В следующие недели я бегал не только по воскресеньям, но и по субботам. Дошло до того, что я совершал по пять трехминутных пробежек с минутным перерывом на ходьбу между ними. В прокатной фирме на Средней дороге я взял фиолетовый «рено-твинго». Как фиолетовый цвет, так и сам «твинго» были совершенно немыслимы на новом этапе моей жизни, который, по моему убеждению, как раз начинался; но поскольку все это носило временный характер, почти до самого Вейк-ан-Зее с моего лица не сходила ухмылка.

У «твинго» был небольшой люк в крыше; надев новые солнечные очки, я громко подпевал песне «Stuck in the Middle with You». В машине не было CD-плеера, поэтому на следующий день после того, как Макс и Ришард подвезли меня домой с пляжа, я купил диск с саундтреком «Бешеных псов» и вечером, когда Кристина пошла на йогу, а у Давида был урок игры на барабане, переписал его на кассету. Я еще не совсем закончил, когда услышал, как поворачивается ключ во входной двери; я подумал, не прервать ли запись, но вовремя сообразил, что прерывание записи не согласуется с началом новой жизни.

Давид повалился на диван и, не разувшись, положил ноги на низенький журнальный столик – Кристина это запрещала, а я позволял. На некоторое время он замер; по его виду это не было заметно, но если бы люди могли навострять уши, то в этот момент он бы их навострил. Потом он взял пульт от телевизора.

– Я тут сидел и думал, что в нашей новой машине обязательно должен быть плеер на несколько дисков, – сказал я.

Я не был уверен, что он меня слышит. Возле его ног на журнальном столике лежали буклеты автодилеров, к которым я заходил в тот день: «Вольво», «Альфа-Ромео», «БМВ», «Ауди», «Мерседес», «Лендровер»… Буклеты «Ситроена» и «Фиата» я взял только для проформы – точнее, из желания создать у Кристины иллюзию, будто новое приобретение более или менее останется в рамках. В действительности я уже давно принял решение. Листание буклетов больше всего будет похоже на выборы или на «широкую общественную дискуссию», главная цель которой – создать у тех, кого непосредственно затрагивает та или иная проблема, иллюзию участия в обсуждении.

Сверху лежал каталог «джипа-чероки». На обложке был изображен черный «чероки» среди пустынного американского пейзажа – в золотисто-желтом свете, на краю пропасти. Этот пейзаж уже был смутно знаком мне, пусть даже наподобие всех американских пейзажей: одно большое дежавю, сумма всех других пейзажей шириной с киноэкран, хранящихся в коллективной памяти. Между тем я точно знал, что пропасть – та же, что и в фильме «Тельма и Луиза». Пропасть, в которую проваливаются Сьюзен Сарандон и Джина Дэвис, после того как Харви Кейтель и ФБР прижали их на этом богом забытом клочке красной пустыни у границы с Мексикой и им уже некуда деваться. Сначала Сьюзен Сарандон и Джина Дэвис отъезжают назад, чтобы потом дать полный газ, с бешено крутящимися колесами, подняв столб красной пыли, проехать последние метры до края пропасти и, наконец, свалиться в пропасть на глазах у растерянного Харви Кейтеля.

Днем я подсчитал, сколько придется платить в месяц за «чероки», если часть суммы выплатить сразу, а остальное – в рассрочку. Если увеличивать единовременно выплачиваемую сумму, ежемесячные выплаты становились меньше, и наоборот. Я искал более или менее разумный баланс. Баланс, при котором как сумма, выплачиваемая единовременно, так и ежемесячные выплаты не привлекали бы лишнего внимания.

– Я смотрел на машины, – сказал я. – Сегодня.

Давид играл с пультом. Я решил не давить на сына, если он мне не ответит.

– Ну и что? – сказал он.

Он отвел взгляд от телевизора и посмотрел мне в глаза.

– Пока не знаю, – сказал я. – Вот, принес кое-какие буклеты.

Я указал на стопку возле его ног.

– Пойду возьму пивка, – сказал я, выходя из комнаты. – Составишь компанию?

Давид уставился на меня.

– Пивка, – повторил он. – Почему бы и нет?

Когда я вернулся из кухни с двумя бутылками (без бокалов), он сидел, листая верхний буклет: тот самый, «джипа-чероки». Я опустился на диван рядом с ним.

– Вот этот, наверное, классный, – сказал он, разглядывая фотографию внутри буклета, на которой такой же черный «чероки» стоял в обледеневшем ручье. Позади на вылизанном голубом небе сверкали заснеженные горные вершины (Скалистые горы?). На следующей странице красный «чероки», снятый с высоты птичьего полета, полным ходом ехал по такой же красной пустыне. За машиной катилось облако пыли, исчезавшее из виду внизу, с правой стороны, между двумя доисторическими скалистыми утесами величиной с многоквартирные дома. По моим представлениям, пейзаж был тот же, что и на обложке, а где-то поблизости, должно быть, находилась пропасть из «Тельмы и Луизы».

– «Ощущение свободы сопровождает водителя джипа вплоть до самых отдаленных уголков земного шара», – вслух прочитал Давид подпись под фотографией.

Я быстро сделал большой глоток из своей бутылки.

– Ну да, – ухмыльнулся я, – должны же они были сделать подпись.

Давид закрыл буклет и взял со столика всю пачку. Он рассматривал только обложки.

– Ты еще не сделал ни глотка, – заметил я.

– Но это же не всерьез, правда? – спросил он.

Его руки остановились на буклете «Ситроена».

Я сделал глубокий вдох.

– Это больше для мамы, – ответил я. – На случай, если мама тоже…

Я почувствовал, как вспыхнуло мое лицо. Бутылка болталась у меня между пальцами, словно невесомая; присмотревшись получше, я увидел, что она пуста.

– А это? – спросил Давид. – Могу я надеяться, что это просто для смеха?

Он поднял кверху каталог «фиата».

– Ну да, ведь «фиат» – итальянская машина, – сказал я. – И они теперь сотрудничают с «Альфа-Ромео», ты не знал? Это и по дизайну видно…

– Итальянские идут в жопу, – отрезал Давид.

Он раскрыл каталог на первой странице, где была помещена фотография новой модели – «фиат-мультипла».

– Ты только посмотри! Он же похож на лягушку. На больную лягушку. Или на какую-то козявку на лапках, тоже больную и испуганную. Вот гадость! Ты хоть раз видел такую штуковину в натуре? А я видел. В ней просто страшно ездить. Наверное, ее создатели думают, что она выглядит забавно и потешно, и это хуже всего. А люди, которые покупают такие машины, думают, что они сами становятся веселыми и забавными.

Он швырнул всю пачку обратно на столик, причем несколько буклетов упало на пол. Еще некоторое время мы смотрели прямо перед собой; в телевизоре бегала по лугу девочка с пони на поводке.

– А чего хотел бы ты? – спросил я наконец. – Я имею в виду, если бы ты мог выбирать.

Давид тяжело вздохнул. Теперь я заметил, что пони хромает.

– По-моему, «феррари» – это круто, – сказал он.

Он усмехнулся и поднес бутылку ко рту, не делая ни глотка.

– Да, мне кажется, было бы красиво: красный «феррари» въезжает на эту сраную улицу. Такая кайфовая низкая посадка, чуть не скребет по дурацким «лежачим полицейским», но из-под капота доносится такой звук, что каждому ясно: настали новые времена.

В телевизоре девочка взялась обеими руками за голову пони. По ее щеке стекла слеза. Даже с выключенным звуком было ясно, что пони проживет недолго.

– Может быть, «феррари» – слишком дорого, – сказал Давид. – Если проблема в деньгах, я бы выбрал «порше». Машина, которая всегда выглядит хорошо. Вставить стингер-системку – и поехали.

– Что вставить? – спросил я.

– Стингер. Это такая штука, которая начинает пищать, когда приближается контроль скорости. Она реагирует на радар, через спутник. Так что, если не пищит, можно выжимать полный газ.

Он наклонился к столику и взял каталог «Вольво».

– Вот это очень солидная машина, – сказал он. – Из Швеции. Для всей семьи.

– Да, – согласился я.

– Но, вообще-то, немного скучная. Для начала.

Он снова поднес бутылку ко рту, запрокинул голову и с бульканьем выпил все разом. Потом вытер губы тыльной стороной руки и громко икнул.

– По лицам людей в «вольво» видно: они в самом деле думают, будто заполучили нечто очень красивое. Вот что печально.

У грустной девочки оказался понимающий отец, который увел пони за сарай, чтобы дочь не видела, как он одним выстрелом избавляет животное от страданий. Девочка плакала, заткнув уши.

– Я тут сидел и думал насчет внедорожника, – сказал я. – «Лендровера» или чего-нибудь в этом роде. «Чероки»…

Давид закрыл глаза.

– Все это само по себе, может, и хорошо, – сказал он, не открывая глаз. – Внедорожник, отлично. Круто. Только я не вижу, как ты здесь, у двери, выходишь из такого джипчика. Это просто две разные картинки, которые не сочетаются друг с другом, понимаешь? И всегда будут существовать по отдельности. Два рисунка на прозрачной бумаге, которые, как ни клади их один на другой, никогда не сложатся в отчетливое изображение. И вот еще что. Я хочу сказать, что на нашей улице внедорожник – это, пожалуй что-то статусное, а на Юге «чероки» – вторая машина, чтобы ездить за покупками, или автомобиль для скучающих молодых мамаш, которым надо привозить детей из школы.

В телевизоре пони обрел могилу. Могилу, украшенную цветами. Девочка послала воздушный поцелуй. На заднем плане торчали вершины Скалистых гор, величественные, белые на фоне неба.

Прошло три недели, прежде чем до меня дошло, что Макс Г. и Ришард Х. больше не появятся в «Тимбукту». Как обычно, по окончании тренировки я выпил пива на террасе и посмотрел на суда, выходящие между пирсами в открытое море. На парковочной площадке я оглядел то место, где всего четыре недели назад впервые припарковал «опель» и где теперь было видно только темное пятно от высохшего масла на асфальте.

Не включая музыку, я ехал в «твинго» вдоль Северного морского канала, обратно в Амстердам. Я миновал Боковой канал «Б» и съезд к площадке с сараями и автомобильным металлоломом. Я думал о том, что мне предстоит сделать. У меня не было ни номера телефона, ни адреса – тогда, в мой день рождения, Макс сказал лишь о каком-то «ресторане в Аудеркерке», где они ужинали. За Центральным вокзалом я не продолжил путь к Ватерграфсмеру, а повернул к туннелю Пита Хейна и направился по дороге А10, а затем по А9, в сторону Аудеркерка. Я несколько раз проехал вокруг террас, ища место для парковки, заказал блин со шпиком на террасе напротив Еврейского кладбища, полюбовался уточками и прогулочными яхтами на неподвижной воде Амстела.

Я послонялся по городку и изучил меню, вывешенное у двери какого-то ресторана. На парковочной площадке перед ним стояли два «ягуара», несколько «БМВ» и один «мерседес»; серебристого кабриолета там не было. Из ресторана вышли мужчина и женщина, которые вежливо поздоровались со мной. Женщина держала мужчину под руку. Мужчина открыл правую дверь одного из «ягуаров» и помог ей сесть в машину.

Я пошел обратно к «твинго» и поехал домой.

Не снимая кроссовок, я повалился на диван. Давид в эти выходные гостил у приятеля, чьи родители владели домиком в Эгмонд-ан-Зее. Кристина тоже куда-то ушла, но я не мог вспомнить, куда именно. Я думал обо всех вероятных и невероятных местах, где можно было «случайно» столкнуться с Максом, если достаточно долго болтаться вокруг; потом представил, как я по субботам часами просиживаю на террасе на улице П. К. Хофта, и тяжело вздохнул.

На журнальном столике все еще лежали буклеты разных автомобильных марок. Я выудил каталог «Мерседеса». На обратной стороне был проставлен штамп с адресом местного дилера – того самого, который дал мне этот каталог больше месяца тому назад. Получив в тот день каталог, я четверть часа бродил по демонстрационному залу, но, очевидно, ни один из продавцов не увидел во мне потенциального покупателя, поскольку никто из них ко мне не подошел.

На штампе под адресом был указан номер телефона и факса. Я трижды повторил его вслух, потом пошел к холодильнику и взял оттуда пиво. С закрытыми глазами выпив полбутылки, я повторил номер еще раз. «Записано», – сказал я и единым духом допил остаток пива.

На следующее утро я вышел из дома еще в восьмом часу, обутый в кроссовки: пусть все видят, чем я будто бы собираюсь заниматься. В кухне жена намазывала бутерброды для Давида.

– Пойду немножко пробегусь, прежде чем идти на работу, – сказал я, хотя не собирался ничего говорить.

Жена не подняла головы. Открыв наружную дверь, я несколько секунд постоял, но ничего не услышал и вышел на улицу.

Я проехал улицу Пифагора, повернул налево, на Верхнюю дорогу, пересек Среднюю дорогу и припарковал «твинго» напротив парка Франкендал. Набрал номер на мобильнике. Когда телефон прогудел один раз, я взял из бардачка солнечные очки Ришарда Х. и нацепил их на нос.

– Салон «Мерседес» Хенк Лемхейс доброе утро чем могу быть вам полезен, – прозвучал отчетливо голос на другом конце линии.

Я сделал глубокий вдох.

– Это Г., – сказал я измененным голосом, который не был похож ни на мой собственный, ни на чей-нибудь еще.

– Господин Г. доброе утро чем могу быть вам полезен, – приветливо отозвался Хенк Лемхейс.

Было нечто спасительное в том, что мы оба полностью произнесли фамилию Макса – будто я и Хенк Лемхейс вступили в заговор, где произнесение полных фамилий не приводило к непреодолимым проблемам.

– Я хочу договориться о техобслуживании после двадцати четырех тысяч километров, – сказал я, слишком поздно сообразив, что говорю своим голосом. – Желательно на этой неделе.

– Наверное, получится, – сказал Хенк. – Есть у вас минутка?

Я услышал пощелкивание клавиатуры. Рядом со мной остановился красный «фиат». Это был «мультипла», точно такой же, как в буклете; больше всего он походил не на лягушку или жабу, а на изуродованный ноготь большого пальца. За рулем сидел лысый человек и спрашивал при помощи жестов, не собираюсь ли я покинуть парковку.

– Проваливай, – сказал я через дверное стекло, яростно крутя головой.

– Вы слушаете, господин Г.? – зазвучал в моем ухе голос Хенка Лемхейса.

– Да.

– В пятницу утром вас устроит?

– Вполне.

– Будьте любезны, ваш номер.

Это я более или менее просчитал. Теперь все зависело от быстрой смены предмета разговора, после которой о номере будет забыто.

– По-другому, Хенк, – сказал я. – Могу я называть вас Хенком?

– Конечно, господин Г., – сказал Хенк.

– Не мог бы кто-нибудь из гаража приехать и забрать машину? В пятницу утром мне надо остаться дома ради всяких домашних делишек. Не хотелось бы отвлекаться.

Я не знал точно, употребляет ли Макс такие слова, как «делишки». В моем исполнении оно напоминало щебет птички, которую я однажды утром нашел мертвой в ее клетке.

– Можно и так, – сказал Хенк. – Вам известно, что это потребует дополнительной оплаты?

– Не проблема.

Снова защелкали клавиши.

– Вы записаны, – сообщил Хенк. – Пятница, утро. Приблизительно в половине девятого. Вас устроит, господин Г.?

Я ответил не сразу, так как увидел в зеркало заднего вида, что Среднюю дорогу пересекает Давид на велосипеде. Был шанс, что он проедет мимо, не заметив меня. С другой стороны, я сидел в фиолетовом «твинго», с мобильным телефоном, прижатым к уху, и в солнечных очках за несколько тысяч гульденов.

– Господин Г.?..

Я сделал глубокий вдох. В машине было жарко, и мне хотелось открыть окошко, но момент был неподходящим.

– Слушай, Хенк, – сказал я, пристально глядя в зеркало заднего вида. – В прошлый раз вы тоже забирали машину и по ошибке сначала приехали к моему загородному дому. Поэтому я не хочу причинять вам лишних хлопот…

Давид поравнялся с «твинго». Проезжая мимо, он громко хлопнул рукой по крыше; я подскочил в кресле и чуть не выронил мобильник.

– Здесь записано только «улица Геррита ван дер Веена, шестьдесят девять, четвертый этаж», – сказал Хенк Лемхейс из мерседесовского салона. – Это не ваш загородный дом, я полагаю?

– Нет, – подтвердил я.

– Вы остаетесь нашим единственным клиентом в Амстердаме с серебристой машиной этой модификации. В этом году мы продали несколько черных, тоже со съемной крышей, но серебристая пока есть только у вас.

– Да, – сказал я.

Давид уже проехал мимо и поднял руку в знак приветствия. Потом он обернулся; на его лице была широкая ухмылка. Он поднес пальцы к губам – жест, который мог означать только одно: «рот на замке».