Президент Соединенных Штатов поднялся из-за стола своего Овального кабинета, когда вошел Эндрю Тривейн. Первое, что неприятно поразило Тривейна, – это присутствие Билли Хилла. Тот стоял у высокого французского окна, читая бумаги в резком свете восходящего солнца, падающем со стороны балкона. Президент, заметив реакцию Тривейна на присутствие третьего лица, поспешил поздороваться:

– Доброе утро, мистер Тривейн. Посол здесь по моей просьбе, по моей настоятельной просьбе, если хотите.

Тривейн подошел к столу и пожал протянутую ему руку.

– Доброе утро, господин президент. Потом сделал несколько шагов навстречу Хиллу, который, в свою очередь, двинулся к нему.

– Господин посол...

– Господин председатель...

В ответном приветствии Тривейн почувствовал холод: титул был произнесен подчеркнуто монотонно, со скрытым недовольством. Посол был человеком жестким. «Может, это и к лучшему», – подумал Тривейн. Странно, но действительно к лучшему. Он и сам был сердит. Президент указал ему на один из четырех стульев, расположенных полукругом перед столом.

– Спасибо. – Тривейн сел.

– Откуда эта цитата: «Мы трое встретились вновь», так, кажется? – с легким юмором произнес президент.

– По-моему, она звучит иначе: «Когда мы снова встретимся втроем», – выговаривая каждое слово, заметил Хилл, не отходя от окна. – Они предсказали падение правительства и не были уверены, что при этом выживут.

Президент внимательно посмотрел на Хилла, в глазах его светились и сострадание и раздражение:

– Думаю, это свободное толкование, Билл. Предубеждение всегда мешает точности.

– К счастью, господин президент, академическая точность меня не волнует.

– А зря, господин посол, – коротко проговорил президент и повернулся к Тривейну.

– Я могу только предположить, мистер Тривейн, что вы попросили об этой встрече из-за последних событий. Я конфисковал доклад вашего подкомитета на основаниях, которые кажутся вам подозрительными, и вы хотели бы получить объяснения. Вы абсолютно правы. Основания для конфискации доклада, разумеется, абсолютно надуманные.

Эндрю удивился. Его не интересовали основания. Они были ему только на руку.

– Не знал об этом, господин президент. Я принял ваши объяснения с признательностью.

– В самом деле? Забавно. А мне казалось, трюк довольно прозрачен. Я думал, и вы того же мнения. Убийство Уэбстера – результат личной вражды, не имеющей к вам никакого отношения. Вы не знаете этих людей и не сможете их узнать. Уэбстер знал, а потому должен был замолчать. Вас они вовсе не собираются трогать.

Тривейн покраснел – отчасти от злости, отчасти от ощущения собственной глупости. Конечно, не собираются. Его убийство вызвало бы целую бурю, бесконечную цепь расследований, интенсивную погоню и поиски убийц. Другое дело Уэбстер. Тут можно не торопиться: этот Уэбстер давно уже у всех в печенках. Включая человека, спокойно сидящего сейчас напротив, за столом.

– Понятно. Спасибо за урок.

– Ну, это, в конце концов, моя работа.

– В таком случае, мне бы хотелось услышать объяснения, сэр.

– Что ж, пожалуйста, господин председатель, – подключился к разговору Уильям Хилл. Он отошел от окна и устроился на самом дальнем от Тривейна кресле.

Президент торопливо заговорил, стараясь сгладить резкий тон Хилла.

– Конечно, услышите, а как же иначе. Но для начала, если позволите, я хочу воспользоваться моими привилегиями. Давайте не будем называть их президентскими, а назовем относящимися к прерогативе старшего по возрасту. Мне бы хотелось полюбопытствовать, почему вы сочли эту встречу жизненно важной? Если мне правильно сообщили, вы даже заявили, что готовы подкарауливать меня внизу, пока я вас не замечу. Пришлось переносить утреннее совещание... Итак, доклад закончен. Остальное – формальности.

– Мне хотелось бы знать, когда вы дадите ему ход.

– Вас это беспокоит?

– Конечно, господин президент.

– Почему? – резко спросил Уильям Хилл. – Вы допускаете, что президент намерен скрыть его?

– Нет... Просто доклад еще не завершен. Несколько секунд в кабинете царило молчание. Президент и посол обменялись взглядами. Первым нарушил молчание президент.

– Я провел почти всю ночь за чтением вашего доклада, господин Тривейн. По-моему, он закончен.

– В действительности это не так.

– Чего же в нем недостает? – снова вмешался Хилл. – Или мне следует задать вопрос по-другому: что вы оттуда изъяли?

– Оба ваши вопроса верны, мистер Хилл. Упущено и изъято. По ряду моментов, показавшихся мне в то время разумными, я опустил детальную – и обличающую – информацию о «Дженис индастриз».

– Почему вы решились на это? – Президент выпрямился в своем кресле.

– Я думал, что смогу держать ситуацию под контролем и менее раздражающим образом. Я ошибся. Информацию следовало представить. Полностью.

Президент устремил задумчивый взгляд поверх головы Тривейна. Он сидел, облокотившись о кресло и слегка постукивая пальцами по подбородку.

– Как правило, первое суждение – самое верное. Особенно если оно сделано таким разумным человеком, как вы.

– В случае с «Дженис индастриз» я ошибся. Поддался на аргументы, которые оказались беспочвенными.

– Вы не могли бы высказаться яснее? – предложил Хилл.

– Конечно... Меня убедили... Вернее, я сам себя убедил, что решу проблему, заставив устраниться тех, кто нес ответственность за деятельность «Дженис». Тогда – так мне казалось – будут устранены истоки преступлений. Корпорация – или компании, сотни компаний – могла бы быть перестроена. Необходимо только заменить верхушку, и перестроенная корпорация вписалась бы в общее направление деловой практики.

– Понятно, – сказал президент. – Устраните коррумпированные элементы, затем корпорацию, а уж потом и весь хаос. Так?

– Да, сэр.

– Но коррумпированные элементы, как выяснилось, не хотят устраняться, – проговорил Хилл, избегая смотреть Тривейну в глаза.

– Я в этом убежден.

– Вы считаете, что ваше... решение лучше, чем тот хаос, который может возникнуть из-за развала «Дженис индастриз»? – спросил президент, откинувшись в кресле. – Эта корпорация – главный подрядчик оборонной программы страны. Потерять веру в такую организацию – значит нанести удар по всей нации.

– И я вначале так думал.

– По-моему, так и есть.

– Однако, господин президент, как только что заметил мистер Хилл, коррумпированные элементы не желают устраняться.

– Но их можно использовать? – скорее утвердительно, нежели вопросительно, сказал президент.

– Боюсь, что нет. Чем глубже они окопаются в своих траншеях, тем более тайным будет их контроль. Они создают базу, чтобы передать ее тому, кого сочтут подходящим. Они действуют по своим собственным меркам. Их совет избранных перейдет в наследство им подобным, да еще имея невообразимые экономические ресурсы. Разоблачение – единственное решение проблемы. Немедленное разоблачение!

– А вы разве действуете не по собственным меркам, господин председатель ?

И снова Тривейна неприятно резанул тон, каким Хилл произнес его титул.

– Я говорю правду.

– Чью правду? – поинтересовался посол.

– Правда всегда одна, мистер Хилл.

– А ваш доклад? Он не был правдой, не так ли? Понятие «правда» меняется. И взгляды тоже.

– Да, потому что не все факты были известны. Уильям Хилл понизил голос и говорил теперь бесстрастно, невыразительно:

– Какие факты? Или какой-то один конкретный факт? Вы скомпрометировали свой подкомитет ради, как выяснилось, пустого предложения. Я говорю о президентстве...

У Тривейна перехватило дыхание. Он бросил взгляд на президента.

– Вы все знали...

– Неужели вы могли предположить иное?

– Странно, но я не слишком об этом задумывался. Предложение вообще-то показалось мне легкомысленным.

– Но почему? Предательством по отношению ко мне оно не было. Я попросил вас сделать определенную работу и вовсе не требовал за нее политической преданности или какой-то особой приверженности.

– Но вы требовали честности, господин президент, – четко проговорил Хилл.

– Что вы понимаете под честностью, господин посол? – парировал президент. – Напомнить вам о ваших собственных предостережениях по отношению к правде и чистоте? Нет-нет, мистер Тривейн, я вовсе не стараюсь показаться добрым. Или заботливым. Просто убежден, что вы действовали из лучших побуждений, – конечно, как вы их понимаете. Но это облегчает мою задачу. По ряду причин я конфисковал доклад, и главная из них – не дать вам разорвать страну на части. Остановить вас в вашем намерении через «Дженис индастриз» разрушить важную часть экономики страны. Отобрать средства к существованию, порушить репутации всех без разбора. Можете представить мое удивление, которое я испытал, читая доклад.

– Я считаю ваше утверждение странным, господин президент. – Тривейн взглянул президенту прямо в глаза.

– Не более странным, чем ваш доклад. Как и тот факт, что вы отказались назвать точную дату, – по крайней мере, отдельным лицам, – когда вы намерены дать ему ход. Вы ни о чем не сказали правительственному издательству, вы ничем не помогли экспертам из министерства юстиции.

– Я ничего не знал о подобной практике. Но если б и знал, это мало что изменило бы.

– Вежливость, целесообразность, элементарная самозащита должны были побудить вас ознакомиться с подобной практикой, – вмешался Хилл. – Но вы сосредоточили свой ум на других, более важных проблемах. Я вижу...

– Господин посол, вы стали давить на меня, едва я вошел в кабинет. Мне это не нравится. При всем уважении к вам вынужден просить вас остановиться.

– Не из самого большого уважения к вам, мистер Тривейн, должен заметить, что буду говорить так, как считаю нужным, если только господин президент не остановит меня.

– В таком случае, я прошу вас остановиться, Билл, – тут же сказал президент. – Мистер Хилл давно уже занимается такими проблемами, мистер Тривейн. Он пришел сюда задолго до моего появления. Неудивительно, что он более резок в отношении ваших действий, чем я. – Президент мягко улыбнулся. – Посол не был и никогда не станет настоящим политиком: Он уверен, что вы просто не хотите предоставить мне возможность остаться на второй срок. Что ж, желаю удачи, хотя и не уверен, что вам это удастся. Или удалось, если быть более точным.

Тривейн судорожно глотнул воздух.

– Ничего подобного не произошло бы, будь я хоть на секунду уверен, что вы собираетесь баллотироваться на второй срок. Извините. Мне действительно очень стыдно.

Улыбка исчезла с лица президента. Хилл попытался что-то сказать, но президент резким движением руки остановил его.

– Объяснитесь, пожалуйста, мистер Тривейн.

– Мне сказали, что вы не собираетесь выдвигать свою кандидатуру на второй срок... Что это ваше окончательное решение.

– И вы безоговорочно согласились с этим...

– При обсуждении моей кандидатуры это заявление было главным, даже единственным основанием.

– А вам объяснили причину моего отказа?

– Да... Простите.

Президент какое-то время так пристально изучал Тривейна, что тот в конце концов почувствовал себя не в своей тарелке. Ему хотелось отвести глаза от этого доброго, прекрасного человека, но он знал, что лучше не делать этого.

– Что-то связанное с моим здоровьем? – спросил президент.

– Да.

– Рак?

– Так я понял... Извините.

– Не стоит извиняться. Это ложь. Вы поняли? Ложь!

– Очень рад.

– Нет, вы меня не понимаете. Я говорю – ложь. Грубейшая и простейшая из тех, что могут быть использованы в политике.

Напряжение, охватившее Тривейна, понемногу спадало. Он смотрел на волевое с четкими чертами лицо человека, сидящего напротив него. Глаза президента смотрели твердо, подтверждая только что сказанное.

– В таком случае, я полный идиот.

– Да и я не лучше... Так вот. Я намерен представлять интересы своей партии, баллотироваться на второй срок и остаться в Белом доме. Вы меня поняли?

– Конечно.

– Мистер Тривейн, – мягко проговорил Уильям Хилл, – примите мои извинения. Вы вовсе не единственный идиот в этом кабинете. – Он попытался изобразить улыбку, но губы по-прежнему были напряжены. – Мы оба движемся к одной цели... И должен сказать, что оба выглядим довольно нелепо.

– Вы не можете назвать мне того, кто зачитал вам некролог по поводу моей преждевременной кончины? – спросил президент.

– Мне сказали об этом дважды. Первый раз в Джорджтауне, на вилле «Д'Эсте». Я отправился туда с намерением выяснить, кто поспешит откупиться от моего доклада. К моему удивлению, произошло обратное: никто... Вышел я оттуда на три четверти кандидатом...

– Вы не сказали мне...

– Извините. Это был сенатор Алан Нэпп. Со всей убедительностью он объявил мне, что вы намерены удалится с поста президента. А интересы страны – превыше всего.

Президент повернул голову в сторону Хилла.

– Улавливаете, Билл?

– Этот проворный сенатор сам удалится со своего поста, не пройдет и месяца, – сказал Хилл. – Пусть это будет ему рождественским подарком.

– Продолжайте, мистер Тривейн.

– Второй раз я услышал то же самое в Нью-Йорке, в «Уолдорфе». У меня состоялся там занятный разговор с Ароном Грином и Йаном Гамильтоном. Я подумал было, что выиграл. И вот результат – тот вариант доклада, который вы прочитали. Гамильтон утверждал, что на второй срок вам уже не хватит жизни, что вы выдвинете на свое место либо вице-президента, либо губернатора Нью-Йорка. Ни одна из этих кандидатур их не устраивала.

– Опять Сцилла и Харибда, а, Билл?

– Они слишком многое себе позволяют!

– Всегда позволяли. Да не трогайте вы их лучше!

– Понятно.

Тривейн с интересом наблюдал разыгрываемую между двумя старейшинами партию.

– А мне непонятно, господин президент: как вы можете говорить такое? Этих людей следовало бы...

– Мы еще к этому вернемся, мистер Тривейн, – остановил его президент. – У меня к вам последний вопрос: когда вы узнали, что вас используют? Причем используют мастерски, как я теперь понимаю.

– Меня натолкнул на эту мысль Пол Боннер.

– Кто?

– Майор Пол Боннер.

– А, тот, из Пентагона, – понимающе протянул президент. – Тот самый, что убил человека в вашем поместье в Коннектикуте?

– Да, сэр. И спас мне жизнь. Обвинение в убийстве с него снято, теперь предстоит трибунал: хотят с позором выставить его вон...

– Вы считаете это несправедливым?

– Да. Я не всегда согласен с майором, но...

– Я займусь этим делом, – быстро проговорил президент, делая пометку в блокноте. – Так что сказал вам ваш Боннер?

Эндрю немного помолчал, чтобы собраться с мыслями: он должен говорить четко и быть абсолютно точным. Должен – ради Боннера.

– Бригадный генерал Лестер Купер утверждал, что я кандидат от Пентагона. Генерал был взволнован и подавлен одновременно. Ирония ситуации для Боннера заключается в том, – Тривейн секунду помедлил, – что трибунал может быть отменен только решением президента...

– О Господи, – устало выдохнул Хилл.

– И что же дальше?

– Я не видел смысла в происходящем. Свою встречу с Грином и Гамильтоном я расценивал как успех, как их капитуляцию. Я был уверен в двух положениях: во-первых, я не их кандидат и, во-вторых, – они приняли мои условия и собираются отойти от дел... Но то, что сказал мне Боннер, противоречило всему, во что я верил.

– Итак, вы встретились с Купером, – сказал президент.

– Да. И выяснил, что не просто являюсь кандидатом от Пентагона, а значит, и от «Дженис индастриз», но изначально был им! Все военные ресурсы – армейская военная разведка, тайные промышленные группировки, даже международные службы, занимающиеся выборами, – все были подключены, чтобы обеспечить мне победу на выборах. Система управления, профсоюзы, все блоки... «Дженис» позаботилась обо всем. И Нью-Йорк не возражал. Все они энергично взялись протаскивать меня. Если бы это произошло – упаси Бог! – мне пришел бы конец. Чтобы стать независимым, чтобы разоблачить их полностью, пришлось бы разоблачать самого себя.

– То есть либо опорочить вас лично, либо, упаси Бог, разрушить веру людей в их правительство, – закончил его мысль президент.

– Они шли на серьезный риск, – проговорил Хилл. – Не похоже на них.

– А что они еще могли сделать, Билл? Подкупить его не удалось. Убедить тоже. Если бы наш молодой друг не пришел к ним, они сами пришли бы к нему. И сошлись бы на том же самом решении. Все это напоминает экономический хаос. Я бы подписался под этим, а вы?

– Вы говорите так, словно все о них знаете.

– В значительной степени, да. Не все, конечно. Думаю, что вы натолкнулись на факты, о которых мы не имеем ни малейшего представления. Что ж, надо собрать инструктивное совещание. Конечно, секретное.

– Секретное? Но это невозможно! Необходимо выступить публично!

– Еще день назад вы думали иначе.

– Но ситуация изменилась.

– Я прочел доклад и нашел его полностью отвечающим нашим требованиям.

– Это не так, сэр. Вчера ночью я пять часов провел вместе с человеком по фамилии Годдард.

– Опять «Дженис»... Президент филиала в Сан-Франциско, – нехотя объяснил Уильям Хилл, отвечая на вопросительный взгляд президента.

– Он приехал из Сан-Франциско с четырьмя портфелями, доверху набитыми материалами по «Дженис» – за годы ее деятельности. Добрая половина из них никогда не публиковалась.

– Уверен, что вы расскажете об этом на брифинге. Как добавление к докладу.

– Нет. Не могу! Не могу принять это.

– Придется согласиться! – Президент внезапно повысил голос. – Придется, поскольку решение принято здесь, в этом кабинете.

– Но вы не можете на нем настаивать. Вы не можете управлять мной!

– Вы так считаете? Вы представили – официально – доклад на рассмотрение. Подписали его. Так уж получилось, что в нашем распоряжении оказались все четыре копии, нераспечатанные. Дать повод говорить, что доклад не завершен, что его следует отозвать, поскольку в результате политических амбиций главы подкомитета в него вторглись и вносились изменения, – значит вызвать далеко не самую доброжелательную реакцию. Дать вам возможность отозвать доклад – значило бы также поставить под подозрение мою администрацию. Наши противники потребуют от нас замены, а это невозможно. Мы ежедневно имеем дело с массой внутренних и внешних сложностей, и я не могу допустить, чтобы вы скомпрометировали нашу деятельность только потому, что рухнули ваши политические амбиции. В любом случае мы должны оставаться вне подозрений.

– Именно так они и сказали бы... – тихо проговорил Тривейн, не в силах скрыть изумления.

– Что ж, признаюсь, что не испытываю угрызений совести, даже если приходится заимствовать чужую тактику, коль скоро она направлена на добро.

– А если я все же заявлю, что доклад не завершен?

– Даже оставив в стороне личные страдания, которым вы подвергнете себя и свою семью, – спокойно сказал Уильям Хилл, уставясь на Тривейна, – кто вам поверит? Вы уже подвергли сомнению наше доверие к вам, послав вчера утром сюда ваш доклад. Хотите подставить себя еще раз? А может, будет и третий – если группа политиков выдвинет вас на пост губернатора? И четвертый – есть ведь и другие организации, другие назначения. Где же остановится наш уступчивый председатель? И вообще, сколько существует вариантов доклада?

– Меня мало волнуют мнения других. Я с самого начала говорил, что мне нечего терять и нечего выигрывать.

– Кроме вашей репутации стоящего, эффективного руководителя, – напомнил президент. – А без этого вы не сможете жить, мистер Тривейн. Да и никто не сможет с вашими способностями. Лишить вас этого – значит изолировать вас от общества равных. Вам перестанут доверять. Не думаю, что вам придется по душе подобное существование. Все мы в чем-то нуждаемся, чего-то хотим. Едва ли кто из нас так уж самодостаточен.

Встретившись глазами с президентом, Эндрю понял всю глубинную правду его слов.

– Значит, вы так и поступите? Дадите докладу ход?

– Именно!

– Но почему?

– Потому что я должен заниматься делами в порядке их поступления. А если проще, то мне необходима «Дженис индастриз».

– О нет! Нет. Этого не может быть. Ведь вы же знаете, что представляет собой эта компания.

– Я знаю, что она выполняет свои функции, и знаю, что ее можно контролировать. А больше мне ничего и не нужно знать.

– Сегодня – да. Но завтра? А через несколько лет? Все уже будет разрушено!

– Не думаю!

– Вы не должны допустить этого!

Внезапно президент с силой хлопнул ладонями по ручкам кресла и встал.

– Допустить можно что угодно. И всегда есть риск, во всем. Каждый раз, входя в эту комнату, я рискую, а выходя – подвергаюсь опасностям. Послушайте меня, Тривейн. Я глубоко верю в способности нашей страны служить лучшему, что есть в людях, служить всему человечеству. Практически я допускаю, что в этом служении добру могут быть и отступления, и махинации... Вас это удивляет? А зря. Вы, несомненно, знаете, что далеко не все мечи можно перековать на орала, что Каин убьет Авеля, а угнетенные сдохнут, дожидаясь невероятных благ и райских удобств в какой-то второй жизни. Им нужны реальные достижения уже сейчас... И независимо от того, нравится вам это или мне, «Дженис индастриз» делает в этом направлении немало нужного. Я глубоко убежден, что «Дженис» вовсе не угроза. Ее можно обуздать. И использовать, мистер Тривейн, использовать.

– При каждом новом повороте, – мягко добавил Хилл, заметив, каким ударом оказались для Тривейна слова президента, – человек пускается на поиски новых решений. Помните, я говорил уже вам об этом? Так вот, решение – и есть эти самые поиски. То же самое и в случае с «Дженис индастриз». Президент абсолютно прав.

– Нет, не прав, – спокойно, но с глубокой болью сказал Эндрю, не спуская глаз с человека за письменным столом. – Это не решение. Это падение. Сдача позиций.

– Напротив. Вполне работоспособная теория. И очень подходит к нашей системе.

– Значит, плохая система.

– Возможно, – согласился президент, потянувшись за какими-то бумагами. – К сожалению, у меня нет времени для подобных дискуссий.

– А вам не кажется, что вы должны?

– Нет. – Человек за письменным столом на секунду оторвался от бумаг. – Мне нужно руководить страной.

– Господи...

– Читайте мораль где-нибудь в другом месте, мистер Тривейн. Время, время – вот что дорого. Ваш доклад принят.

Затем, как бы вспомнив о чем-то, президент отложил бумаги и протянул над столом правую руку.

Тривейн не шелохнулся, не двинулся с места.

Он не принял руки президента.