Расплатившись с водителем, Тривейн вышел из такси. Было тепло, дул теплый вечерний ветерок. Сентябрь в Вашингтоне... Тривейн взглянул на часы: половина десятого. Хотелось есть. Филис обещала заказать ужин в номер. Она, конечно, устала от магазинов, ужин в номере – как раз то, что ей нужно. Тихий, спокойный ужин под охраной двоих сотрудников безопасности в коридоре, как это требовалось по правилам Белого дома. Этот чертов коридор...

Тривейн подошел к крутящимся дверям, и тут навстречу ему поспешил шофер, стоявший у входа.

– Мистер Тривейн?

– Да.

– Не будете ли вы столь любезны, сэр? – Шофер указал на черный «Форд ЛТД», явно принадлежавший какому-то правительственному чиновнику. Тривейн подошел к машине и увидел на заднем сиденье сенатора Джиллета: съехавшие на кончик носа очки, хмурый взгляд.

– Не могли бы вы уделить мне несколько минут, мистер Тривейн? – спросил Джиллет, опустив стекло. – Лоренс покатает нас вокруг квартала.

– Конечно, сенатор. – Тривейн сел в машину.

– Большинство считает весну в Вашингтоне лучшим временем года, – заговорил Джиллет, когда машина поехала вниз по улице. – А мне по душе осень... Видимо, из духа противоречия...

– Вовсе нет, сенатор! – усмехнулся Тривейн. – Впрочем, может, дух противоречия присущ и мне. Сентябрь – октябрь лучшие месяцы, особенно в Новой Англии...

– Черт, осень нравится многим, всем вашим поэтам... Из-за ее красок, я думаю...

– Возможно, – согласно кивнул Тривейн и выжидательно посмотрел на старого политика.

– Надеюсь, вы не подумали, что я пригласил вас прокатиться со мной только затем, чтобы сообщить вам о моей любви к осени в Новой Англии?

– Я так не думаю.

– Нет, нет, конечно, не за этим... Итак, вас утвердили. Рады?

– Естественно...

– Понимаю вас, – глядя в окно, совершенно безразличным тоном произнес Джиллет. – Чертовы туристы, – поморщился он, – скоро из-за них невозможно будет проехать по улицам!

Джиллет повернулся к Тривейну.

– За долгие годы, проведенные в Вашингтоне, я еще не видел, чтобы кто-нибудь применял такую тактику – немыслимо самоуверенную, – какую вы, мистер заместитель министра, столь успешно продемонстрировали! Что и говорить, вы, вероятно, намного тоньше, нежели, скажем, ныне покойный и не особенно почитаемый мною Надутый Джо, я имею в виду Маккарти... И тем не менее вы достойны порицания!

– Не согласен с вами...

– Да? Хотите сказать, что это не было тактикой, а был естественный ход, продиктованный вашими убеждениями? В таком случае это еще опасней! И если бы я поверил в это до конца, то снова созвал бы слушания и сделал все, чтобы переиграть ваше назначение!

– Вы и сегодня можете поделиться своими мыслями и чувствами с остальными...

– Что? Если бы я сделал это, вас утвердили бы еще быстрее! Но хочу вам напомнить, господин заместитель министра, что вы все-таки имеете дело не со стариком Тэлли. О нет! Я, знаете ли, пошел за вами! Более того, дал возможность каждому заявить о своем участии в вашем крестовом походе. Только особого смысла я в этом не вижу. Нет, сэр! Здесь нет никакой альтернативы, и вы это знаете!

– Но какая-то все же может появиться? Я имею в виду, добиться отмены моего назначения?

– Да, потому что за последние восемнадцать часов я изучил вашу жизнь, молодой человек, буквально по неделям. Разделил ее, разобрал все ее ингредиенты, а затем сложил вместе снова. А когда закончил, то увидел, что ваше имя следовало бы занести в список генерального прокурора...

Пришла очередь Тривейна смотреть в окно. Да, президент был прав: в этом городе возможно все. Все происходит так просто: обвинения появляются на странице номер один, отвергаются на тридцатой странице, перед вами извиняются на странице сорок восьмой – сандвичи среди дешевой рекламы...

Таков был этот город, таковы были порядки. Но ему этот город не нужен, меньше всего он собирался жить по его законам. Сейчас самое время сказать об этом.

– Почему же вы не спешите к генеральному прокурору, господин председатель? – Это не был вопрос.

– Потому что я звонил Фрэнку Болдвину, молодой человек. Вам следовало бы вести себя менее самоуверенно... Ведь вы же на самом деле совсем другой, сэр.

– И что вам сказал Болдвин? – Тривейн нахмурился, услыхав это имя.

– Только то, что вас спровоцировали, а сами вы не способны на дурной поступок. Он добавил еще, что знает о том, как вы провели те десять дурацких лет, и не может ошибиться...

– Понятно... А что вы сами думаете по этому поводу? – Тривейн достал из кармана сигарету.

– К тому, что говорит Фрэнк Болдвин, я отношусь как к Священному писанию... Но сейчас мне хотелось бы узнать от вас, что случилось?

– Ничего... Ничего не случилось.

– Вы повели себя так, что каждый из сенаторов почувствовал себя виноватым, и в то же время вы не дали никому возможности покаяться в своих грехах... Да, да, именно это вы и сделали! Вы превратили слушания в посмешище, и мне это не нравится, сэр.

– А что, всегда полагается добавлять обращение «сэр», когда вы вот так проповедуете?

– Есть много способов употребления слова «сэр», господин заместитель министра.

– Уверен, что тут вы мастер, господин председатель.

– Так как же? Значит, Болдвин прав, утверждая, что вас спровоцировали? Но кто?

Тривейн тщательно загасил сигарету на краю пепельницы и посмотрел на этого старого человека.

– Предположим, действительно была провокация, сенатор... Что бы вы предприняли в таком случае?

– Ну, сначала я бы выяснил, провокация это или случайность. Если первое, – а это легко установить, – я вызвал бы виновных к себе и заставил убраться из Вашингтона... Подкомитет должен стоять выше всяческих мерзостей!

– Вы говорите об этом как о деле решенном!

– Так оно и есть. Время работать, и я приму самые строгие меры для того, чтобы пресечь любое вмешательство или попытки оказывать влияние на подкомитет!

– Я полагал, что именно этого мы и добились сегодня вечером...

– А теперь ответьте мне, Тривейн, не был ли нарушен этикет на сегодняшних слушаниях?

– Нет...

– Так в чем же дело?

– В том, что была провокация... Не знаю, кто ее инициатор, но если так будет продолжаться и впредь, я окажусь в ситуации, когда мне придется либо использовать ее в своих целях, либо раз и навсегда пресечь все поползновения...

– Но если все-таки этикет был нарушен, вы обязаны сообщить!

– Кому?

– Компетентным инстанциям.

– Возможно, я это и сделал...

– В таком случае вы обязаны были сказать сенаторам.

– Господин председатель, сегодня и без того было много работы... К тому же большинство сенаторов представляют штаты, чья экономика в значительной степени зависит от правительственных контрактов...

– Выходит, вы всех нас считаете виноватыми!

– Ничего подобного. Просто принимаю меры, которые диктуют обстоятельства и которые оградят меня от помех.

Старый Джиллет видел, что машина уже приближалась к отелю. Он наклонился на сиденье.

– Еще немного, Лоренс. Несколько минут. Вы ошибаетесь, Тривейн, вы все видите в искаженном свете. Вы слишком мало знаете, чтобы судить! На основании нескольких поверхностных наблюдений вы поспешили сделать ошибочные выводы. Обвинив всех, вы не пожелали даже выслушать хоть какие-то объяснения. Но хуже всего, что вы скрыли от нас весьма важную информацию и присвоили себе роль этакого надзирателя! По-моему, Фрэнк Болдвин и его комиссия совершили большую ошибку, рекомендовав вас на этот пост, введя тем самым в заблуждение самого президента... Завтра утром я буду настаивать на новых слушаниях и постараюсь добиться отмены назначения! Ваша самонадеянность не имеет ничего общего с интересами страны... и я думаю, что у вас еще будет возможность ответить на все вопросы... Доброй ночи, сэр!

Тривейн открыл дверцу и вышел из машины. Но прежде чем закрыть ее, он нагнулся к окну и сказал:

– Мне кажется, следующие восемнадцать часов вы тоже посвятите... Как это? Изучению моей жизни...

– Не собираюсь впустую тратить время, господин заместитель министра. Ваша жизнь и не стоит того, вы просто болван!

Джиллет нажал кнопку, и стекло поползло вверх. Тривейн захлопнул дверцу автомобиля.

– Поздравляю, дорогой! – воскликнула Филис, поднявшись с кресла и бросив журнал на столик. – Я все слышала в семичасовых «Новостях»!

Тривейн закрыл дверь и оказался в объятиях жены. Ласково поцеловав ее в губы, сказал:

– Еще ничего не решено, и мы пока остаемся здесь!

– О чем ты говоришь, Энди? – изумилась Филис. – Ведь чтобы прочитать бюллетень об этом, специально прервали какую-то передачу! Я была так горда, когда услышала о назначении! Ты – в бюллетене!

– С того момента я уже успел довольно чувствительно их задеть. Может быть, завтра вечером выйдет новый бюллетень – назначение будет отозвано.

– Что?

– Я только что провел несколько веселеньких минут с почтенным господином председателем, разъезжая в его машине вокруг квартала... Мне надо срочно связаться с Уолтером!

Тривейн подошел к телефону и взял трубку.

– Объясни же мне, Бога ради, что случилось?

Тривейн сделал жене знак подождать. Пока он набили номер, она подошла к окну, вглядываясь в залитый огнями город.

Беседа с женою Мэдисона ничего не дала: Тривейн знал по опыту, что не стоит полагаться на сказанное ею после семи вечера. Дав отбой, он позвонил в аэропорт Ла-Гардиа, куда должен был прилететь адвокат, и попросил клерка срочно связать его с ним.

– Если не позвонит через час, придется снова звонить домой... Его самолет прилетает в Нью-Йорк в десять с чем-то...

– Так что же все-таки случилось? – Филис видела, что муж не просто зол, но расстроен, а он не часто бывал расстроен.

– Джиллет поразил меня своими домыслами. Он, видишь ли, считает, что моя самоуверенность не имеет ничего общего с интересами страны! Он также уверен в том, что я скрываю от них какую-то информацию... Помимо всего прочего, он обозвал меня болваном!

– Кто это сказал?

– Джиллет! – Тривейн снял пиджак и повесил на кресло. – По-своему он, может, и прав, но, с другой стороны, я знаю чертовски точно, что я прав! Вполне возможно, что он самый честный человек в конгрессе, но это вовсе не значит, что все конгрессмены, столь же благородны! Он может этого хотеть, но это вовсе не означает, что так оно и есть на самом деле! В довершение всего Джиллет заявил, что завтра соберет сенат и добьется пересмотра сегодняшнего решения.

– И он может это сделать? Ведь они уже согласились!

– Думаю, да... Скажет, что открылись новые факты или что-нибудь в этом роде... Уверен, он может это сделать.

– Но ведь ты добился их согласия работать с тобой?

– Да, и оно подтверждено документально... Завтра Уэбстер вручит мне копию... Но это все не то!

– Насколько я понимаю, Джиллет что-то подозревает?

– Да они все подозревают! – рассмеялся Тривейн. – Видела бы ты их лица! Они словно бумаги наглотались... Да, уж эти отведут душу, случись все так, как обещал Джиллет! И если Джиллет скажет им, что я утаил какую-то информацию, для них это – бальзам на раны...

– Ну а ты что собираешься делать?

– Во-первых, принять все меры предосторожности в дэнфортском офисе. Правда, может быть, уже поздно... Конечно, я могу справиться и сам, но, думаю, Уолтеру это удастся лучше... И еще мне важно знать, могу ли я завтра уехать и как далеко, чтобы меня потом не разыскивали судом?

– Энди, мне кажется, тебе надо рассказать им о том, что случилось в отеле!

– Нет, никогда.

– Ты воспринимаешь все ближе к сердцу, чем я. Ну, сколько раз говорить: меня это не смущает. Грязь ко мне не прилипнет... Ничего не случилось!

– Это было мерзко...

– Да, мерзко... Так ведь мерзости случаются каждый день. Ты думаешь, что защищаешь меня, а я не желаю подобной защиты!

Филис подошла к столику, на который положила журнал, и, обдумывая каждое слово, сказала:

– Ты не думал о том, что лучшей защитой для меня будет правда, рассказ о том, что случилось, в газетах?

– Думал, но всякий раз отказывался от этого... Ведь можно навести их на мысль... Знаешь, как похищение детей...

– Хорошо, – сказала Филис. Продолжать разговор не имело смысла: Энди не любил бесед на эту тему. – В таком случае пошли их завтра всех к черту!

Она замолчала, и Тривейн не мог не заметить того выражения боли и горечи, которое словно тень пробежало по ее лицу. Он знал, что, несмотря ни на что, она считала себя ответственной за случившееся. Он подошел к жене, обнял ее.

– А ведь мы не любим Вашингтон, – сказал он. – Помнишь, в наш последний приезд сюда мы еле-еле дождались уик-энда? Искали малейший предлог, чтобы поскорее вернуться в Барнгет...

– Ты отличный парень, Эндрю, – улыбнулась Филис. – Напомни, чтобы я купила тебе новый катамаран!

Тривейн усмехнулся в ответ. Это была их старая шутка. Несколько лет назад, когда его компания боролась за выживание, он как-то заметил, что почувствует успех лишь тогда, когда сможет пойти в магазин и купить небольшой катамаран, не задумываясь о цене. В принципе это, конечно, имело отношение и ко всему другому...

– Давай закажем обед, – проговорил он, отпуская Филис, и, подойдя к чайному столику, открыл лежавшее на нем меню.

– О чем ты хотел говорить с Уолтером? – спросила Филис. – Что он может сделать?

– Я хочу, чтобы он объяснил мне, с точки зрения права, какая разница между мнением и фактической оценкой. Первое может разозлить меня, а второе кончится вызовом в министерство юстиции...

– А что, тебе очень важно разозлиться?

Оторвавшись от чтения меню, Тривейн взглянул на жену и кивнул.

– Да, – сказал он, – важно... И не потому, что задели мое самолюбие, вовсе нет! Просто я хочу видеть их испуганными. В конце концов, кто бы ни возглавил подкомитет, этот человек будет нуждаться в помощи! И если я как следует встряхну все это сборище, моему преемнику будет намного легче...

– Ты великодушен, Энди!

– Не совсем. Фил, – усмехнулся он, кладя меню рядом с телефоном. – Мне нравится наблюдать, как все эти надутые болваны извиваются, словно черви, особенно некоторые из них... У меня есть кое-какие цифры по оборонным показателям всех восьми штатов, которые они представляют. И самое страшное для них, если я просто-напросто зачитаю завтра эти цифры...

Филис засмеялась.

– Это и в самом деле ужасно, Энди! Больше того, уничтожающе!

– Да, неплохо. Даже если я, кроме цифр, вообще ничего не скажу, одного этого будет достаточно... О черт, как я устал и проголодался! Не хочу больше ни о чем думать! И не могу ничего делать, пока не поговорю с Уолтером!

– Успокойся. Поешь что-нибудь и поспи. Ты выглядишь таким измученным!

– Как воин, вернувшийся с поля битвы домой...

– Которого у нас в данный момент нет!

– А ты, знаешь, чертовски привлекательна!

– Заказывай ужин, Энди. Попроси бутылку хорошего красного вина, если у тебя, конечно, есть такое желание...

– У меня есть такое желание, – ответил Тривейн, – а ты не забудь, что должна мне катамаран.

Филис ласково улыбнулась в ответ, и Тривейн принялся набирать номер отдела заказов. Пока он объяснялся с клерком, Филис пошла в спальню – переодеться, сменить платье на пеньюар. Она знала, что после ужина они вдвоем прикончат бутылку бургундского, а потом займутся любовью. И очень хотела этого...

Филис лежала, уткнувшись лицом в грудь мужа, а он нежно ее обнимал. Оба чувствовали приятную усталость, которая всегда наступает после любви и вина.

Тривейн потянулся за сигаретами.

– Я не сплю... – сказала Филис.

– А должна была бы... Судя по фильмам хотя бы. Хочешь сигарету?

– Нет, спасибо... – покачала головой Филис, натягивая на себя рубашку. – Уже пятнадцать минут двенадцатого, – продолжала она, взглянув на часы. – Будешь звонить Уолтеру?

– Через несколько минут... Впрочем, не думаю, что он уже дома, сама знаешь, что значит с нашими пробками добраться домой из аэропорта... Ну а беседовать в этот час с Элен Мэдисон у меня нет никакого желания.

– Она очень несчастна... и мне так жаль ее...

– И все-таки я не хочу разговаривать с ней... А вот Уолтер, похоже, так ничего и не сказал о моем звонке...

Филис коснулась плеча мужа, погладила его по руке, как бы утверждая свое на него право.

– Энди, ты будешь говорить с президентом?

– Нет. Я сдержу свое слово и не уйду. К тому же не думаю, чтобы он приветствовал подобный шаг с моей стороны. Когда все будет кончено, позвоню, как это обычно делается в таких случаях, – обычный служебный звонок... Но давай вернемся ко всему этому завтра...

– По-моему, он оценит это... Во всяком случае, должен. Боже мой, но ведь ты опять начнешь думать о том, что потеряешь работу, которая тебе нравится, об оскорблениях и нападках, о потраченном зря времени!

– Успокойся, Филис! – перебил жену Тривейн. – Речь с самого начала шла не о благотворительной миссии, к тому же я предупрежден...

Телефонный звонок не позволил закончить фразу. Тривейн быстро взял трубку.

– Слушаю!

– Мистер Тривейн? – раздался в трубке голос дежурной.

– Да, это я...

– Извините, сэр, вы просили не беспокоить, но так много звонков...

– Что? – изумился Тривейн. – Не беспокоить меня? Я не давал никаких распоряжений... А ты, Филис?

– Конечно, нет! – покачала та головой.

– И тем не менее это так, сэр!

– Это ошибка! – Тривейн опустил ноги на пол. – Кто же пытался дозвониться?

– Распоряжение не беспокоить вас было передано на коммутатор в девять тридцать пять...

– Но послушайте, мы не отдавали никаких распоряжений! Я спрашиваю, кто мне звонил?

Выждав несколько секунд, чтобы дать успокоиться забывчивым постояльцам, дежурная сообщила:

– На линии мистер Мэдисон, сэр! Он настаивает на том, чтобы вы его выслушали, говорит, у него срочное дело, сэр!

– Соедините меня с ним, пожалуйста! Алло, это вы, Уолтер? Не знаю, в чем дело, но чертов коммутатор...

– Энди, это ужасно! Я знал, что вы хотели поговорить со мной, только поэтому я настаивал!

– Что именно ужасно, Уолтер?

– Настоящая трагедия, Энди!

– Что вам известно? Откуда?

– Как откуда? Да об этом твердят наперебой радио и телевидение!

– Уолтер, – задержав на мгновение дыхание прежде, чем говорить, спросил Тривейн. Его голос был спокоен и сдержан. – Может, вы наконец объясните, в чем дело?

– Сенатор... Старый Джиллет... Он погиб два часа назад. Автомобильная катастрофа на Феарфэкском мосту...

– Что такое ты говоришь?