Сэм Викарсон склонился над столом. Тривейн сидел в кресле.

– Хороню, адвокат, – сказал Эндрю, глядя на собеседника. – Но почему все-таки частная встреча? В чем дело?

– В том, что Джошуа Студебейкер, по его словам, сорок лет назад совершил роковую ошибку и до сих пор за нее расплачивается. Он считает, что стоит ему заняться делами за последние тридцать лет, как все принятые по ним судебные решения окажутся несостоятельными. Он заявил также, что мотивы его собственных решений показались бы подозрительными любому суду в округе.

– Так что же он совершил? – Тривейн даже присвистнул. – Пристрелил Линкольна?

– Хуже. Он был коммунистом! И не каким-то там радикалом или что-нибудь в этом роде, а ортодоксом, членом партии, последовательным марксистом, с напутствиями из Кремля... Первый к западу от Скалистых гор чернокожий судья провел пять лет, как он опять же выразился, во мраке, подготавливая дела для практикующих коллег и запутывая суды юридической казуистикой.

– Для практикующих коллег, ты сказал?

– Он был дисквалифицирован, выиграл апелляцию в Верховном суде, но уж после этого его, конечно, не жаловали!.. Тогда-то он и ушел в подполье, окопался в Нью-Йорке и примкнул к коммунистическому движению. Он просто заболел красной лихорадкой и целых пять лет верил, что коммунизм – и есть ответ на все вопросы...

– Но какое это имеет отношение к «Дженис индастриз» и к решению по «Белстар»?

Викарсон покачался в кресле и объяснил:

– С ним весьма умело поработали юристы из «Дженис», мистер Тривейн! Ничего нового они, правда, не придумали: все те же угрозы, хорошо завуалированные, но вполне ясные. Грозили разоблачением...

– И он, разумеется, уступил?

– Это все не так просто, мистер Тривейн, поэтому я и хотел поговорить с вами с глазу на глаз... Мне не хочется писать рапорт о Студебейкере...

– Думаю, что тебе все-таки лучше объясниться, Сэм, – холодно сказал Тривейн. – Впрочем, решение принимать не тебе.

И Сэм Викарсон стал рассказывать, стараясь все объяснить.

Талантливый чернокожий парень Джошуа Студебейкер был сыном рабочего, кочевавшего с места на место. В 1907 году, в разгар последних реформ Теодора Рузвельта, парень получил возможность пойти в начальную школу.

Оплачиваемая государством учеба длилась для Студебейкера целых семь лет, на шесть больше, чем предлагали противники реформ. Мальчик, не умевший ни читать, ни писать, за эти годы успел впитать в себя поистине огромные знания. Но как только ему исполнилось шестнадцать, его выставили на улицу, заявив напоследок, что он должен быть благодарен уже за то, что для него сделали. Слишком большая роскошь для негра Соединенных Штатов Америки 1914 года – учиться в школе.

Но Джошуа Студебейкер и не подумал закончить на этом свое образование. Он воровал и побирался, изыскивал всевозможные способы заработать. В те годы его семья без конца кочевала, но Джошуа избрал для себя другой путь: он шел туда, где ему был открыт доступ в школу. Он жил в грязи и нищете, ютился на вокзалах и в притонах с их рифлеными крышами и чадом кухонь. В двадцать два года ему удалось найти какой-то экспериментальный колледж, в котором он изучил право. В двадцать пять Джошуа стал адвокатом, а в двадцать семь поразил коллегию адвокатов в Миссури, выиграв апелляцию в Верховном суде.

Понятно, что после этой победы в Миссури его не жаловали и не поручали вести дела и очень скоро изгнали из коллегии вон. Чтобы прокормиться, он вынужден был преподавать в захолустных школах и даже вкалывать как разнорабочий. Престижный диплом юриста отныне не представлял в его случае никакой ценности. В двадцатые годы неграм-юристам вообще было трудно устроиться, а уж отлученным от своих коллег – тем более.

И тогда Студебейкер направил свои стопы в Чикаго, где сошелся с учениками и последователями Юджина Дебса – тот последние годы читал лекции для интеллигенции, приверженной идеям социализма. Способности новичка были по достоинству оценены в кружках Дебса, и Джошуа отправили в Нью-Йорк, в самый центр экстремизма.

Следующие пять лет Студебейкер был консультантом по правовым вопросам при руководстве компартии и, надо сказать, был доволен жизнью.

Но вот президентом Соединенных Штатов Америки стал Франклин Рузвельт, и марксисты впали в глубокую депрессию: смелые социальные реформы Рузвельта укрепляли систему. Последователям Маркса – Ленина пришлось срочно менять тактику.

Джошуа Студебейкеру приказали создать отборную группу – надлежало тренировать диверсантов для срыва реформ. Они должны были саботировать работу офисов, бюро по трудоустройству, центров по распределению продовольствия, воровать документы – одним словом, делать все, чтобы как можно больнее ударить по начавшимся реформам, усилить депрессию.

«Ужасно, что они выбрали меня! – говорил Джошуа Студебейкер Сэму Викарсону. – Они ошиблись во мне! Как мыслитель, как стратег, я допускал сам принцип насилия. Но как человек не мог в этом участвовать, особенно когда понял, что прежде всего они ударят по слабым!»

После того, как Джошуа Студебейкер прочитал в газетах о пожаре в ку-клукс-клановском лагере, который унес многие человеческие жизни, он направился в министерство обороны.

Надо заметить, что в то время охотно прощали ошибки прошлых лет, охотно награждали тех, кто мог помочь Рузвельту бороться с красной заразой. Джошуа подпадал под обе эти категории. Он был принят на работу, был восстановлен его юридический статус. Впервые в жизни Джошуа Студебейкер перестал скитаться, расстался с кошмарами – реальными и надуманными, – которые последнее время неотступно преследовали его. Эдем был очищен от искусителя.

В конце концов, в награду за усердие Джошуа Студебейкер получил пост судьи – первого черного судьи к западу от Скалистых гор. И не важно, что район этот заселяли кочующие поденщики и племя такомак: судья – везде судья.

По иронии судьбы свое дальнейшее повышение, на сей раз в Сиэтл, Студебейкер получил уже при «бешеном» Маккарти. Шаг отчаянный и опасный – продвинуть радикала! Но кому-то, видимо, так было нужно.

– Тридцать лет он сражался за законность, мистер Тривейн! Он помогал и помогает многим, выступая один против групп, преследующих лишь собственные интересы. Это так, я отвечаю за свои слова, шеф! Но если мы расскажем теперь о том, кто он такой, то подвергнем опасности не только его самого, но и все полезное, что он делает.

– Но почему, Сэм? – раздраженно спросил Тривейн. – Ведь это случилось сорок лет назад! Здесь нет логики...

– Есть, сэр! Он никогда ни от чего не отрекался, не было ни публичного покаяния, ни вымаливания прощения... Его судебные решения считают левыми, но если всплывет прошлое судьи, на них навесят еще какие-нибудь ярлыки!

«Ярлыки... Нация ярлыков», – подумал Тривейн.

– Неужели вы не видите? – продолжал Викарсон. – Он не думает о себе, его волнует работа! Но каковы бы ни были объяснения, его деятельность обязательно будет признана подрывной! В полном смысле этого слова. И всем его прежним решениям припишут иной, потаенный смысл. Тут же придумают какие-нибудь «сомнительные источники» и так далее.

– Так вот почему вы не хотите писать свой доклад?

– Да, сэр! Вам следовало бы встретиться с ним, чтобы по-настоящему понять его. Он старый человек, мистер Тривейн, и, смею думать, великий! Он не боится за себя. Ему важны не оставшиеся ему годы, он болеет за дело.

– А вы ничего не забыли, Сэм? – медленно спросил Тривейн.

– Что именно?

– Решение по «Белстар»! Разве не вы говорили мне, что в нем полно дырок? А теперь, значит, нам придется оставить в покое юристов «Дженис» с их наглой коррупцией?

– Мне кажется, – грустно улыбнулся Викарсон, – они зря тратили время... Студебейкер и без них пришел бы к тому же решению. Конечно, что-то он в деле нашел...

– Что?

– Он цитировал мне Хофстедтера, который сказал, что антитрестовская политика – это увядшая страсть к реформам. А также Гэлбрейтса, утверждавшего, что современная технология привела к появлению «индустриального государства». Конкуренция больше не является его внутренним регулятором! Огромные экономические ресурсы, которых требует технология, концентрируют финансы... А раз так, то роль регулятора и защитника потребителя должно взять на себя правительство. Следовательно, страна нуждается в продукции «Белстар». Компания разоряется и гибнет, и нет никого, кроме «Дженис индастриз», с ее экономическими ресурсами, кто принял бы ответственность на себя...

– Он так сказал?

– Почти дословно... Правда, это не столь ясно выражено в решении, во всяком случае, для меня. Он сказал мне, что я не лучший из студентов, с которыми ему довелось встречаться...

– Но если он так верит в это, почему не сказать пря-1ВД? Для чего он наговорил вам столько всего?

– Боюсь, что я его вынудил, – ответил Викарсон, вставая. – Я сказал, что не понял решения по «Белстар», считаю его подозрительным, а раз так, он обязан дать публичное разъяснение. Может, я и дурак, но образованный. Он наотрез отказался, и тогда я сказал, что тут что-т0 не то и я намерен обратиться в суд...

– Я бы сделал то же самое.

Викарсон подошел к окну, посмотрел на лежавший перед ним город.

– Он не ожидал такого, но не думаю, что поверил, будто у нас есть какие-то особые полномочия.

– Однако, надеюсь, ваше заявление на него подействовало? – сказал Тривейн.

– Оно его потрясло, – повернулся к нему Викарсон. – На него было страшно смотреть, но беспокоился он не за себя, мистер Тривейн, поверьте мне!

Тривейн встал и подошел к молодому человеку. Сказал спокойно, но твердо:

– Пишите рапорт, Сэм!

– Пожалуйста...

– Не кладите его в папку, а дайте мне. Сделайте в одном экземпляре.

С этими словами Эндрю направился к двери.

– Жду вас завтра в восемь... У себя.