час. Как раз вино-водочный открывается. Геннадий, пять минут еще не прошло?
— Нет еще. Рановато пока. Не суетись, кореш.
— Эй, прекратите безобразие! Сколько раз вам говорить! — возмущается тот же сердитый голос из зала. — Не на гулянку пришли! По-человечески себя ведите! Какой образец поведения демонстрируете подрастающему поколению?!
Кресло Эна Эновича потрескивает.
— Чего это он к нам пристал?
— Ты кто такой?! — бросает сердитому посетителю в зал Коля. — Что, больше всех надо?
— Разбулатова не знаете? Сейчас поговорим с вами в отделении милиции — шелковыми станете. Шпана! — угрожает голос.
— Не связывайтесь с ним, ребята, — успокаивает друзей Гена. — Из-за таких фрайеров весь кайф поломать можно.
Коля плюет себе под ноги.
— Никакого житья от этих блюдолизов. Дядьки идейные! Эныч вздыхает. Лениво наблюдает за действиями рисованных сказочных персонажей, потягивается и, широко зевнув, говорит:
— ПЕНЬ-БЕНЬ какая-то.
Коварный прожорливый волк заглатывает неуклюжую бабушку, выплевывает тапочки и очки. Очки цепляет себе на нос. На голову надевает голубой чепчик. Ложится в постель, берет с ночного столика и ставит себе на грудь карманную шахматную доску с миниатюрными фигурками. А к домику подходит Красная Шапочка.
Шапочка дергает за шнурок, звякает дверной колокольчик.
— Кто там? — сладко интересуется волк.
— Это я. Твоя внучка, — игривым голоском отзывается девочка. — Красная Шапочка.
Волк объясняет Шапочке, как открыть дверь, гладит ус и двигает ферзя. В избушку входит улыбающаяся внучка, подходит к постели.
— Как себя чувствуешь, бабушка? Опять шахматишками пробавляешься?
— Да, моя крошка, есть такой грешок. Забавная тут у нас с тобой комбинация вырисовывается.
— Ты так изменилась, бабушка.
Шапочка присаживается на край постели. Ставит корзинку, снимает сандалики.
— Ножки устали. Очень уж я к тебе сегодня торопилась, бабульция.
— Ты тоже изменилась. Барышней стала.
— А ушки у тебя почему такие большие? — заалевшая Красная Шапочка трогает пальчиком ухо волка.
— Это чтобы тебя лучше слышать, птичка моя, — псевдобабушка гладит лапой розовые коленки девочки.
— А глазки? — спрашивает любознательная Красная Шапочка. Снимает шапочку.
— Чтобы лучше видеть тебя, клубничка моя, — лапа поднимается выше. Красная Шапочка расстегивает пуговицу на платьице, двигает худенькими плечиками.
— А какой у тебя большой рот! Зачем тебе такой?
— Это чтоб… — волк сглатывает слюну, — горячо целовать тебя, дорогая моя, любимая.
Пальчик Шапочки упирается в одеяло, приподнявшееся холмом посредине постели.
— А это?.. — дыхание девочки становится прерывистым. — Что это?
— А это, — облизывает свои толстые губы волк, — это свет моей жизни, грех души моей, огонь моих чресел, — подарок для тебя, ненаглядная моя, единственная!..
Разбрасывая в разные стороны крохотных полированных болванчиков, волк откидывает одеяло. Радостно вскрикнув, Красная Шапочка принимается стягивать с себя платьице. Под платьицем оказываются зеленые трусики с вышитым на них малиновой вязью именем «Лолита».
Ударом когтя волк разрывает трусики в клочья и подминает под себя не успевшую стащить с головы платьице соблазнительную нимфетку.
— Провокация! Вредительство! — надсаживается в центре зала назвавшийся Разбулатовым зритель. — Остановите сеанс! Включите свет!
— А прикольный мультец, — Коля толкает Эныча локтем. — Наверняка западный. И как только наши этот момент не вырезали?
Волк и Красная Шапочка меняют в постели позицию. Продолжают функционировать среди порхающих в засушенном танце бабочек-конфетти.
— Кто это сделал?! Всех под суд! — выплясывают руки вскочившего с места Разбулатова. — Подать сюда администрацию! До самого Курносова дойду! Под расстрел пойдете! Я за всеми давно слежу!..
Голос у Разбулатова срывается. Еще какое-то время он яростно рубит воздух, затем начинает пробираться через ряды кресел к светящемуся оконцу киноаппаратной. Под ногами Разбулатова пищат юные зрители. С экрана его настигают причмокивания, вздохи и стоны: у волка с Лолитой-Шапочкой французская любовь.
Гена встает и на гнущихся и дрожащих ногах направляется прочь из зала. В руке его болтается машинально прихваченный чемодан.
— Ну что, Ген, пошел? Давай только скорей возвращайся, — говорит, не отрываясь от происходящего на экране, Кувякин. — Интересно ведь!
Разбулатов достигает последнего ряда кресел. Оттолкнувшись от чьих-то плеч, со всхлипыванием и клекотом грудью кидается на оконце-амбразуру. Зал погружается во мрак. Нарастающий плач детей заглушает сладострастные излияния звуковых колонок. Разбулатов, в свою очередь, перекрывает все вместе взятые звуки внезапно вернувшимся к нему голосом:
— Мать вашу так!!!
…В фойе светло и просторно. Со стен жизнерадостно поглядывают звезды советского кинематографа. Блестят глянцевые анонсы и мраморный пол, белеют известковые колонны. С лестницы, ведущей вниз, к туалетам, доносится крик билетерши:
— Жора! Жора! Киномеханик! Скорее же! Там у вас что-то случилось! Жора! Ну Жора же!
Слышны торопливые шаги. С лестницы в фойе, застегивая на бегу ремень, влетает запыхавшийся киномеханик Жора. Скользит по мрамору и скрывается за дверью с надписью «Посторонним вход воспрещен». В то же мгновение приоткрывается дверь кинозала. В фойе протискивается Гена с чемоданом, крадется вдоль фотографий и анонсов по направлению к выходу. Из-за дальней колонны появляется Ландсгербис. С удивлением наблюдает за поведением Гены. Следует за ним. Гена оборачивается, но не останавливается, а, наоборот, ускоряет шаг. Ландсгербис негромко окликает его:
— Сокол!
Гена бросает чемодан и переходит на бег.
— Сокол!
— Нет! Не правильно! Я в такие игры не играю!
Гена выбегает на улицу. Ландсгербис, наморщив лоб, стоит у стеклянных дверей. «Сокол» мечется на трамвайной остановке, затем бежит к стоянке такси…
Распахивая дверцу машины, «Сокол», он же капитан Дельцин, выпаливает:
— В аэропорт. К чертовой бабушке! Плачу втройне!
— Ив оба конца, — говорит водитель. — Деньги на бочку. Дельцин бросает на сиденье к шоферу пятидесятирублевую купюру, делает резкий жест рукой.
— Гони!
Машина срывается с места, давит у остывшей асфальтовой кучи двух замечтавшихся голубей и мчит по трамвайным рельсам, вздымая пыльные облака.
Опираясь на пульт костяшками пальцев, стоит, наклонившись, генерал. Его взгляд направлен в одну точку. Перед Плуховым — кучка раздавленных окурков. Он в задумчивости.
У стола, потирая лоб, просматривает свои записи Ландсгербис.
Нервно подергивая усами ходит по комнате Джугашхурдия, время от времени поглядывая на генерала.
— Тридцатый… Тридцатый… Жду сообщений… Двадцать второй… Двадцать второй… — вызывает на связь группы Степанчук.
— Говорит тридцатый, — звучит из динамика. — Машина с «Соколом» выехала на Варнаковское шоссе. Движется в сторону аэропорта.
— Состояние четыре! — командует Степанчук. — Не упустите сигнала от «Сокола»!
Проследив за взглядом генерала, Джугашхурдия останавливается у стола и говорит Плухову:
— Зачэм вы рассматрываэтэ окуркы? Надо что-то прэдпрынымат.
Генерал выпрямляется. Убирает руки в карманы. Смотрит на Ландсгербиса.
— А что вы, товарищ Ландсгербис, думаете по этому поводу? Вы — как очевидец?
Ландсгербис ручкой, в форме скрипичного ключа, делает новую запись в книжечке.
— Данная экстраординарная ситуация получена путем сложной комбинационной игры. Предпочту не делать скоропалительных выводов. Касательно Дельцина замечу, что за время многолетней совместной работы не наблюдал за ним каких-либо отклонений при выполнении служебного долга.
Ландсгербис посасывает колпачок авторучки.
— Ясно, — говорит генерал, пощипывая мочку уха. Пододвигается к Степанчуку.
— Ясност прэдполагаэт дэйствиа, — ворочает усами Джугашхурдия. — Ваш Чугун наносыт странэ нэвосполнымыэ потэры. Он угрожаэт государствэнным ынтэрэсам страны. С этым пора кончат.
Генерал покусывает нижнюю губу.
— Майор Степанчук! Что скажете вы?
— Девятый… Девятый… — продолжает вызов групп Степанчук.
— Майор Степанчук! Я к вам обращаюсь!
— Я слушаю, товарищ генерал.
— Что вы слушаете?
— Вас, товарищ генерал.
— Я спросил ваше мнение. У вас есть еще свое мнение?
— Мое мнение целиком совпадает с мнением товарищей из Москвы, — Степанчук громко щелкает тумблером.
«На-ка, выкуси мое мнение», — думает он. Опускает голову к пульту и продолжает:
— Я только хотел добавить, что данная экстраординарная ситуация угрожает не только интересам всей страны.
«Свалились на шею два недоноска столичных — хмырь болотный и ишак карабахский».
Лицо генерала темнеет. Он стискивает зубы. Давят тяжелые мысли. Грозит в любую минуту заныть старая рана. «Да, понятно… Все, конечно, сразу в кусты. В кустах-то оно спокойнее. Хорошо в кустах. А мне, значит, решение принимать… Прислал мне помощников Барабан! Один какие-то кренделя выписывает, второй только губами чмокает, а третий вообще чокнутый и лыка не вяжет. Степанчук, вражина, всегда мне рад ножку подставить. Надо будет ему работенку погрязнее дать, да потуже, да чтоб ответственности побольше. И спать не давать. В крайнем случае все свалю на него, и никакой Борисов, никакой даже Молекула ему не помогут… А что делать сейчас? Брать Чугуна или не брать? Звонить Барабану?.. Нет, это отпадает — себе дороже. Надо решить сейчас. Самому… Вот черт! Так брать или не брать? Если Барабану сейчас звонить, то…»
— Итак, товарищи, — произносит генерал, доставая портсигар, — ситуация сложилась критическая. Дальнейшие действия врага предусмотреть практически невозможно. Исходя из данной обстановки, считаю необходимым изолировать ядро вражеской группировки, действующей в нашем городе. Если существенных возражений у вас не имеется, то Чугуна и Кувякина будем брать. По возможности — бесшумно. Возражения есть?
Расположившиеся за столом Ландсгербис и Джугашхурдия молчат. Генерал поворачивается к Степанчуку.
— Возражений, как вижу, не имеется. В таком случае, майор, приступайте к разработке и проведению операции захвата.
Генерал зажигает спичку, прикуривает.
— Есть, Петр Сергеевич, — встает клацая челюстями Степанчук.
Гудит зуммер.
— Говорит девятый. Группа Чугуна движется в сторону консервного завода. Контактов за последние полчаса не наблюдалось.
