Ричард Холбрук в глубине души был переговорщиком. В 1990-х годах, как он описал в своей захватывающей книге «Закончить войну», он блефовал, угрожал, умасливал, пил виски со Слободаном Милошевичем, – короче говоря, делал все возможное, чтобы только загнать сербского диктатора в угол и вынудить его сдаться. Однажды, в ходе очередного трудного раунда мирных переговоров, проводимых в Соединенных Штатах в Дейтоне, штат Огайо, когда Милошевич не желал уступать ни на дюйм, Ричард вместе с ним прогулялся по полному боевых самолетов ангару авиабазы Райт-Паттерсон. Это явилось напоминанием об американской военной мощи. Намек был прозрачен: либо пойти на компромисс, либо придется столкнуться с последствиями своего упрямства. Дипломатическое мастерство, проявленное в полной мере, дало свои результаты, и война, попытки прекратить которую казались безнадежными, закончилась.

В Афганистане Ричард хотел сделать то же самое, что и на Балканах: примирить стороны и путем переговоров прекратить конфликт. Он вполне осознавал, насколько это будет сложно. Он признавался своим друзьям, что это была самая трудная задача на протяжении всей его карьеры, которая изобиловала моментами из серии «Миссия невыполнима». Однако, как он с самого начала сказал мне, он был убежден, что стоило попробовать создать условия для мирного процесса. Если бы можно было убедить талибов (или же заставить их) отказаться от сотрудничества с «Аль-каидой» и примирить их с правительством в Кабуле, то было бы возможно обеспечить мир, и американские войска могли бы спокойно вернуться домой. В конце концов, несмотря на всю степень влияния Пакистана, США и других государств на ситуацию в Афганистане и их роль в ее развитии, это не была война между какими-то странами, это была война между афганцами за определение будущего своей страны. Ричард как-то заметил: «В каждой войне такого рода всегда есть возможность для тех, кто хочет вернуться к родному очагу».

История свидетельствует о том, что повстанческие движения редко заканчивают войны церемонией капитуляции на палубе военного корабля. Они, как правило, сходят на нет в результате настойчивых дипломатических усилий, стабильного повышения уровня жизни населения и непоколебимого упорства тех, кто стремится к миру.

Во время моих прежних бесед с Холбруком о возможностях политического урегулирования афганского конфликта мы рассматривали два варианта решения проблемы: либо в результате инициативы «низов», либо в результате действий «верхов». Первый вариант был более простым, он не вызывал существенных затруднений. Имелись весомые основания полагать, что многие талибы из числа простых людей не разделяли идеологии движения «Талибан». Они были фермерами или сельскими жителями, которые присоединились к повстанцам из-за стремления обеспечить себе стабильный доход и уважение в стране, охваченной бедностью и коррупцией. Если бы им была предложена амнистия или какие-либо другие меры поощрения, многие боевики могли бы добровольно бросить оружие и вернуться к мирной жизни, особенно в случае нарастающего военного давления со стороны группировки ВС США. И если можно было бы склонить к такому шагу значительное число талибов, то в повстанческом движении остались бы в основном лишь экстремисты из числа фанатиков, справиться с которыми правительству в Кабуле было бы гораздо проще.

Второй вариант был более рискованным, но потенциально более убедительным. Лидеры талибов были религиозными фанатиками, которые занимались войной практически всю свою жизнь. У них были тесные связи с «Аль-каидой», с пакистанскими разведывательными службами, и поэтому они испытывали глубокую неприязнь, на уровне подсознания, к режиму в Кабуле. Вряд ли их можно было убедить прекратить боевые действия. Но, оказавшись под определенным давлением, они могли бы осознать, что вооруженная борьба была бесполезной и что единственным путем к какому-либо участию в общественной жизни Афганистана является путь переговоров. Несмотря на все проблемы, с которыми он столкнулся, Ричард считал, что нам следовало придерживаться одновременно обоих вариантов действий, и я была с ним согласна.

В марте 2009 года в стратегическом докладе Риделя были одобрены усилия по восстановлению страны посредством инициативы «низов», при этом была отвергнута возможность организации мирного процесса в результате действий «верхов». В докладе было заявлено, что «лидеры талибов не склонны к примирению, и мы не можем рассматривать вариант с их участием». Тем не менее в докладе были изложены некоторые основные принципы, которые могли бы послужить важными ориентирами для обоих вариантов. Принцип примирения предполагал, что боевики должны сложить оружие, отказаться от сотрудничества с «Аль-каидой» и принять конституцию Афганистана. И примирение не должно было означать отказа от достигнутого в Афганистане прогресса в области обеспечения гендерного равенства и прав человека и возврата к реакционной социальной политике.

Это был как раз тот вопрос, в отношении которого я весьма беспокоилась еще с тех времен, когда я была первой леди, и вплоть до моей работы в сенате. После падения режима талибов в 2001 году я работала с другими женщинами-сенаторами, стремившимися поддержать созданный первой леди Лорой Буш Американо-афганский женский совет и другие программы для афганских женщин, добивавшихся новых прав и возможностей. Когда я стала государственным секретарем, я настаивала на том, чтобы во всех наших проектах развития и политических планах относительно Афганистана учитывались потребности и интересы афганских женщин. Создание широких возможностей для женщин являлось не только моральной проблемой, это было также жизненно важно для экономики и безопасности Афганистана. Хотя жизнь оставалась для большинства афганских женщин трудной, мы все же видели некоторые обнадеживающие результаты. В 2001 году продолжительность жизни женщин в Афганистане составляла всего сорок четыре года. К 2012 году она увеличилась уже до шестидесяти двух лет. Показатели смертности матерей, новорожденных и детей в возрасте до пяти лет существенно снизились. Почти 120 тысяч афганских девочек в эти годы окончили среднюю школу, 15 тысяч девушек были приняты на учебу в университеты, почти пятьсот женщин вошли в профессорско-преподавательский состав высших учебных заведений. Эти цифры были просто поразительными, если учесть, что в начале XXI века они были близки к нулю во всех областях.

Несмотря на достигнутый прогресс, афганские женщины в плане безопасности постоянно сталкивались с угрозами в свой адрес, и не только со стороны оправлявшихся после поражения талибов. Например, весной 2009 года президент Карзай подписал новый ужасный закон, который резко ограничил права женщин, принадлежащих к одной из немногочисленных групп шиитского населения. Культурные традиции этой этнической группы, которая называлась «хазарейцы», отличались консерватизмом. Закон, в который вошли положения, по существу легализовавшие изнасилование в браке и требовавшие от шиитских женщин получение разрешения своих мужей для выхода из дома, грубо нарушил конституцию Афганистана. Карзай поддержал эти меры, поскольку рассчитывал укрепить отношения со старейшинами хазарейцев, которые являлись сторонниками жесткой линии, что, безусловно, ни в коей мере не могло выступить оправданием. Я была потрясена и дала Карзаю понять это.

В течение двух дней я звонила Карзаю три раза, настаивая на том, чтобы он отозвал закон. Если можно было подобным образом проигнорировать конституцию и права этого национального меньшинства, это означало, что и права всех остальных граждан, как мужчин, так и женщин, также находились в опасности. Это могло подорвать моральный авторитет его режима в борьбе против талибов. Я знала, как высоко Карзай ценит личные отношения и проявление уважения, поэтому я также дала понять, что это было важно и для меня. Я объяснила, что если он согласится с этим возмутительным законом, то мне будет весьма сложно объяснить, почему американские женщины, в том числе и мои бывшие коллеги по работе в конгрессе США, должны продолжать оказывать ему поддержку. Я говорила с ним на том языке, который он понимал. Карзай согласился приостановить этот закон и отправить его на доработку в министерство юстиции, и в конечном итоге в него были внесены изменения. Хотя этого было недостаточно, но это уже был шаг в правильном направлении. Чтобы поддерживать нормальные отношения с Карзаем, я старалась придерживаться такого рода личной тихой дипломатии. Я хотела, чтобы он знал, что мы всегда могли пообщаться – и даже поспорить – без огласки в средствах массовой информации.

Всякий раз, когда я встречалась с афганскими женщинами, будь то в Кабуле или где-либо на международных конференциях, они трогательно рассказывали мне, насколько сильно они хотели помогать в деле восстановления и развития своей страны. Они также высказывали опасения, что с таким трудом достигнутый прогресс может быть принесен в жертву в случае ухода из страны американских войск или же заключения Карзаем сделки с талибами. Это было бы трагедией, а не только для афганских женщин, но и для всей страны. Таким образом, всякий раз, когда заходила речь о реинтеграции повстанцев и примирении с талибами, я ясно давала понять, что достижение мира за счет нарушения прав афганских женщин неприемлемо. Уж тогда лучше в целом отказаться от достижения мира.

Я сделала критерии для реинтеграции, обозначенные в докладе Риделя (отказ от насилия, разрыв отношений с «Аль-каидой», признание конституции) девизом своей дипломатии на афганском направлении. На нашей первой крупной международной конференции по Афганистану, организованной в Гааге в марте 2009 года, я обратилась к собравшимся делегатам с призывом отличать «экстремистов из „Аль-каиды“ и движения „Талибан“ от тех, кто оказался в их рядах не по убеждению, а из-за отчаяния». На международной конференции в Лондоне, состоявшейся в январе 2010 года, Япония согласилась выделить 50 миллионов долларов для обеспечения финансовых стимулов простым боевикам-талибам сложить оружие. Я пообещала, что Соединенные Штаты также предоставят на указанные цели существенные средства, и отметила, что мы были убеждены в том, что и другие страны последуют этому примеру.

В Лондоне во время интервью меня спросили, не вызовет ли у американцев «удивление и, возможно, даже тревогу» новость о том, что мы пытаемся примириться с некоторыми повстанцами, в то время как президент США направляет дополнительные войска для борьбы с теми же самыми талибами.

– Нельзя отделять одно от другого, – ответила я. – Усиление военного присутствия без каких-либо политических шагов вряд ли приведет к успеху… Попытки заключить мир со своими противниками без силовой поддержки также завершатся провалом. Поэтому на самом деле это комплексная стратегия, в которой заключен глубокий смысл.

Я выдвигала этот аргумент в ходе многочисленных дебатов в Ситуационном центре в Белом доме, когда заходила речь о наращивании численности войск, и это соответствовало моим представлениям об «умной силе». Наряду с этим я осознавала, что, даже если это и было разумной стратегией, ее, вполне вероятно, было трудно принять. Поэтому я всякий раз добавляла:

– Полагаю, что первопричиной данного вопроса является обеспокоенность в отношении тех, погодите минутку, скажем так, в отношении тех самых плохих парней. Почему мы ведем диалог с ними?

И это был справедливый вопрос. Но в то время речь не шла о примирении с вдохновителями и организаторами терактов или с лидерами движения «Талибан», которые укрывали Усаму бен Ладена. Я объясняла, что наши усилия были направлены на то, чтобы попытаться оторвать от талибов тех повстанцев, которые встали на сторону движения «Талибан» не по идеологическим причинам, а по материальным, нуждаясь в источнике доходов.

До сих пор это было именно так – по крайней мере, для нас. Со своей стороны, Карзай следовал своему обещанию об организации процесса примирения, которое он дал в 2009 году в своей инаугурационной речи, и изучал возможность начала прямых переговоров с лидерами талибов. Чтобы обеспечить поддержку своим усилиям, летом 2010 года он созвал традиционную ассамблею старейшин афганских племен и поручил Высокому совету примирения во главе с бывшим президентом Афганистана Бурхануддином Раббани организовать эти переговоры. (К сожалению, в сентябре 2011 года Раббани был убит террористом-смертником с помощью взрывного устройства, спрятанного в тюрбане. Сын Раббани согласился занять место отца в Высоком совете примирения.)

Одной из проблем для нормализации ситуации в Афганистане на начальном этапе было противодействие со стороны сотрудников пакистанской разведывательной службы, известной как ИСИ. У сотрудников ИСИ были давние отношения с талибами еще со времен совместной борьбы против Советского Союза в 1980-х годах. Они продолжали предоставлять талибам убежище на территории Пакистана и поддерживали повстанческое движение в Афганистане, чтобы провоцировать нестабильность в стране и препятствовать возможному усилению влияния Индии. Для пакистанцев было нежелательно, чтобы Карзай, игнорируя их интересы, достиг сепаратного мира с талибами. И это была только одна из проблем, с которой столкнулся Карзай. Он также должен был учитывать вероятность конфликта со своими бывшими союзниками из Северного альянса, многие из которых являлись представителями этнических меньшинств, таких как таджики и узбеки, и подозревали, что Карзай может предать их ради хороших отношений с пуштунами в движении «Талибан». Учесть интересы всех этих игроков и попытаться наладить прочный мир было все равно что сложить кубик Рубика.

К осени 2010 года Кабул был переполнен слухами о новом канале связи между Карзаем и руководством талибов. Помощники Карзая провели ряд встреч со связником, который пересек пакистано-афганскую границу и которому коалиционные силы обеспечили безопасный проход по контролируемой ими территории. На одном из этапов он был доставлен на самолете НАТО в Кабул для личной встречи с Карзаем. Этот человек утверждал, что он является муллой Ахтаром Мухаммадом Мансуром, высокопоставленным полевым командиром талибов, и готов заключить сделку. Как сообщалось, некоторым захваченным боевикам движения «Талибан» показали его фотографию и они подтвердили его личность. Перспектива была многообещающей.

В октябре на саммите НАТО в Брюсселе, в Бельгии, меня с Гейтсом попросили прокомментировать эту информацию. Мы оба подчеркнули свое стремление использовать любую возможность для обеспечения процесса примирения, но наряду с этим я предупредила:

– Существует множество различных выразителей повстанческого движения, которые могут на законных основаниях представлять его интересы, а могут и не представлять или же лишь предъявить готовность и искреннее стремление к примирению.

К сожалению, мой скептицизм оказался оправданным. В Афганистане эта красивая история начала рушиться. Некоторые афганцы, которые знали Мансура в течение многих лет, заявили, что этот переговорщик совершенно не был похож на него. В ноябре издание «Нью-Йорк таймс» сообщило, что афганское правительство определило данного человека как самозванца, который вовсе не являлся членом руководства движения «Талибан». «Таймс» назвала это «эпизодом, который, возможно, был списан из какого-нибудь шпионского романа». Для Карзая это явилось горьким разочарованием.

В то время как афганцы постоянно терпели неудачи, оказываясь то в одной тупиковой ситуации, то в другой, Холбрук и его команда, в состав которой, в частности, был включен и известный теолог Вали Наср, сосредоточили основные усилия на Пакистане, который, по их мнению, являлся ключом к разгадке афганской головоломки. Нам было необходимо, чтобы у пакистанцев появилась заинтересованность в будущем Афганистана. Нам следовало убедить их, что они гораздо больше получат от мира, чем от продолжения конфликта.

Ричард обратил внимание на «соглашение о торговле и транзите» между Афганистаном и Пакистаном, работа над которым застопорилась еще в 1960-х годах. Доработка и реализация этого документа могла бы привести к снижению торговых барьеров и обеспечению движения через границу, которая в последние годы чаще всего использовалась для передвижения войск и доставки оружия, прежде всего промышленных изделий и товаров широкого потребления. Ричард рассудил, что если бы афганцы и пакистанцы смогли вместе торговать, то, возможно, они научились бы взаимодействовать в борьбе с боевиками, которые представляли для них общую угрозу. Рост масштабов торговли мог бы стимулировать экономику с обеих сторон границы и стал бы альтернативой экстремизму и повстанческому движению, не говоря уже о том, что каждая из сторон была бы больше заинтересована в успехе другой стороны. Ричард успешно подтолкнул обе страны к возобновлению переговоров на данном направлении и урегулированию имевшихся противоречий.

В июле 2010 года я прилетела в Исламабад, столицу Пакистана, чтобы принять участие в официальном подписании данного соглашения. Министры торговли Афганистана и Пакистана сидели рядом друг с другом, глядя на толстые зеленые папки перед собой – это как раз и было доработанное окончательное соглашение. Мы с Ричардом стояли за ними, рядом с премьер-министром Пакистана Юсуфом Резой Гилани. Мы смотрели, как мужчины аккуратно подписали соглашение, а затем встали, чтобы пожать друг другу руки. Все аплодисментами приветствовали этот важный шаг, надеясь, что он будет представлять собой не только новое коммерческое соглашение, но и новый тип мышления.

Это был первый кирпичик в той структуре, которую мы стали называть «новым Шелковым путем», первый вклад в создание сети разветвленных коммерческих, транспортных и иных связей, которые объединят Афганистан с его соседями, обеспечивая их заинтересованность в поддержании общего мира и безопасности. В течение последующих нескольких лет Соединенные Штаты выделили 70 миллионов долларов на существенную модернизацию основных транспортных коммуникаций между Афганистаном и Пакистаном, в том числе через знаменитый Хайберский перевал. Мы также способствовали тому, чтобы Пакистан предоставил Индии статус «страны, пользующейся режимом наибольшего благоприятствования», а Индию поощряли к тому, чтобы она сняла ограничения на инвестиционные и финансовые потоки со стороны Пакистана. Обе страны продолжают двигаться вперед в этом направлении. Учитывая то недоверие, которое существует между ними, добиться этого было далеко не легкой задачей. В Афганистан в интересах местных предприятий стало поступать электричество из Узбекистана и Туркменистана. Было организовано новое железнодорожное сообщение от границы Узбекистана до города Мазари-Шариф на севере Афганистана. Началась разработка планов по строительству трубопровода, который в один прекрасный день мог бы обеспечить транспортировку через Афганистан природного газа объемом в миллиарды долларов из богатой энергоресурсами Центральной Азии в испытывающую энергетический голод Южную Азию. Все эти достижения являлись долгосрочными инвестициями в более мирное и процветающее будущее региона, который слишком долго страдал от конфликтов и междоусобицы. Несомненно, это был достаточно сдержанный прогресс, однако даже в краткосрочной перспективе эти успехи рождали чувство оптимизма и движения вперед и были крайне необходимы.

В ходе этой поездки в Исламабад в июле 2010 года (как и в ходе любого другого визита сюда) я настойчиво пыталась добиться того, чтобы руководители Пакистана стали рассматривать войну в Афганистане в качестве общей ответственности. Нам была необходима их помощь, чтобы талибы прекратили использовать пакистанскую территорию в качестве укрытия, из которого они, перейдя границу, организовывали в Афганистане беспощадные нападения. Как постоянно подчеркивал Ричард, без поддержки Пакистана дипломатическое решение конфликта было невозможно. В ходе телевизионного интервью, которое было организовано в резиденции нашего посла с пятью пакистанскими тележурналистами (это была часть моего плана, чтобы враждебно настроенная пакистанская пресса обошлась со мной как с боксерской грушей, но одновременно бы и осознала, насколько серьезно я была настроена на активное участие в урегулировании), меня спросили, возможно ли такое урегулирование, если одна из конфликтующих сторон продолжает вести на поле боя активные боевые действия.

– Нет никакого противоречия между стремлением нанести поражение тем, кто полон решимости продолжать воевать, и предоставлением соответствующей возможности для тех, кто готов вернуться к мирной жизни, – ответила я.

По сути дела, мы с Ричардом все еще питали надежду на то, что высшие руководители движения «Талибан», возможно, в один прекрасный день изъявят готовность к переговорам. В этой связи необходимо упомянуть некоторые интригующие события. Осенью 2009 года Ричард посетил Каир и был информирован египетским руководством о том, что некоторые представители талибов, в том числе помощник высшего руководителя, муллы Омара, недавно встречались с ними. В начале 2010 года один немецкий дипломат сообщил нам, что он также встретился с этим помощником, на этот раз в одной из стран Персидского залива, и что у этого помощника, похоже, есть прямой выход на неуловимого лидера талибов. Самое интересное заключалось в том, что он, как сообщалось, хотел найти способ переговорить непосредственно с нами.

Ричард пришел к мнению, что это удобный случай, которым надо воспользоваться, однако некоторые из наших коллег в Пентагоне, ЦРУ и Белом доме высказывали в этом сомнение. Многие были согласны с выводами в докладе Риделя о том, что высшие руководители талибов являлись экстремистами, которые никогда не примирятся с правительством в Кабуле. Другие считали, что еще не настало время для переговоров. Мы только что приступили к необходимым мерам по усилению военного присутствия в Афганистане, и нужно было некоторое время, чтобы этот фактор заработал. Кое-кто не хотел ставить под угрозу свою политическую репутацию, организуя прямые контакты с противником, ответственным за убийство американских военнослужащих. Мне был вполне понятен этот скептицизм, однако я поручила Ричарду спокойно изучить возможные варианты действий на данном направлении.

Преданный поклонник бейсбола, Ричард начал называть связника талибов, который позднее был идентифицирован (по сообщениям средств массовой информации) как Сайед Тайаб Ага, кодовым именем А-Род, и это имя приклеилось к тому. И немцы, и египтяне утверждали, что в данном случае не было никакого подвоха и что этот представитель уполномочен говорить от имени муллы Омара и высшего командования талибов. Норвежцы, у которых имелись определенные связи в рядах талибов, были с этим согласны. Мы не были полностью в этом уверены, особенно после того, как другие потенциальные каналы связи оказались недействительными, но считали, что имело смысл попытаться, хотя и соблюдая определенную осторожность.

Осенью, как раз тогда, когда афганское правительство впустую тратило время на талиба-самозванца, мы в строжайшей тайне направились на первую рекогносцировочную встречу в Германии. В один из октябрьских выходных дней, после обеда, Ричард позвонил своему заместителю Франку Руджеро, который был гражданским представителем американской администрации в Кандагаре, в южном районе Афганистана, и попросил его быть готовым приехать в Мюнхен на встречу с А-Родом. Руджеро в этот момент находился в машине со своей семилетней дочерью, проезжая через мост Бенджамина Франклина в Филадельфии. Ричард посоветовал ему запомнить этот момент, поскольку, возможно, мы сейчас делали историю. (Это было классическим жестом Холбрука, с его неуемной склонностью к театральности. Он считал, что вершит историю, и всегда был уверен в том, что в борьбе с ней он может взять вверх.)

На следующий день после Дня благодарения Ричард дал Руджеро свои последние наставления:

– Важнейшая цель первой встречи – это обеспечение второй встречи. Быть дипломатичным, четко придерживайся того курса, который наметила госсекретарь, и не дай им сорвать переговоры. Госсекретарь внимательно следит за этим вопросом, поэтому сразу же, как только встреча завершится, позвони мне.

Упомянутый им курс представлял собой те самые условия, о которых я неоднократно повторяла вот уже более года: если талибы хотели вернуться к родным очагам, им следовало прекратить боевые действия, разорвать отношения с «Аль-каидой» и признать конституцию Афганистана, в том числе ее положения, касавшиеся защиты женщин. Эти условия не подлежали какому-либо обсуждению. Но помимо этого, как я уже сказала Ричарду, я была готова к творческой дипломатии, которая могла бы обеспечить движение в сторону мира.

Два дня спустя Руджеро и Джефф Хайес из числа сотрудников Совета национальной безопасности при Белом доме прибыли в дом, который был подготовлен немецкой стороной в деревне недалеко от Мюнхена. Хозяином был Михаэль Штайнер, специальный представитель Германии по Афганистану и Пакистану. А-Род был молод, ему не было и сорока, но он работал на муллу Омара уже более десяти лет. Он говорил по-английски, и, в отличие от многих руководителей движения «Талибан», у него был некоторый опыт международной дипломатии. Все участники встречи согласились с необходимостью соблюдения абсолютной секретности. Нельзя было допустить никаких утечек информации: если бы пакистанцы узнали об этой встрече, то они могли бы сорвать переговоры, как они уже сорвали прежние попытки Карзая.

Собравшиеся активно беседовали в течение шести часов, присматриваясь друг к другу и осторожно затрагивая те вопросы, которые предстояло обсудить. Могли ли заклятые враги действительно прийти к какому-либо общему пониманию того, как положить конец войне и восстановить разрушенную страну? После стольких лет войны было достаточно трудно сидеть за одним столом и беседовать лицом к лицу, не говоря уже о доверии друг к другу. Руджеро объяснил наши условия. Талибы, казалось, больше всего беспокоились о судьбе своих боевиков, содержавшихся на базе Гуантанамо и в других тюрьмах. Всякий раз, когда поднимался вопрос о заключенных, мы требовали освобождения сержанта Боуи Бергдала, который был захвачен в июне 2009 года. Какое-либо соглашение об освобождении заключенных могло быть достигнуто лишь в случае возвращения сержанта домой.

На следующий день Ричард поехал в аэропорт имени Даллеса, чтобы встретить самолет с Руджеро. Он не мог дождаться того момента, когда сможет получить из первых рук отчет, который затем передаст мне. Они устроились в баре «Хэрри» в аэропорту, и Руджеро принялся рассказывать в то время, как Ричард впился в чизбургер.

Через несколько дней после возвращения Руджеро из Мюнхена, 11 декабря 2010 года, он вместе с Ричардом пришел ко мне в кабинет на седьмом этаже Государственного департамента, чтобы встретиться со мной и Джейком Салливаном и выработать дальнейшую тактику действий. Мы уже завершали подготовку годового отчета, который был обещан президентом Обамой, когда он одобрил наращивание численности войск. Нельзя было сказать, что в Афганистане все шло хорошо, но в отчете отмечался некоторый прогресс, который внушал оптимизм. Дополнительные войска способствовали снижению активности талибов. Улучшилась ситуация в области безопасности в Кабуле и в таких ключевых провинциях, как Гильменд и Кандагар. Наши усилия привели к определенному росту экономики, расширились масштабы нашего дипломатического взаимодействия со странами региона и с международным сообществом.

В ноябре я поехала с президентом Обамой на саммит стран НАТО в Лиссабон, в Португалию. Саммит подтвердил необходимость продолжения совместной миссии в Афганистане и твердую приверженность НАТО обеспечению безопасности и стабильности в стране, согласившись наряду с этим с поэтапным планом передачи афганской стороне ответственности за обеспечение безопасности к концу 2014 года. Самое главное заключалось в том, что саммит дал ясно понять: международное сообщество выступает единым фронтом в поддержку стратегии президента Обамы, объявленной им в Вест-Пойнте. Усиление американского военного присутствия, подкрепленное соответствующими действиями наших партнеров по НАТО и из числа стран коалиции, способствовало созданию благоприятных условий для политических и экономических преобразований, а также для поэтапной передачи ответственности в сфере безопасности и для формирования основы для дипломатического наступления. Существовала четкая «дорожная карта», которая предусматривала завершение боевых операций с привлечением американских войск и продолжение нашей поддержки, которая, как мы осознавали, была необходима для выживания афганской демократии. Теперь у нас был секретный канал связи с руководством талибов, который производил впечатление подлинного и который в один прекрасный день мог привести к реальным мирным переговорам между афганцами. (Моя пресс-секретарь Тория Нуланд, с ее талантом создавать афоризмы, суммировала три взаимоукрепляющих направления наших усилий как «Воевать, вести переговоры, строить», – и я полагаю, что это было весьма эффектной формулировкой.)

Ричард был воодушевлен результатами саммита в Лиссабоне, и на протяжении всего процесса составления нашего отчета он неоднократно повторял всем, кто был готов его слушать, что дипломатия впредь должна выступать ключевым элементом нашей стратегии. 11 декабря он опоздал на совещание в моем офисе, объяснив это тем, что вначале встречался с послом Пакистана, а затем с сотрудниками в Белом доме. Как обычно, он был полон идей и различных предложений. Однако во время разговора он вдруг замолчал, и его лицо приобрело тревожный ярко-красный оттенок.

– Ричард, что случилось? – спросила я, сразу же поняв, что дело серьезное.

Он посмотрел на меня и ответил:

– Со мной происходит что-то ужасное.

Он испытывал такие физические мучения, что я настояла, чтобы его осмотрел медицинский персонал Государственного департамента, располагавшийся ниже. Он неохотно согласился, и Джейк, Фрэнк и Клэр Коулман, моя секретарь-референт, помогли ему туда добраться.

Врачи быстро отправили Ричарда в находящуюся поблизости больницу Университета Джорджа Вашингтона. Он спустился на лифте в гараж и поехал туда в машине «Скорой помощи». Дэн Фельдман, один из ближайших помощников Ричарда, поехал вместе с ним. Когда они добрались до отделения оказания неотложной помощи, врачи обнаружили у него разрыв аорты и сразу же направили его на операцию, которая длилась двадцать один час. Повреждения были существенными, и прогноз был неблагоприятным, но врачи, спасавшие Ричарда, не сдавались.

Я была в больнице, когда операция закончилась. Врачи высказали «осторожный оптимизм» и сказали, что ближайшие несколько часов будут иметь решающее значение. Жена Ричарда, Кэти, их дети и многочисленные друзья Ричарда дежурили в больнице. Его команда из числа сотрудников Государственного департамента также на добровольной основе организовала дежурство в холле, направляя поток посетителей таким образом, чтобы те не докучали Кэти. Часы тянулись, ни один из них не покинул больницу. В Ситуативный центр поступала масса звонков от зарубежных руководителей, обеспокоенных состоянием Ричарда. Президент Пакистана Асиф Али Зардари проявил особое желание поговорить с Кэти и выразить свою обеспокоенность. Он сообщил, что многие в Пакистане молились за ее мужа.

На следующее утро, когда Ричард продолжал бороться за жизнь, врачи решили провести еще одну операцию, чтобы попытаться остановить кровотечение. Мы все молились. Я остановилась недалеко от больницы, как и все те, кто любил Ричарда. Около 11 часов утра президент Карзай позвонил из Кабула и обратился к Кэти.

– Пожалуйста, передайте вашему мужу, что он нам нужен в Афганистане, – сказал он.

Пока они разговаривали, на телефоне Кэти раздался вызов нового звонка. Это был президент Зардари, который пообещал перезвонить. Ричард был бы рад узнать, что так много широко известных людей настойчиво интересовались его состоянием. Ему бы не понравилось, что он упускает эту информацию.

Поздно вечером хирург Ричарда, который по стечению обстоятельств был из Лахора, Пакистан, сообщил, что Ричард «медленно двигается в правильном направлении», по-прежнему оставаясь в критическом состоянии. Врачи были поражены его стойкостью и восхищались упорством, с которым он боролся за жизнь. Для тех из нас, кто знал и любил его, это не было неожиданностью.

По второй половине дня понедельника, когда ситуация в основном оставалась той же самой, Кэти и семья решили присоединиться ко мне и президенту Обаме на ранее запланированном в Государственном департаменте приеме для дипломатического корпуса по случаю праздника. Я пригласила всех в зал Бенджамина Франклина на восьмом этаже и вначале сказала нескольких слов о нашем друге, который боролся за свою жизнь всего лишь в нескольких кварталах отсюда. Я сказала, что врачи «узнали то, что дипломатам и диктаторам во всем мире было уже давно известно: нет никого сильнее Ричарда Холбрука».

Всего лишь несколько часов спустя ситуация стала ухудшаться, и около 8 часов вечера 13 декабря 2010 года Ричард Холбрук скончался. Ему было только шестьдесят девять лет. Врачи были явно расстроены тем, что они оказались не в состоянии спасти его жизнь. Наряду с этим они отметили, что Ричард, оказавшись в больнице, вел себя с достоинством, обычно не свойственным тем, кто госпитализируется с таким диагнозом. Я в спокойной обстановке навестила семью Ричарда – Кэти, его сыновей Дэвида и Энтони, его приемных детей Элизабет и Крис и его невестку Сару, – а затем спустилась на нижний этаж ко множеству его друзей и коллег. Со слезами на глазах, держась за руки, они говорили о необходимости воздать должное жизни Ричарда, а также продолжить ту работу, которой он был так предан.

Я зачитала собравшимся официальное заявление, которое только что подготовила: «Сегодня Америка потеряла одного из своих самых энергичных защитников, одного из самых преданных государственных служащих. Ричард Холбрук служил стране, которую он любил, почти половину века, представляя Соединенные Штаты в удаленных от родины военных зонах и на мирных переговорах на высоком уровне и делая это всегда блестяще, целеустремленно и решительно. Он не имел себе в этом равных. Он был одним из истинных государственников, и это делает его уход еще более болезненным». Я поблагодарила медицинский персонал и всех, кто молился за него, а также тех, кто в последние дни предложил свою поддержку, и добавила:

– Характерно, что Ричард оставался бойцом до самого конца. Врачи удивлялись его силе духа, его силе воли, однако для его друзей именно в этом и заключался настоящий Ричард.

Все начали делиться своими любимыми историями о Ричарде и воспоминаниями об этом замечательном человеке. Через некоторое время в порыве, который, как я думаю, Ричард бы вполне одобрил, мы большой группой направились в бар близлежащего отеля «Ритц-карлтон». В течение следующих нескольких часов мы провели импровизированные поминки, воздав должное жизни Ричарда. У каждого было что рассказать о нем замечательного, и мы в равной мере смеялись и плакали, иногда одновременно. Ричард воспитал целое поколение дипломатов, и многие из них прочувствованно говорили о том, что значило в их жизни и карьере иметь такого наставника. Дэн Фельдман поделился с нами тем, что на пути в больницу Ричард сказал, что он считает свою команду в Государственном департаменте «лучшей из тех, с которыми он когда-либо работал».

В середине января многие друзья и коллеги Ричарда из разных стран мира собрались в Центре Кеннеди в Вашингтоне на поминальную службу. Среди выступавших были президент Обама и мой муж. Я говорила последней. Глядя на огромную толпу, свидетельство таланта Ричарда быть другом, я осознала, как остро мне будет его не хватать.

– В любое время и, конечно же, в наше время найдется немного людей, кто может сказать: «Я остановил войну. Я принес мир. Я спас человеческие жизни. Я помог странам залечить свои раны». Ричард Холбрук относился к числу таких людей, – сказала я. – Это и личная потеря, и потеря для всей нашей страны. Перед нами стоят огромные задачи, и было бы лучше, если бы Ричард был здесь, со страстной увлеченностью ведя нас к тому, что мы должны сделать.

Я не могла позволить, чтобы смерть Ричарда сорвала то дело, которому он был так предан. Его команда испытывала те же самые чувства. Мы обсуждали идею о большом докладе, посвященном перспективам мира в Афганистане. Я была уверена, что Ричард хотел бы, чтобы мы реализовали ее. Поэтому мы отрешились от постигшего нас горя и принялись за работу.

Я поинтересовалась у Фрэнка Руджеро, согласен ли он исполнять обязанности специального представителя в Афганистане и Пакистане, и на первой неделе января 2011 года направила его в Кабул и Исламабад, чтобы проинформировать Карзая и Зардари о том, что я планировала сказать в упомянутом докладе. Я собиралась изложить весомые аргументы в пользу идеи о примирении с талибами, и мы хотели, чтобы они были готовы к тому, что должно было быть произнесено. Карзай проявил в равной мере и заинтересованность, и воодушевление, и подозрительность. «Что же вы в действительности обсуждаете с этими талибами?» – спросил он. Так же, как и пакистанцы, он был обеспокоен тем, что мы без него заключим какую-либо сделку, бросив его на произвол судьбы.

В то время как я вместе с командой в Вашингтоне работала над докладом, Руджеро направился в Катар для второй встречи с А-Родом, нашим связником с талибами. Мы по-прежнему испытывали обеспокоенность по поводу его легитимности и способности обеспечить требуемые результаты, поэтому Руджеро предложил своего рода проверку. Он обратился к А-Роду с просьбой, чтобы пропагандистские структуры талибов обнародовали заявление с некоторыми конкретными формулировками. Появление такого рода заявления означало бы для нас, что наш связник действительно имеет выход на руководство движения «Талибан». В свою очередь, Руджеро сообщил А-Роду, что я в своем предстоящем докладе более решительно, чем любой другой представитель американского руководства когда-либо, открою широкие возможности для примирения. А-Род согласился и обещал проинформировать об этом талибскую верхушку. Немного погодя заявление с обещанными формулировками было обнародовано.

Прежде чем завершить подготовку своего доклада, мне было необходимо решить вопрос о преемнике Холбрука. Было невозможно в полной мере заменить Ричарда, однако нам был нужен высокопоставленный дипломат, способный руководить его командой и продолжать начатое им дело. Я обратилась к пользовавшемуся большим уважением послу в отставке Марку Гроссману, с которым я познакомилась, когда он работал в Турции. Марк был тихим и скромным человеком, он разительно отличался от своего предшественника, однако привнес в работу незаурядное мастерство и проницательность.

В середине февраля я прилетела в Нью-Йорк и направилась в Азиатское общество, где Ричард когда-то был председателем совета директоров, чтобы выступить с лекцией в память о нем (со временем это станет ежегодной традицией). Вначале я представила свежую информацию об усилении нашего военного и гражданского присутствия в соответствии с заявлением, которое президент Обама сделал в Вест-Пойнте. Затем я разъяснила, что мы осуществляем также усиление на третьем направлении, дипломатическом, направленном на обеспечение политического завершения конфликта, которое подорвет союз между движением «Талибан» и организацией «Аль-каида», положит конец повстанческому движению и будет содействовать усилению стабильности в Афганистане и в целом в регионе. Это с самого начала было нашей целью, именно на этом я настаивала при подготовке доклада президента Обамы о нашей стратегии в 2009 году. Теперь это стало актуальным как никогда.

Чтобы американцы поняли нашу стратегию, было важно, чтобы они имели четкое представление о разнице между террористами «Аль-каиды», которые осуществили нападение на нас 11 сентября 2001 года, и талибами, которые являлись афганскими экстремистами, ведущими борьбу против правительства в Кабуле. Движение «Талибан» заплатило высокую цену за свое решение (принятое в 2001 году) проигнорировать мнение международного сообщества и предоставить убежище структурам «Аль-каиды». На данном этапе рост масштабов нашей военной кампании вынуждал их также принять принципиально важное решение. Если бы талибы согласились с нашими тремя условиями, то они могли бы вновь стать составной частью афганского общества.

– Такова цена достижения политического урегулирования и прекращения военных действий, в результате которых гибнут их руководители и редеют ряды их боевиков, – сказала я.

В этом выступлении я прибегла к несущественному на первый взгляд однако весьма важному на самом деле изменению формулировки: предстоящие шаги были охарактеризованы как «необходимые результаты» для каких-либо переговоров, а не как «предварительные условия». Это было едва уловимое изменение, однако оно обеспечивало путь для организации прямых переговоров.

Я признала (что уже делала неоднократно), что после стольких лет войны для многих американцев будет трудно свыкнуться с мыслью о возможности переговоров с талибами. Даже возвращение к мирной жизни рядовых боевиков являлось достаточно скандальным вопросом, а уж переговоры непосредственно с высшим руководством талибов были чем-то, совершенно выходящим за всякие рамки. Однако легко осуществлять дипломатию, когда необходимо вести переговоры лишь со своими друзьями. Мир достигается другой ценой и другими методами. Президенты США, руководившие страной в годы холодной войны, понимали это, заключая соглашения по контролю над вооружениями с Советским Союзом. Как выразился президент Кеннеди, «мы никогда не будем вести переговоры из страха и никогда не будем страшиться переговоров». Ричард Холбрук сделал этот принцип основой своей деятельности, в том числе и организуя переговоры с таким жестоким тираном, как Милошевич, – поскольку это было лучшим способом закончить войну.

Я завершила свое выступление призывом к Пакистану, Индии и другим странам региона поддержать мирный процесс, который изолирует структуры «Аль-каиды» и обеспечит всем новое чувство безопасности. Если соседи Афганистана будут продолжать рассматривать эту страну в качестве арены для борьбы за соперничество, то мира никогда не удастся достичь. Впереди предстояло еще много кропотливой дипломатии, но нам требовалось сотрудничество и с афганцами, и со странами региона.

Мое выступление достаточно широко освещалось в американских средствах массовой информации, но наиболее сильное впечатление оно произвело на зарубежные страны, прежде всего на Афганистан и Пакистан. Все заинтересованные стороны осознали, что мы были весьма серьезно настроены на организацию мирного процесса с талибами. Один из дипломатов в Кабуле описал эффект от моей речи как «сейсмический сдвиг», который будет стимулировать все стороны к более активным практическим шагам в направлении мира.

Успешный рейд спецназа ВМС США «морские котики», в результате которого в мае 2011 года в своей резиденции в Абботтабаде (Пакистан) был ликвидирован Усама бен Ладен, явился крупной победой в борьбе с «Аль-каидой» и очередным поводом для дальнейшего ухудшения и без того натянутых отношений с Пакистаном. Наряду с этим, как я полагала, это обеспечило нам новые рычаги давления на талибов. Через пять дней после рейда Руджеро в третий раз встретился с А-Родом, на этот раз снова в Мюнхене. Я поручила ему напрямую передать от меня следующее: бен Ладен мертв, и для движения «Талибан» настало самое время порвать с «Аль-каидой» раз и навсегда, чтобы спасти и себя, и мирный процесс. А-Род не выглядел огорченным в связи со смертью бен Ладена и по-прежнему проявлял заинтересованность в переговорах с нами.

Мы начали обсуждать меры по укреплению доверия, которые могли бы предпринять обе стороны. Мы хотели, чтобы движение «Талибан» сделало публичные заявления о том, что оно отмежевывается от «Аль-каиды» и международного терроризма и изъявляет готовность принять участие в мирном процессе с Карзаем и его правительством. Талибы желали, чтобы им была предоставлена возможность открыть политическое представительство в Катаре, которое бы обеспечивало им безопасность для будущих переговоров и участия в мирном процессе. Мы были готовы обсудить эту идею, однако она создавала целый ряд проблем. Многие лидеры талибов считались международным сообществом террористами и в случае появления на публике должны были преследоваться по закону. Пакистан также был вынужден открыто признать факт их присутствия на своей территории. Кроме того, была высока вероятность того, что Карзай расценит открытие представительства талибов в Катаре как прямую угрозу своей легитимности и попытку подрыва его авторитета. Все эти проблемы было возможно решить, но это требовало тщательно выверенных дипломатических усилий.

В качестве первого шага мы договорились начать работу с Организацией Объединенных Наций, чтобы исключить некоторых основных представителей руководства движения «Талибан» из списка международных террористов, поскольку соответствующие санкционные меры предусматривали запрет на поездки. Вскоре Совет Безопасности ООН согласился разделить списки руководителей движения «Талибан» и организации «Аль-каида» и занять по отношению к ним различную позицию (это явилось прямым следствием того различия, которое обозначила я в своем выступлении), что расширило наши возможности для дипломатического маневра. Талибы также продолжали настаивать на освобождении своих боевиков из Гуантанамо, но мы пока не были готовы на данный шаг.

В середине мая Кабул организовал утечку информации о наших секретных переговорах, разгласив американской «Вашингтон пост» и немецкому еженедельнику «Шпигель» сведения о том, что Ага являлся нашим связником с талибами. В неофициальном порядке руководство движения «Талибан» понимало, что американская сторона не может выступать источником утечки информации, однако публично они выразили свое возмущение и прервали контакты относительно будущих переговоров. Пакистанские власти, которые и так были рассержены рейдом «морских котиков» по ликвидации бен Ладена, пришли в ярость, узнав, что они были исключены из процесса организации наших контактов с талибами. Мы были вынуждены срочно спасать ситуацию. Я вылетела в Исламабад и впервые проинформировала пакистанцев о масштабах наших контактов, обратившись с просьбой не предпринимать каких-либо акций возмездия против А-Рода. Я также попросила Руджеро посетить Доху и через катарцев обратиться к талибам с призывом вернуться за стол переговоров. В начале июля катарская сторона сообщила, что Ага был готов возобновить встречи с нами.

В августе А-Род в Дохе передал Руджеро письмо президенту Обаме, которое, по его утверждению, было от самого муллы Омара. В администрации возникла определенная дискуссия по поводу того, был ли еще жив мулла Омар, не говоря уже о том, осуществлял ли он руководство талибами и повстанческим движением в Афганистане. Однако вне зависимости от того, было ли это послание непосредственно от Омара или от кого-либо из высших руководителей движения «Талибан», его тон и содержание были весьма обнадеживающими. В письме говорилось о том, что для обеих сторон настало время сделать трудный выбор по вопросу о примирении и предпринять шаги по завершению войны.

Были проведены конструктивные переговоры об открытии представительства в Дохе и возможном обмене пленными. Впервые к переговорам присоединился Марк Гроссман, и его личное участие в них содействовало достижению прогресса.

В октябре во время моего визита в Кабул Карзай сказал мне и нашему искушенному послу Райану Крокеру, который пользовался большим авторитетом и с которым у Карзая были хорошие отношения, что он был весьма воодушевлен нашими успехами. «Ускорьте шаг!» – посоветовал он. В Вашингтоне началось серьезное обсуждение целесообразности освобождения определенного количества заключенных, хотя Пентагон и возражал против данного шага, и я не была уверена, сможем ли мы выполнить условия, необходимые для обеспечения согласия различных заинтересованных сторон на открытие представительства талибов в Катаре. Однако к концу осени мозаика, похоже, начала складываться. На первой неделе декабря в Бонне (Германия) было запланировано проведение крупной международной конференции по Афганистану. Наша цель заключалась в том, чтобы объявить об открытии указанного представительства по завершении этой конференции. Это явилось бы самым весомым на данный момент доказательством того, что мирный процесс действительно идет полным ходом.

Форум в Бонне был частью нашего дипломатического наступления, о котором я упомянула в своем выступлении в Азиатском обществе и которое было направлено на то, чтобы мобилизовать более широкие слои международного сообщества на содействие Афганистану в самостоятельном решении им своих многочисленных проблем. Гроссман и его команда помогли организовать целый ряд встреч на высшем уровне и конференций в Стамбуле, Бонне, Кабуле, Чикаго и Токио. В частности, в Токио в 2012 году международное сообщество выделило 16 миллиардов долларов на экономическую помощь на период до 2015 года, чтобы помочь Афганистану подготовиться к «десятилетнему переходному периоду», отличительной чертой которого должна была стать тенденция к сокращению помощи наряду с расширением торговли. Начиная с 2015 года финансирование афганских сил национальной безопасности должно было оценочно составить более 4 миллиардов долларов в год. Способность афганцев взять на себя ответственность за свою собственную безопасность была и остается необходимым условием для успеха их усилий достичь чего-либо в будущем.

Боннская конференция, организованная в декабре 2011 года, обернулась катастрофой для наших мирных усилий. Карзай, подтвердив мнение о себе как о непредсказуемой личности, выступил против идеи о представительстве талибов, отчитав Гроссмана и Крокера. «Почему вы не поставили меня в известность об этих переговорах?» – поинтересовался он, несмотря на то что только несколько месяцев назад он убеждал нас ускорить шаги в этом направлении. Карзай вновь проявлял опасение, что его отодвинут в сторону и перестанут принимать в расчет. Наш план всегда заключался в том, что переговоры США с талибами приведут к параллельным переговорам между правительством Афганистана и повстанцами. Именно об этой схеме мы договорились с А-Родом, именно ее мы обсудили с Карзаем. Однако теперь Карзай настаивал на том, чтобы на любых наших будущих встречах с талибами присутствовали его люди. Когда Гроссман и Руджеро озвучили это предложение, А-Род проигнорировал его. С его точки зрения, мы меняли правила игры. В январе 2012 года талибы вновь прервали переговоры с нами.

На этот раз уговорить их вернуться оказалось уже не так легко. Мирный процесс был оборван. Тем не менее, принимая во внимание различные публичные заявления, которые были сделаны в течение 2012 года, можно было предположить, что среди талибов возобновилось обсуждение вопроса о предпочтительности переговоров перед продолжением боевых действий. Некоторые ключевые фигуры в руководстве движения «Талибан», отказавшись от той позиции, которой они придерживались почти десятилетие, публично признали неизбежность решения о переговорах. Другие лидеры талибов, однако, продолжали настаивать на необходимости вооруженной борьбы. В конце 2012 года возможность примирения конфликтующих сторон еще сохранялась, однако она была невелика.

В январе 2013 года, непосредственно перед тем, как покинуть свой пост, я пригласила президента Карзая к себе на обед, на котором присутствовали также министр обороны Леон Панетта и некоторые высокопоставленные должностные лица в Государственном департаменте. Карзая сопровождали председатель Высокого совета примирения и другие его ключевые советники. Мы собрались на восьмом этаже в зале Джеймса Монро, который был известен своим антиквариатом времен основания американской республики, и беседовали о будущем демократии в Афганистане.

Прошло уже более трех лет с момента нашего обеда с Карзаем накануне его инаугурации. Теперь я была готова передать бразды правления в Государственном департаменте сенатору Керри, а в результате очередных выборов в Афганистане вскоре должны были избрать преемника Карзая; по крайней мере, так планировалось. Карзай публично пообещал соблюдать конституцию страны и покинуть свой пост в 2014 году, хотя многие афганцы задавались вопросом, готов ли он был на самом деле выполнить это обещание. Мирная передача власти от одного правителя к другому является важной проверкой любой демократии, и в этой части мира (как и во многих других) руководители страны зачастую изыскивали какие-либо способы продлить период своего пребывания на высшем посту; в этом не было ничего удивительного.

В ходе длительной встречи тет-а-тет, состоявшейся перед обедом, я призвала Карзая сдержать свое слово. Если бы правительство в Кабуле смогло усилить доверие к себе со стороны своих граждан, обеспечить оказание им необходимых услуг, справедливо и эффективно исполнять правосудие, то это содействовало бы падению авторитета повстанческого движения и улучшило бы перспективы национального примирения. От всех государственных лиц, но прежде всего от Карзая, зависело, будет ли соблюдаться конституция страны и верховенство права. Обеспечив конституционную передачу власти, Карзай смог бы оставить о себе память как об основателе более мирного, безопасного и демократического Афганистана.

Я понимала, насколько это могло быть трудно для него. На ротонде Капитолия в Вашингтоне написаны картины на патриотические темы, вызывающие у нас чувство гордости сцены первых дней нашей демократии, от морского путешествия колонистов вплоть до победы в Йорктауне. Одна из этих картин, на мой взгляд, особо подчеркивала демократический дух нашей страны. На ней изображен генерал Вашингтон, повернувшийся спиной к предложенному ему королевскому трону и отказывающийся от полномочий главнокомандующего. В последующем он два срока являлся гражданским президентом страны, а затем добровольно ушел в отставку. Его запечатленный на картине самоотверженный поступок больше, чем любая победа на выборах или инаугурационный парад, свидетельствует об отличительной черте нашей демократии. Если Карзай хотел остаться в истории и в памяти своего народа как Джордж Вашингтон Афганистана, ему надлежало следовать этому примеру и отказаться от трона.

В беседе с Карзаем я подняла и другие темы, в том числе зашедшие в тупик мирные переговоры с талибами. В конце 2011 года Карзай смог эффективно создать массу неприятностей, поэтому я хотела, чтобы он пересмотрел свою позицию. Когда настанет время возвращения американских войск домой, у нас с ним будет меньше рычагов давления на талибов. Лучше было бы вести переговоры с позиции силы.

За обедом Карзай еще раз бегло перечислил уже знакомые проблемы. Как мы смогли бы проверить, что талибские переговорщики действительно представляют руководство движения «Талибан»? Не окажется ли так, что Пакистан будет дергать за ниточки и, таким образом, скрытно руководить всем процессом? Будут ли американцы или афганцы вести переговоры? Я ответила на все его вопросы – поочередно, на один за другим. Я попыталась объяснить, почему придаю большое значение срочности организуемых мероприятий, и предложила план, который не требовал от него непосредственной договоренности с талибами об открытии их представительства. Я сказала, что от него требовалось лишь сделать публичное заявление в поддержку этой идеи. В таком случае я бы попросила эмира Катара пригласить талибов, и вопрос был бы решен следующим образом: необходимо было в течение тридцати дней открыть представительство и организовать встречу между афганским Высоким советом примирения и представителями движения «Талибан»; если же этого сделать не удастся, то представительство будет закрыто. После долгих обсуждений Карзай согласился с этим предложением.

В июне 2013 года, через несколько месяцев после того, как я оставила свой пост в Госдепартаменте, представительство движения «Талибан» для ведения переговоров наконец было открыто. Однако если для выработки согласованной между сторонами концепции потребовалось несколько лет, то для ее провала – чуть более месяца. Талибы устроили церемонию поднятия флага над своим офисом и заявили, что он представляет интересы «Исламского Эмирата Афганистан», то есть использовали то официальное название, которое они дали стране в 1990-х годах, когда находились у власти. Нам было ясно с самого начала, что использование представительства таким образом совершенно неприемлемо. Наша цель всегда заключалась в укреплении конституционного порядка в Афганистане, и, как я неоднократно заверяла Карзая, мы были заинтересованы в поддержании суверенитета и обеспечении единства страны. Совершенно очевидно, что Карзая чуть удар не хватил. Он расценил это представительство скорее как штаб-квартиру правительства в изгнании, чем как место для организации переговоров. Это было как раз то, чего он всегда боялся. Движение «Талибан» отказалось уступить, отношения были разорваны, и представительство было вынуждено закрыться.

Наблюдая за всеми эти событиями уже в качестве частного лица, я была разочарована, но не удивлена. Если бы заключить мир было легко, то это было бы сделано давным-давно. Мы знали, что попытка организовать секретный канал с руководством движения «Талибан» была рискованным предприятием, имевшим мало шансов на успех. Однако попробовать стоило. Я считаю, что мы заложили позитивную основу, которая, возможно, пригодится для будущих миротворческих усилий. В настоящее время контакты между афганцами и талибами организованы в различной форме, и наши действия вызвали споры в самом движении «Талибан», которые, как я подозреваю, только усилятся с течением времени. Необходимость примирения и политического урегулирования не снята с повестки дня. Если уж на то пошло, то в настоящее время этот вопрос более актуален, чем когда-либо. И те ориентиры, которые мы выставили, еще вполне могут послужить на пользу дела.

Мне интересно знать, что Ричард сказал бы по этому поводу. Вплоть до самого конца он никогда не терял веры в силу дипломатии и в ее способность развязать даже самые тугие узлы. Мне хотелось бы, чтобы он по-прежнему был вместе с нами, выкручивая руки, покровительственно похлопывая по спине и напоминая всем, что единственный способ приступить к завершению войны – это начать переговоры.