Еще с тех времен, когда я училась в младшей школе и была девочкой-скаутом, я помню песенку: «Когда заводишь новых друзей – не забывай о старых. Старый друг лучше новых двух». Для Америки нет ничего ценнее нашего проверенного временем союза с Европой.

Когда Соединенные Штаты подверглись террористической атаке 11 сентября 2001 года, Евросоюз без малейших колебаний поддержал нашу страну в этот трудный час. Заголовок во французской газете «Монд» гласил: «Мы все – американцы». На следующий день после этого события НАТО впервые за всю историю своего существования обратилось к статье V Вашингтонского договора, которая предусматривает, что нападение на одного союзника рассматривается как нападение на весь союз в целом. После десятилетий тесного сотрудничества, в течение которых Америка и Евросоюз стояли плечом к плечу на пляже «Юта», на пограничном контрольно-пропускном пункте «Чарли» и в Косово, европейское сообщество было твердо намерено снова поддержать нас в эти трудные времена.

К сожалению, со времен нашего полного согласия и единства мнений наши отношения значительно ухудшились. Большинство наших европейских союзников не согласились с решением вторгнуться в Ирак. Многие из них отдалились от нас из-за политики «кто не с нами, тот против нас» администрации президента Джорджа У. Буша. Воплощением этой политики была характеристика Франции и Германии как стран «старой Европы» министром обороны США Дональдом Рамсфелдом в разгар прений относительно иракского конфликта в начале 2003 года. К 2009 году положительное отношение европейцев к США значительно снизилось: с 83 % сочувствующих в Соединенном Королевстве и 78 % в Германии в 2000 году до 53 и 31 % соответственно в конце 2008 года. Очевидно, что перед администрацией нового президента Обамы стояла трудная задача.

Пожалуй, нашим самым ценным активом в борьбе за возвращение благосклонности европейского сообщества к нашей политике был «эффект Обамы». На Европейском континенте новый президент оказался невероятно популярен. Будучи еще только кандидатом в президенты в июле 2008 года, он был восторженно встречен в Берлине толпой, насчитывающей около 200 тысяч человек. На следующий день после инаугурации он был провозглашен со страниц французской газеты воплощением «Американской мечты». На самом деле ожидания были настолько высоки, что оправдать их и направить всю эту позитивную энергию в долговременный прогресс стало серьезной проблемой.

Несмотря на напряженную обстановку во времена руководства Буша, наши узы оказались гораздо прочнее каких-либо политических разногласий. Наши европейские союзники остались первоочередными партнерами фактически во всех начинаниях. Прежде всего, это был союз, основанный на твердой вере в свободу и демократию. Воспоминания о двух мировых войнах и холодной войне постепенно становились историей, но многие европейцы по-прежнему помнили о том, что американцы принесли себя в жертву ради их свободы. Более шестидесяти тысяч американских солдат погибли в одной только Франции.

С тех пор как закончилась холодная война, для администраций каждого нового президента США являлось крайне важным увидеть Европу целостной, свободной и мирной. В глубине души мы всегда надеялись на то, что народы и страны смогут оставить старые разногласия в прошлом ради перспективы мирной будущности и процветания. Я понимала, насколько это трудно и как прочно оковы прошлого связывали целые поколения и социумы. Однажды я спросила правительственного чиновника из Южной Европы о том, как обстоят дела в ее стране. Она начала свой ответ словами: «Еще со времен Крестовых походов…» Вот как историческая память накрепко вошла в сознание населения не только Европы, но всего мира в целом – словно наследие XX и XXI веков дает недостаточно пищи для размышлений и выводов. Так же, как общие исторические воспоминания объединяют соседей и союзников и укрепляют их единство в трудные времена, они наряду с этим воскрешают старые обиды и мешают людям сосредоточиться на будущем. На примере населения Западной Европы, которое заново воссоединилось после Второй мировой войны, мы видим, что стряхнуть с себя бремя прошлого вполне реально. Мы снова убедились в этом после падения Берлинской стены, когда страны Центральной и Восточной Европы начали процесс интеграции друг с другом и с другими государствами Европейского союза.

К 2009 году на большей части континента был достигнут исторический прогресс, и во многом мы стали ближе, чем когда-либо, к идеальному балансу сил, к единой, свободной, мирной Европе. Но это был гораздо более хрупкий баланс, чем предполагали многие американцы. Страны на периферии Европы в южной ее части не успевали оправиться от последствий финансового кризиса. Балканы боролись с последствиями войны, демократические принципы и права человека находились под угрозой на территориях многих бывших советских республик, а Россия под руководством Путина вторглась в Грузию, заново пробуждая старые страхи. Мои предшественники работали над тем, чтобы выстроить союзнические отношения в Европе и поддержать курс в направлении большего единства, свободы и мира на всем континенте. Теперь настала моя очередь принять эту эстафету и сделать все возможное, чтобы возобновить старые связи и уладить прежние конфликты.

Отношения между странами основаны не только на общих интересах и ценностях, но и на личных взаимоотношениях их лидеров. Хорошо это или плохо, но личностный элемент играет гораздо бóльшую роль в международных делах, чем можно было бы ожидать. Вспомните хотя бы о знаменитой дружбе между Рональдом Рейганом и Маргарет Тэтчер, которая способствовала победе в холодной войне, или вражду между Хрущевым и Мао, которая, наоборот, привела к поражению в ней. Я всегда держала в памяти эти два примера, когда только что пришла в Госдепартамент США и начала устанавливать контакты с основными европейскими лидерами. С некоторыми из них я уже была хорошо знакома и высоко ценила еще с тех времен, когда была первой леди и сенатором. Другие же могли стать моими новыми друзьями. Но все они могли быть нашими ценными партнерами в том непростом деле, для успешной реализации которого нам были необходимы союзники.

В каждом телефонном звонке я подтверждала предоставляемые Америкой гарантии и взятые на себя обязательства. От одного замечания британского министра иностранных дел Дэвида Милибэнда у меня перехватило дыхание, но в то же время я не могла сдержать улыбки, когда он сказал: «Боже мой, какой же воз проблем оставили вам в наследство ваши предшественники! Это просто Гераклов труд, но я думаю, что вы как раз и есть подходящий для этого Геракл!» Естественно, это замечание польстило моему самолюбию, но я дала понять, что более всего на тот момент мы нуждались в возобновлении сотрудничества и совместных инициативах, а не в мифическом герое-одиночке.

Дэвид оказался бесценным партнером. Это был молодой, энергичный, умный, творческий и обаятельный человек, у которого для вас всегда была улыбка. Поразительно, как схожи были наши представления о стремительно меняющемся мире. Он верил в важность гражданского общества и разделял мою обеспокоенность по поводу растущего числа безработных и вынужденной изоляции и разобщенности молодежи в Европе, Америке и по всему миру. Помимо сложившихся между нами конструктивных профессиональных отношений, мы стали просто хорошими друзьями.

Шефом Дэвида был преемник Тони Блэра опытный премьер-министр Гордон Браун. Настойчивый и умный шотландец, он стоял во главе страны в период экономической рецессии, которая значительно отразилась на Англии. Ему пришлось разбираться с тяжелыми последствиями плохо сыгранной до него партии, в том числе иметь дело с негативным отношением к поддержке Тони Блэром решения Буша о вторжении в Ирак. Когда в апреле 2009 года он принимал у себя саммит «Большой двадцатки», я смогла убедиться, под каким давлением он находился. Он проиграл на следующих выборах и был заменен Дэвидом Кэмероном, кандидатом от консерваторов. Президент Обама и Кэмерон с первых же минут нашли общий язык: их первое закрытое заседание состоялось еще до победы Кэмерона на выборах. Их отношения складывались легко, а общение приносило обоим удовольствие. На протяжении следующих лет мы с Кэмероном несколько раз встречались друг с другом как вместе с президентом Обамой, так и без него. Он проявлял необычайную пытливость ума и был готов вести дискуссию по поводу любого значимого события в мире, будь то «арабская весна», кризис в Ливии или продолжающиеся дебаты о мерах жесткой экономии в сопоставлении с экономическим ростом.

На пост министра иностранных дел Кэмерон назначил Уильяма Хейга, бывшего лидера Консервативной партии и непримиримого противника Тони Блэра в 1990-х годах. Незадолго до выборов, еще до своего назначения на должность министра иностранных дел, Хейг приехал ко мне в Вашингтон. Каждый из нас с чрезвычайной осторожностью начал раскрывать свои карты, но, к своему удивлению, я обнаружила, что передо мной был серьезный и вдумчивый государственный деятель, с практическим умом и чувством юмора. Он тоже стал моим хорошим другом. Мне очень понравилась написанная им биография Уильяма Уилберфорса, главного сторонника отмены рабства в Англии XIX века. Хейг связывал свою должность с представлением о том, что дипломатия – это дело долгое, зачастую весьма скучное, но абсолютно необходимое. На прощальном ужине в посольстве Великобритании в Вашингтоне в 2013 году он произнес великолепный тост: «Выдающийся министр иностранных дел и бывший премьер-министр Британии лорд Солсбери говорил, что дипломатические победы одерживаются благодаря серии крохотных благоприятных обстоятельств: здесь удалось ввернуть свое предложение, там оказать любезность, здесь своевременно и мудро пойти на уступки, а тут проявить разумную настойчивость. Эти шаги всегда нащупываются внимательно, с бесстрастным спокойствием и терпением, которое не способны поколебать никакое безрассудство, провокации или нелепость». Эти слова как нельзя лучше обобщили мой опыт в качестве главы американской дипломатии. Кроме того, они напомнили мне, что Хейг был настоящим мастером в произнесении тостов!

По другую сторону Ла-Манша я нашла других небезызвестных партнеров. Бернар Кушнер, французский министр иностранных дел, был медиком и социалистом в правительстве президента-консерватора Николя Саркози. Бернар начинал в организации «Врачи без границ», которая предоставляет медицинскую помощь в зонах стихийных бедствий или конфликтов, а также в беднейших регионах планеты. Он был главным посредником в оказании помощи Гаити, где в январе 2010 года произошло ужасное землетрясение. Мне также довелось тесно сотрудничать с его преемником Аленом Жюппе, а позднее с Лораном Фабиусом, назначенным в мае 2012 года преемником Саркози – Франсуа Олландом. Несмотря на расхождения в политических воззрениях, Жюппе и Фабиус оказались отличными профессионалами и приятными собеседниками.

Многие официальные лица в непринужденной обстановке ведут себя гораздо спокойнее, чем на публичных мероприятиях. Но не Саркози. Он оказался еще более эмоциональным и остроумным при личном общении. Сидеть рядом с ним во время заседания для меня всегда было приключением. Излагая свою точку зрения, он подскакивал и отчаянно жестикулировал, в то время как его бесстрастная переводчица изо всех сил пыталась не упустить логическую нить его размышлений и полностью передать его речь, включая интонации. Увлеченные, граничащие с потоком сознания монологи Саркози касались всех возможных тем внешней политики. В результате партнерам было совсем не легко ввернуть словечко, но я никогда не оставляла попыток этого сделать. Он достаточно непринужденно сплетничал, называя других лидеров сумасшедшими или слабаками. Один из них, по его словам, был «маньяком и бывшим наркоманом», другого он называл солдатом, который «не умел воевать». Еще одного Саркози причислял к породе «грубиянов». Саркози не переставал удивляться, почему все дипломаты, которых он встречал на своем пути, были такими непростительно старыми и невзрачными представителями мужского пола. Наши беседы не обходились без шуток, смеха и споров, но в большинстве случаев мы в конечном итоге сходились на том, что было необходимо сделать. Саркози был нацелен на то, чтобы вернуть Франции мировое лидерство, и с нетерпением стремился возложить на себя как можно бóльшую ответственность по международным вопросам. Я поняла это по его действиям в Ливии. Несмотря ни на что, Саркози всегда оставался джентльменом. В холодный январский день в 2010 году, когда я поднималась по парадной лестнице Елисейского дворца в Париже, чтобы его поприветствовать, у меня с ноги соскочила туфля, и я оказалась босиком перед толпой журналистов, которые не преминули воспользоваться случаем и запечатлеть меня. Президент осторожно взял меня под руку и помог мне обрести устойчивость. Спустя некоторое время я отослала ему копию фотографии с подписью: «Может, я и не Золушка, но вы всегда будете моим принцем».

Самым могущественным лидером Европы, однако, была женщина, темперамент которой был почти полной противоположностью Саркози – канцлер Германии Ангела Меркель. Я познакомилась с ней в 1994 году во время нашего с Биллом визита в Берлин. Она была родом из Восточной Германии и уже в то время занимала должность министра по делам женщин и молодежи в правительстве канцлера Гельмута Коля. Когда мне ее представляли, то описали как «молодую женщину, которая далеко пойдет». Эти слова оказались пророческими. В последующие годы мы продолжали поддерживать отношения, а в 2003 году появились вместе на шоу на немецком телевидении. В 2005 году Ангела была избрана канцлером, она стала первой женщиной во главе своей страны. Несмотря на все похвалы прогрессу в таких областях, как здравоохранение и экология, Европу по-прежнему можно было сравнить с почтенным клубом выпускников, и было приятно видеть, что Ангела собиралась потревожить эти стоячие воды.

Мое восхищение Ангелой значительно возросло за время моего пребывания на посту госсекретаря США. Она была решительной, проницательной и прямолинейной женщиной, которая всегда откровенно говорила мне, что думает. Ангела была талантливым ученым, которая занималась физикой и получила докторскую степень, защитив диссертацию по квантовой химии. Она была особенно сведуща в различных технических вопросах, таких как изменение климата и ядерная энергетика. В любой дискуссии она проявляла неподдельный интерес к событиям, людям и идеям – это было так свежо по сравнению со многими другими руководителями, которые, казалось, думали, что уже знают все, что им было достаточно знать.

Когда в июне 2011 года канцлер приехала в Вашингтон с государственным визитом, я организовала в ее честь обед, на котором произнесла тост в ее честь. В ответ Ангела подарила мне заключенную в рамку страницу одной немецкой газеты, где на первой полосе сообщалось о моем недавнем визите в Берлин. Увидев ее, я расхохоталась. На главной странице красовалась большая фотография, где мы обе стоим бок о бок, голов не видно, зато крупным планом наши руки, у каждой пальцы сплетены совершенно одинаковым образом на фоне похожих костюмов. Газета предлагала читателям угадать, где Ангела Меркель, а где я. Мне пришлось признать, что это была задача не из легких. Газета в рамке висела в моем кабинете на протяжении всего моего оставшегося срока на посту госсекретаря.

Руководство Ангелы подверглось проверке на прочность в худшие годы мирового финансового кризиса. Европа сильно пострадала, испытывая существенные трудности из-за проблем с евро, единой валютой для многих стран. Наиболее экономически слабые страны – Греция, Испания, Португалия, Италия и Ирландия – столкнулись с громадным государственным долгом, слабым экономическим развитием и очень высоким уровнем безработицы, и все это – при отсутствии инструментов денежно-кредитной политики, необходимых для контроля за собственной валютой. В обмен на экстренную помощь Германия (как наиболее сильная экономика в Еврозоне) настояла на том, чтобы эти страны приняли решительные меры по сокращению расходов и реформированию собственного бюджета.

Кризис создал серьезную политическую дилемму. Если бы слабым экономикам не удалось урегулировать свои задолженности, они могли бы увлечь за собой всю Еврозону, что повергло бы в хаос нашу и мировую экономику. С другой стороны, меня также беспокоило то, что режим чрезмерно жесткой экономии в Европе мог способствовать еще большему замедлению роста, затрудняя выход из сложившейся ситуации как для этих стран, так и для остального мира. В Соединенных Штатах президент Обама ответил на рецессию одобренной конгрессом программой агрессивных инвестиций, чтобы придать экономическому росту новый импульс, в то время как сокращение национального долга становилось основной задачей в долгосрочной перспективе. Казалось разумным предложить Европе предпринять аналогичные меры вместо того, чтобы заниматься исключительно урезанием расходов, приводящим к дальнейшему торможению экономического роста.

Я провела много времени, беседуя с европейскими лидерами по поводу этих проблем, включая и Меркель. Можно было соглашаться или не соглашаться с предлагаемой ею налоговой и монетарной политикой, но было невозможно не восхищаться ее стальной решимостью. Как я уже отмечала в 2012 году, она «взвалила себе на плечи всю Европу».

Самым сильным звеном в трансатлантической цепи было НАТО, военный альянс, который включал в себя не только наших европейских партнеров, но и Канаду. (Многие американцы могут принимать наши взаимоотношения с Канадой как должное, но наш северный сосед является незаменимым партнером практически во всем, что мы делаем по всему миру.) С самого начала холодной войны НАТО в течение четырех десятилетий успешно сдерживало Советский Союз и страны Варшавского договора. После окончания холодной войны альянс приготовился к новым угрозам безопасности трансатлантического сообщества. Практически все бывшие советские республики, кроме самой России, чувствовали себя уязвимыми без определенных гарантий безопасности со стороны Запада. Учитывая их боязнь того, что Россия может снова когда-нибудь вернуться к агрессивному, экспансионистскому поведению, их можно было понять. Под руководством США НАТО решило проводить политику «открытых дверей» относительно всех стран на Востоке. Альянс создал сеть партнерских отношений со многими бывшими советскими республиками, а также консультативный совет с Россией. При этом администрация президента Клинтона ясно дала понять, что НАТО, несмотря на решение новых задач, по-прежнему будет придерживаться «политики сдерживания» относительно России во избежание возникновения очередной угрозы ее соседям в будущем.

В то время как силы НАТО боролись за мир в Косово, мы с Биллом в апреле 1999 года праздновали пятидесятилетие альянса вместе с его лидерами, организуя у себя самую крупную встречу глав государств, которая когда-либо происходила в Вашингтоне. В ходе этой встречи мы с большим оптимизмом оценили будущее Европы и НАТО. Вацлав Гавел, первый президент Чехии после холодной войны, яростный и убежденный сторонник демократии, отметил: «Это первый саммит альянса, в котором принимают участие представители… стран, не более десяти лет назад являвшихся членами Варшавского договора… Будем же надеяться на то, что мы, таким образом, вступаем в мир, в котором судьбы народов решаются не с помощью мощи иностранных диктаторов, но самими народами и государствами». Если же это не так, мог бы он добавить, то нам следует быть готовыми защитить свободу, которую мы получили.

В 2004 году еще семь стран бывшего восточного блока присоединились к НАТО, которое все больше расширялось. Еще две страны, Албания и Хорватия, присоединились 1 апреля 2009 года, тем самым доведя общее число членов альянса до двадцати восьми. Некоторые другие страны, в том числе Украина, Босния, Молдавия и Грузия, также всерьез рассматривали перспективу вступления в Евросоюз и в НАТО.

В свете незаконной аннексии Крыма Россией в начале 2014 года некоторые утверждали, что расширение НАТО могло спровоцировать или же усугубить агрессивный настрой России. Я была не согласна с этим суждением, но наиболее убедительными в своем несогласии с такой точкой зрения оказались те европейские лидеры и обычные люди, которые выражали свою признательность за то, что их страны стали членами НАТО. Это давало им бóльшую уверенность в своем будущем, особенно в свете амбиций президента России Владимира Путина. Они понимали, что заявление Путина о том, что политика «открытых дверей» НАТО представляет прямую угрозу для России, отражает его неготовность, в отличие от Бориса Ельцина и Михаила Горбачева, принять идею партнерских отношений России с Западом, основанных на взаимных интересах. Те же, кто доверял словам Путина, во-первых, должны были задуматься над тем, что подобная позиция может стать причиной гораздо более серьезного кризиса. Во-вторых, им стоило попытаться представить себе, насколько сложнее было бы сдерживать дальнейшие проявления агрессии со стороны России, если бы Восточная и Центральная Европа не были бы союзниками НАТО. НАТО не должно было отказываться от политики «открытых дверей», а в отношениях с Россией мы должны были вести себя продуманно и рассудительно.

К тому моменту, когда президент Обама вступил в должность, НАТО превратилось в демократическое сообщество, которое насчитывало около миллиарда человек и простиралось от Прибалтики на востоке до Аляски на западе. Во время моего первого визита в штаб-квартиру НАТО в Брюсселе в марте 2009 года все с радостным волнением говорили о «возвращении» взаимодействия с США. Я полностью разделяла этот восторг и проводила много времени с министрами иностранных дел стран НАТО и генеральным секретарем НАТО Андерсом Фогом Расмуссеном, бывшим премьер-министром Дании. Альянсу был необходим именно такой опытный и умелый лидер.

Порой нам приходилось сталкиваться с рядом проблем, связанных с расширением альянса, не все были такими уж серьезными. Например, Болгария, которая вступила в НАТО в 2004 году, являлась нашим верным союзником в Афганистане и в других совместных проектах. Однако, когда я побывала в Софии в феврале 2012 года, премьер-министр Бойко Борисов проявлял явную нервозность. Я знала, что нам предстояло обсудить серьезные вопросы, и надеялась, что не случится ничего непредвиденного. Ведь теперь мы были союзниками.

– Госпожа госсекретарь, я занервничал, увидев видеорепортаж о том, как вы сходили с самолета, – начал он. – Я был проинформирован руководителем моего секретариата о том, что, когда волосы у вас убраны назад, это означает, что вы находитесь в плохом расположении духа.

Мои волосы на самом деле были убраны назад (возможно, вызывая неприятные воспоминания об агентах КГБ и аппаратчиках коммунистической партии). Я посмотрела на почти лысого премьер-министра, улыбнулась и ответила:

– Мне просто требуется немного больше времени, чем вам, чтобы сделать прическу.

Он засмеялся, и мы, преодолев этот неловкий момент, отправились на плодотворную встречу.

Долгая война в Афганистане испытывала НАТО на прочность, выявляя пробелы в подготовке альянсом воинского контингента. Некоторые союзники сокращали свои бюджеты на оборону, вынуждая других (в основном США) компенсировать это за свой счет. Экономический кризис ударил по всем странам. На обеих сторонах Атлантики чувствовались сомнения, что спустя двадцать лет после окончания холодной войны НАТО остается актуальной, востребованной структурой.

Я была уверена в том, что НАТО – это жизненно необходимое средство для устранения постоянно возникавших угроз XXI века. Америка не может и не должна делать все в одиночку, поэтому партнерство, которое неизбежно выстраивается на основе общих интересов и целей, было чрезвычайно важно. НАТО была и до сих пор остается нашим самым перспективным партнером, особенно с того момента, как ее члены впервые проголосовали за то, чтобы действовать «вне зоны» в Боснии в 1995 году – признание того, что наша коллективная безопасность может оказаться под угрозой не только из-за прямой угрозы странам НАТО. Именно поэтому союзные войска НАТО, помимо материальных затрат, жертвовали в Афганистане и человеческими жизнями. Эти жертвы никогда не должны быть забыты.

В 2011 году у нас появилась возможность продемонстрировать, что НАТО соответствует духу XXI века, что этот альянс может стать во главе военной операции для защиты гражданского населения в Ливии, впервые работая совместно с Лигой арабских государств, согласованно со всеми ее членами. Четырнадцать союзников и четыре арабских государства-партнера объединили свои военно-морские и военно-воздушные силы для выполнения этой миссии. Вопреки мнениям некоторых критиков, это оказалась успешная совместная операция. Соединенные Штаты предоставили уникальные возможности, однако именно наши союзники (а не мы) сделали 75 % боевых вылетов и уничтожили 90 % из более чем шести тысяч целей в Ливии. Это было почти точным зеркальным отражением распределения сил десятилетием раньше, во время натовской операции в Косово, когда Соединенные Штаты поразили 90 % объектов ПВО и военных целей. Несмотря на то что Великобритания и Франция и их военная мощь были несомненными лидерами, все же их возможностей оказалось недостаточно. Италия выделила семь авиабаз для размещения сотен союзных самолетов. Бельгийские, канадские, датские, голландские и норвежские самолеты, а также авиация Объединенных Арабских Эмиратов, Катара и Иордании – все внесли свой вклад в более чем двадцать шесть тысяч боевых вылетов. Греческие, испанские, турецкие и румынские военно-морские силы помогли обеспечить эмбарго на поставки оружия морским путем. Это была настоящая командная работа, именно та, для которой НАТО и было предназначено.

Если НАТО – один из самых удачных военных союзов в истории, то Европейский союз (ЕС) является одной из самых успешных политических и экономических организаций. В удивительно короткий промежуток времени страны, которые пережили в XX веке две мировых войны, договорились принимать решения на основе консенсуса и избирать представителей в общий парламент. Несмотря на недостаточно упорядоченный чиновничий аппарат ЕС, он существует и сохраняется на грани своих возможностей.

Существенный вклад ЕС в дело мира и процветания как в рамках, так и за пределами Евросоюза был в 2012 году удостоен Нобелевской премии мира. Самостоятельно и в рамках общих усилий наши европейские партнеры вносят свой немалый вклад в улучшение картины нашего мира. Норвегии нет равных в поддержке глобальных проектов в области общественного здравоохранения. Ирландия, которая когда-то страдала от голода, лидирует в деле борьбы с ним. Нидерланды – лучшие в борьбе с бедностью и поддержке устойчивого развития. Балтия, Эстония, Латвия и Литва оказывают неоценимую поддержку и делятся бесценным опытом с демократическими активистами по всему миру. Датчане, шведы и финны как никто разбираются в проблеме климатических изменений. Этот список можно продолжать бесконечно.

Я хотела бы и дальше развивать наше партнерство с ЕС, особенно в сфере энергетики и экономики. В начале первого срока президента Обамы я призвала Евросоюз основать Энергетический совет США и ЕС для координации работ Трансатлантического союза по предоставлению помощи уязвимым странам, в частности в Восточной и Центральной Европе, в развитии собственных энергетических ресурсов (когда это возможно) и сокращении их зависимости от российского газа. США и ЕС также начали обсуждать всеобъемлющее экономическое соглашение, которое позволило бы унифицировать нормативно-правовые акты, увеличить товарооборот и стимулировать экономический рост по обе стороны Атлантики.

Ни одни из наших связей в Европе не требовали большего такта, чем отношения с Турцией – страной, в которой проживает более чем 70 миллионов человек, преимущественно мусульман. Эта страна находится на стыке Востока и Запада. Современная Турция, образованная Мустафой Кемалем Ататюрком после распада Османской империи после Первой мировой войны, предполагалась как светская демократия, ориентированная на Запад. Она вступила в НАТО в 1952 году и была нашим надежным союзником на протяжении всей холодной войны, направляя войска нам на помощь в ходе Корейской войны и размещая на своей территории силы США на протяжении десятилетий. Однако турецкие военные, которые считали себя последователями и защитниками преемственности политического курса Ататюрка, не раз вмешивались в жизнь страны, свергая одно правительство за другим потому, что оно казалось им то слишком исламистским, то слишком либеральным, то слишком слабым. Возможно, в условиях холодной войны это было приемлемым поведением, но оно тормозило развитие демократии.

К сожалению, годы президентства Буша негативно сказались на наших отношениях. К 2007 году симпатию по отношению к Соединенным Штатам испытывали только 9 % населения Турции. Это был самый низкий показатель среди сорока семи стран, опрошенных исследовательским центром «Пью» в этом году.

Между тем темпы роста экономики Турции были одними из самых высоких в мире. В то время как остальная Европа переживала последствия финансового кризиса, а экономика Ближнего Востока находилась в состоянии стагнации, Турция стала региональным экономическим центром силы. Так же, как Индонезия, Турция экспериментировала, могут ли демократия, современные реалии, права женщин, секуляризм и ислам мирно сосуществовать, а страны по всему Ближнему Востоку с интересом наблюдали за этим экспериментом. Соединенные Штаты проявляли заинтересованность в том, что этот эксперимент удался: в этом случае отношения между нашими странами вернулись бы на более прочную основу.

Я побывала в Турции в рамках своей первой поездки в Европу в качестве госсекретаря. Помимо встреч с основными представителями властных структур страны, включая премьер-министра Реджепа Тайипа Эрдогана и президента Абдуллы Гюля, я обратилась напрямую к турецкому народу, как старалась делать везде. Это было особенно важно в тех странах, где правительства хотели с нами сотрудничать, но значительные слои населения, как правило, испытывали к нам недоверие или были настроены решительно против взаимодействия с нами. Начиная диалог напрямую с общественностью, используя для этого средства массовой информации, я всегда надеялась повлиять на сложившееся мнение людей, что, в свою очередь, позволяло правительствам расширить возможности для политического маневра во взаимодействии с нами.

Меня пригласили в качестве гостьи на популярную турецкую телепередачу «Haydi Gel Bizimle Ol», название которой переводится как «Присоединяйся к нам!». По своему формату эта передача похожа на ток-шоу «Де вью». Ее аудитория представляет собой достаточно широкий срез турецкого общества и пользуется особенной популярностью среди женщин. Ведущие, группа совершенно разных женщин, задавали мне как серьезные политические вопросы, так и более личные. Беседа получилась легкой, разнообразной и держалась на очень дружеской ноте.

– Когда вы последний раз влюблялись и чувствовали себя как обычный человек? – спросила меня одна из женщин.

Это был не самый типичный вопрос госсекретарю США, но это была именно та тема, которая могла помочь мне найти общий язык с аудиторией. Я рассказала о том, как познакомилась с будущим мужем на юридическом факультете, как мы полюбили друг друга и решили строить жизнь вместе, о том, как непросто всей семьей все время находиться под пристальным вниманием общественности.

– Я думаю, что больше всего ценю моменты, когда мы вместе с мужем и дочерью занимаемся обычными делами, – сказала я, – когда мы ходим в кино, разговариваем по душам, дурачимся, играем в настольные игры или в карты. Мы любим подолгу гулять. Я всегда стараюсь улучить момент, чтобы выйти на прогулку вместе с мужем. Конечно, у моей дочери уже своя жизнь, но она тоже всегда находит время, чтобы присоединиться к нам. Это непросто, но я стараюсь ограждать эти тихие семейные моменты с любящими и любимыми людьми, с которыми я могу быть сама собой, от прицелов фотокамер журналистов. Это лучшие моменты моей жизни.

Зрители в зале горячо аплодировали моему выступлению, и отзывы, которые персонал нашего посольства смог позднее собрать, были весьма обнадеживающими. Очевидно, для многих турецких граждан, которые испытывали недоверие по отношению к Америке и ее лидерам, было удивительно увидеть в госсекретаре США обычного человека с заботами и проблемами, схожими с их собственными. Я надеялась на то, что благодаря этому ко мне будут прислушиваться более внимательно, когда я буду вести речь о развитии взаимоотношений между США и Турцией.

На политической арене Турции и в развитии наших отношений с этой страной был еще один важный игрок: премьер-министр Эрдоган. (В турецкой политической структуре пост президента, по сути, является представительской должностью, в то время как премьер-министр руководит работой всего правительства.) Впервые я познакомилась с ним, когда он был мэром Стамбула в 1990-х годах. Он был амбициозным, волевым, идейным и эффектным политиком. Созданная им исламистская партия впервые победила на парламентских выборах в 2002 году, затем эта партия вновь одерживала победу на выборах в 2007 и 2011 годах. Премьер-министр Эрдоган увидел в этом доверие к нему своего народа и готовность следовать его радикальным переменам. Его правительство активно преследовало предполагаемых участников заговора в армии и сумело удерживать власть крепче, чем любые их гражданские предшественники. (Термин «исламисты», как правило, относится к людям и партиям, считающим, что руководящая роль в политическом курсе и действиях правительства должна принадлежать исламу. Этот термин можно применить к достаточно большому числу людей, начиная теми, кто полагает, что исламские ценности должны учитываться при принятии стратегических государственных решений, и заканчивая теми, кто считает, что все законы должны быть не только одобрены, но и сформулированы происламскими авторитетами в соответствии с исламским правом. Не все исламисты похожи друг на друга. Иногда исламистские лидеры и организации, включая радикальные, экстремистские и террористические, относятся к демократии враждебно. Но в мире можно насчитать множество политических партий с религиозной направленностью: индуистских, христианских, еврейских, мусульманских, которые относятся с должным пониманием к необходимости уважать демократические принципы и политический курс, ориентированный на демократию. Поэтому, в интересах США, мы должны побуждать все религиозно-политические партии и их лидеров придерживаться принципов демократии и отказываться от насилия. Любое предположение о том, что верующие мусульмане или люди любой другой веры не могут достигнуть демократических успехов, оскорбительно, опасно и неверно. Они доказывают это каждый день, добиваясь таких успехов в нашей собственной стране.)

Некоторые реформы, которые провел Эрдоган, оказались положительными. Руководствуясь перспективами потенциального членства в ЕС (которое до сих пор остается вне ее досягаемости), Турция упразднила суды государственной безопасности, внесла поправки в Уголовный кодекс, расширила право на помощь адвоката и ослабила ограничения на преподавание и вещание на курдском языке. Эрдоган также объявил о намерении придерживаться во внешней политике курса, который получил название «Стратегическая глубина». Инициатива разрешить прежние региональные конфликты и занять более активную позицию на Ближнем Востоке была поддержана Ахметом Давутоглу, одним из советников Эрдогана, который позже стал министром иностранных дел. Название политического курса звучало весьма привлекательно, а его суть была вполне конструктивной. Однако, с другой стороны, такая политика привела Турцию к совершенно неадекватному дипломатическому соглашению со своим соседом, Ираном, который ничего не делал для того, чтобы рассеять опасения международного сообщества относительно ядерной программы Тегерана.

Несмотря на позитивные сдвиги, которые произошли под руководством Эрдогана, подход его правительства к политическим соперникам и средствам массовой информации вызывал все более сильную озабоченность, даже тревогу. Сокращение возможностей для общественного инакомыслия вызывало все больше вопросов о направлении, которое избрал Эрдоган для движения страны, и о его реальной приверженности демократическим принципам. Его политические противники высказывали подозрения, что его конечной целью являлось превращение Турции в исламское государство, где не будет места для инакомыслия, и некоторые его действия только усиливали эти подозрения. Правительство Эрдогана пугающе часто приговаривало журналистов к тюремному заключению и принимало жесткие меры по отношению к участникам протестных акций, которые были не согласны с некоторыми правительственными решениями во время его второго и третьего сроков нахождения у власти. Коррупция оставалась серьезной проблемой, и правительство было не в состоянии идти в ногу с быстрорастущими ожиданиями граждан среднего класса.

Религиозные и культурные вопросы были особенно актуальны в стране, где ислам и секуляризм сосуществовали в хрупком равновесии, поэтому различные религиозные традиции иногда ощущали на себе некоторые притеснения. За эти годы я познакомилась с патриархом Греческой православной церкви, его святейшеством Вселенским патриархом Варфоломеем, и я уважала его искреннюю приверженность межконфессиональному диалогу и религиозной свободе. Патриарх Варфоломей рассматривал Эрдогана в качестве конструктивного партнера, но церковь все еще ждала от правительства возвращения изъятого церковного имущества и разрешения вновь открыть Халкинскую богословскую школу, которая была закрыта много лет назад. Я поддержала инициативу патриарха и направила ряд прошений о возобновлении работы этого религиозного учебного заведения, которое, к немалому моему сожалению, все еще не работает.

Когда Эрдоган говорил о наделении студенток правом носить хиджабы в университете, некоторые видели в этом шаг вперед к свободе вероисповедания и обеспечения права женщины самой выбирать свою судьбу. Другие же расценили это как удар по секуляризму, признак неукротимо наступающей теократии, которая в конечном итоге грозит ограничить права женщин. Во-первых, это свидетельствует о глубоких противоречиях в Турции XXI века. Во-вторых, говорит о том, что обе точки зрения могут оказаться верными. Сам Эрдоган очень гордился своими дочерями, которые имели высшее образование, но при этом носили платки. Он спрашивал моего совета насчет одной из них, которая хотела поступать в аспирантуру в Соединенных Штатах.

Я часами беседовала с Эрдоганом, часто в сопровождении только Давутоглу, который в таком случае был нашим переводчиком. Давутоглу – энергичный, хорошо образованный дипломат и политик. Его планы по возвращению Турции звания державы мирового значения нашли горячий отклик у Эрдогана. Стиль его руководства совмещал в себе просвещенность и азарт, и у нас сложились продуктивные и доброжелательные рабочие отношения, которые, несмотря на многочисленные испытания, еще ни разу не дали трещину.

В течение тех четырех лет, когда я находилась на посту госсекретаря США, Турция показала себя важным, но порой обескураживающим партнером. Иногда мы приходили к общему решению (необходимость тесного взаимодействия по Афганистану, борьбы с терроризмом, совместных усилий на сирийском направлении и по другим вопросам), иногда же наши мнения расходились (например, по проблеме иранской ядерной программы).

Президенту Обаме и мне пришлось потратить достаточно много времени, уделяя особое внимание стабилизации наших отношений, но внешние события, особенно повышенная напряженность в отношениях с Израилем, создавали новые проблемы. В этой связи противоречия внутри страны продолжали накаляться. В 2013 году в Турции вспыхнули массовые протесты против все более усиливающегося деспотического характера руководства Эрдогана, которые повлекли за собой широкомасштабное антикоррупционное расследование, нацеленное против некоторых его министров. На момент написания моей книги, несмотря на рост авторитаризма, поддержка Эрдогана в более консервативных районах Турции была по-прежнему весьма ощутима. Будущее Турции пока очень неопределенно. Однако очевидно то, что Турция будет и дальше играть значительную роль как на Ближнем Востоке, так и в Европе. И состояние наших отношений будет по-прежнему иметь важнейшее значение для Соединенных Штатов.

Политический курс «Стратегическая глубина» был весьма амбициозным проектом, особенно потому, что Турция была втянута в целый ряд застарелых конфликтов со своими соседями. Во-первых, это была ожесточенная конфронтация с Грецией по поводу средиземноморского островного государства Кипр, которая затянулась на долгие десятилетия. Во-вторых, эмоционально напряженный конфликт с Арменией, небольшой, не имеющей выхода к морю бывшей советской республикой на Кавказе к востоку от Турции. Эти два ярких примера подтверждают тот факт, как старая вражда может сдерживать продвижение вперед.

Турция и Армения никогда не имели официальных дипломатических отношений после того, как Армения после распада Советского Союза стала независимым государством. Напряженность усилилась еще больше после вступления Армении в 1990-х годах в войну с союзником Турции – Азербайджаном. Поводом явилась спорная полоска земли под названием Нагорный Карабах. Этот конфликт до сих пор периодически обостряется и порождает военные действия на границе.

Такое противостояние, которое можно наблюдать между Турцией, Арменией и Нагорным Карабахом, иногда называют «замороженным конфликтом», потому что оно длится на протяжении многих лет и надежды на его мирное разрешение фактически нет. Когда я оглядывалась назад на все те проблемы, с которыми мы столкнулись в Европе и по всему миру, появлялось заманчивое желание просто игнорировать их как неразрешимые. Но каждый из этих конфликтов имел более широкие стратегические последствия. Например, конфликт на Кавказе представлял собой серьезную угрозу для наших планов относительно среднеазиатского газопровода на европейские рынки с целью уменьшения зависимости Европы от российских энергетических ресурсов. В совокупности эти конфликты создавали преграду на пути Европы к тому светлому будущему, которое мы пытались помочь ей построить. Я надеялась на то, что политический курс Турции «Стратегическая глубина» обеспечит возможность начать диалог по некоторым из этих «замороженных конфликтов» (а возможно, даже приведет к их разрешению). В этой связи я поручила своему помощнику по делам Европы и Евразии Филу Гордону подумать над тем, что мы могли бы сделать.

В течение 2009 года мы работали в тесном контакте с европейскими партнерами, в том числе со Швейцарией, Францией, Россией и ЕС, для того чтобы поддержать переговоры между Турцией и Арменией, которые, как мы надеялись, должны были привести к установлению официальных дипломатических отношений и открытию границы для свободной торговли. В свои первые несколько месяцев работы я провела почти тридцать телефонных переговоров с официальными представителями обеих стран и беседовала лично с Давутоглу и министром иностранных дел Армении Эдвардом Налбандяном.

Сторонники жесткого политического курса в обеих странах были настроены против любых компромиссов и оказывали немалое давление на свои правительства, препятствуя переговорам. Однако в течение весны и лета, в основном благодаря усилиям швейцарской стороны, соглашение, которое было способно обеспечить открытие границы, приближалось к подписанию. Мы планировали организовать официальное подписание соглашения на церемонии в Швейцарии в октябре, после чего соглашение было бы представлено в парламенты обеих стран для ратификации. По мере приближения даты подписания соглашения мы усилили поддержку в данном вопросе, в частности организовав телефонный разговор президента Обамы с президентом Армении. Казалось бы, все становилось на свои места.

9 октября я вылетела в Цюрих, чтобы стать свидетелем подписания документа наряду с министрами иностранных дел Франции, России и Швейцарии, а также Верховным представителем ЕС по иностранным делам и политике безопасности. На следующий день я покинула отель и направилась в Университет Цюриха на предстоявшую церемонию. Но внезапно возникла проблема. Налбандян, министр иностранных дел Армении, внезапно передумал. Он беспокоился о том, что мог заявить Давутоглу на церемонии подписания, и отказался покинуть отель. Казалось, месяцы тщательных переговоров могут в один момент оказаться потраченными зря. Я развернула свой кортеж и направилась обратно в «Долдер Гранд Отель» Цюриха. Пока я ждала в машине, Фил Гордон поднялся наверх вместе с ведущим швейцарским переговорщиком для того, чтобы найти Налбандяна и сопроводить его на церемонию подписания. Однако он не смог его переубедить. Фил спустился вниз, чтобы сообщить мне об этом, и присоединился ко мне в автомобиле, который был припаркован позади отеля. Наступил мой черед. С одного мобильного телефона я звонила Налбандяну, а на второй линии у меня был Давутоглу. Мы обсуждали этот вопрос в течение часа, пытаясь разрешить возникшее недоразумение и уговорить Налбандяна выйти из гостиничного номера.

– Это слишком важно, и мы зашли слишком далеко, чтобы уже отступать, – убеждала я.

Наконец я поднялась наверх, чтобы переговорить с Налбандяном лично. Что, если обойтись без официальной части? Просто подписать документ и покинуть мероприятие, не делая никаких заявлений. Обе стороны согласились с таким вариантом развития событий, и Налбандян наконец вышел. Мы спустились вниз, и он сел в мою машину, чтобы попасть в университет. Потребовалось еще полтора часа настойчивых уговоров, чтобы добиться их появления на публике. Мы опоздали на три часа, однако, по крайней мере, мы уже были на месте. Мы провели ускоренную церемонию подписания соглашения, и, с чувством огромного облегчения, все разошлись так быстро, как только могли. По состоянию на сегодняшний день ни одна из сторон не ратифицировала протоколы и процесс не сдвинулся с места. Однако на конференции в декабре 2013 года турецкий и армянский министры иностранных дел в течение двух часов обсуждали возможные варианты дальнейших действий, и я все еще надеюсь на прорыв в этом вопросе.

После церемонии подписания по дороге в аэропорт мне позвонил президент Обама и поздравил меня с этим успехом. Это еще не было завершением дела, но для этого нестабильного региона мы сделали большой шаг вперед. Позже в «Нью-Йорк таймс» мои усилия в этот день описали как «борьбу до последней минуты, лимузинную дипломатию». Я тогда ехала не в лимузине, но в остальном это было точным описанием.

Балканские войны 1990-х годов остаются горьким напоминанием о том, что Европа по-прежнему хранит старую ненависть, которая однажды может вылиться в новое разрушительное насилие.

Когда я посетила Боснию в октябре 2010 года, в рамках трехдневной поездки по Балканам, с одной стороны, я осталась довольна явным прогрессом, а с другой – осознала всю серьезность того, что еще необходимо было сделать. Дети уже могли без страха ходить в школу, а их родители – на работу, однако ощущалась острая нехватка достойных рабочих мест, а экономические трудности и недовольство продолжали расти. Ядовитая этническая и религиозная ненависть, подпитывавшая войны, остыла, но опасные токи сектантства и национализма по-прежнему оставались. Страна представляла собой федерацию двух республик, в одной из которых главенствовали боснийские мусульмане и хорваты, а в другой преобладали боснийские сербы. Боснийские сербы срывали все попытки по устранению препятствий для экономического роста и организации нормального управления, упрямо надеясь в один прекрасный день войти в состав Сербии или даже стать независимым государством. Обещание большей стабильности и больших возможностей, предоставляемых интеграцией в Европейский союз или НАТО, не оказывало должного воздействия.

В Сараеве я принимала участие в открытой дискуссии со студентами и лидерами гражданского общества в историческом месте города – Национальном театре, уцелевшем за время войны. Один молодой человек поднялся, чтобы рассказать о своем путешествии в США в рамках программы академического обмена с американскими университетами и колледжами, финансируемой Государственным департаментом. Он назвал этот опыт «одним из лучших» в его жизни и призвал меня продолжать поддерживать и расширять эти программы. Когда я попросила его объяснить, почему для него это так важно, молодой человек ответил:

– Мы учились делать выбор в пользу терпимости вместо нетерпимости, работать сообща, относиться друг к другу с уважением, на равных… Среди нас были студенты из Косова и Сербии, и ни один из них не выразил озабоченности по поводу вопросов, разделяющих эти страны, потому что они поняли, что… мы друзья, что мы можем говорить и действовать сообща и не существует проблем, если мы действительно хотим что-то сделать.

Мне очень понравилась сказанная им простая фраза: «выбирать терпимость вместо нетерпимости». Она прекрасно передавала тот переходный период, который еще переживали народы Балкан. И это было единственным способом исцеления собственных и общих ран.

Затем мы отправились в Косово. В 1990-х годах Косово было частью Сербии, преимущественно населенной этническими албанцами, которые страдали от жестоких нападений и депортаций со стороны сил Милошевича. В 1999 году НАТО во главе с США организовало воздушную операцию, нанеся, в целях предотвращения этнической чистки, бомбовые удары по военным частям сербов и по сербским городам, включая Белград. В 2008 году Косово провозгласило независимость и было признано большей частью международного сообщества. Однако Сербия отказалась признать независимость Косова и продолжала оказывать значительное влияние в северном приграничном районе этой страны, где проживали этнические сербы. Большинство больниц, школ и даже суды по-прежнему управлялись и финансировались Белградом, а сербские службы безопасности обеспечивали общественный порядок. Все это дестабилизировало суверенитет Косова, усугубляло внутренний раскол в стране и делало напряженными отношения между двумя соседями. Неспокойная ситуация мешала экономическому и социальному прогрессу, для которого каждая из стран должна была действовать самостоятельно, в том числе и для выдвижения своей кандидатуры на членство в Европейском союзе. Однако события прошлого и застарелую ненависть оказалось очень трудно преодолеть. Одна из целей моего визита заключалась в том, чтобы привести обе стороны к принятию обоюдного решения.

Когда я прибыла в Приштину, столицу Косова, нашу делегацию встречали восторженные толпы людей, выстроившиеся вдоль дороги от аэропорта, многие взрослые несли на плечах детей, чтобы те могли нас увидеть. Когда мы приехали на центральную площадь города, где возвышается памятник Биллу Клинтону, толпа сомкнулась, так что нам пришлось остановиться. Я была этому рада потому, что мне хотелось поприветствовать людей. Поэтому я вышла из машины и начала пожимать руки, обнимать людей, а они обнимали меня. На другой стороне площади я заметила очаровательный маленький магазин одежды со знакомым названием: «Хиллари». Я не смогла отказать себе в том, чтобы на минутку заглянуть в него. Сотрудник магазина рассказал мне, что магазин носит мое имя, чтобы «Билл не чувствовал себя на площади одиноко».

Несколько месяцев спустя, в марте 2011 года, представители Косова и Сербии сели за стол переговоров в Брюсселе. Впервые они беседовали напрямую и в спокойной форме. На каждом заседании присутствовали американские дипломаты, призывая обе стороны принять поправки, которые могли бы привести к нормализации отношений и открыть двери для потенциального вступления в Европейский союз. А это стало бы возможно только после решения пограничных вопросов. Переговоры продолжались в течение 18 месяцев. Участники достигли некоторых скромных соглашений о свободе передвижения, таможенных сборах и контроле над границами. Хотя Сербия и не признавала независимости Косова, однако более не препятствовала его участию в региональных конференциях. В то же время я настояла на том, чтобы НАТО продлило военную миссию в Косово, где с июня 1999 года оставались 5 тысяч солдат-миротворцев из 31 страны.

Ключевые вопросы еще были нерешенными, когда весной 2012 года к власти в Сербии пришло новое националистическое правительство. Кэти Эштон, верховный представитель Европейского союза по иностранным делам и политике безопасности, и я решили вместе посетить обе страны и попытаться найти выход из тупика и ускорить принятие окончательного решения.

Кэти была незаменимым партнером в этом вопросе и во многих других. В Великобритании она занимала должность спикера палаты лордов и лорда-председателя Тайного совета в кабинете Гордона Брауна. После года на посту европейского комиссара по торговле она была избрана в качестве представителя по иностранным делам Европейского союза, что явилось для нее небольшим сюрпризом, поскольку, как и я, она не выбирала традиционную дипломатическую карьеру, а в итоге стала эффективным и творческим партнером. С ней было просто и легко ладить (особенно если учесть ее титул баронессы, как я над ней любила подшучивать), и мы хорошо работали вместе, занимаясь решением не только европейских вопросов, но и проблем в Иране и на Ближнем Востоке. Мы обычно подавали друг другу знаки, когда на многолюдном совещании у кого-нибудь из наших коллег-мужчин невольно или даже бессознательно проскальзывал сексистский комментарий. Тогда мы одновременно закатывали глаза.

В октябре 2012 года мы вместе объехали балканские страны. Мы призывали каждого предпринять конкретные шаги по нормализации отношений. Премьер-министр Косова Хашим Тачи сказал нам: «Косово сегодня – это еще не Косово нашей мечты. Мы усиленно работаем для европейского Косова, для евроатлантического Косова. Мы понимаем, что впереди нас ждет еще больше работы». Мы вместе с Кэти также встретились с представителями сербского этнического меньшинства в православной церкви в Приштине, которую подожгли во время антисербских беспорядков в 2004 году. Люди выражали беспокойство относительно собственного будущего в независимом Косове. Они были благодарны правительству за то, что оно проявляет большую открытость, предлагает сербам работу. В этом заключались те базовые основы примирения, которые мы стремились поддержать. Мусульманский президент Косова, необыкновенная женщина Атифете Яхьяга, была нашим союзником в борьбе за перемены и примирение в стране. Как я однажды сказала Кэти, дипломатия такого типа занимается не просто нормализацией отношений между странами, самое важное – это «нормализовать жизнь, чтобы люди на севере страны имели возможность продолжать жить своей обычной жизнью, как члены сообщества».

В апреле 2013 года благодаря непрерывным усилиям Кэти, опирающейся на уже подготовленные нами основы для переговоров, премьер-министр Косова Тачи и премьер-министр Сербии Ивица Дачич достигли соглашения об урегулировании пограничных споров, открывая тем самым возможность вступления в Европейский союз. Косово согласилось предоставить бóльшую самостоятельность сербским общинам на севере, а Сербия пообещала вывести свои войска. Обе стороны обязались не вмешиваться в дела друг друга, касающиеся дальнейшей европейской интеграции. Если они будут и впредь придерживаться условий соглашения, у жителей Косова и Сербии наконец появится возможность построить процветающее и мирное будущее, которого они заслуживают.

Моя последняя поездка в качестве госсекретаря состоялась в декабре 2012 года, когда я вновь оказалась в Северной Ирландии, где люди прилагали неимоверные усилия, чтобы навсегда оставить в прошлом старые конфликты. По обеим сторонам религиозного разделения, будь то в среде католиков или протестантов, люди утверждают, что работа еще далека от завершения и что самая важная задача сейчас заключается в том, чтобы поощрять экономическую деятельность во имя прогресса, который пойдет на пользу каждому из сообществ. Тем не менее во время обеда в Белфасте, в счастливом окружении старых друзей и приятелей, мы вспоминали о том, как многого нам вместе удалось достигнуть.

К тому моменту, когда Билл был избран президентом США в первый раз, беспорядки в Северной Ирландии длились десятилетиями. Большинство протестантов хотели остаться в составе Соединенного Королевства, в то время как большинство католиков желали присоединиться к Республике Ирландия, на юге, и долгие годы насилия оставили оба лагеря преисполненными горечи и вражды. Северная Ирландия представляла собой остров внутри другого острова. Неизжитые критерии религиозной идентичности заявляли о себе на каждом шагу – церковь, куда ходила каждая семья, школа, которую посещали дети, символика футбольного клуба, улица, по которой они проходили, в какое время суток и с какими друзьями. Все-все замечали. И так изо дня в день.

В 1995 году Билл назначил сенатора Джорджа Митчелла специальным посланником в Северной Ирландии. Билл стал первым президентом США, посетившим Северную Ирландию: в конце года мы отправились с визитом в Белфаст и зажигали огни рождественской елки в окружении многочисленной толпы.

В то десятилетие я возвращалась в Северную Ирландию почти каждый год и на протяжении последующих лет продолжала активно участвовать в ее делах в качестве сенатора. В 1998 году я помогала в организации конференции «Живые голоса», на которой женщины выступали за мирное соглашение. Их протесты с лозунгом «Хватит!» стали боевым кличем, который не мог более оставаться неуслышанным. Во время своего выступления с трибуны я различила в первом ряду балкона Джерри Адамса, Мартина Макгиннесса и других лидеров «Шинн Фейн», политического крыла Ирландской республиканской армии. За ними расположились лидеры профсоюзов, которые отказывались вести диалог с «Шинн Фейн». Тот факт, что все они встретились на конференции женщин, борющихся за мир, подтвердил готовность обеих сторон идти на компромисс.

Соглашение Страстной пятницы, которое было подписано в том же году и направило Северную Ирландию на путь мира, стало триумфом дипломатии, особенно для Билла и Джорджа Митчелла, которые сделали так много для сближения двух противоборствующих сторон. Однако в наибольшей степени оно было свидетельством мужества народа Северной Ирландии. Казалось, мы переживали один из тех моментов, когда, по выражению великого ирландского поэта Шеймаса Хини, «рифмуются надежда и история». Проведение договора в жизнь оказалось не слишком последовательным, но мир начал приносить свои плоды. Уровень безработицы снизился, стоимость недвижимости возросла, увеличилось число американских компаний, инвестирующих в Северную Ирландию.

В то время, когда я вернулась туда в 2009 году уже в качестве госсекретаря, мировой финансовый кризис оставил заметные следы на шкуре «кельтского тигра». Баррикады и колючая проволока исчезли с улиц, но процесс разоружения и деволюции, которые должны была укрепить автономию Северной Ирландии, находились под угрозой срыва. Многие католики и протестанты продолжали жить обособленной жизнью в разных районах, некоторые из которых разделяли реальные стены, получившие название в духе Оруэлла – «стены мира».

В марте 2009 года два британских солдата были убиты в графстве Антрим и один полицейский был застрелен в графстве Арма. Вместо того чтобы воспламенить насилие, смерти произвели противоположный эффект. Католики и протестанты шли в общей процессии, участвовали в межрелигиозных церемониях и в один голос заявляли о своем отказе возвращаться в прежние времена. Эти смерти могли стать началом очередного шага назад. Вместо этого они доказали, насколько далеко вперед ушла Северная Ирландия. Во время своего визита в октябре 2009 года и в частых телефонных звонках премьер-министру Питеру Робинсону, вице-премьеру Мартину Макгиннессу и другим политическим руководителям я неустанно призвала их продолжать разоружение военизированных группировок и совершить окончательные шаги к деволюции, взяв под контроль правительства жизненно важные сферы деятельности, в особенности полицию и правосудие.

На пленарном заседании ассамблеи Северной Ирландии я напомнила ее участникам, что «в мирном процессе были моменты, когда движение вперед казалось чрезвычайно трудным, когда на дороге, по которой мы следовали, внезапно вырастали непреодолимые препятствия и нам казалось, что выхода нет. Но вы всегда находили способ поступить так, как считали правильным для народа Северной Ирландии». И благодаря этой настойчивости страна «стала для всего мира примером того, как даже самые убежденные противники способны преодолеть разногласия и работать вместе во имя общего блага. Поэтому теперь я призываю вас следовать вперед, преисполнившись той же неистребимой решимости и твердости. Со своей стороны, уверяю вас, что, пока вы трудитесь во имя мира и долгосрочной стабильности, Соединенные Штаты всегда будут на вашей стороне».

Всего несколько недель спустя после моего визита в результате взрыва заминированного автомобиля был серьезно ранен еще один полицейский, и казалось, что эта тонкая ткань мира, столь тщательно сотканная, снова могла порваться. И на этот раз мир сохранился. В феврале 2010 года стороны достигли нового соглашения по вопросу полицейской власти, под названием Хиллсборское соглашение. Движение к установлению прочного мира возобновилось, несмотря на все попытки экстремистов с обеих сторон сорвать этот процесс. В июне 2012 года мы стали свидетелями еще одного удивительного знака перемен: королева Елизавета II посетила Северную Ирландию и пожала руку Мартину Макгиннессу. Несколько лет назад этот жест был просто немыслим.

В декабре 2012 года, через 17 лет после моего первого визита в Белфаст, я снова посетила столицу и случайно повстречала свою старую подругу Шэрон Хоги. В 1995 году, когда Шэрон было всего 14, она послала Биллу трогательное письмо, где описывала будущее, о котором она мечтала для себя и для Северной Ирландии. Когда Билл зажигал рождественскую елку в Белфасте, он прочел отрывок из ее письма: «Обе стороны оказались ранены. Обе стороны должны простить». Когда Шэрон выросла, она работала в качестве стажера в моем офисе в сенате. Она многому научилась в Вашингтоне и, когда вернулась домой, выдвинула свою кандидатуру и была избрана мэром города Арма. На том обеде в 2012 году она похвасталась своим новым титулом и должностью и рассказала мне, что собирается замуж в конце этого месяца. Я подумала о семье, которую Шэрон создаст, и обо всех детях Северной Ирландии, которые выросли после Соглашения Страстной пятницы. Теперь они могли жить без боли политических волнений. Мне остается только надеяться, что возврата назад больше не будет и что их мир и прогресс вдохновят остальную Европу и весь мир.