В Вашингтон он прилетел в пятницу утром, и никто не знал об этом. «Леар» приземлился в аэропорту Даллеса в семь тридцать, а уже в десять минут девятого Тривейн входил в дом на Таунинг-Спринг. Приняв душ и переодевшись, он позволил себе немного посидеть в кресле, стараясь собраться с мыслями. Он постарался расслабиться и отогнать от себя напряжение, связанное с перелетом из Бойсе. В общем-то, Тривейн был доволен: он хорошо поработал, стараясь, чтобы постоянное напряжение не приводило к изнеможению. В ближайшие несколько дней потребуется осторожность. Малейший сбой – и стресс, беспокойство приведут к тому, что он не сможет ясно мыслить.

Он позвонил, вызвал такси и попросил шофера отвезти его в Вашингтон, к зданию сената.

Двадцать минут одиннадцатого... Сенатора Митчелла Армбрастера ожидают в половине одиннадцатого – он должен приехать с минуты на минуту. После какого-то собрания его партии у него нет срочных дел, значит, приедет.

Энди стоял рядом с кабинетом сенатора, прислонившись спиной к стене, просматривая «Вашингтон пост», и ждал. Передовая статья была посвящена работе конгресса: палата представителей обвинялась в нерешительности. Доставалось и сенату, который автор упрекал в весьма туманном представлении о стоящих перед ним задачах.

Что ж, конец ноября в Вашингтоне... Вполне нормальная статья...

Сенатор первым увидел Тривейна и резко остановился, изумленно на него уставясь. Постояв немного, пришел в себя и подошел ближе. Тривейн взглянул на него поверх газеты.

– Приятный сюрприз, мистер Тривейн, – улыбнулся сенатор и протянул руку. – А я-то думал, что вы в отъезде, наслаждаетесь океаном...

– Так оно и было, сенатор. Однако пришлось вернуться, слегка нарушив свой график... Вернуться, чтобы увидеть вас.

Армбрастер вопросительно уставился на Тривейна, улыбка его исчезла.

– Все это так неожиданно... Боюсь, что не смогу уделить вам сегодня ни минуты... Может быть, завтра утром? А можно выпить где-нибудь по стаканчику в половине шестого... Обед у меня, к сожалению, занят...

– Это срочно, сенатор. Мне нужны ваши совет и помощь, поскольку речь идет о данных по найму рабочих в Северной Калифорнии...

Митчелл Армбрастер поперхнулся, помолчал. Глаза его забегали, он не смотрел больше Тривейну в лицо.

– Я не могу говорить с вами здесь, у себя в офисе... – сказал он наконец. – Встретимся через час!

– Где?

– В Рок-Крик-парке... Рядом с павильоном... Знаете, где это?

– Да, конечно. Значит, через час... И еще одно, сенатор... Мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь узнал о предмете нашего разговора. Вы не знаете, что я собираюсь сказать вам, сэр. Так будет лучше всего.

– Вы слишком прямолинейны, мистер Тривейн. Если я и буду с кем-то советоваться, то только с самим собой. Вы честный человек, Тривейн. Впрочем, я говорил вам об этом на слушаниях.

– До встречи, сенатор...

Два человека ходили и ходили по одной из аллей Рок-Крик-парка. Тот, что пониже, то и дело чиркал спичками и раскуривал трубку. Тривейн понимал, что трубка для сенатора – способ сохранить душевное равновесие. Он вспомнил, что тот постоянно возился с нею во время тех памятных слушаний в сенате, выбивая и снова набивая трубку табаком. Теперь он с такой силой зажал ее в зубах, что на скулах у него выступили желваки.

– Значит, – спокойно проговорил Армбрастер, глядя прямо перед собой, – вы пришли к выводу, что я использовал свое положение в личных целях...

– Именно так, сэр. И откровенно сказал вам об этом... Вы установили максимальный капитал, необходимый «Дженис индастриз», считая его достаточным для того, чтобы восполнять потребность в рабочей силе. Так вы получили поддержку и рабочих и администрации, обеспечив себе победу на выборах...

– Разве это плохо?

– Это не что иное, как политические манипуляции, они обошлись налогоплательщикам в кругленькую сумму. Разве не так? Да, должен сказать, это плохо.

– Что ж, вы, богатые святоши, любите образные выражения! А известно ли вам, что думают на этот счет те тысячи семей, которые я представляю? Знаете ли вы, что в некоторых областях безработица достигала тринадцати процентов? А они – мои избиратели, мистер Тривейн, и я горжусь тем, что сумел им помочь! По-видимому, стоит напомнить сам, молодой человек, что я старший сенатор от Калифорнии! И если вы так уж хотите знать правду, Тривейн... – Армбрастер сделал паузу и, взглянув на собеседника, рассмеялся приятным гортанным смехом. – Ваши рассуждения просто смешны!

Тривейн повернулся на этот добродушный смех и увидел, что глаза Армбрастера не смеялись. Напротив, в них была настороженность, которая появилась еще в коридоре сената, и сейчас она, казалось, усилилась.

– Другими словами, я смешон, потому что не признаю в ваших действиях ни мудрой политики, ни здоровой экономики. Не вижу особого смысла и с точки зрения обороны.

– Вы чертовски правы, черт знает как правы, молодой человек!

– Это, конечно, проблема приоритетов? Избиратели... Чрезвычайное положение...

– Это уже почти стихи...

– Подобное происходит каждый день, хотите сказать?

– Это делается сотни раз на дню, и вы это знаете так же хорошо, как я. В Белом доме, в сенате, в каждом агентстве Вашингтона! Как по-вашему, для чего мы существуем в этом городе?

– С такими огромными суммами денег?

– Определение весьма смутное...

– А контракты на сотни миллионов долларов – смутное определение?

– К чему вы клоните? Ваши речи – это речи десятилетнего ребенка!

– Только один вопрос, сенатор... Сколько подобных сделок, прикрытых политическим славословием, проводит «Дженис индастриз» по всей стране?

Митчелл Армбрастер резко остановился. Они стояли на небольшом деревянном мостике, перекинутом через один из многочисленных ручьев, протекающих по Рок-Крик-парку. Опершись о дубовые перила, сенатор молча смотрел на бегущую внизу воду. Затем вынул изо рта трубку и постучал ею о дерево.

– Значит, именно из-за этого вы и прилетели сюда... – спокойно констатировал он.

– Да.

– Понятно... Но почему именно я, Тривейн?

– Потому что мне нужны реальные связи. Откровенно говоря, сенатор, мне бы самому хотелось, чтобы на вашем месте был кто-нибудь другой. Но у меня нет времени...

– Время имеет значение?

– Да...

– Но я всего лишь винтик... Стараюсь удержаться в политике, а значит, могу представить точку зрения, которая весьма успешно скрывается...

– Расскажите мне все.

Армбрастер медленно достал из кармана табак и принялся набивать трубку. Он несколько раз взглянул на Тривейна, и взгляд его был изучающим, полным сомнения. Набив трубку, закурил и, облокотившись о перила, сказал:

– О чем рассказывать? Вы вступаете в организацию, прекрасно понимая правила игры... И по мере того, как поднимаетесь по служебной лестнице, все чаще выясняется, что кое-что приходится обходить. В противном случае вы никогда не увидите результатов своей работы. Если вы ею увлечены, я имею в виду увлечены страстно, то буквально заболеваете: сомневаетесь в собственных способностях, в своем гражданском мужестве. Однажды вы начинаете ощущать себя евнухом... Но проходит какое-то время, и вам тонко намекают, что есть иные пути к успеху. При этом, естественно, добавляют, – опять же тонко, – что для этого нужно-то всего-навсего заткнуть ваш толстый либеральный рот! Хватит, мол, уводить людей в сторону вашей риторикой... Потом советуют быть гибче, уметь приспособляться... Усваиваются подобные правила довольно легко; на языке тех, кто втягивает вас в игру, это называется периодом созревания. Для вас же это последний шанс добиться чего-либо. Вы вспоминаете о пользе, которую приносите; крохотная уступка – и огромный результат... Да, черт побери, решаете вы, игра стоит свеч! Законопроектам присваивают ваше имя, а улучшения связывают с вашей деятельностью. Повсюду вы видите только пользу... только добро...

Армбрастер устало замолчал. Похоже, его утомила собственная логика, как видно не дающая покоя его голове. Однако следовало расшевелить этого человека, чтобы он дал ответ на интересующий Тривейна вопрос.

– Ну а что все-таки с «Дженис индастриз»?

– "Дженис индастриз" и есть этот чертов ключ! – Армбрастер поднял голову и посмотрел на Энди. – Своего рода огромная воронка, которая втягивает в себя все, это всем известно... Не знаю, что еще сказать... Представьте себе огромный бассейн, который мы постоянно наполняем, он не пересыхает! Вы спрашиваете, что такое «Дженис индастриз», Тривейн? Хорошо, я вам отвечу. Это, если вам так интересно, отец и мать, родина, либералы, консерваторы, республиканцы, демократы и – Господи помоги! – коммуны – все, что хотите, в одном лице! Но и это еще не все. «Дженис индастриз» – удовлетворение амбиций любого политика... Но самое странное, что она делает доброе дело. Вот ведь что замечательно!

– Едва ли поэтому вы приняли ее предложение, сенатор!

– Конечно нет, молодой человек! Но мне осталось всего два года, а потом я уйду... Мне стукнет шестьдесят девять, с меня достаточно... Буду бездельничать и удивляться...

– Тому, что вытворяет руководство «Дженис»?

– Возможно. Почему бы и нет? Прислонившись спиной к перилам. Тривейн достал из кармана сигарету, и Армбрастер дал ему прикурить.

– Благодарю вас... А что бы вы посоветовали мне, сенатор?

– Оставить «Дженис» в покое... Охотьтесь за спекулянтами, что, собственно, и надлежит делать вашему подкомитету, и не лезьте к «Дженис». Да, там много злоупотреблений, но они работают, Тривейн, и работают хорошо... К тому же за ними и так уже наблюдают и проверяют.

Теперь очередь смеяться была за Тривейном, что он и сделал. Громко и вызывающе.

– А проверить их сложно, потому что «Дженис» представляет собой чертовски большой и сложный механизм, я бы даже сказал, чересчур сложный. И вы так же хорошо знаете это, как я знаю о том, что происходит в каждой конторе Вашингтона! Одним словом, вершины мне не достичь... «Дженис индастриз», этот «водный бассейн», стала пятьдесят первым штатом Америки, и все остальные штаты ей подчиняются!

– Вы преувеличиваете...

– Нисколько, просто четко понимаю, с чем мы имеем дело... У «Дженис» нет ни конституции, ни двухпартийной системы, ни системы сдерживания и противовесов. Хотелось бы мне узнать, сенатор, кто же там правит бал? Кто короли, управляющие столь огромным королевством? Общие структуры меня не интересуют...

– Никого, кроме администрации, я не знаю...

– Какой администрации, сенатор? С некоторыми я встречался – даже с теми, кто имеет отношение к финансам... С Годдардом, к примеру... Но это все не то!

– Есть совет директоров...

– Совет директоров? Бросьте! Они лишь раскладывают на обеденном столе карты.

– Большего я сказать не могу. Заметьте, не «не хочу», а «не могу»...

– Кто выступает от имени «Дженис» в сенате?

– О Господи, очень многие! Ее представители входят з дюжину комитетов, но больше всего их в лобби, которое ведает самолетостроением...

– Арон Грин?

– Конечно, я встречал Грина, но не могу сказать, что хорошо его знаю...

– Может быть, он и есть самая важная персона?

– Ему принадлежит рекламное агентство и еще десять или двадцать компаний, если вы это имеете в виду.

– Я имею в виду то, что стоит за всем этим, сенатор! А все остальное – только часть главного...

– Не понимаю...

– Мы выяснили, что у Арона Грина в распоряжении от семи до двенадцати миллионов долларов в год, а возможно, и больше – для того, чтобы убеждать вашингтонскую бюрократию в том, что «Дженис индастриз» служит национальным интересам...

– Все зарегистрировано.

– Большая часть спрятана... Но любой, наделенный подобной ответственностью, наделен еще и большими возможностями...

– Вам это известно?

– Конечно, известно! Благодаря невероятному количеству мелких статей расхода. Причем из года в год! Всем этим заправляет Грин?

– Бог мой, сынок, да вам всюду видятся злодеи! «Важные персоны», «правители», «королевство», «заправилы»... И наконец, пятьдесят первый штат!

Армбрастер с несколько большей силой, чем требовалось, выбил трубку о перила. Искры полетели на руку, но сенатор, похоже, не чувствовал боли.

– Послушайте меня, Тривейн. За свою политическую жизнь я сталкивался со многими могучими людьми и не боялся таких столкновений. Почитайте мои выступления – вы убедитесь, что я говорил то, что считал нужным сказать! Если помните, на меня набросилась однажды целая орава правых, но я не дрогнул, поскольку был прав!

– Помню. Вы были тогда героем...

– Я был прав – это главное! Но в то же время и заблуждался. Что вы так на меня смотрите? Не ожидали такого признания? Так я скажу, где и в чем я ошибался... Дело в том, что я не старался понять, не давал себе труда докопаться до причин, заставляющих их думать гак, а не иначе, не пытался отыскать причину их страха. Я не призвал на помощь логику, чтобы с ее помощью разобраться в происходящем. Вместо этого обвинял! Нашел проходимцев, вооружился карающим мечом и обрушился на целые толпы Люциферов... И знаете, чего добился? От меня ушли прекрасные люди. И они никогда не вернулись...

– Проводите параллель?

– Именно так, молодой человек! Вы полагаете, что обнаружили ваших злодеев, посланных в наш мир Люцифером. Ваш злодей – идея, размах. И вы намерены покарать каждого, кто так или иначе принимает ее... А это и есть трагическое заблуждение...

– Почему?

– Да потому, что «Дженис индастриз», несмотря ни на что, делает много полезного в социальном смысле. На ее счету масса достижений! Известно ли вам, что она строит наркологические клиники, восстановительные центры и передвижные медицинские подразделения в калифорнийских гетто? Слышали ли вы о центре для бывших заключенных в Кейп-Мендочиио, который считается образцовым? Знаете, кто финансирует центр? «Дженис индастриз», мистер Тривейн, и никто другой! А в Сан-Хосе есть даже онкологический институт, носящий мое имя... Кто же дал мне землю и оборудование? «Дженис индастриз», Тривейн! И только она... Так что советую вам умерить пыл, молодой человек...

Тривейн отвернулся, чтобы не встречаться взглядом с сенатором. Он не хотел смотреть на того, кто продал доверие миллионов избирателей...

– В таком случае не будет никакого вреда для «Дженис», если мы все обнародуем... Пусть страна знает, кому и чем обязана. Ведь «Дженис» ее просто облагодетельствовала...

– Тогда они обнародуют свои программы...

– Зачем? Чтобы их публично отблагодарили?

– Вы знаете не хуже меня, что любая компания, занимающаяся проектами, оставляет за собой право предоставлять только ту информацию о своих планах, какую считает нужной... Иначе все их затеи провалились бы!

– Или выглядели бы подозрительными.

– Возможно... Но проиграли бы те, кто живет в гетто! Возьмете вы на себя такую ответственность?

– Ради Бога, сенатор! Я бы так хотел найти кого-то, кто возьмет на себя такую ответственность!

– Не всем везет так, как вам, Тривейн. Мы не можем просто взирать с высоты своего положения на борьбу, которая происходит где-то внизу. Большинство из нас вступает в нее и делает все, что в наших силах...

– Сенатор, я не намерен вести с вами философские дискуссии. Вы умеете произносить речи, а я нет... Вполне возможно, что мы с вами не поссоримся, – пока не знаю. У вас впереди еще два года. У меня же – около двух месяцев. Именно к этому сроку мы закончим наш доклад. Вы знаете, что чего стоит, но верите, что принесли много пользы многим людям. Вполне возможно, что вы посланник ангелов, а я заключаю союз с Люцифером... Все возможно...

– Мы делаем то, что можем. И как можем.

– Опять-таки, может быть... Сейчас же я хочу сказать вам вот что: не вмешивайтесь в мои дела эти два месяца, и я обещаю не создавать для вас проблем в ваши два года... Простой компромисс, сенатор... До свидания, сенатор.

«Леар» быстро набрал свою обычную высоту: тридцать восемь тысяч футов. Через час он должен приземлиться в Уэстчестерском аэропорту: Тривейн решил сделать сюрприз Филис – явиться к ней в госпиталь. Он и сам нуждался в отдыхе, нуждался в ее мягком юморе и рассудительности. И, конечно, хотел помочь ей преодолеть страх. Он прекрасно знал, что она боялась, хотя никогда не говорила об этом, не желая взваливать на мужа еще и это...

А завтра утром или после обеда его ждет встреча с Ароном Грином.

Итак, осталось двое из шестерых: Арон Грин, Нью-Йорк, и Йан Гамильтон, Чикаго...