К двум часам дня Тривейн с Боннером объехали три из пяти помещений, предлагаемых под офис. И хотя посланец министерства обороны пытался оставаться нейтральным, ему с трудом удавалось скрывать свое мнение: он был слишком непосредственным для этого. Скоро Тривейн заметил, что по некоторым параметрам этот Боннер похож на него самого.

Нетрудно было заметить, что Боннеру нравилось все, что они видели. Он никак не мог понять, зачем Тривейну осматривать еще два здания, которые к тому же находятся далеко от центра? Вполне можно остановиться на одном из тех, что они уже посмотрели. Боннеру хотелось, чтобы окна будущего офиса действительно выходили на Потомак, и Тривейн в душе был с ним согласен. Про себя он уже решил, что его контора будет расположена именно здесь, у Потомака. Но ему хотелось, чтобы аргументы выглядели б. ice убедительно, чем просто вид на реку. Вовсе ни к чему, чтобы у этого майора Пола Боннера, младотурка из Пентагона, сложилось впечатление, что такая важная персона может при выборе офиса руководствоваться видом из окон. Как-никак у него, Тривейна, репутация человека, чья деятельность несколько лет назад перепугала могущественное министерство обороны...

– Вы ничего не имеете против, если мы отправимся завтракать, майор?

– Видит Бог, нет, мистер Тривейн! Я так голоден, что готов сожрать собственную задницу! Вообще-то, я полагал, вы поручите все это кому-то другому...

– Кому, например?

– Черт... Не знаю... Но есть же у вас люди, которые могут подыскать помещение?

– Конечно. Однако на сей раз речь идет об очень важном деле...

– Да-да, я все забываю, что имею дело с человеком, который сам себя сделал миллионером... Во всяком случае, так утверждают те, кто писал о вас...

– Потому что писать об этом намного легче, майор.

Они пришли в «Чесапик-Хаус», и за завтраком недюжинные способности Боннера поглощать алкоголь сначала позабавили, а затем изумили Тривейна. Не моргнув глазом, тот принял шесть двойных «бурбонов»: три перед завтраком, два во время и один после. И каждый последующий выпивал так, словно это был его первый бокал. А ведь никогда не подумаешь, что у этого человека слабость к возлияниям!

За кофе Тривейн решил, что он постарается быть дружелюбнее, чем он был все это утро.

– Знаете, Боннер, я действительно высоко ценю то, что вы взялись за столь неблагодарную работу, – сказал он. – И прекрасно понимаю причины, по которым вам не нравится это дело.

– Да нет, я вообще-то ничего не имею против, мистер Тривейн... Все понятно, чего уж теперь! А ведь я представлял вас этаким запрограммированным – прошу прощения – хером! Этаким, знаете ли, арифмометром, который только подсчитывает бабки, а до остального ему и дела нет...

– Вы это вычитали в моем досье?

– Если хотите, да. Напомните мне, чтобы я вам показал кое-что оттуда – через месяц-другой, если мы с вами, конечно, еще будем вместе, – засмеялся Боннер и допил остатки «бурбона». – А вы знаете, что самое чудное в вашем досье, мистер Тривейн? В нем нет фотографии! Ведь люди, его составлявшие, за редким исключением никогда не имели дела с гражданскими лицами. Странно, не правда ли? На войне я никогда не заглядывал в досье, если там не было по крайней мере трех-четырех фотографий... А одна? Ну скажите, что можно узнать о человеке по одному снимку?

Тривейн подумал. Майор был прав: по одной фотографии бессмысленно судить о человеке.

– Я читал о вашей... боевой деятельности... Хочу вам сказать, ваша биография впечатляет...

– Боюсь, мистер Тривейн, что эта тема для меня закрыта. Мне бы не хотелось говорить об этом, притворяясь, что я никогда не был в западной части Сан-Диего...

– Ну да, делая из меня дурака...

– И из себя тоже... Не заставляйте меня отделываться дежурными фразами, мистер Тривейн! Они вам ничего не дадут.

Тривейн понимал, что майор искренен. В самом деле, зачем выслушивать какие-то ничего не значащие объяснения? Однако Тривейн чувствовал, что майор далеко не все еще рассказал. Надо попытаться выведать...

– Я бы выпил еще коньяка, – сказал Тривейн. – А вы, майор?

– Двойной «бурбон»!

– Прекрасно.

Тривейн убедился в том, что был прав, едва они опорожнили по полбокала.

– А что это за подкомитет, мистер Тривейн? – спросил Боннер. – И почему все так таинственно?

– Вы же сами сказали утром, что на оборону тратится намного больше денег, чем нужно, – ответил Тривейн.

– Понимаю... С этим никто и не спорит... Но почему в первую очередь обвиняют нас? Ведь в эту работу втянуты тысячи! Почему же именно мы – мишень для критики?

– Только потому, майор, что вы предлагаете контракты.

– Да, но одобряет-то их конгресс!

– Я не стал бы обобщать... Мне вообще кажется, что конгресс одобряет сначала одну сумму, а потом его вынуждают принять другую, намного большую...

– Но мы не отвечаем за экономику!

Тривейн поднял наполовину опорожненный бокал и повертел в руках.

– А вы согласились бы с таким доводом во время войны, майор? – спросил он. – Не сомневаюсь, что у вас хватило бы мудрости признать, что ваши люди могут ошибаться, но стали бы вы терпеть стопроцентный бардак?

– Это не одно и то же, мистер Тривейн!

– А мне кажется, что это две стороны одной медали...

– Нельзя приравнивать человеческую жизнь к деньгам!

– Ваш аргумент представляется мне несколько натянутым, майор... Вряд ли на поле боя вам приходило в голову, что война не стоит столь многих человеческих жизней!

– Дерьмо! Была война, военная ситуация.

– Еще бы не дерьмо! Однако были люди – тысячи людей, которые считали, что война им совершенно ни к чему!

– Почему же тогда они ничего не делали? Почему не кричат сейчас во весь голос?

– Насколько я помню, они старались, – рассматривая свой бокал, проговорил Тривейн.

– И провалились! Потому что не представляли, о чем идет речь... Их взгляд на ситуацию был очень односторонним!

– Интересное замечание, майор... Я бы даже сказал, провокационное...

– Видите ли, в чем дело, мистер Тривейн, по-моему, та война, которую мы вели, была необходима по многим причинам, и те люди – не мне чета – знали, когда ее начинать. Конечно, цена оказалась слишком высокой... Но именно на нее обычно и не обращают внимания.

– Вы восхищаете меня, майор, – допил свой бокал Тривейн, – интересно, а как можно было бы ей воспротивиться?

– Не знаю... Может быть, агитируя? И я даже знаю как!

– Может быть, просветите? – улыбнулся в ответ Тривейн.

– Пожалуйста! Основа: правительственный заказ и полторы тысячи гробов. Разделить их на три группы: по пятьсот штук. Гробы, если купить оптом, обойдутся по двести долларов. Затем устроить манифестации сразу в трех городах: в Нью-Йорке, Чикаго и Лос-Анджелесе. На Пятой авеню, Мичиган-авеню и на бульваре Сансет, понимаете? Каждый сотый гроб должен быть открыт, чтобы все видели покойника, и пусть он будет как можно более страшным... Возле гробов будут идти по два человека, еще по сотне жителей из Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса должны отвлекать полицию, пресекать все попытки помешать шествию. Думаю, что тридцати грех тысяч для этого дела хватит... Ну и, конечно, потребуется сто пятьдесят трупов... Уверен, что такая процессия на две мили – с мнимыми и настоящими покойниками – остановит движение и будет весьма убедительна...

– Но ведь это все нереально. По-вашему, это сработает?

– А вы никогда не наблюдали за прохожими: как они глазеют на катафалки? Массовые похороны заставят задуматься над поднятыми нами вопросами миллионы людей, мистер Тривейн!

– Но ведь подобное выступление невозможно осуществить. Власти сразу примут меры: в их распоряжении и полиция, и национальная гвардия...

– Все так, мистер Тривейн, но при желании можно организовать отвлекающие маневры... Скажем, проводить марши ранним воскресным утром или в понедельник, когда полиция не столь бдительна. А на подготовку и проведение маршей во всех трех городах потребуется меньше сорока пяти минут... Всего-то надо тридцать тысяч! Да вы в одном Вашингтоне собрали бы более полумиллиона!

– Да, забавно, – проговорил Тривейн серьезно, думая о том, что Боннер впервые сказал «вы», говоря о манифестации. Вероятно, знал точку зрения патрона на войну в Индокитае и хотел, чтобы Тривейн знал, что он ее знает.

– Вот так, мистер Тривейн!

– Да, майор, вижу, вы не только подготовили маневры, но разработали целую стратегию!

– Я профессиональный солдат и обязан думать о стратегии... Более того, должен предусмотреть контрмеры...

– И уж, конечно, разработали их для вашего случая?

– Конечно! Правда, они не очень-то мягкие, но это ведь неизбежно. Сводятся они к подавлению – быстрому и решительному. С помощью, естественно, оружия. Одна идея быстро заменяется другой! Вот и все...

– Но ведь прольется кровь. Много крови!

– Это неизбежно, – хмыкнул Боннер. – Впрочем, это ведь только игра!

– Только не для меня, – заметил Тривейн.

Боннер взглянул на часы и как ни в чем не бывало воскликнул:

– Почти четыре часа, черт побери! Если мы хотим осмотреть оставшиеся помещения, надо спешить, пока они не закрылись!

Тривейн встал с кресла, чувствуя себя слегка оглушенным. За эти несколько минут майор Боннер раскрыл ему глаза на многое. Просто и убедительно доказал: Вашингтон перенаселен такими боннерами. И всем этим людям на самом законном основании позволено действовать в силу их возможностей и способностей. Эти профессионалы вполне способны присвоить себе право думать за других, полагая, что другие думать не могут. До поры до времени они были лояльны по отношению к своим запутавшимся согражданам. Но сейчас, в эпоху всеобщего взаимоуничтожения, абсолютно убеждены, что нерешительным и мятущимся нет места! Эти боннеры полагают, что защита нации – огромные, разрушительные силы. И крайне нежелательно, чтобы между этими силами и ими стоял кто-нибудь. Этого они не потерпят...

Невероятно, что после столь кровавых откровений Боннер как ни в чем не бывало воскликнул: «Почти четыре часа, черт побери!» И при этом никакого испуга в глазах...

Конечно, у здания на Потомаке было еще одно преимущество помимо того, что его окна выходили на реку, – кроме обычных пяти комнат и зала ожидания, в нем имелись кухня и кабинет, в котором можно проводить совещания и работать. Если нужно, в кабинете можно даже ночевать: на огромной кожаной кушетке. Одним словом, дом показался Тривейну идеальным, и Боннер немедленно подал заявку.

После того как были завершены все формальности, они вернулись в отель.

– Не хотите ли выпить, майор? – спросил Тривейн, выходя из армейской машины, на обеих дверях которой стояли знаки, позволяющие парковку в любом месте.

– Благодарю вас, мистер Тривейн, но мне надо готовить отчет... По меньшей мере дюжина генералов мается сейчас в ожидании!

При этих словах лицо Боннера просветлело, он засмеялся. Похоже, ему самому понравилась нарисованная им картина. И Тривейн прекрасно знал почему: освободившись от навязанных ему обязанностей, младотурок мог в какой-то степени отыграться на своих начальниках. Но почему все-таки обязанности ему так не нравились?

– Что ж, – сказал Тривейн, – развлекайтесь! Значит, завтра в десять?

– Хорошо. Я потороплю службу безопасности с вашим списком... Если возникнут проблемы, позвоню... И договорюсь насчет сотрудников...

Боннер с улыбкой взглянул на Тривейна.

– Я имею в виду ваших сотрудников, хозяин.

– Прекрасно. Благодарю вас!

Тривейн подождал, пока армейская машина тронется с места и вольется в поток машин, заполнивших в этот час вашингтонские улицы, и вошел в гостиницу.

Портье сообщил, что поступившие на его имя сообщения забрала в пять десять его жена. Лифтер, завидя Тривейна, приложил три пальца к козырьку и, назвав вошедшего по имени, пожелал ему доброго вечера. На девятом этаже один из охранников, удобно расположившийся в кресле, улыбнулся Тривейну, а его напарник, стоявший в нескольких ярдах от двери в номер, почтительно поклонился. Казалось, пока Тривейн добирался до своего номера, он прошел через увешанную зеркалами комнату, отразившись в них несчетное множество раз. Но удовольствие от этого испытал не он, а совершенно другие люди...

– Привет, Фил! – Тривейн закрыл за собой дверь. Его жена в спальне говорила с кем-то по телефону.

– Приду через секунду, – крикнула она ему. Сняв пиджак и ослабив галстук, Тривейн подошел к бару, налил бокал воды со льдом. Через несколько секунд вошла Филис, и по ее глазам Тривейн понял, что случилось что-то не совсем приятное.

– С кем ты говорила?

– С Лилиан. – Так звали их экономку в Барнгете. – Там у нее кое-какие сложности с электричеством, но скоро придут монтеры, и все будет в порядке.

Она подошла к мужу, и они привычно поцеловались.

– И какие же у нее там осложнения? – спросил Тривейн.

– Вдруг погасли все лампы в северной части дома... Лилиан только и умеет, что включать радио, которое, кстати, тоже забарахлило...

– И что, так и не заработало?

– Думаю, нет. Но они ждут мастера, так что все будет в порядке.

– Фил, ведь в Барнгете есть запасной генератор. Он начинает работать, как только отключается основная сеть...

– Дорогой, – удивленно взглянула на мужа Филис, – не думаешь ли ты, что я знаю об этом? Запасной генератор... Зачем мне это? Придет мастер и все сделает... Скажи-ка лучше, как у тебя дела? Куда вы ездили?

Слушая жену, Тривейн думал о том, что вряд ли в Барнгете могла случиться авария: ведь вся система сделана братом Филис по последнему слову электронной техники. Нужно пригласить зятя в Барнгет – пусть проверит, в чем дело. Конечно, лучше сделать это как-то небрежно, шутливо.

– Куда я ездил? Мы буквально исколесили весь город с одним прекрасным молодым человеком, который по ночам изучает Клаузевица...

– Кого?

– Был такой деятель военной науки...

– В таком случае молодой человек заслуживает награды.

– Возможно... Вообще просвещенный человек, как правило, аккуратнее в делах... Так вот, Фил, сегодня мы с этим поклонником Клаузевица сняли помещение под офис. И знаешь где? У реки!

– Как тебе это удалось?

– Ну, моей заслуги тут нет. Нам этот дом предложили...

– А что говорят о слушаниях и твоем утверждении?

– Ничего нового. Портье сообщил, что ты забрала все записки... Уолтер звонил?

– Я еще не смотрела. Только вошла, как позвонила Лилиан... Вот они.

Тривейн подошел к чайному столику и взял лежавшие на нем бумажки. Их было около дюжины, и большинство от друзей. От Мэдисона ничего, зато звонил Марио де Спаданте!

– Интересно... Звонок от Спаданте!

– Кто это? Я такого не знаю.

– Мы встретились в самолете... Знакомы по первым годам нашей жизни в Нью-Хейвене. У него там строительная фирма...

– И он, конечно, хочет пригласить тебя на ужин? Ты ведь теперь величина!

– По некоторым соображениям я не буду ему звонить... О, смотри-ка, а это Йенсены. Ведь мы не виделись почти два года!

– Они очень милые, давай пригласим их завтра или в субботу на обед? Если они, конечно, свободны.

– Хорошо... А теперь я приму душ и переоденусь. Если позвонит Уолтер, дай мне знать.

– Да, конечно.

Филис допила воду со льдом, опустилась на кушетку и принялась просматривать записки. Несколько имен она никогда раньше не слышала, видимо, это были партнеры Энди. Остальных, кроме, естественно, Йенсенов, Фергюсонов и Прайоров, знала понаслышке. Хроники старого Вашингтона времен государственного департамента...

Прислушиваясь к шуму воды в ванной, она подумала о том, что ей тоже пора переодеваться. Ведь сегодня они приглашены на ужин в Арлингтон, к атташе французского посольства, который несколько лет назад помог ее мужу на одной из конференций в Чехословакии. «Начинается вашингтонская карусель», – подумала Филис. Господи, как она ее ненавидит!

Когда зазвонил телефон, Филис с надеждой подумала, что это, наверное, Мэдисон, который хочет увидеть Энди. Тогда их визит в Арлингтон будет отложен.

«Нет, – подумала затем Филис, – не надо! Такие срочные встречи ничего хорошего не сулят».

– Слушаю...

– Будьте любезны, пригласите, пожалуйста, мистера Эндрю Тривейна! – произнес дребезжащий, но мягкий, вежливый голос.

– Простите, но он сейчас в ванной. А кто его спрашивает?

– Я говорю с миссис Тривейн?

– Да, это я...

– Не имел чести быть вам представленным. Мое имя де Спаданте... Марио де Спаданте... Я знаком с вашим мужем уже несколько лет, а вчера мы летели с ним в одном самолете...

Но ведь Энди только что сказал ей, что не хочет говорить с этим человеком...

– Прошу прощения, мистер Спаданте. Муж сегодня очень занят, вряд ли он сможет сразу вам позвонить.

– Может быть, я оставлю номер своего телефона? Запишите, пожалуйста, если это не затруднит вас. Возможно, он захочет со мной повидаться. Дело в том, что я тоже должен сегодня быть в Арлингтоне у Деверо, поскольку я кое-что сделал для «Эйр Франс». Вполне вероятно, что ваш супруг захочет, чтобы я нашел благовидный предлог отказаться...

– Почему у него должно появиться столь странное желание?

– Я читал в газетах о его подкомитете, миссис Тривейн... И прошу вас передать вашему мужу, что за мной следили от самого аэропорта Даллеса, а ведь мы ехали в одной машине...

– Что значит: за ним следили? – спросила Филис мужа, когда он вышел из ванной. – И почему он повез тебя в город на своей машине?

– Просто предложил подвезти... А вот следить за ним действительно могли: говорят, что он связан с рэкетом...

– В «Эйр Франс»?

– Нет, – засмеялся Тривейн. – Он строитель... Наверное, у него с ними контракт. Где его номер?

– Я записала в блокнот...

Тривейн, как был в майке и трусах, прошел в гостиную, где на белом столе лежал зеленый гостиничный блокнот. Он снял трубку и стал медленно набирать номер, вглядываясь в торопливо записанные его женой цифры.

– Это девятка или семерка, Филис? – крикнул он жене.

– Семерка, Энди. Девяток в номере вообще не было... Что ты хочешь ему сказать?

– Поставить на место! Впрочем, не удивлюсь, если выяснится, что он занимает соседний номер или намерен фотографировать меня на Первое мая. Но в такие игры я не играю и, черт побери, заставлю его это понять... Мистера де Спаданте, пожалуйста!

Итальянец взял трубку, и Тривейн спокойно, но с некоторым раздражением в голосе высказал де Спаданте все, что о нем думал, выслушав в ответ его горячие извинения. Их разговор длился не более двух минут, но, когда он закончился, у Тривейна осталось ощущение, что его собеседник их диалогом доволен.

Так оно и оказалось.

Темно-синий «кадиллак» де Спаданте остановился возле старинного, в викторианском стиле, дома, находившегося в Северо-Западном районе Вашингтона, всего в двух милях от отеля, где жил Тривейн. Судя по всему, этот дом, как, впрочем, и вся прилегающая к нему местность, помнили лучшие времена. Правда, дом и по сей день хранил былое величие, хотя и потускневшее. Жители этого района делились на три категории. К первой относились доживавшие свой век старики – не было денег, чтобы переехать в другое место. Вторую составляли молодые пары, только начинавшие карьеру, – их привлекали невысокие цены за жилье. И наконец, третья группа, самая опасная с точки зрения социальных конфликтов, была представлена молодыми бродягами, нуждавшимися в пристанище. Там, где они жили, терялось всякое представление о дне и ночи: непрерывный шум, восточная музыка с утра и до вечера стирали всякие временные границы. Серые сумерки да стоны тех, кто еще пытался выжить, – вот что представлял собой этот старый дом в викторианском стиле... И, конечно, наркотики, поскольку здесь жили и те, кто продавал их, и те, кто покупал.

«Кадиллак» де Спаданте остановился рядом с домом, принадлежавшим одному из его кузенов. Тот пользовался большим влиянием в вашингтонском управлении полиции, приобрел дом совсем недавно, и теперь это был некий центр по распространению наркотиков. Спаданте заехал, чтобы выяснить кое-что о своих вложениях в недвижимость и встретиться с Робертом Уэбстером.

Теперь они сидели в комнате без окон, по стенам которой были развешаны высокие зеркала, прикрывавшие, кстати, и трещины. Кроме них двоих, в комнате никого не было.

– Он раздражен, – сказал де Спаданте, ставя телефон на место и откидываясь назад в кресле, стоявшем рядом с грязным, замызганным столом. – Только что отшил меня... Это хорошо!

– Было бы намного лучше, если бы ты со своими дурацкими выходками не мешал естественному ходу событий! Слушания должны быть возобновлены, а Тривейн должен уйти!

– Ты не умеешь думать. Что ж, это твои проблемы... Ищешь быстрых решений, а это глупо, особенно сейчас...

– Ты не прав, Марио! – Уэбстер буквально выплюнул из себя эти слова, мускулы на его шее вздулись. – Ведь ты же ничего не добился, только осложнил ситуацию... Какое-то недомыслие...

– Не надо говорить мне о недомыслии! Ведь это я выложил двести тысяч в Гринвиче и еще полмиллиона на «Плазу»!

– И тем не менее ты поступил опрометчиво! – настаивал Уэбстер. – Не было в этом никакой необходимости. Пора кончать со старомодной дикой тактикой: она может нам повредить... Надо тщательно обдумывать каждый шаг!

– Не смей так со мной говорить, Уэбстер! – вскочил де Спаданте с кресла. – Придет день, когда вы поцелуете меня в задницу за то, что я сделал!

– Ради Бога, Марио, говори потише и не упоминай моего имени! Пожалуй, Ален был прав, и я сделал большую ошибку, связавшись с тобой...

– Послушай, Бобби, ведь я не искал с тобой встречи, это ты нашел меня – и не по телефонному справочнику. Ты сам пришел ко мне, малыш! Потому что тебе понадобилась помощь. И я ее оказал! Я ведь уже давно помогаю вам, Бобби, так что не надо со мной говорить таким тоном.

Уэбстер выслушал эту гневную тираду и не мог не признать, что мафиози прав. Да, этот мафиози действительно был им полезен, и он сам, Бобби Уэбстер, обращался к нему чаще других. И времена, когда с де Спаданте можно было особо не церемониться, канули в вечность. Теперь Уэбстер уже не мог на него давить, как прежде.

– Неужели ты не понимаешь, Марио? Мы не хотим на это место Тривейна! Новые слушания помогут скинуть его с поста председателя.

– Ты так думаешь? Ошибаешься, мистер Кружевные Штанишки... Вчера вечером я говорил с Мэдисоном. Я просил его позвонить мне из аэропорта перед самым вылетом, поскольку уверен, что кто-то должен знать, что делает Тривейн...

Это известие подействовало на Уэбстера самым неожиданным образом. На смену враждебности пришла досада на самого себя: как же он сам не додумался?

– И что сказал Мэдисон?

– Да, ни одна из ваших задниц не сообразит ничего подобного!

– Что ответил Мэдисон?

– Почтенный адвокат в большом замешательстве. – Де Спаданте сел и откинулся в кресле. – Бормочет что-то невразумительное вроде того, что едет домой, чтобы выпить вместе со своей вечно пьяной женой...

– Так что он сказал?

– Тривейн заявил, что с этими слушаниями, а заодно и со всеми сенаторами ему все ясно. Понятно, что на слушаниях Мэдисон и пальцем не шевельнул, чтобы помочь своему клиенту... По очень простой причине. А тот сообщил, что, если все эти недоделки-сенаторы прокатят его, он просто так из Вашингтона не уедет. Он созовет пресс-конференцию, и, уж будьте уверены: ему есть что сказать журналистам...

– Что именно?

– Мэдисон не знает. Но считает, что дело серьезное:

Тривейн обещает «перевернуть город вверх тормашками». Понимаешь? Вверх тормашками!

Отвернувшись от мафиози, Уэбстер несколько раз глубоко вздохнул, стараясь подавить распиравшую его ярость. Он почему-то особенно остро почувствовал запах пота, которым был пропитан этот старый дом.

– По-моему, – произнес он наконец, – все это абсолютно бессмысленно. Ведь я говорил с ним на этой неделе ежедневно! Нет, все чепуха!

– Мэдисон не лжет...

– Тогда в чем же дело? – повернулся Уэбстер к де Спаданте.

– Выясним, – доверительно проговорил де Спаданте. – Думаю, обойдемся без поротых задниц на какой-нибудь дурацкой пресс-конференции... Но если слушания возобновятся и Тривейна все-таки прокатят, он выпалит из всех стволов. Я знаю этого человека, и он не блефует. А ведь никто из нас не готов к такому повороту событий... А старик... Он должен был умереть...

Уэбстер уставился на грузного человека, развалившегося перед ним в кресле.

– Но ведь мы не знаем, что он собирается сказать! Неужели твои неандертальские мозги не в состоянии уразуметь, что это может оказаться такой же чепухой, как происшествие в «Плазе»? Мы должны сделать все возможное, чтобы остаться от всего такого в стороне!

Не глядя на Уэбстера, де Спаданте сунул руку в карман. Внезапно Уэбстер почувствовал страх, но де Спаданте всего лишь вытащил очки в толстой черепаховой оправе. Нацепил на нос и впился глазами в какие-то бумаги.

– Ты все время пытаешься запугать меня, Бобби... Мы должны, мы могли, мы обязаны... Брось ты все это к чертовой матери! Мы не знаем намерений Тривейна – вот что главное! И в вечерних известиях по радио мы этого не услышим. Лучше всего тебе сейчас вернуться на работу. Может, тебя уже хватились...

Кивнув в знак согласия, Уэбстер направился к потертой и поцарапанной двери. Но, взявшись за разбитую стеклянную ручку, вдруг повернулся и сказал:

– Марио, ради твоего же благополучия, не принимай самостоятельных решений! Прошу тебя, посоветуйся с нами! Сейчас очень сложное время...

– Ты хороший парень, Бобби, но у тебя есть один недостаток: ты слишком молод... Когда станешь старше, поймешь, что все на этом свете гораздо проще... Овцы не могут жить в пустыне, а кактус не растет в джунглях. Так и Тривейн. Парень просто в плохом окружении! Все очень просто, Бобби...