Каждый камень, каждая ступень – это ключ к воспоминаниям. Вот здесь, например, соседские дети запускали воздушных змеев. А вот здесь беззубый точильщик ножей ставил свое жужжащее, искрящее колесо. Здесь сорок лет назад безногая девушка жарила в медном котелке орехи, и здесь же мать хранительницы семян когда-то в День Старых Празднеств позволила дочке выпить стакан пива. Здесь река однажды выхватила у нее прямо из рук чистую рубашку; здесь когда-то было густо зеленеющее поле; здесь один рыбак однажды прильнул горячими, сухими губами к ее губам. Вот запах пота носильщиков, вот белые лики надгробий, а вот красиво выгнутые линии мощных икр отца Ли Цина… Да что там говорить, вся деревня просто утопает в воспоминаниях!

Вновь и вновь ноги несут ее вверх по длинным лестницам через парк к переулку с ветхими хибарками, к сонмищам светляков и кислому запаху, что стоит во дворе учителя. С собой она приносит чайник кипятка и мешочек с кубиками сахара, учитель выходит к ней на крыльцо, они чаевничают и смотрят, как светляки вспыхивают, перелетая с места на место, словно речная теснина вся тихо тлеет, а взлетающие светляки – это искры, вырывающиеся на свободу.

До постройки дома правления, до появления почтовой службы и рудничного производства в этих местах жили монахи, воины и рыбаки. Рыбаки так и вообще всегда. Хранительница семян и учитель разговаривают о президентах и императорах, о бурлаках с их песнями, о храме, о птицах. Она главным образом слушает, а голос старика звучит и звучит в темноте, одна фраза сменяет другую, пока ей не начинает казаться, что его высохшее тело рядом с ней исчезло, поглощенное тьмой, и от него остался только голос, в котором все еще слышатся следы учительских наставительных интонаций.

– А может, и впрямь, – говорит он, – знакомые места выглядят иначе, когда знаешь, что видишь их в последний раз. Вернее, когда знаешь, что их больше уже никто не увидит. Вот… в этом-то все и дело, наверное: в том, что их больше не увидит никто.

– Они от этого действительно выглядят иначе или на них просто по-другому смотришь?

– И то и другое.

Она подносит к губам кружку чая. Он продолжает:

– Возраст Земли примерно четыре с половиной миллиарда лет. Ты знаешь, сколько это – миллиард?

Один, тринадцать, шестьдесят шесть, сорок четыре. В галактике сто миллиардов солнц, во вселенной сто миллиардов галактик. Учитель Ке в день пишет по три письма, каждое из ста слов. Он их и ей показывает: белая бумага, шаткий почерк. Адресует в газеты, начальникам, инженерам. Показывает ей полный список (на нескольких сотнях листов!) людей, занятых на строительстве дамбы. А ведь там, наверное, есть и имя ее сына, думает она.

– И что вы им в этих письмах пишете?

– Что дамба – это ошибка. Что с ее помощью они утопят целые столетия истории, что, работая с ошибочными цифрами, они подвергают риску жизни людей.

– А им не все равно?

Он обращает взгляд на нее; влага в глазах обоих отражает светлячков и высокие, изъеденные временем зубцы утесов.

– А ты как думаешь?