Генри мечтал об умной собаке. Если верить проведенным сыном тщательным исследованиям, в плане интеллекта на первом месте стояла бордер-колли. Но в приютах Западного Коннектикута этой породы не оказалось. Большую часть составляли питбули либо метисы питбуля. В конце концов выбрали какую-то разновидность гончей. В день, когда Грейс и Генри ехали по трассе 7, эта собака оказалась единственным «непитбулем» в муниципальном приюте Данбери. И Грейс, и Генри решили, что больше искать не будут – они ведь уже готовы заводить собаку (хотя в случае Грейс вернее было бы сказать – настолько готовы, насколько это вообще возможно). Им повезло – пес оказался умным и ласковым. Возраст – один год, среднего размера, окрас – черные и коричневые пятна, а сзади – что-то напоминающее симметричное пятно Роршаха. Не успели отъехать от приюта, как пес расположился на коленях у Генри, вздохнул сразу всем телом и моментально уснул. Убедившись таким образом, что собака и впрямь умная, Генри решил назвать его Шерлок.

– Уверен? – уточнила Грейс с переднего сиденья. – Не слишком ли большая ответственность для такой маленькой собаки? Имя ведь надо оправдывать.

– Шерлок справится, – бодро отозвался Генри. – Он собачий гений!

А еще Шерлок был южанином. Работница приюта, просмотрев его документы, объяснила, что южные приюты часто оказываются переполнены, и тогда, чтобы не усыплять животных, собак и кошек отправляют в менее населенные северо-восточные штаты. Шерлока, например, привезли прямиком из Теннесси. Так что не стоит удивляться, если пес будет лаять с южным акцентом.

– Давай заедем в зоомагазин.

– Мы ведь уже купили корм.

– Надо заказать именную миску. А еще ошейник. У Дэнни есть пес Герхард, так у него на ошейнике так и написано – «Герхард».

Собака, о которой говорил Генри, была шнауцером шоу-класса, и хозяева весь год возили его по выставкам. Родители Дэнни оказались на удивление приветливыми и веселыми людьми. Его мать звали Матильдой, но она настояла, чтобы и Грейс, и Генри обращались к ней «Тиль», потому что ее так «все называют». Однажды вечером, приехав забрать Генри, Грейс позволила зазвать себя на ужин и от души насладилась забавными историями с выставок, включавшими описания того, как собакам наводят красоту перед выступлением. К собственному удивлению, весь вечер Грейс смеялась от души – такого с ней давненько не бывало.

И все же Грейс сказала Генри, что равняться на Герхарда – и его семью – они не станут.

– В каком смысле? – уточнил искренне озадаченный Генри.

Грейс объяснила. Глядя в зеркало заднего вида на длинную прядь волос, спадавшую на лоб Генри, она поражалась, каким же взрослым стал ее сын. Когда он еще был младенцем, педиатр сказал Грейс, что ребенок безо всяких преувеличений может вырасти за ночь. Случается, с утра мать замечает, что ножки у сына или дочки стали длиннее, а головка больше. Так бывает. В последующие годы Грейс часто вспоминала эти слова. Особенно в тот день, когда второклассник Генри вдруг окончательно и бесповоротно перестал быть малышом. А то лето два года назад, когда Грейс поехала в Грэйт-Баррингтон покупать Генри кроссовки, причем выбрала те, которые были даже чуть-чуть великоваты. А через неделю Генри принялся жаловаться, что в этих кроссовках у него упираются пальцы. А когда снова поехали в магазин, пришлось приобретать такие же на два размера больше. А теперь Генри снова быстро вырос – но на этот раз речь шла не о росте, размере ноги или обхвате головы. Пока Грейс была занята другими заботами и проблемами, связанными с побегом Джонатана, Генри успел попрощаться со значительной частью детства. Теперь перед ней был уже не ребенок, а скорее подросток. Сын был готов вступить в ту пору, когда мальчишки с длинными вихрами, легкомысленно пренебрегающие личной гигиеной, постепенно начинают замечать, что девочки отличаются от них, и задумываться, что с этим делать. А еще Генри производил впечатление мальчика, довольного жизнью. Даже… может ли такое быть?., счастливого мальчика. Никаких следов переживаний или уныния. Обычный, нормальный мальчишка, живущий обычной, нормальной жизнью – школьные друзья, контрольная по математике в понедельник, принудительная обязанность играть в школьном оркестре и место аутфилдера, которое он недавно занял в команде «Лейквиллские львы». Спонсировал команду не кто иной, как пиццерия «Смиттис» в Лейквилле. Та самая, в которой они с Генри ели жирные кушанья в день побега – так его теперь называла Грейс.

Другими словами, Генри совсем не походил на мальчика, отец которого известен миллионам людей – пусть и в другом штате – как Доктор Смерть. Не напоминал Генри и несчастного ребенка, родители которого расстались, после чего мать увезла его от привычной жизни, и теперь мальчику приходится привыкать к другому дому и школе и заводить новых друзей. И собаку, мысленно прибавила Грейс. Неужели возможно, чтобы с Генри и правда было… все в порядке?

– Хотя в зоомагазин, пожалуй, заехать стоит. Купим Шерлоку собачий загончик, или как называется эта штука, про которую говорили в приюте?.. – сказала Грейс.

Только что ей пришло в голову, что пес – первая собака за тридцать лет, которая переступит порог домика на озере, – поначалу вполне может навалить кучу прямо на полу.

– Нет. Хочу, чтобы Шерлок спал со мной, – заявил Генри с заднего сиденья. – Если что, сам за ним уберу. Он же моя собака, а значит, мне о нем и заботиться.

У Грейс даже дыхание перехватило. Как по-взрослому это было сказано! Такого Грейс от сына услышать не ожидала. Да и голос его изменился – стал чуть мягче и ниже, чем у Генри-мальчика. Еще одно свидетельство взросления, которое она пропустила, с сожалением поняла Грейс.

Ведь, перефразируя слова Генри, «он же ее сын, значит, ей о нем и заботиться» – тем более что отца у них в семье теперь нет. Причем по-настоящему осознала она это всего несколько недель назад. Сначала Грейс ощутила сильнейшую ярость, потом грусть и, наконец, глубоко проникающую внутрь боль, потому что после бегства Джонатана семья была разрушена, и вся привычная жизнь перевернулась с ног на голову. Но, даже страдая от этой невыносимой боли, Грейс понимала, что могла бы предотвратить случившееся, и тогда многого просто не произошло бы – а если бы произошло, то по-другому, при других обстоятельствах. Причем речь шла не только о самых серьезных последствиях – убийстве Малаги Альвес, детях, оставшихся сиротами, омерзительной шумихе в прессе и крушении карьеры Грейс как психолога. Было и многое другое, чего можно было не допустить. И тогда Грейс все эти годы общалась бы с Витой, а Генри – с бабушкой и дедушкой. Она поняла бы, что ее идиллические представления о семейном счастье с Джонатаном далеки от истины. Конечно, в случившемся виноват Джонатан, а не Грейс, но ответственность лежит и на ней тоже – за то, что вовремя не проявила бдительности и допустила, чтобы все это произошло. В первые недели совершенно сокрушенная Грейс проводила целые дни в кровати, а в перерывах читала в Интернете о своей предполагаемой осведомленности касательно преступления мужа (в лучшем случае) или даже о возможной виновности (в худшем случае). А потом лежала на причале, выдыхая сигаретный дым в небо, и глядела вверх, будто надеялась по звездам определить, что ей теперь делать. Но сейчас Грейс не больше, чем тогда, понимала, как смогла допустить такое.

Вцепившись в руль, она попыталась взять себя в руки и скрыть свои переживания от Генри. Выходит, живя с Джонатаном, Грейс видела только то, что он сам хотел ей продемонстрировать. Хотя зачем казнить себя? Если подумать, такое поведение было вполне объяснимым. Грейс просто нравилась их семейная жизнь. В те времена Грейс день за днем сидела у себя в кабинете и слушала жалобы сидевших на бежевой кушетке клиентов. Обманутых, несчастных – иными словами, когда-то сделавших неправильный выбор. Конечно же Грейс радовалась, что саму ее вечером дома ждет нечто совсем другое, гораздо более приятное. Джонатан обожал и ценил ее, ободрял и поддерживал, относился с заботой и нежностью, благодаря ему родился Генри. Конечно, звучит как затертое клише, но Джонатан был для Грейс не только мужем, но и лучшим другом. С грустью Грейс поняла, что на самом деле Джонатан тогда был ее единственным другом. Да, об этом ее муж позаботился. Джонатан не хотел, чтобы на ее внимание претендовал кто-то еще. Сначала приложил все усилия к тому, чтобы Грейс перестала общаться с Витой, а потом принимался осуждать и выставлять в неблаговидном свете всех, с кем у Грейс могла бы сложиться дружба. Причем всякий раз пел одну и ту же песню – никто не достоин его Грейс. Никто, кроме самого Джонатана.

Причем Грейс заметила бы все это гораздо раньше, если бы речь шла о постороннем человеке. И не просто заметила бы, а замечала, и не один раз. Такие мужчины нередко оказывались на ее кушетке. Мужья и бойфренды, одни более грубыми, другие более тонкими методами разрывавшие связи своих жен и подруг с родителями, братьями и сестрами, друзьями, даже с детьми. И все для того, чтобы у него не осталось конкурентов в борьбе за ее внимание, а у женщины не было своей жизни, и тогда она вряд ли решится на развод. Прямо как умные собаки бордер-колли, отделяющие нужную овцу от остального стада.

– По-моему, он есть хочет, – сказал Генри.

Шерлок, чуть покачиваясь, поднялся на ноги, потянулся и прижал мокрый нос к окну.

– Скоро приедем домой.

В первый раз собаку завели внутрь на поводке. Шерлок замер возле дивана в гостиной, как будто размышлял, не поднять ли возле него ногу. Но Генри оттащил собаку в сторону и принялся объяснять так, будто пес понимал каждое слово:

– Нет, Шерлок, для этого надо выйти на улицу, на задний двор.

Грейс открыла дверь, ведущую на террасу, потом спустилась по ступенькам к озеру. Она наблюдала, как Генри надевает на Шерлока специальный ошейник, потом застегивает.

– Готов? – спросила она.

Генри безо всякого энтузиазма кивнул. На этой неделе приезжал человек из компании «Невидимый забор» и при помощи специального инструмента зарыл в твердую промерзшую землю провод. Границу он разметил белыми флажками, спускавшимися к воде по обе стороны от дома. Места, чтобы бегать, оставалось более чем достаточно. Как только самая трудная часть останется позади, с Шерлоком все будет в порядке.

– Я не хочу, – сказал Генри. Впрочем, это было и так понятно. Собака рвалась с поводка. Шерлоку не терпелось обследовать окрестности.

– Согласна, приятного мало, – кивнула Грейс. – Но ничего не поделаешь. Шерлок должен узнать, что будет, если он попытается пересечь границу. Один несильный удар током, и больше он туда не подойдет. Ты ведь сам сказал, что Шерлок очень умная собака.

– Не хочу, чтобы ему было больно.

– Подумай, что будет, если Шерлок выбежит на дорогу и попадет под машину. Тогда ведь будет еще хуже.

Генри с несчастным видом пожал плечами.

– Помнишь, что сказал тот мужчина, который приезжал?

– Давай вместе, ладно?

– Конечно.

Они подвели собаку к периметру. За несколько футов от одного из белых флажков ошейник начал издавать тонкий писк. Шерлок склонил голову набок, но в целом звук его нисколько не смутил.

– Нет! – резко сказала Грейс собаке. – Нельзя, не ходи туда!

Генри довольно вяло потянул поводок на себя.

– Нет, Шерлок, не ходи…

Тот спокойно посмотрел на них и сделал еще один шаг в сторону линии.

– Генри, мне очень жаль, но по-другому не получится, – сказала Грейс.

Он кивнул и позволил собаке потащить себя вперед. Грейс невольно восхитилась, какую стойкость проявлял сын. Еще один шаг, и снова раздался предупреждающий сигнал. А еще через два шага Шерлок взвизгнул и отпрянул. Визг был такой жалобный, что даже у гораздо менее впечатлительной Грейс сердце дрогнуло. Похоже, ток оказался не таким уж и слабым.

– Прости, прости, – начал повторять Генри, опускаясь рядом с псом на колени. – Извини, Шерлок. Больше этого не повторится.

Будем надеяться, подумала Грейс. Если он и вправду умный пес.

– Давай попробуем еще раз, – сказала она Генри. – Попробуй еще раз подвести его к границе.

Генри попытался, но на этот раз Шерлок уперся всеми четырьмя. Ошейник даже не начал пищать, но собака уже не двигалась с места. Вид у пса был испуганный.

– Молодец, хорошая собака! – похвалила Грейс.

– Молодец, Шерлок! – подхватил Генри.

Потом они провели собаку вдоль всей границы, дав Шерлоку услышать предупредительный сигнал еще в нескольких местах. А когда пес отскакивал в сторону, принимались гладить и хвалить его. У озера Шерлок зашел в холодную воду и уставился вперед. Потом вскинул голову к вечернему небу и громко, от души завыл. Должно быть, звук был слышен в лесу на много миль.

– Ух ты, – сказал Генри.

Грейс рассмеялась:

– Похоже, наш пес совсем освоился.

Генри отстегнул поводок от ошейника и осторожно шагнул назад. Ничего не произошло. Шерлок не понесся навстречу свободе, а остался на месте. Собака стояла в чернильносиней воде, с любопытством глядя на противоположный берег. Грейс и Генри поднялись на террасу и стали наблюдать за Шерлоком оттуда. Так они сидели несколько минут. Грейс положила руки сыну на плечи.

– Хороший пес, – сказала она.

Генри согласно кивнул.

– Извини, что так долго не брали собаку. Я, конечно, пока не знаю, что это такое – держать дома животное, но думаю, мне понравится.

Генри не ответил. Просто пожал плечами. Казалось, мальчик размышляет о чем-то своем.

– О чем задумался? – спросила Грейс.

– Хочу поговорить… обо всем этом, – произнес Генри. – Ты ведь обещала, что мы обязательно поговорим.

Грейс приготовилась и набрала полную грудь воздуха.

– Конечно, – сказала она.

– А когда? Не нравится мне это – молчать, будто ничего и не случилось. И вообще, не хочу, чтобы ты переживала.

– Генри, ты вовсе не обязан меня защищать и ограждать. А насчет разговора… Почему бы не поговорить сейчас? А что, чем не подходящее время! Если хочешь, конечно. Уверен, что готов?

Генри издал совершенно не веселый смешок.

– Почему бы и нет? Сейчас позвоню своей секретарше, пусть свяжется с твоей секретаршей, и они вместе организуют нам встречу.

Грейс посмотрела на сына. За последнюю неделю немножко потеплело, и они сменили теплые куртки на верхнюю одежду полегче. Вьющиеся темные волосы Генри выглядывали из-под коричневого капюшона спортивной куртки. Поверх нее была наброшена еще и джинсовая куртка, которую Грейс отыскала в одном из шкафов на втором этаже. Раньше она принадлежала Джонатану.

– Я знал, – вдруг сказал Генри.

– О чем?

– Ну, что папа… в общем, я видел его с мамой Мигеля. Один раз. То ли в сентябре, то ли в октябре – точно не помню. Конечно, надо было сразу тебе рассказать. И тогда, наверное, ничего бы не случилось.

Все это Генри выпалил скороговоркой и сразу отвернулся.

А теперь надо соблюдать крайнюю осторожность, решила Грейс. Дело очень важное и серьезное. Она заставила себя говорить ровным, спокойным голосом:

– Милый, очень жаль, что тебе пришлось это увидеть. Понимаю, как тебе тяжело. Но это наши отношения, и ты вовсе не должен улаживать дела взрослых.

– Нет, они ничего такого не делали, – продолжил Генри. – В смысле, не обнимались, не целовались… Но как только увидел их, сразу понял. Сам не знаю, как и почему. Они стояли на крыльце. Вокруг было много народу. Но я их увидел и сразу подумал… В общем, это как будто в глаза бросалось. Но когда папа меня заметил, совсем не смутился, не испугался. Наоборот, вел себя так, будто ничего особенного не случилось. Просто отошел от мамы Мигеля, и все. Даже ничего ей не сказал. Знаешь, как бывает – мол, это мой сын. И мне ничего не сказал. Я тогда тоже не стал ничего говорить.

Грейс покачала головой:

– Генри, ни один сын не должен такое видеть.

– А всю дорогу до дома папа разговаривал со мной так, будто ничего не случилось. Спрашивал, как дела в школе, не помирился ли я с Джоной. Но папа знал, что я их заметил. – Генри сделал паузу, будто задумался. – А еще… в общем, был еще один случай.

– Ты опять видел папу с миссис… с мамой Мигеля? – растерянно спросила Грейс.

– Нет, не с ней, а с другой женщиной. Это давно было.

Грейс сдерживалась изо всех сил. Сейчас речь идет вовсе не о ее оскорбленной гордости.

– Если не хочешь, можешь не рассказывать, – сказала она.

– Наверное, лучше расскажу. Я тогда стоял с Джоной рядом с его домом. Ждали его маму. Она пошла в магазин, а мы стояли на тротуаре. И тут я заметил папу. Джона ведь жил недалеко от больницы.

Грейс кивнула. Насколько она помнила, Хартманы проживали на одной из Восточных Шестидесятых улиц, в нескольких кварталах от Мемориального центра. Но, когда мальчики учились в шестом классе, Дженнифер и Гэри развелись, и мать перевезла обоих детей, Джону и его сестру, в Вест-Сайд. Именно тогда крепкая дружба мальчиков и дала трещину. А до тех пор Генри много времени проводил в районе, где жил Джона – то есть неподалеку от Мемориального центра.

– Папа шел по улице в нашу сторону. Как раз шагал мимо детской площадки. Помнишь площадку на Шестьдесят седьмой улице? Мы там часто играли.

Грейс кивнула.

– С папой была женщина. Врач, тоже из больницы. И они… нет, в тот раз они тоже ничего не делали. Сначала подумал – ну, мало ли. Они же просто шли и разговаривали. У этой женщины была такая же форма, как у папы. Заметил он меня не сразу. Даже когда они перешли на другую сторону. А когда поравнялись с нами, я его окликнул: «Папа!» Тут он прямо подпрыгнул! Повернулся к нам и говорит: «Здорово, сынок! Привет, Джона!» Потом обнял меня и давай болтать о каких-то пустяках. Сейчас уже не помню про что. А я повернулся и посмотрел, куда пошла та докторша. Она ведь не остановилась. Но папа на нее даже не поглядел и прощаться не стал. Мне это показалось странным. Совсем как в другой раз, с мамой Мигеля. Сразу было понятно – как-то это все подозрительно. Так что я все знал. То есть, – исправился Генри, – не то чтобы знал… я вообще-то и сам толком не понимал… Просто чувствовал – происходит что-то не то. У тебя так бывает?

Грейс печально кивнула.

– Наверное, и про этот случай надо было раньше рассказать.

– Нет, Генри. Не нужно было.

– Но вы бы тогда просто развелись, и все.

– В таких делах даже взрослым трудно разобраться, что будет правильно, а что – нет. А ты тем более не в ответе за наши с папой отношения.

– А кто тогда в ответе? – грустным голосом спросил Генри.

Шерлоку наконец надоело стоять в ледяной воде, и пес неспешно направился вверх по склону к дому.

– Взрослые, – ответила Грейс. – Папа и я. Похоже, папа давно уже многое от меня скрывал. Но… – Усилием воли Грейс взяла себя в руки. Конечно, дело было не из легких и не из приятных, однако следовало довести его до конца. – Что бы папа ни сделал, ты всегда должен помнить, что он любит тебя. Ты здесь вообще ни при чем. Я, может, в чем-то и виновата, но не ты.

– Но ты же ничего плохого не сделала! Это он… – заспорил Генри, и тут Грейс заметила, что он плачет. Сердце ее сжалось. Похоже, слезы текли по его лицу уже некоторое время.

Грейс потянулась к сыну, и он позволил себя обнять. Оказывается, даже повзрослев, Генри по-прежнему был ее мальчиком. Но Грейс было грустно, что это проявилось именно при таких обстоятельствах. Тем не менее Грейс радовалась возможности прижать его к себе и мимоходом заметила, что Генри не мешало бы в ближайшее время помыть голову.

Шерлок приблизился к ступенькам террасы и бросил на них призывный взгляд. Но Грейс не выпустила Генри из объятий.

– Я долго думала, – начала она. – Днями и ночами, – сочла нужным уточнить Грейс, вспоминая долгие часы, проведенные под одеялом, пока Генри был в школе. – Все размышляла про папу, про то, где он сейчас может быть. И про миссис Альвес. И про бедного Мигеля. Мальчика можно только пожалеть. Но потом я поняла, что думать про все это можно очень долго, но у меня полно дел и забот, которые требуют моего внимания. И я вовсе не хочу только сидеть и переживать и больше ничем не заниматься. И ты тоже не должен этого делать. Ты заслуживаешь гораздо лучшего, Генри.

Сын отстранился. Грейс сразу обдало холодным воздухом. Воспользовавшись представившейся возможностью, пес осторожно поднялся по лестнице и подошел к Генри. Тот почесал его за ушами.

– Папу называют Доктор Смерть, – сказал Генри. – Когда был в гостях у Дэнни, мы посмотрели в Интернете…

Огорченная до глубины души Грейс кивнула:

– Да. Знаю.

– А еще мы нашли твою фотографию. Ту, что должны были напечатать на обложке книги. Про тебя много пишут. – Генри повернулся к ней: – Ты видела?

Да. Видела. Грейс кивнула. В первый раз прочла эти замечательные заметки пару недель назад. Однажды утром, отвезя Генри в школу, Грейс, как обычно, поехала в библиотеку и, как обычно, села за компьютер. Однако этот день отличался от предыдущих, и отличие было серьезное – Грейс вдруг почувствовала, что готова. И увидела себя, точно в кривом зеркале, через искаженные взгляды людей, которые ни разу ее не встречали и ничего о ней не знали. Комментарии лились бесконечным потоком. Статьи были достаточно плохи, но комментарии оказались одновременно и нелепы, и омерзительны. То Грейс объявляли бессердечной стервой, которая и пальцем не шевельнула, чтобы помочь женщине, которую ее муж использовал, унизил и с которой наконец жестоко расправился, – а ведь бедняжка любила его! То называли лицемеркой, у которой хватает наглости учить других, давать «ценные советы» и, что хуже всего, написать книгу. Нет, вы подумайте, какая возмутительная самонадеянность – захотела поделиться своей так называемой «мудростью»! Этот факт вызывал у общественности особое возмущение. Фотография, которую предполагалось разместить на обложке, была везде. Часто встречались и цитаты из книги, вырванные из контекста и извращенные до такой степени, что приобрели прямо противоположный смысл.

В общем, шумиха была настолько неприятная, насколько представляла Грейс. Оставалось только радоваться, что не хуже.

– Скоро все это закончится? – спросил Генри.

Если бы Грейс хотя бы примерно знала ответ на этот вопрос…

– Главное – помни, все будет хорошо.

– Ладно, – произнес Генри. Сказал он это решительно, но не убежденно.

– У меня была одна клиентка, – проговорила Грейс. – И у нее случилось несчастье…

– Какое? – вполне закономерно поинтересовался Генри.

– Ее сын был тяжело болен. Страдал шизофренией. Знаешь, что это такое?

С верхней ступеньки Шерлок попытался взобраться Генри на колени. Мальчик рассмеялся и подхватил его на руки.

– Это когда человек сумасшедший?

– «Сумасшедший» – неправильное слово. Он был очень болен. У него была очень серьезная душевная болезнь.

– Это и было несчастье?

– Да, и это тоже, но я говорила о другом несчастье. Болезнь привела к тому, что сын этой женщины умер. Ему было всего девятнадцать или двадцать, около того.

– Не знал, что от этого умирают.

Грейс вздохнула. Не хотелось бы вдаваться в подробности, но похоже, что придется.

– Из-за болезни он совершил самоубийство. Это и было несчастье. Конечно же моя клиентка, его мать, очень сильно горевала. Ее нужно было как-то утешить, сделать так, чтобы она смогла примириться со случившимся. Однажды эта женщина сказала: «Теперь это будет первое, что обо мне скажут, когда выйду из комнаты». И я подумала – да, это правда. Но мы ничего не можем поделать с тем, что люди говорят про нас в наше отсутствие. Мы ведь не можем за этим проследить. Не стоит и пытаться. Лучше всего просто… пока ты в комнате, делать то, что считаешь нужным, и не думать, что о тебе будут говорить, когда из этой комнаты выйдешь. Что бы ни происходило, – неловко закончила речь Грейс.

На Генри ее рассуждения, похоже, особого впечатления не произвели, да это и понятно. Что такого сказала Грейс, кроме набора абстрактных слов? И вообще, двенадцатилетние мальчики смотрят на жизнь совсем по-другому, чем их матери среднего возраста. К тому же Грейс и сама толком не знала, что с ней сейчас происходит. До недавнего времени Грейс размышляла только о том, что подумала, сказала или сделала, а не о том, как себя чувствует. Мало того – значительная часть того, что подумала, сказала или сделала Грейс, была одинаково неприятна. Но сейчас Грейс просто сидела на террасе вместе с Генри и смотрела на знакомое с детства озеро, а еще они оба гладили не слишком чистую гончую родом из Теннесси. И во всем этом ничего неприятного не было, даже наоборот. А Генри? Разве у него все плохо? Учитывая все обстоятельства, можно сказать, что нет. Хорошо, пусть эта история будет первым, что начнут обсуждать люди, как только они выйдут из комнаты. Что и говорить, перспектива не самая радостная. С другой стороны, ничего с этим не поделаешь, и при мысли, что даже пытаться бесполезно, Грейс испытала облегчение.

Генри прижался лицом к собачьей морде. Шерлок радостно лизнул хозяина прямо в губы. Грейс постаралась воздержаться от комментариев.

– А папа тоже сумас… больной, как сын той женщины? – вдруг спросил Генри.

– Нет. Во всяком случае, этой болезни у него точно нет. Папа ничего с собой не сделает, я уверена.

Снова похолодало, да и солнце село. Грейс придвинулась поближе и к Генри, и к Шерлоку. От собаки исходило приятное тепло. Тут Генри спросил:

– Как думаешь, где сейчас папа? Его поймают?

Грейс покачала головой:

– Не знаю. Даже не догадываюсь. А насчет поимки… Если честно, иногда даже надеюсь, что его найдут. Так злюсь на него, что хочу, чтобы он понес наказание. А в другой раз наоборот – надеюсь, что так и не найдут, потому что тогда не придется мучиться вопросом, виновен он или нет.

Только договорив, Грейс сообразила, что произнесла эти слова вслух, да еще и в присутствии сына. Какой ужас.

– Как думаешь, папа правда убил эту женщину? – спросил Генри.

Грейс зажмурилась. Она медлила с ответом сколько могла, но к сожалению, долго тянуть тоже не получится. Сын задал вопрос, а значит, придется отвечать.