До вопроса на десять миллионов гульденов оставалось еще три других вопроса, и мы ушли на рекламную паузу.

– Все в порядке? – спросил Эрик Менкен, наклонившись над столиком. – Может быть, хочешь воды?

Я покачал головой. Мне ужасно хотелось ледяного пивка или чего покрепче, но голова должна была оставаться свежей; в последние месяцы я редко был так близок к полному изнеможению.

Когда Менкена подмазывала гримерша, я мельком увидел где-то в глубине студии, у коридорчика, ведущего к костюмерным, Ришарда Х.: он прижимал к уху мобильный телефон и смотрел на наручные часы.

– Это может показаться странным, но всегда помогает от излишней потливости, – сказала подошедшая сзади гримерша, заматывая мне голову теплым влажным полотенцем; я почувствовал, как кончики ее пальцев мягко надавливают мне на веки.

Впервые за долгое время стало совсем темно, и я, для разнообразия, не видел совсем ничего: ни телевизионных ламп и камер, ни сидящей на трибуне публики, которая, по мере возрастания суммы, аплодировала все громче, ни, главное, рожи Эрика Менкена и его гипнотизирующего взгляда, когда он с помощью мимики пытался навести меня на верный ответ. Выслушивая первые вопросы, я ни разу не посмотрел на него, но отвечал без колебаний. Вопросы были такими тупыми – «Где находится Альгамбра? A: в Севилье, B: в Мадриде, C: в Бенидорме, D: в Гранаде», – что я с удовольствием не смотрел бы вообще никуда. Но во время первой рекламной паузы Менкен нервным шепотом спросил меня, чем я, черт побери, тут занимаюсь, по моему мнению.

– Ты имеешь полное право не смотреть на меня, – сказал он, прикрывая рукой микрофон на отвороте своего пиджачка, – но люди сразу замечают, если что-то идет не так. Я имею в виду не остолопов на трибуне, а всех этих, здесь…

И он неопределенно кивнул на окружавших нас операторов, режиссеров, гримерш и осветителей. В костюмерной перед началом программы Менкен кратко объяснил мне, как при помощи мимики и жестов он в случае сомнения наведет меня на выигрышный ответ. Например, поднятая левая бровь означала ответ «А», а правая – ответ «В», при виде его широкой улыбки я должен был выбрать ответ «С», а при виде хмурого лица – ответ «D». Он стоял в дверях костюмерной, внимательно следил, не пройдет ли кто-нибудь мимо, и делал кислую мину, которая иллюстрировала нашу договоренность, – такая кислая мина могла означать разницу между десятью миллионами и полным проигрышем. Я невольно рассмеялся: в точности такую мину Эрик Менкен строил на больших мероприятиях по сбору денег, стоя между креслами-колясками немощных детишек.

– Что такое? – спросил ведущий, бросая озабоченный взгляд на зеркало в костюмерной. – Ты не веришь или что-то еще?

– Нет, ничего, – сказал я. – Главное, что ты сам веришь. Это убеждает.

А потом я подумал, не рассказать ли Эрику Менкену о своем замысле, но в последний момент удержался. Все-таки замысел был очень простым, и о нем, наверное, мог бы догадаться кто угодно – только не ведущий «Миллионера недели». Не помню, когда этот замысел возник у меня впервые, но сводился он, во всяком случае, к тому, что я заполучу эти десять миллионов (один миллион!) честным путем, я не буду обращать никакого внимания на кислые мины и поднятые брови, более того: я буду отвечать быстрее, чем могут прийти в движение брови ведущего, хоть он и успел дернуть своей немощной головой, прежде чем я ответил, что Альгамбра находится в Гранаде.

Этот последний вопрос поднял меня в сумме до четырех тысяч гульденов, и во время рекламы я пообещал Менкену исправиться; по крайней мере, я пообещал смотреть на него, когда он поднимает брови или прибегает к другой мимике, чтобы навести меня на правильный ответ.

Я жестом поманил его, чтобы он еще больше наклонился над столиком.

– Посмотри-ка под столом, – сказал я тихо, продолжая пристально смотреть ему в глаза.

Тем временем под столом я вытащил из левого кармана брюк кончик канцелярского ножа, принесенного из дома, – как раз на столько, чтобы Менкену было хорошо видно. Его лицо застыло, и он обеими руками вцепился в подлокотники своего кресла.

– Не дергайся, – велел я.

Я убрал нож обратно в карман и одарил Эрика Менкена теплой улыбкой.

– И не надо смотреть так испуганно. Как ты сам сейчас сказал, люди сразу замечают, если что-то идет не так.

Менкен огляделся, но ни один из десятков техников и других сотрудников «Миллионера недели», которые находились в студии, не следил за нами. Рука Менкена слегка приподнялась, будто он хотел привлечь чье-то внимание, но быстро опустилась.

– Послушай, – сказал я. – Зарезать кого-нибудь таким ножом довольно трудно. В любом случае потребуется много времени, так что я вовсе не намерен делать этого. Но им можно так изувечить твою противную рожу, что съемку придется прекратить. Я не знаю, сколько ты положишь себе в карман, но думаю, что всем будет лучше, если мы просто доиграем по правилам.

– Еще двадцать секунд! – прогремел голос режиссера.

Менкен закусил губу, покачал головой и снова посмотрел на меня.

– Значит, больше никаких бровок и несчастных физиономий, – сказал я. – Понял?

Режиссер приблизился к нашему столику и положил одну руку на плечо Менкена, а другую – на мое.

– Еще десять, – сказал он. – У вас все в порядке?

Эрик Менкен кивнул, потом посмотрел на меня и кивнул еще раз; его лицо больше не было мрачным, и, пока режиссер отсчитывал секунды до продолжения «Миллионера недели», он даже попытался улыбнуться.

До недавнего времени я считал, что этот популярный телеведущий в состоянии вступить в любовную связь с моей женой, не делая из этого большого секрета. Не раз за последний год я прокручивал в уме ролик: Эрик Менкен на моем собственном балконе обхватывает Кристину сзади. За кадром неизменно звучал голос госпожи Де Билде: «И тогда она обернулась и стала его целовать…»

Но не так давно я узнал правду – как часто бывает, она оказалась гораздо более удручающей, чем самая разнузданная фантазия.

После того как я забрал «джип-чероки» из автосалона на Юго-Западе и несколько раз, врубив на полную мощность «Stuck in the Middle with You», проехал по четырехполосному шоссе под стадионом «Аякс», я вдруг вспомнил о Петере Брюггинке, которого за несколько дней до этого опять положили в расположенный неподалеку Академический медицинский центр. На парковочной площадке перед больницей я увидел, как в невзрачный зеленый фиатик садится женщина с коротко остриженными волосами и в солнечных очках. Я не сразу понял, что это моя невестка.

Петер снова лежал среди шлангов и мониторов, но весело поприветствовал меня, подняв руку; на столике возле его койки стоял свежий букет цветов.

– Наверное, чуть больше года назад, – ответил он, когда я спросил его об этом как мужчина мужчину; его кожа цвета газетной бумаги приобрела розоватый оттенок. – Да, тогда, на твоем дне рождения. Сначала мы просто стояли и разговаривали, а в следующую секунду это вдруг произошло. Вспыхнуло, парень, как порох…

– И тогда ты вышел вслед за ней на балкон, и там-то все и началось.

– Да, точно… Но погоди-ка, откуда ты знаешь? Ты что, подглядывал за нами? Гнусный негодяй!

Я подмигнул Петеру:

– Не совсем. Я тактично отступил, увидев, как Ивонна нагнулась, чтобы взять те пивные бутылки. Но когда вы и через четверть часа не вернулись с балкона…

А потом я осведомился – опять же, как можно тактичнее – о видах на будущее: о возможной продолжительности жизни Петера и о его планах в отношении моей невестки.

– Она хочет уйти от этого болвана, – сказал он. – Но все еще сомневается, потому что ей жалко детей. Что касается моих видов, то я не загадываю дальше чем на день. Может, это и странно, но с Ивонной, а потом – с раком все, кажется, стало гораздо интенсивнее. Словно за один год я должен наверстать упущенное за целую жизнь, как-то так.

Я понимающе кивнул. На прощание я обеими руками взялся за руку Петера.

– Ты должен подтолкнуть ее к уходу от этого дармоеда, – сказал я. – И для детей так будет лучше. Я хочу сказать, ты болен, но ты… – я подыскивал подходящее слово, – все-таки кое-кто: не знаю, как сказать это другими словами. Если бы дети сами выбирали себе отца, они скорее предпочли бы тебя, чем того лузера, складывающего пазлы. Ты так не думаешь?

– Не знаю. Я никогда не буду препятствовать им видеться с собственным отцом.

– Может быть, этого не потребуется, – сказал я и снова подмигнул. – Может быть, скоро это будет совсем не нужно.

Только когда стоимость вопросов возросла – как-никак теперь я мог забрать домой более шестнадцати тысяч гульденов, даже если бы неправильно ответил на все вопросы с седьмого по десятый, – до меня стало доходить: дело не сводится к тому, чтобы с помощью поднятых бровей и улыбочек привести меня к десяти миллионам.

Все началось с вопроса о «Бешеных псах»; сначала это выглядело случайностью, но потом оказалось, что дело обстоит иначе.

– В фильме «Бешеные псы» знаменитого американского режиссера Квентина Тарантино есть скандально известная сцена: один из участников ограбления, которого играет Майкл Мэдсен, отрезает у полицейского ухо, – прочитал Эрик Менкен вслух со своей карточки. – В фильме у всех налетчиков были клички: Мистер Розовый, Мистер Блондин, Мистер Белый и так далее… Как звучит кличка персонажа Майкла Мэдсена в «Бешеных псах»? A: Мистер Коричневый, B: Мистер Белый, C: Мистер Блондин или D: Мистер Оранжевый?

Пока на моем мониторе один за другим выскакивали варианты ответа, я смотрел на Эрика Менкена. Можно ли презирать его больше, чем я делаю это сейчас, зная, что он слишком малодушен даже для заигрываний с моей женой? Ведущий глупо ухмыльнулся в ответ, но тут же посерьезнел. Наверное, он подумал, что я могу принять его ухмылку за подсказку. А может быть, вспомнил о канцелярском ноже.

Я решил на этот раз вести себя «как можно нормальнее», но вместе с тем показать публике, что я действительно пришел не с улицы.

– Это был не Мистер Коричневый, – начал я. – Его играл сам Тарантино: это небольшая роль в самом начале, когда они все разговаривают о песне Мадонны «Like a Virgin». Это также не Мистер Белый, потому что его играет Харви Кейтель…

Я постарался выговорить фамилию этого американского актера правильно, с ударением на последнем слоге, а не на первом, как обычно ее произносят в нашей стране.

– Мистер Оранжевый – это засланный полицейский, которого играл Тим Рот: значит, не он. Остается Мистер Блондин…

Теперь пришел мой черед против собственной воли думать о канцелярском ноже в кармане брюк; прежде всего мне представилась сцена, в которой я, с Эриком Менкеном в качестве подопытного, демонстрирую зрителям, как Мистер Блондин (ответ «С») отрезает ухо полицейскому.

– Значит, вы выбираете «С»?

Менкен заметно расслабился за время моего пространного объяснения; он откинулся в кресле, соединил кончики пальцев, а потом поднес обе руки к губам.

– Самое смешное, что само отрезание уха в фильме не показано, – сказал я. – Кроме того, не очень хорошо видно, чем Майкл Мэдсен режет. Это бритва? Стилет? Может быть, канцелярский нож?..

Лицо ведущего застыло.

– Ответ «С», – сказал я.

Тогда был задан восьмой вопрос – о римлянах и о том, как они называли Средиземное море. А: Маре Миллениум, B: Маре Нострум, C: Маре Одессе или D: Черное море.

Я смотрел на лицо Эрика Менкена, но тот удивительно быстро оправился от испуга в связи с отрезанием уха и теперь держался совершенно нейтрально. Маре Нострум… Черное море… Три намека в одном вопросе: это не могло быть случайностью. Одно то, что правильный ответ совпадал с названием итальянского ресторана, где Макс впервые раскрыл мне свой «планчик» относительно «Миллионера недели», выглядело некоторым вызовом; я невольно улыбнулся и решил поддержать игру.

– Черное море, конечно, исключается, – сказал я. – А Одессу, хотя она и стоит на берегу Черного моря, основали, насколько я знаю, уже после римлян. Остаются ответы «А» и «В»… Не знаю, «Маре Нострум» звучит как название итальянского ресторана… погоди-ка, это и есть итальянский ресторан! Да, конечно, итальянский ресторан в Амстердаме. Я недавно был там с… с добрым другом…

Эрик Менкен поднял одновременно обе брови, но в тот момент это ничего не значило.

– Так что же? – спросил он. – Итальянский ресторан или ответ «А»?

– Итальянский ресторан, – сказал я.

Но уже во время следующего вопроса – «Какая средняя школа не относится к общему ряду? A: гимназия имени Игнатия Лойолы, B: лицей Монтессори, C: лицей имени Спинозы, D: коллеж имени Эразма Роттердамского» – мне стало не по себе. Прежде всего я не понимал, что происходит: ведь у нас же игра, хотя в этой игре ничего не оставлено на волю случая, а Макс, задавая вопросы, как бы подмигивает и лишний раз ехидно напоминает, кто находится за ширмой и держит в руках все ниточки.

Дальше последовал вопрос о фильмах-катастрофах, причем правильным ответом было «Столкновение с бездной», и я внезапно сделал неприятное открытие: в таком междусобойчике с «подмигивающими» вопросами Макс лишает меня всяких шансов заполучить десять миллионов в одиночку. Да, это было так просто. Я в одиночку добрался до шестнадцати тысяч гульденов и хотел продолжать игру в одиночку вплоть до вопроса на десять миллионов гульденов. Но тут вклинился Мистер Блондин, а за ним – Маре Нострум и коллеж имени Эразма.

Во время следующей рекламной паузы я подозвал Эрика Менкена.

– У тебя нет других вопросов? – прошептал я.

Под столом я крепко сжимал канцелярский нож, не вынимая его из кармана брюк, – но, как я понимал, применять оружие было не время.

– Что ты говоришь?

Ведущий отпил глоток воды; на лбу у него выступили капельки, которые теперь смахивала гримерша.

Мне вдруг стало безразлично, слушает нас кто-нибудь или нет.

– Да, других вопросов. Не входящих в списочек, который вы состряпали вдвоем.

– Не знаю, о чем ты, – сказал ведущий.

Он указал глазами наверх, туда, где гримерша все еще протирала ему лоб. До меня внезапно дошло, что, скорее всего, Эрик Менкен говорит правду: он не сам придумал эти вопросы, их сунули ему в руки в этот же день… Да, а кто? Думая об этом, я смотрел на Ришарда Х., стоявшего у занавеса в глубине студии, на Ришарда Х., который в тот день привез меня туда на серебристом «мерседесе».

– Еще кое-что, – сказал Менкен, когда гримерша исчезла. – Ты не должен… ты должен понять это правильно, но…

Он скользнул взглядом вниз, туда, где, по его предположениям, мог быть нож.

– Вскоре после рекламы будет вопрос, во время которого мы вызовем… ты вызовешь линию помощи.

Я уставился на него.

– Понимаешь, иначе это покажется неправдоподобным, – продолжил ведущий с извиняющейся улыбкой. – Ты ведь все знаешь сам. Конечно, ты все знаешь сам, я заметил это, но мы приближаемся к миллиону, а потом… джек-пот. Люди могут не поверить в участника, который отвечает на все вопросы… без помощи…

– Я не просил никакой помощи, – перебил я его.

– Я знаю.

Менкен снова бросил нервный взгляд куда-то под столешницу.

– Но ты не беспокойся. Все под контролем. Надо только сделать вид, что ты сомневаешься в ответе на следующий вопрос и поэтому хочешь обратиться за помощью.

– Еще десять секунд! – раздался голос режиссера.

На мгновение – на такой краткий миг, что никто, кроме меня, не мог этого увидеть, – Эрик Менкен сложил руки, словно собрался помолиться.

– Ну пожалуйста… – прошептал он.

Снова прозвучали позывные «Миллионера недели»; Менкен поправил свой синий галстук и склонился над карточками.

– Фред Морман дошел до ста двадцати восьми тысяч гульденов. Эту сумму он может удвоить, он может получить двести пятьдесят шесть тысяч гульденов, если знает ответ на следующий вопрос. Фред, готов?

Я кивнул, мне даже удалось улыбнуться.

– Тогда приступим… Ролятор. Это: A – скалка, B – тип дезодоранта, C – ходунок или D – конвейер?

Я ощутил легкое покалывание в кончиках пальцев; наклонившись вперед, чтобы прочитать ответы на своем мониторе, я почувствовал, как покалывание началось и в запястьях.

– Ролятор… – произнес я. – Это ходунок?..

Мне не нужно было смотреть на Менкена, я буквально слышал, как он застыл.

– …Или дезодорант?.. Как же он называется, такой роликовый дезодорант… Скалка – маловероятно, конвейер… нет, не думаю…

– Ты сомневаешься, Фред?

– Да, то есть я сомневаюсь, дезодорант это… или ходунок.

– В твоем распоряжении еще две линии помощи, – сказал Менкен несколько поспешно и, по моему мнению, несколько алчно.

Я задумчиво покачал головой и повторил, как можно медленнее, все четыре ответа.

– Дезодорант… Нет, не знаю.

– Значит, ты включаешь линию помощи?

Впервые за время обсуждения вопроса о ходунке я посмотрел Эрику Менкену прямо в глаза.

– Да, – сказал я, – думаю, я должен это сделать.

Менкен сделал глубокий вдох и сверился со своими карточками.

– Мы ищем контакта с… Ролфом Бирвортом… Это бывший учитель французского языка, сейчас посмотрю, в коллеже имени Эразма Роттердамского. Алло, вы здесь, господин Бирворт?

Ненадолго наступила тишина, какая-то механическая тишина, с помехами в эфире и чем-то похожим на дыхание. Потом послышался голос:

– Бирворт.

Этот голос не принадлежал ни тому, кто учил меня французскому тридцать лет назад, ни даже старику, которого год назад одним выстрелом ликвидировали в дверях его квартиры. Скорее это был голос человека, который пытается подражать голосу старика.

И единственного слова – «Бирворт» – мне хватило, чтобы понять, кто был автором этого подражания.

– Господин Бирворт, – бодро продолжал Менкен, – у вас просил помощи ваш бывший ученик Фред Морман. Господин Бирворт, каким учеником был Фред?

Я пристально смотрел на Эрика Менкена, но по его бодрому тону было понятно, что он совершенно не знает, с кем соединен в этот момент.

Макс на другом конце линии откашлялся.

– Ах, – сказал он, – да что сказать…

Казалось, он забыл, что должен подражать старику, но потом поправился:

– Он был весьма любознателен, это точно… и обладал феноменальной памятью. В то время моя жена работала в библиотеке, и Фреда часто видели там.

Менкен одобрительно кивнул.

– Ну, Фред, – сказал он. – У тебя пятьдесят секунд.

Оглядываясь назад, я не могу сказать, что меня тогда воодушевило. Наверное, сложилась комбинация факторов: прежде всего, конечно, присутствие Эрика Менкена, затем мое собственное участие в программе и заранее подготовленные вопросы, не дававшие мне применить свои знания. И в довершение всего присутствие Макса в роли господина Бирворта на «линии помощи».

Вероятно, какое-то отношение к этому имел и Ришард Х.: он в ярости ходил взад-вперед по коридору и непрерывно тряс головой.

По дороге в студию на мне были солнечные очки, которые он вручил мне во время преследования по набережной Северного морского канала. Везя меня из дома – если точно, это случилось перед светофором на Средней дороге, – он дважды посмотрел на меня искоса.

– Да это же мои очки! – сказал он. – Я потерял их уже god knows как давно. Где ты их нашел?

Я хотел было объяснить Ришарду Х., что он сам сделал мне «подарок», когда мы собирались поставить на место двоих нарушителей правил дорожного движения, но он уже стянул очки с моего носа и надел их.

– Где бы ты их ни нашел, парень, я тебе крайне признателен, – сказал он, одной рукой направляя «мерседес» на полосу ускорения.

Я не мог знать, чем Ришард Х. был так раздражен в тот момент, но почему-то мне казалось, что все это было связано с присутствием «господина Бирворта» на линии помощи.

А потом я вспомнил тот вечер, десятью днями раньше, когда Макс заехал за мной на улицу Пифагора, тоже на «мерседесе». Без лишних разговоров мы поехали в район Амстердам-Запад, где Макс, проехав несколько кварталов, припарковал машину.

– Ты позвонишь в дверь, – сказал он. – Минут через десять зайду я, как бы случайно.

Я несколько раз нажал на кнопку возле таблички с именами Яна, Ивонны и Вилко + Тамар. Пришлось довольно долго ждать, пока мне не открыли. Наверху лестницы стояли только Вилко и Тамар, оба в пижамах.

– Мама на работе, а папа пошел за пивом и табаком для самокруток, – объяснила мне Тамар, когда я, запыхавшись, поднялся по лестнице.

– И он оставил вас одних? – осведомился я.

В последние дни я время от времени сомневался в цели этого предприятия, но один вид одетых в пижамы детей, оставленных отцом, который больше занимался собой, а не тем, чем должен был заниматься, укрепил мою убежденность в правильности нашего выбора. А когда я увидел в гостиной на обеденном столе наполовину собранный пазл, у меня пропали последние сомнения.

– Почитать вам вслух, когда вы будете в постели? – спросил я. – Или вам больше хочется посмотреть телевизор?

– Телевизор! – дружно закричали Вилко и Тамар.

Вот и получилось, что, когда зазвонил звонок, мы смотрели документальный фильм про африканскую пантеру на канале «Нэшнл джиогрэфик».

– Я открою, – сказал я.

Тяжело ступая, Макс поднялся по лестнице. Я обрисовал ему положение при помощи нескольких коротких фраз и только потом увидел металлический чемоданчик в его руке.

– В прошлой жизни я был сантехником, – ухмыльнулся Макс. – Смотри спокойно телевизор. Я проверю сифон на кухне. А когда ты уложишь их в постель, посмотрю газовые печки в гостиной.

Между тем на «Нэшнл джиогрэфик» несколько пантер отделили от стада детеныша газели. Я снова занял свое место между детьми, взял обоих за руку, а потом положил их руки себе на колени; из кухни доносились такие звуки, будто там снимали колпачок с сифона.

– Кто это там? – спросила Тамар.

– Сантехник, – ответил я. – Пришел проверить сифон и печки.

– Так поздно? – удивился Вилко.

Но тут фильм о пантерах закончился. Укрыв сначала Вилко, а потом Тамар, я еще немножко посидел на табурете между их кроватками; ночник над подушкой у Тамар был украшен фигуркой Винни-Пуха, а у Вилко – персонажем из «Покемона».

– Папа вечером часто оставляет вас одних? – спросил я.

Дети помолчали, потом Вилко сказал:

– Иногда.

Я услышал, как Макс в кухне тихо выругался.

– Мы всегда ждем маму, – сказала Тамар.

– Маму?

– Ждем, когда мама вернется домой после спектакля, – пояснила Тамар. – Мама всегда приходит нас поцеловать.

Я почувствовал, как что-то жгучее щиплет мне глаза.

– Но она же обычно возвращается очень поздно, – возразил я.

– Ну и пусть, – сказала Тамар.

– Но утром вы, наверное, вялые, если так долго не спите?

– Да, – сказала Тамар. – Ну и пусть.

– Мама хорошая, – сказал Вилко.

В это время я услышал, как внизу открылась входная дверь и кто-то ленивой походкой стал подниматься по лестнице.

– Поцелуй на ночь, – сказал я.

Я наклонился сначала к Вилко, который приподнялся с подушек и обхватил меня обеими руками. Я почувствовал силу его рук, будто он не хотел отпускать меня больше никогда, губами он прижался к моей щеке.

– Ну ладно, ладно, – сказал я и, взяв его за запястья, потихоньку освободился из его объятий. – Спи сладко, милый.

Тамар положила очки на столик возле кроватки и расцеловала меня в обе щеки; она тоже обеими руками обняла меня за шею, но мягко и нежно, словно давала понять, что я в любой момент могу ее отпустить.

– Ты тоже хороший, – сказала она.

Потом она снова положила голову на подушку и закрыла глаза.

Шурин заметно испугался, увидев, что я поджидаю его на лестничной площадке его собственного дома. В двух словах я объяснил ему, что Вилко и Тамар открыли мне дверь. При этом я не мог отвести взгляд от пластиковой сумки в его правой руке: сбоку стояло название закусочной, а сквозь дешевый белый пластик виднелись темные очертания разнообразных поллитровок.

– И что принесло тебя сюда в этот чудный час? – с явным беспокойством спросил шурин, снимая кроссовки и влезая в синие пластиковые шлепанцы.

Не успел я ответить, как снова зазвонил звонок. Шурин сначала посмотрел на меня, словно это я ожидал еще кого-нибудь. Я пожал плечами, и он нажал на кнопку, открывая нижнюю дверь.

– Ку-ку! – раздался снизу слишком знакомый голос. – Это мы!

Шурин посмотрел на меня, тяжело вздохнул и закатил глаза.

– Беда не приходит одна, – успел сказать он.

Дальше все завертелось довольно быстро. Сначала тесть и теща, задыхаясь, поднялись по лестнице; теща несла плоский ящик, в котором стояли маленькие горшочки с рассадой.

– Я обещала Ивонне еще на этой неделе занести цветы для балкона, – сказала она, подставляя сыну щеку для поцелуя.

Потом она посмотрела на меня.

– А ты что тут делаешь? – спросила она вполне дружелюбно.

Тем временем тесть тоже добрался до площадки и помахал руками, показывая, что запыхался и пока не в состоянии поздороваться.

В кухне до сих пор было тихо, но, когда я вознамерился ответить на тещин вопрос, на площадку вышел Макс; в своей черной водолазке и черных брюках он совсем не напоминал сантехника.

– Я был… – начал я.

Воцарилась тишина; шурин, тесть и теща пытались переварить присутствие Макса Г.

– Мы были тут поблизости, – сказал я.

– Ролятор… A – скалка, B – дезодорант, C – ходунок или D – конвейер? – произнес я таким тоном, словно уже потерял всякий интерес к исходу «Миллионера недели»; да, пожалуй, так оно и было.

– Ты сомневался главным образом в том, дезодорант это или ходунок, – пришел мне на помощь Эрик Менкен.

Я ничего не ответил, и ведущий обратился к «линии помощи»:

– Как вы думаете, господин Бирворт? Ролятор – это дезодорант или все же ходунок? У вас есть еще пятнадцать секунд.

– Смотри, Фред, – сказал Макс. – Старым женщинам больше не нужен дезодорант. Старым женщинам муниципалитет предоставляет жилье в нижнем этаже. Они выходят оттуда и передвигаются по улице с помощью ролятора, или, по-христиански говоря, ходунка.

Он больше не старался подражать старику: это касалось и голоса, и выбора слов. Эрик Менкен слегка забеспокоился.

– Значит, господин Бирворт, вы советуете «ходунок»? – спросил он.

– Я никому ничего не советую, – прозвучал голос Макса по «линии помощи». – Особенно ходунков.

Менкен посмотрел на меня:

– Фред, выбор за тобой. Что ты назовешь?

Настала моя очередь сделать многозначительную паузу.

– Господин Бирворт, вы еще здесь? – спросил я наконец.

– Да, конечно, – ответил Макс.

– Можно задать вам вопрос?

– Конечно, Фред. Давай.

Я пристально посмотрел на Эрика Менкена.

– Раньше у вас был черный кот.

– Да… – сказал Макс.

– Он еще жив?

На другом конце линии стало тихо.

– Да и нет, – прозвучал наконец ответ.

– Нет, я спрашиваю, потому что вы всегда играли с этим котом в одну игру. Помните?

– Разумеется, – ответил «господин Бирворт» старческим голосом, вдруг снова войдя в роль.

– Ваш кот прыгал вам на голову, когда вы просовывали ее в дверь. И вам приходилось как можно скорее отдергивать голову.

Менкен огляделся вокруг и посмотрел на меня; пятьдесят секунд давно истекли, а окончательного ответа относительно ролятора до сих пор не последовало.

– Верно, – подтвердил Макс.

– Я знаю правильный ответ, – сказал я Эрику Менкену.

– Вы выбираете ответ «С» – ходунок, – сказал ведущий, на лице которого читалось явное облегчение.

– При всем уважении к знаниям моего бывшего учителя французского, – сказал я, – в данном случае я тем не менее полностью полагаюсь на свою интуицию.

Теперь Эрик Менкен против собственной воли смотрел точно так же, как в передаче, где он рассуждал о необходимости дать немощным ребятишкам еще больше кресел-колясок.

– Поэтому я выбираю ответ «В» – дезодорант, – заявил я.

Судя по отсутствию «эфирных помех» в динамиках, соединение с «линией помощи» было прервано; Менкен таращился на меня и ловил ртом воздух.

– Но твой бывший учитель из коллежа имени Эразма говорил…

– К черту моих бывших учителей! – сказал я с большим жаром, чем собирался. – Я хочу сказать, что в этом вопросе больше доверяю самому себе. Господин Бирворт, при всем моем уважении к нему, уже стар.

И тогда Эрик Менкен нагло заулыбался, так нагло, что не могло быть никакой ошибки: своей ухмылкой он лишний раз давал мне понять, что единственный правильный ответ – «С», ходунок. Канцелярский нож явно не имел больше значения.

– Мое последнее слово – дезодорант, – сказал я.

– Ты можешь вообще не отвечать, – заметил Менкен. – В этом случае ты унесешь домой сто двадцать восемь тысяч гульденов. Но если ты неправильно ответишь на этот вопрос, то уйдешь с шестнадцатью тысячами. Подумай хорошенько.

В этот момент я бросил взгляд на зрительскую трибуну: она не была, как обычно, заполнена родственниками участника, следящими за его успехами. Ни одного знакомого лица, никого, с кем я, хотя бы отдаленно, мог быть знаком. А еще я видел, что место у выхода в коридорчик, где всего несколько минут назад расхаживал взад-вперед Ришард Х., опустело.

– Ответ «В», – сказал я. – Дезодорант.